***
— У каждого бродячего артиста есть своя душещипательная история, которую можно сложить в песнь. Каждый от чего-то сбегает, каждый пытается скрыться и находит приют именно здесь, — с пьяной горечью хмыкает пожилой мужчина, делая приличный глоток алкоголя. Он обращает взгляд на большой костёр, согревающий собравшихся на брёвнах вокруг кострища людей. Кто-то так же пьёт спиртное, кто-то громко смеётся в стороне или бурно обсуждает разнообразные темы для разговора. Старик косится на тихого, задумчивого юношу, сидящего на другом изогнутом бревне, прижавшего к себе чашку ароматного чая, и склоняет набок голову. — И от чего же бежишь ты, Чи? — его глаза стреляют прямо на него, выводя вздрогнувшего мальчишку из раздумий. На лице того была умиротворенная улыбка до этого, но она постепенно сползает, занимаясь опущенными вниз уголками губ. И он встречается взглядом с чуть прищуренным, любопытным, но добрым. — Ты с нами уже больше полугода, но так и не рассказал, как жизнь довела такого красивого и талантливого омегу к этому бродячему конвою, — вздыхает мужчина в возрасте с какой-то обидой. — Я был невольной пташкой для развлечения молодого господина в большой золотой клетке, — только и отвечает Чимин, глаза опуская на языки пламени, возвышающиеся над горящей древесиной. — Раз клетка была золотой, то зачем и сбегать нужно было?.. — пожимает плечами тот, как вдруг получает по голове черпаком от подошедшей женщины и ойкает. — Дурень! Не в клетке дело, а в господине, — бурчит та, упирая руки в бока. — От этих альф одни лишь проблемы…! Она начинает причитать этот сильный пол, препираясь забавно с возмущающимся стариком, повышая на него голос и руками размахивая. Чимин вновь губы растягивает в слабой улыбке, усмехнувшись уже привычной картине, пока сбоку некто громко смеётся или танцует. На душе уже который месяц чувствует безмятежность большую часть времени, а страх не сдавливает рёбра. Он бескрайне благодарен этим бродягам за то, что приютили, что не бросили окоченевшего бедняжку, как обнаружили в своей повозке. Они приняли его, взяли под своё крыло с понимающими и горестными улыбками сожаления. У каждого из них своя история за плечами, из-за чего они и оказались в этой бродячей семье, у всех свои демоны внутри и за спиной, которые хочется позади оставить. Кисэн нашёл своё место среди этих измотанных жизнью людей, танцуя в деревушках или городах, где они останавливались. Зарабатывали хоть какие деньги, дарили улыбки, краски и радость в этом тусклом мире, путешествуя по Империи. А самое главное для Чимина — в противоположную сторону от столицы. Он придумал себе сценический образ, каждый раз закрывая лицо тканью, чтобы вдруг никто никак не умудрился узнать в прекрасном юношеском лице того самого пропавшего хэнсу, о котором шла молва даже здесь, далеко-далеко на западе, где бродячие артисты сделали привал у очередного города. — Уже чуть ли не год прошёл, а Император всё отправляет людей на его поиски, — произносит один из актёров спектакля, меж зубов деловито перекручивая тростник. — Я слышал в таверне, что он самолично перерезает своим мечом глотки ищейкам, вернувшимся без пропажи… Его величество совершенно с ума сходит без этого хэнсу… — А может, он любит его?.. Чимин, сидевший рядом и слышавший каждое слово, роняет из затрясшихся рук лязгнувшие громко ножи для танца. Сердце болезненно сжимается в груди, и эта пронзающая боль по всему телу проходится, видимо, отражаясь и на лице тоже. Ведь моющая посуду женщина откладывает всё аккуратно и приближается, ворча на тех артистов: — Хватит языками трепать, разгильдяи! Это не ваше дело, что происходит в стенах дворца — идите лучше костюмы подлатайте, а то посмотрите на них — бездельничают! — она всплескивает руками, пока те бурчат недовольно, но послушно встают с насиженных мест. На дрожащие пальчики, пытающиеся поднять всё, что уронили, опускаются шершавые, скуксившиеся со временем ладони. Омега глаза запуганные поднимает на