***
Глаза разбегаются от разнообразия цвета, бутоны готовы вот-вот распуститься, догоняя своих сородичей, что уже вовсю дарят приятные ароматы, радуя своими яркими лепестками. Омега аккуратно подвязывает кустарник жгутной верёвкой, приподнимая упавшие стебли из-за тяжести цветков. На душе безмятежное спокойствие, и весенний ветерок приятно колышет волосы, а пение птичек расслабляет. Ничто не тревожит юношу с тех пор, как Император оставил дворец, чтобы помочь своим людям на Севере вместе с отрядами королевской армии. Лишь только вести о том, что молодой господин с особой жестокостью расправлялся с племенами киданей, захватывая их деревни и сжигая поселения на территории своего государства, заставляли сердце сжиматься. Чонгук два месяца был сам не свой после смерти отца и своей коронации. На него за раз навалились неотложные государственные дела, встречи с главами кланов, что желали выразить своё почтение новому монарху, а так же нескончаемые собрания членов Совета, где обсуждались важные вещи. Всё это сверху накрывала и месть Императора тому, кто стоял за подлым нападением. Он не переставал посылать своих людей на поиски хоть каких-то зацепок, пытать захваченных в плен наёмников. Одновременно с этим ситуация на границе всё ухудшалась и требовала вмешательства дополнительных сил. Император тогда, без раздумий, отдал приказ подготовить воинов и лошадей. Он перед самым отъездом, впервые после нападения на праздновании, так сильно прижал к себе Чимина, целуя напористо и жадно, вынуждая своей настойчивостью ответить ему. И вот сейчас юноша без того постоянного напряжения, что присутствовало ранее, пока Чон отсутствует, занимается своими немало важными делами, обучая ису и присматривая за Домом кисэн, а также следит за частью сада позади их пристройки. Потому он с радостью поправляет стебли, подпевая себе под нос незамысловатую мелодию, хотя ноги уже затекли от длительного сидения на корточках. — Даже тысяча цветов не перебьёт твой запах, моя прелестная пташка… Низкий баритон, заставляющий певчий голос дрогнуть и сердечную мышцу в груди удар пропустить. По спине сразу холод слизкой змеёй ползёт, а душевное спокойствие в момент покидает омегу. — И в саду, полном роз, мой взгляд всё равно будет прикован только к тебе, — переходит на шёпот альфа, подходя ближе к медленно встающему на ноги юноше. Он плавно перекидывает с плеча и спины его длинные локоны, а на открывшийся участок шеи тут же губы опускает, прикрывая глаза от сладости мраморной кожи и дурманящего запаха. Чимина передёргивает вместе с судорожным вздохом, а по телу тягучей негой распространяется приятно-горестное ощущение. Приятно от чувственного поцелуя мужчины в шею, из-за которого под грудной клеткой сильно ноет и трепещет. Однако горестно из-за него же. Это не поцелуй вскруживающей голову любви– а поцелуй страсти и притяжения из-за желания обладать его гибким телом, из-за его внешней красоты. Омега отстраняется и незамедлительно поворачивается к господину лицом, низко-низко кланяясь, обращая взгляд в землю. — С возвращением, ваше величество. Во дворце не могли дождаться вашего прибытия… — А ты? — сразу прерывает его Чонгук, чуть наклонив голову набок, вдоволь разглядывая лицо, по которому успел соскучиться. — Главное, что вы вернулись целы и невредимы, — ловко увернувшись от ответа, проговаривает тот. Как вдруг по его щеке мягко ведут подушечками пальцев, обводят его скулу, бровь и линию носа, а после захватывают его глаза своими. — Ты стал ещё краше, Чимин, — мужчина ведёт ладонью ниже на шею, запуская длинные пальцы под ворот его ханбока, пока кисэн сжимает поясную ленту в кулаках, дыхание задерживая. — Но эти светлые ткани не отражают всего твоего страстного пыла — отныне носи только красный и чёрный. Чимин зубы стискивает, пока его охватывает давящее чувство того, что он является будто бы куклой, которою переодеть могут запросто одними словами. Но ему ничего не остаётся, кроме как послушно кивнуть и застыть, пока другой очерчивает большим пальцем его ключицу, припустив ниже его верхнее одеяние. — Я слишком устал с дороги и хочу расслабиться в купальне — присоединишься ко мне. — Благодарю за ваше предложение, Император, но вынужден отказать в связи…. — Ах, сладость моя, это было не предложение, — на губах ухмылка, и Чонгук с рывком к себе притягивает юношу за талию, оставляя между их лицами сантиметры. — Я жду тебя. Поднявшийся на мгновение ветер колышет слабые стебельки цветов с налившимися красным тяжёлыми бутонами: так же и Чимина ведёт в сторону от слабости, охватившей его тело и дух пошатнувшей. И ветер этот уносит с собой все остатки безмятежности.***
Пар сгущается над ароматной водой, на поверхности которой лепестки роз плавают. Император плавно водит ладонью по глади, раскидывая их по воде, локтями опираясь на бортики. По его оголённой груди стекают вороньего цвета волосы, расплываясь в воде, извиваясь, точно живые. Его острая линия челюсти взгляд приковывает, красота профиля этого мужчины завораживает. Да так, что Чимин на секунду замирает в дверях, взглядом скользя по очертаниям альфы, что руку неожиданно приподнимает, всех служанок, что добавляли горячую воду, масла и несли купальные принадлежности, прогоняя вон. Те учтиво кланяются хэнсу, головы вниз попуская, обходя того и задвигая деревянные двери с рисунками. — Есть что-то в твоём поведении, что не перестаёт меня забавлять, — спокойно произносит Чонгук, намекая на опоздание омеги, но радуется его виду в цветовой гамме, безумно идущей этому прекрасному кисэн. — Несомненно, ведь суть моей жизни — забавлять господ, — беспристрастно бросает другой, вздёргивая нос. Альфа запрокидывает назад голову и начинает с хрипотцой громко смеяться, своими тёмными притягивая к себе карие глаза юноши, пока усмешка постепенно сходит с лица. — Дерзости тебе не занимать, Чимин, — язык его быстро смачивает потрескавшиеся губы, и он кивает: — А теперь иди сюда. Тот же спину выравнивает, доходя прямо до расслабившегося в купальне Императора, присаживаясь на корточки и засучивая рукава. Он знает и без приказов, что должен делать, потому молча берет кувшин с тёплой водой, аккуратно начиная лить на его макушку, плавно опуская ладошку на его лоб и назад его голову наклоняя, чтобы жидкость в глаза господина вдруг не попала. И после кисэн размазывает увлажняющее масло по всей длине его волос, массируя подушечками пальцев кожу при корнях. — Спой мне, услада моих ушей, — тихо проговаривает Чонгук, наслаждаясь приятными прикосновениями к себе. Но последовавшая тишина прерывается лишь падающими каплями воды, потому мужчина ведёт головой назад так, что укладывает её на колени вздрогнувшего омеги, пускай и смачивая его одеяние, но зато взгляд его ловя. — Я велел тебе петь, но я слышу лишь песнь молчания, — медленно, точно специально растягивая слова, произносит Император, замечая в твёрдом взгляде этого юноши, который единственный может вынести его зрительный контакт, ещё и растерянность от столь пристального и длительного разглядывания. — Пой для меня, пташка. Не переставая аккуратно растягивать масла по волосам, Чимин взгляд потупляет и открывает рот, откуда начинает доноситься приятнейшее, столь чистое и звонкое пение, что Чонгук сразу глаза прикрывает. Он ощутимо обмякает, всё ещё затылком лежа на уже мокрых коленях омеги, размеренно дыша. Усталость с измотанного лица сходит, заменяясь долгожданным спокойствием, и ни одна мышца не напряжена больше. Только, когда