старушку с тёплым взглядом, уводя юношу за собой присесть у палатки, после приобняв за плечи. — Милый, это ведь ты тот хэнсу, да? В её голосе ни капли сомнений, ни укора или подозрения, но у Чимина внутренности перекручиваются, к горлу сразу слёзный ком подступает. Он непроизвольно стискивает руку женщины, испуская судорожный выдох, большими слезящимися глазами глядя на неё. — Не выдавайте меня, пожалуйста… Я знаю, что обещали награду за меня, п-прошу…. — Тише, тише, мой мальчик, — утешающе произносит она, прижимая к себе юношу, поглаживая по-матерински по голове. — Глупости какие, ты ведь один из нас, а мы своих не выдаём, не предаём и не бросаем. Омега жмурится, в ответ обнимает добрую старушку, стараясь дрожь унять и ноющее под рёбрами глупое сердце, которое при упоминании мужчины, кому было отдано, вновь кровоточить начало. — Тётушка, к-как?.. — с придыханием шепчет он, крепче к ней прижимаясь. — Как мне перестать любить образ человека, который никогда не полюбит так же? Который и не является уже тем, в кого я влюблён больше, чем себя помню? Неужели, я не смогу разлюбить этого мужчину, даже если он будет убивать меня?.. Старческие руки лишь по спине и затылку гладят, проводят ласково, тяжелым вздохом ему сперва отвечая. — Мне жаль, Чи. Мне так жаль… — только и тихонько произносит с самым большим сожалением и печалью. Она не может поддержать его пустыми словами, что не помогут — только присутствием и своей опорой. А Чимин, кажется, уже давным-давно смирился с мыслью, но только сейчас решил себе в этом признаться, что так и проживёт всю свою жизнь с этими ядовитыми чувствами в грудной клетке, вместе со своей сжигающей его полностью любовью к человеку, что просто не умеет и не может любить.***
***
Мужчина в запачканном, разодранном одеянии ищейки стоит на коленях перед правителем. Он раскаивается перед ним, клянётся, что обязательно вновь отправится в путь и отыщет сбежавшего омегу. — Так зачем сейчас прибыл, м? — от ледяного голоса кровь в жилах станет, обрывая на половине фразы. — Неужели мой приказ не возвращаться без хэнсу был не ясен?! Император тональность повышает, с разворота обнажает меч, проходя лезвием по его торсу. С предсмертным хрипом тело валится на пол, а тот невозмутимо кровь вытирает о чёрную одежду ищейки, возвращая обратно в ножны. Стоящие рядом верный советник учёный Ким и генерал Бо перекидываются взволнованными взглядами, пока первый горло прочищает, склоняя голову и шаг вперёд делая. — Мой Император, не думаю, что разумно убива… — Вот и не думайте, — жёстко обрубает Чон, даже не глядя в его сторону. — Этот пёс ослушался приказа — получил наказание. — Извините, ваше превосходительство, но в народе уже нелестная молва ходит о вашей жестокости… Он замолкает сразу, как чувствует острую сталь у горла после характерного лязга, глаза округляет и дыхание задерживает. Намджун сглатывает, обращая взор на серьёзное лицо хладнокровного альфы. — Ну так отрубите всем языки, — процеживает сквозь сжатые зубы тот, так же резко и убирая вновь свой меч. — Мне плевать, пусть даже города станут безмолвными — вырвите языки всем жалким сплетникам. — Император Чон Чонгук, — видимо, окончательно решает добить себя учёный Ким, падая на колени перед монархом, — ваш покойный отец не такого правления вам желал! Он всегда говорил, что вы станете сильным, достойным и лучшим Императором в истории. Он верил в вас, в то, что вы принесёте процветание и славу этому государству во время вашего правления. Мужчина застывает на месте, прямо перед троном, так и не дойдя до него, лишь на пьедестал поднявшись. Он кулаки сжимает, вмиг напрягается, разворачиваясь и впиваясь жутким, полным некоего отчаяния и злобы взглядом в наставника Намджуна. — Да, — сперва тихо хрипит Чонгук. — Верил так же, как и моя маленькая пташка, только вот где она сейчас, а?! — и срывается на крик. — Мой отец, мой омега — единственные два человека, от кого я слышал поддержку в жизни, бросили меня! Хэнсу