Император чувствует руки со специальной тряпочкой на плечах, он на момент напрягается, но, понимая, что это его великолепно поющий хэнсу смывает с него дорожную пыль и вялость, окончательно позволяет себе размякнуть. Чимин голос с каждой минутой делает тише, понимая, что альфа заснул некоторое время назад, и заканчивает омывать его грудь, плавно поднимающуюся и опускающуюся. Предательское покалывание в кончиках пальцев сопровождает кисэн, пока он совершал все эти манипуляции, а как глаза опускает на лицо мужчины, то и вовсе проклинает себя за это. Потому что Чонгук сейчас такой безмятежный и расслабленный, разлепляет периодические губы во сне, пока под опущенными веками иногда бегают глаза, отчего ресницы тёмные подрагивают. Он кажется таким добрым и хорошим, таким, каким был в детстве, что хэнсу лишь себе хуже делает, вспоминая того Чона и представляя, каким бы он мог стать. — Что же у вас в голове и на душе, мой Император, раз вы так поменялись? — тихонько шепчет Чимин, осторожно убирая его волосы с лица по разным сторонам. — Что у вас на сердце? Он дышит через раз, невесомо проводя пальчиками по его смуглой коже, обводя линию челюсти, ещё ниже к нему наклоняясь. — И почему вы так нагло и безбожно забрали моё?... — омега мягко опускает губы на его лоб, болезненно жмурясь, задерживаясь так намного дольше дозволенного.***
После возвращения Императора дворец зажил новой жизнью, и всё поменялось. Собственно, как и он сам. Чонгук теперь твёрдо говорит и делает, что считает нужным, противится словам членов Совета и без зазрения совести отдаёт приказы казнить тех, кто, как ему кажется, против его правления. А все следы и слова пленников, покусившихся на наследного принца и убивших прежнего Императора, после нещадных пыток в темнице, привели отряд ищеек к небольшой организации наёмных убийц. Чон Чонгук тогда с каменным лицом приказал уничтожить всех. Перерезать их вместе с их семьями. И это до леденящей крови пугает. Чимин, услышав это, бесцеремонно влетает в тронный зал, где возвышается над всеми на золотом троне альфа в роскошном одеянии, ведущий беседу с генералом Бо и уважаемым подданным, советником Императора — учёным Ким Намджуном. Все взгляды обращены на хэнсу в красно-чёрном облачении и с прекрасно собранным высоким хвостом, который, без страха, гневно глядит прямо в глаза Чонгука. — Оставьте нас, — низким баритонным эхом раздаётся его голос, и присутствующие тут же кланяются в прощании, бросая подозрительные взгляды на омегу. — Как вы могли отдать такой ужасный приказ, Император Чон?! — искренне недоумевает тот, ломая жалостливо брови. — Ваши убийцы перерезали невинных омег и детей, мирных жителей!… — Это наказание за предательство, — резко прерывает его мужчина, расправляя плечи. — И так будет со всеми, кто посмеет встать против меня. — Маленькие дети совершили предательство, только родившись?! — Да, если их породил предатель. В тёмных глазах напротив огонёк раздражения и жестокости — ничего больше, в то время как Чимин поверить не может в его безжалостность, пытаясь в их глубине найти хоть намёк на раскаяние. — Демонстрируя казнь ни в чём неповинных людей, вы не получите любовь и преданность народа, — процеживает сквозь стиснутые зубы он. — Уважение правителя питает не страх, а добродетель, ваше величество. Я… я очень разочарован в вас. Он на пятках разворачивается, последний раз кидая взгляд, полный горечи и того самого разочарования, от которого хочется избавиться и хоть как-то достучаться до превращающего в тирана правителя. А у Чонгука внутри всё скручивается разом после последних слов единственного человека, оставшегося у него, кто верил в него, поддерживал, и теперь говорит такое. — Я не разрешал тебе уходить, Чимин, — сипит Император, сжимая пальцы, продолжая смотреть на отдаляющегося юношу. — Остановись! Чимин-а! — рявкает и на ноги резко подскакивает, глаза расширяя от пробравшей его злобы. Он прожигает сужающимися глазами спину, что вот-вот скроется за дверьми, и громко дышит, трясущиеся кулаки стискивая сильнее, в безысходности нервно плюхаясь обратно на трон.***