и вовсе предал, сбежав из дворца…! — Чимин не из дворца сбежал, а от вас, Император, — сипит на свой страх и риск Намджун, лбом в пол упираясь перед правителем, вытянув руки вперёд. Раздаются громкие, быстрые шаги и шорох дорогих имперских тканей, а в следующий момент учёного за ворот приподнимают на себя одним рывком. У Чонгука глаза расширены, заплывают гневом, губы в раздражительном оскале. Он сжимает одеяние аж позеленевшего от ужаса Кима в кулаке, с силой швыряя грубо наземь. — Он принадлежит мне: его воля, разум, его душа и тело, — с пугающим хрипом медленно проговаривает альфа, надвигаясь на отползающего советника, а после повышает до страшной дрожи тон: — Он всецело мой! Мой! И он не имел права покидать меня! Он обещал, что будет всегда со мной, но он предал меня! — Ваше величество… — хотел было вмешаться генерал Бо, глаза округляя, видя безумие и зверство на лице Императора. — Молчать! — громко рявкает тот, к нему резко разворачиваясь. — Отныне я запрещаю всем произносить его имя в стенах этого дворца, даже упоминать его не сметь, а всех прибывших без него воинов — сразу же казнить. И, взмахнув подолом одеяния, размашистым, нервным шагом покидает тронный зал, разжимая кулаки, на ходу приказывая подготовить ванну и несколько бет из Дома кисэн для него, не подпуская к себе больше никакого другого омегу.***
Полтора года спустя, после побега хэнсу из дворца Императора Позолоченные ткани стекают плавно вниз по трону, рядом с которым длинный меч лежит. Внизу пьедестала некий кисэн играет на каягыме, тщательно перебирая струны инструмента. Длинный палец недовольно стучит по подлокотнику, пока орлиный взгляд прорезает дыру в дверях на другом конце помещения. Мужчина тянется за очередной чашечкой излюбленного вина, так приятно обволакивающего горло, согревающего изнутри. Мрачные глаза обращают внимание на играющего юношу, и внутри всё точно дрогнет. Слух начинает резать его, пускай и хорошее, умение играть на музыкальном инструменте, но ведь оно не такое, как у одного единственного кисэн, с которым никто никогда не сравнится. Грудную клетку так сильно сдавливает, что алкоголь залпом оказывается влит в организм. Чаша наполняется алкоголем рукой прислуги вновь, и Чонгук медлит, ещё раз взгляд возвращая на юношу с каягымом. А перед глазами совсем иные черты лица образуются, изящные изгибы другого тела, равномерные вздохи и выдохи при сосредоточенной игре. — Хватит, — осипло проговаривает, чуть пригубив вина. — Я сказал: хватит. Убирайся отсюда. Мелодия мгновенно стихает, и перепуганный мальчишка судорожно откланивается, инструмент за собой унося, боясь и взгляд поднять на жёсткого Императора. — И вы все пошли вон! — рычит Чон на дёрнувшихся прислуг, поспешивших последовать приказу господина, явно перебывавшего не в лучшем расположении духа. Полтора года альфу мучает бессонница или дурные сны, ни одно тело, которое он брал, не приносило даже долю того удовольствия, которое он получал со своим хэнсу. Алкоголь, кажется, не затуманивает больше рассудок — будто бы наоборот, проясняет и заставляет под рёбрами что-то колоть. Император жесток, холоден и от одного его величественного вида кровь в жилах стынет. Простой люд поговаривает, что их государством правит злой дух, что до добра не доведёт и плодородные земли настигнет засуха, реки пересохнут, огонь будет сжигать леса и деревни, а ветер сносить всё на своём пути. В народе шепчут, что Чон Чонгук лишь бесчувственное тело, управляемое самим демоном, распознать которого можно во мраке его чёрных глаз, прожигающих душу всякого, кто осмелится поднять на него взгляд. И вот прислуга топчется нервно у дверей покоев Его Величества, боязно сжимая головы в плечи, переглядываясь перепугано. Они слышат пошлые звуки слияния тел, громкие вздохи альфы и скулёж беты. Никто не решается потревожить Императора, способного сотворить невесть что, если его разозлить. — Мы отправили вас за Императором, почему его ещё нет? — в коридоре