Приём в императорском дворце некоторых глав сильнейших кланов из разных провинций государства проходит сначала со всеми почестями, выступлениями кисэн, лестными речами, а после сопровождается пиром и отборным алкоголем. К вечеру мужчины перебираются в просторные гостевые покои по предложению самого Императора, продолжая пить и пьяно смеяться, шутить, обсуждать обыденные вещи или заглядываться на играющих на поперечных флейтах и комунго ису, скрашивающих их вечер. Чимин во время этого небольшого пиршества был всё время подле своего господина, прислуживая ему, а не развлекая гостей. Он был чем-то вроде украшения Императора, на которого все бросали краткие взгляды восхищения или зависти, не решаясь больше положенного смотреть на личного хэнсу его величества. Но только один мужчина всё чаще открыто рассматривает его с таким похабным выражением, что юноше не по себе становится, и ему хочется за спиной уже поддатого Чонгука скрыться. — Император Чон, — неожиданно обращается тот самый альфа, — а до моего скромного дворца доходила молва о таланте изящного кисэн его величества. Неужто, эта прелесть подле вас и есть тот самый цветок имперского Дома кисэн? — Конечно, — растягивая на губах самодовольную ухмылку, проговаривает тот, хватая омежку за талию и к себе притягивая, — это моя роза, моя любимая кукла, моя луна, освещающая мрак моей души. Он пьяно улыбается на сопротивления Чимина, вжимающего голову в плечи, а сильные руки в это время и вовсе на себя тянут, усаживая на своём бедре, опуская ладонь на его зад и по-хозяйски сжимая. — Ну разве он не самый прекрасный, м? — ухмыльнувшись ещё раз, Чон изгибает бровь, хватая юношу за шею и подбородок, фиксируя его голову, ворочая, как ему вздумается, показывая гостям.– Взгляните на это красивое личико. Чимину так противно от всего этого и одобрительных возгласов других альф, что в глазах щипать начинает, а внутренности — перекручиваться. Он руку высвобождает и пытается отстранить от себя мужскую, тихо шипя, чтобы только тот мог слышать: — Прекратите, мой господин, это очень низко с вашей стороны — я ведь хэнсу… Однако Чонгук испускает смешок и две его кисти в одну свою ладонь перехватывает, а другой давит на его затылок и жадно вгрызается в припухлые губы, врываясь языком в горячий ротик, проходя кончиком по дёснам. Чимин ёрзает, мычит, бьёт мужчину по груди обездвиженными руками, но альфа ещё больше давит, углубляя напористый поцелуй. — Как же меня чертовски заводит, когда ты говоришь мне прекратить что-то, — демонстративно облизываясь, так же тихо хрипит Император. — Может быть, его Величество позволит нам лицезреть танец столь прекрасного кисэн?.. — не унимается тот мужчина, с нескрываемой уже завистью глядя на них двоих, а в особенности на юношу. Но он тут же язык проглатывает, когда Император издаёт звериный рык, бросая на него опасный взгляд с угрозой, а его руки сильнее обволакивают сжавшегося юношу. — Он мой. Только мой. И никто не смеет смотреть на то, как он танцует, кроме меня. — Н-несомненно, Император! — нервно сглатывая, кланяется альфа, покуда все остальные притихли, наблюдая со стороны за развивающимися событиями. — Кхм-кхм, предлагаю выпить за здоровье его величества! — разбавляя накалившуюся атмосферу и напряжение в воздухе, подаёт голос и приглашённый генерал Бо, косясь предупреждающе на Чонгука и хэнсу. И если один съёживается весь