показывается сам генерал Бо, изгибая бровь, откидывая раздражённым взглядом напуганных слуг. И ответом на его вопрос служит протяженный стон из-за дверей, а после продолжавшиеся пошлые шлепки. Мужчина в возрасте губы в полоску поджимает и уверенно ступает к покоям, занося кулак для нескольких сильных ударов. Лишь через некоторое время двери с другой стороной раздвигаются, и взору предстаёт полуголый мужчина, презрительно глядящий сверху вниз на всех, кто стоит там, на посмевших побеспокоить его. Смоляные волосы собраны в неряшливый пучок, отчего черты лица ещё больше вытянуты и суровы, а глаза недобро сощурены. — Прошу простить, мой Император, — кланяется генерал, опуская голову. — Не хочется отрывать вас от дела… вернее, от очередного тела, но появился вопрос государственной важности. Чонгук лишь раздраженно цокает, языком оттягивает щёку и велит ожидать его. — Если это не приносит вам удовольствие, то зачем вы проводите время с этими бетами? — без стеснений спрашивает военный, видя усталость и некую злобу на лице правителя. — Неужели, помогает забыться? Или вы каждый раз представляете Чимина в теле, в которое входите…? Чон внезапно останавливается, резко голову поворачивает с уничижительным взглядом на спокойного мужчину. — Разве я не запретил вспоминать о нем? — А сами вы постоянно не вспоминаете его, нет? — разворачивается к нему генерал. — Только не отрицайте, что не ищите его черты в любом кисэн, что, трогая изгибы чужих тел, вы не вспоминаете лишь одни, которые руки знают на ощупь… — Замолкните, генерал, или я заставлю вас, — сквозь стиснутые зубы рычит Чонгук, раздраженно махнув богатым одеянием, продолжая путь. А у того в груди обида залита давно, ещё при встрече с надломленным мальчиком со столь сильными душащими его чувствами к этому жестокому человеку. И при виде того, как Император трахает каких-то кисэн, как выпивает зачастую и чахнет без своего прелестного цветка, его охватывают сомнения и вопросы. Генерал Бо не понимает, как из-за обычной потехи, которой являлся Чимин для альфы, так сильно пошатнулся этот сильный мужчина. — Почему же вы так убиваетесь из-за него, раз уж он был для вас просто куклой? — всё-таки вырывается с уст военного, заметившего, как напрягается спина Чонгука. — Я не могу понять: зачем вы его измучили до такой степени, что бедняжка сбежал от вас, рискуя жизнью, а теперь вы строите из себя жертву? Вам не хватает его голого тела под собой или его самого присутствия рядом, успокаивающее вас?... Ответьте же, Император Чон! А Император задыхаться начинает от давящего чувства в грудной клетке. Внутренности перекручиваются, а мысли хаотично движутся в голове, хоть всё и сводится к одному омеге. Чонгук за голову хватается, пошатнувшись на месте, и с силой отшвыривает презренно поданную ему руку спохватившегося генерала. Он что-то сипит неразборчиво, покуда выпитый не так давно алкоголь противным комом встаёт в горле. И одной рукой мужчина облокачивается о деревянную перекладину. — Он ведь… он принадлежит мне… мой… как он мог оставить меня? — с судорожными хрипами выдавливает из себя тот, каким-то безумно отчаянными взглядом перед собой глядя. — Я почти вырастил вас, Император, я знаю вас и вижу, как вам плохо без этого мальчика, — со сжимающимся сердцем шепчет генерал Бо, жалобно брови к переносице сводя. — Почему вы просто не признаетесь ни себе, ни, тем более, омеге, что так любите его, господин… И, будто бы по щелчку, альфа глаза выпячивает, в которых злоба возникает и ненависть, тут же голову поворачивает на застывшего мужчину. — Люблю? — на лице страшный оскал образуется, и с внезапным криком он откидывает того в противоположную стену: — Люблю?! Отвратительно! В этом мире нет любви, генерал Бо, не существует этого мерзкого чувства — лишь только иллюзия получаемой эйфории. Но эта иллюзия разрушает человека, делает его рабом собственного сознания. — Ч-что вы такое говорите, ваше величество…? — в шоке раскрывает рот другой, хватая им воздух, не решаясь встать на ноги. — Но вы же так заботились о Чимине, наслаждались его компанией и взгляда не могли оторвать от него, а после его ухода вы и вовсе так отчаялись… — Потому что моя личная шлюха должна быть только моей, только о бок меня и не покидать меня, когда я так нуждался в нем! — рычит озлобленно Император, кулаки сжимая. — Значит, для вас он действительно лишь шлюха? Просто кукла? — с режущим чувством под рёбрами задаёт вопрос генерал, ещё больше жалея юношу и молясь про себя, чтобы этот мужчина, превратившийся в настоящего деспота, никогда не нашёл его. — А вы для него были всем, Император. Он сбегал от вас со слезами на глазах, разрываясь на части изнутри, потому что так несправедливо полюбил доброго мальчишку, которым вы некогда были… Он язык прикусывает только тогда, когда осознает сказанное и видит недопонимание в тёмных глазах альфы, смешанное с подозрением и возрастающим гневом. Чонгук грозно надвигается на вжимающегося в стену мужчину, задавливая его своей мощной аурой. — И откуда же вы это знаете, генерал Бо? — изгибает выразительно бровь. — Я догадывался, что хэнсу не удалось бы сбежать незамеченным из дворца без посторонней помощи. Как он вдруг пугающе смеяться начинает, не давая шанса как-то оправдаться побледневшему мужчине. Смех этот в какой-то истерический переходит, с нотками раздражения и недовольства. — Ах... вот значит как, — хрипло проговаривает Император. — И вы меня предали, генерал. И вы отвернулись от меня тоже… Стража! Чонгук назад отходит, уступая место прибывшим воинам на зов господина. — Вы сами же зарываете себя в эту яму, ваше высочество, — твёрдо говорит тот, даже не сопротивляясь. — Сами вынудили Чимина сбежать от вас, а меня поступить так, как я поступил. И я не жалею — мне больше жаль бедного хэнсу, не заслужившего такого ужасного к себе отношения с вашей стороны. Несколько секунд они прямо глаза в глаза пронзительно глядят, не моргая, не шевелясь. Чон заметно взбешён и мрачен, явно кровь кипит в жилах, а желание приказать лишить предателя головы еле-еле подавляется здравым смыслом, что пытается образумить его. — Проведите Бо Хвана в темницу, — только и выжимает из себя Император с вернувшимся хладнокровием, так и застряв на месте, провожая пристальным взглядом силуэт мужчины. Кажется, альфа снова, в очередной раз лишился поддерживающего его некогда человека. Снова остался один, а в сознании всплывают режущие по сердцу отрывки из детства, заменяющиеся вскоре утешающим голосом своего хэнсу, изящной песней протекая в голове. — Да проклятье, — утробный рык вырывается из горла отчаявшегося альфы, опирающегося на ограждение, ударяя по деревянной поверхности. — Как же мне не хватает тебя, солнце моего мрака, моя маленькая пташка… В груди болит так сильно, что он ровно стоять не может и склоняется пополам, роняя голову. Мужчина устало проводит ладонью по лицу и глазами натыкается на кармашек под верхней накидкой, где торчит край вытянутой деревянной вещички. Он достаёт его и в пальцах перекручивает вырезанную фигурку птицы, большим пальцем проводя медленно по отломанному клюву.***
***
***
Маленький мальчик спешит во дворец, вернувшись с рынка вместе со свитой, забегает в тронный зал, но застывает за колонной, заметив своих родителей. Папа со слезящимися глазами смотрит в упор на отца, держась за покрасневшую щёку от удара. Он не понимает этой ситуации, и на радостях бежит к ним, спеша поделиться впечатлениями. Император по голове гладит любимого первенца, но говорит, что много дел, оставляя тех вдвоём. — … он такой хрупенький и голодный, можно его забрать к нам во дворец? — хлопает ресничками альфа. — Делай, что хочешь, — незаинтересованно бросает через плечо родитель, так же спеша покинуть потускневшее дитя. — Но я просто хочу, чтобы у меня был друг… — сам себе тихо шепчет маленький Чонгук, опуская плечики. Смех наследного принца заполняет двор обычно тихого императорского дворца после появления там