в душащих горячих руках, прижимающих собственнически к себе, то первый согласно поднимает чашу со всеми, залпом выпивая содержимое. Ещё некоторое время мужчины допивают спиртное без поддержки затихшего вдруг Императора, что так и не выпустил из своих объятий омегу, медленно поглаживая его то по бедру, то по тонкой кисти. А подбородок опускает на его острое плечико, чувствуя ускоренное сердцебиение и сбившееся дыхание юноши. — Пустите меня, господин, — жалобно пищит Чимин, сглатывая ком. — Никогда, — опаляет горячим дыханием ухо, вдруг зажимая меж губ хрящик, покусывая его и после мочку, а ладони скользят на живот кисэн и ниже, на что тело дрожью отзывается. — Как ты не понимаешь, что я никогда больше не отпущу тебя? Собственные чувства встают поперёк глотки, и омега давится ими, пока его легко, словно тряпичную куклу, поднимают вслед за собой на ноги, прощаются со всеми и затем ведут в покои Императора. В себя приводит ненасытный поцелуй, с которым впивается в его губы Чонгук, незамедлительно принимаясь срывать с него одежду. И Чимин судорожно вдыхает носом меж поцелуя, отпихивая от себя мужчину, который резко хватает его за талию и пихает на постель, нависая сверху, кусая тонкую кожу на его шее. — Не надо, господин Чон, вы пьяны, — сипит хэнсу, не в силах больше отбиваться от сильного тела сверху, разорвавшего на нём красно-чёрные шелка. — Только если твоим телом, пташка, — тот зубами подцепляет бусинку на его оголённом торсе, а в пальцах сжимает тонкую талию, подушечками проходя по нижним выпирающим рёбрам. — Опьянён твоей красотой. Он влажным языком ведёт дорожку до низа впалого животика, пока Чимин судорожно выдыхает, сводя вместе коленки. — Не делайте этого со мной, прошу… Чонгук напрочь игнорирует его тихие слова, покрывая горячими поцелуями его нежную кожу, ладонями очерчивая изгибы желанного тела, а член уже изнывает от возбуждения, упираясь в бедро омеги. — Я не хочу этого, остановитесь, — осиплым голосом проговаривает дрожащий юноша, ощущая, как слёзы скапливаются в уголках глаз. И его ножки раздвигают с безудержной страстью, устраиваясь между и стягивая с себя имперские дорогие ткани, оттягивая в зубах нижнюю губу судорожно дышащего Чимина. — А я хочу этого. Я так безумно хочу тебя, — рычит нетрезво альфа, сплёвывая на свои пальцы и, приподняв таз юноши, вставляет один в узкие стеночки, вжимая его сильнее в постель, прекращая все его вновь начавшиеся попытки сопротивления. — Ты мог противиться принцу, Чимин, но никак не Императору. Тот в момент застывает, округляя слезящиеся глаза, осознавая с ужасной горечью, что он, чёрт возьми, прав. Кисэн всегда с жестокостью реальной жизни обучали, что он обязан ублажать альф, почтенных господ, что он не больше, чем развлечение для них, а о своих каких-либо ощущениях или чувствах должен позабыть. Даже если они столь сильно и глубоко под кожу въелись, что даже такого жестокого человека, того, кто сейчас просто возьмёт его без чувств, не в силах из дурацкого сердца выставить вон. Чон уже третий палец добавляет, наслаждаясь плавным телом под собой, и пьяно улыбается, когда нащупывает природную омежью смазку в анусе, разводя и сводя пальцы на манер ножниц. Чимин тогда струной вытягивается, пошло рот раскрывая и жмурясь. И если тело предательски отзывается на касания этого альфы с самым приятным запахом сандалового дерева, то душа на части рвётся, пока сознание в злую шутку с ним играет. Оно вынуждает подумать о том, какой была бы их интимная связь, будь Чонгук другим, будь у него такие же чувства, как и у бедного омеги, закусывающего нижнюю губу, чтобы не разрыдаться, когда его с одной лишь опьянённой страстью на живот переворачивают. В голове Чимина это все происходит медленно, нежно