нового слуги в лице сиротки, которого Чонгук привёл с улицы. Он свои игрушки ему дарит, за ручку с собой водит везде и щёчки его алеют, когда видит улыбку малыша в ответ. А в груди от счастья цветут душистые розы. Он, наконец-то, не один. Альфа в руках держит букетик сорванных цветов в саду, для своего Чимина несёт, нюхая их и улыбаясь. Однако его вдруг перехватывает папа, презренный взгляд кидая на то, что в его руках. — Красивые, да? Это для моего друга, — гордо проговаривает, задирая носик. — Он не твой друг, — с какой-то жестокостью отвечает родитель, выхватывая букет из рук возмутившегося мальчишки, сжимая и швыряя их на землю, наступая обувью. — Это твой слуга, Чонгук. Обычный, не достойный такой почести, как общения с наследником, грязный слуга. Хватит возиться с этим отродьем, ты ведь не хочешь разочаровать отца? И Чонгука передёргивает. В больших невинных глазах слёзы скапливаются, боль и страх быть разочарованием Императора. — Н-но… он мне нравится… — Отвратительно! — шипит папа, опуская на плечи свои ладони. — Ты, будущий правитель, ты не должен обращать своё драгоценное внимание на этого щенка — он попросту твоя кукла, с которой ты играешь. А любви не существует, Чон Чонгук — не смей даже думать иначе! Нет ни любви, ни каких-либо ещё чувств — только иллюзия ощущений. И каждый раз, желая встретиться с младшим, родитель ругал сына, причитал его и грозил отцом, а так же тем, что будущий монарх должен быть лучше всех, выше всех и жёстче. Каждую весну и лето супруг Императора отправлял своё чадо в свою родную провинцию, где Чонгук знакомился с новыми «друзьями», был всё так же один и в себе закрывался, огрызаясь всё чаще и озлобляясь всё больше. А вернувшись однажды домой, узнал новость о том, что отец, оказывается, обзавёлся ещё одной, уже беременной омегой, взяв во вторые жёны женщину из благородного рода, к своему государству прибавив их свободный регион. — Я ведь говорил, сын, что любить Императорам не свойственно, — говорит тому опечаленный мужчина в изящных шелках, выглядевший слишком болезненно. — И ты никого не будешь любить — только насиловать, причинять боль и брать, когда хочется. Такова твоя участь правителя, Чонгук. Тот с головой свешанной сидит молча и смиренно слушает, стискивая в пальцах мешочек на поясе. — Что это? — Подарок. — Для кого? — омега сверкает потускневшими от болезни глазами. — Для… для Чимина. Я сам это сделал для него… Родитель со злобой вырывает тканной мешок, не взирая на просьбу того перестать, и достаёт оттуда немного неровную, но всё же красиво вырезанную из молоденького деревца маленькую губную флейту с тремя отверстиями для игры на ней в виде птички. — Это ужасно, — ледяным тоном пронзает бедного мальчишку родитель и бесцеремонно кидает вещицу о землю, куда-то в угол, что от неё кусочек отлетает в другую сторону. — Не смей даже видеться с этим жалким слугой. Не забивай свою голову бессмыслицей начёт этого ничтожества — он просто будет твоей шлюхой, сын. Ты достаточно взрослый, чтобы понимать это и положения в обществе. А теперь слушай, каким ты должен быть, чтобы не разочаровать своего отца… Чонгук отрешённо сидит рядом с постелью смертельно больного родителя, глядя заплывшим от обиды и слёз взглядом на побитую фигурку из дерева, которую вырезал несколько недель по ночам, раня пальцы, но стараясь сделать всё так идеально для светлого образа мальчика, запавшего в душу, который постепенно начинает размываться из-за всех слов на его счёт со стороны. Сам же наследный принц, под огромным влиянием папы, своих дальних противных и зазнавшихся родственничков, а так же компании старших ребят из знатных семей на глазах меняется. С каждым годом скрывает боль за гадкой ухмылкой, слова о помощи заменяет колкими фразами, и перед зеркалом тренирует взгляд до жестокого и властного. Затаптывает всеми издевательствами росточек тёплых чувств к… слуге, к которому относиться должен, как к своей кукле. Своей любимой, драгоценной кукле.***