и любя. Но суровая реальность вжимает лицом в кровать, пока его зад стискивают в ладонях, раздвигая две половинки. Вместе с приглушённым подушкой вскриком, венистый член входит наполовину. — Терпеть, — указывает Император, в свои губы захватывая приоткрытые после жалобного скулежа, и перемещается поцелуями на лопатки, выцеловывая там узоры. С глубоким толчком он входит до основания в дрогнувшее тельце, а со вторым и третьим заставляет его выгнуться в пояснице, которую не перестаёт гладить. Чон утробно стонет от непередаваемых ощущений, получая огромное удовольствие, вбиваясь в своего хэнсу. — Ну, не стоит портить своё личико слезами, — хрипит Император, припадая торсом к спине юноши, чьи колени не могли больше устоять, потому он укладывает его полностью на тёплые одеяла, заметив соляные дорожки на румяных щеках. — Не плачь, солнце моих погасших дней. А Чимин просто не может остановиться. Он чует алкоголь, исходящий от альфы, отчего гадко становится внутри. Там же и сердце заходится под рёбрами, которые вдавливают в постель. Пускай тело извивается под растапливающими прикосновениями широких ладоней, а бёдра непроизвольно навстречу рваным и быстрым толчкам движутся, раскаляясь всё больше с пылом мускулистого тела сверху, но морально его выкручивает наизнанку. Так ужасно больно осознавать, что его не будут любить так, как он этого желает, что на него никогда не посмотрят с теплотой нежных чувств, а не с обожанием его внешней красоты и вожделением. Наверное, алкогольные нотки запаха, исходящие от Чонгука, пьянят и самого юношу после всех поцелуев, отчего у того сознание затуманивается. Он решает на эту лишь ночь отбросить сдавливающее горло желание быть любимым и нужным, переступая через себя и глаза жмуря, сам шею выкручивает и приподнимается, чтобы поцеловать с горечью растоптанных чувств застопорившегося даже Императора. С одобрительным мычанием тот переворачивает хрупкое тело в руках, присаживаясь и с новой силой натягивая на себя застонавшего через страстный поцелуй омегу. Чонгук держит его за талию и попку, продолжая двигаться уже в таком положении, пока кисэн сцепляет руки за его шеей, буквально сидя на нём, поддаваясь его толчкам, сам насаживаясь уже, сдавшись самому себе. — Я желаю слышать твои стоны, Чимин, — приказным тоном хриплого голоса произносит альфа и, уложив того спиной на постель, закидывает его ножку на своё плечо, в то время как пальцами обхватывает бока, сразу вбивая член глубоко в него. Юноша глаза закатывает и впервые испускает громкий, протяжённый стон, от которого голову сносит у Чона, крепче схватившего его. — Ещё, — жадно хрипит он с горящим взглядом, наслаждаясь видом столько открытого, опошленного хэнсу и его сладостными звуками удовольствия. — Ещё, стони громче, моя сладость. И Чимин повинуется. У него просто нет выбора. Нет выбора, кому подчиняться и кого любить. Даже если и его любимый сейчас вытрахивает из него стоны, принося физическое наслаждение от столь горячих ласк, но Чимин знает — наутро он будет холоден, жесток и не безразличен лишь к его телу. И оттого сердце бедное на кусочки разрывается, а по щеке последняя, как он себе обещает, крупная слеза скатывается, которую альфа и не видит вовсе, пользуясь гибким телом для удовлетворения своих потребностей. Юноша сворачивается калачиком, кутаясь в своё разорванное в некоторых местах одеяние, поджимая себе затёкшие ножки, а боль от ягодиц раздаётся импульсами. Он тихо вытирает своей же накидкой сперму с бёдер и живота дрожащей ручонкой, слыша позади, на другой части широкой кровати, сопение моментально заснувшего Императора. — Терзаете и сердце, и тело, Чонгук, — еле шевелит губами омега, скукоживаясь ещё больше, — почему нельзя только что-то одно?..