***
В холодном поту и с учащённым сердцебиением омега вскакивает посреди ночи, судорожно метая взгляд в поисках возбуждённого, полного желания и обожания. Но натыкается лишь на беспросветную темноту. В горле пересохло, а тело точно горит от невидимых прикосновений из сна. Он из постели выскакивает, накидывая тёплый плащ на себя и тихо выходит из пристройки, что им любезно предоставила местная знать. Ночной ветер так приятно обдаёт лицо, что юноша глаза непроизвольно прикрывает, больше кутаясь в источник тепла и пытаясь дрожь унять после резкого пробуждения. — Тебя снова мучают кошмары? — от голоса сзади тот вздрагивает, резко оборачивается к подходящей женщине, несущей на подносе чайник и две чашечки. — Присаживайся, выпей лекарственных трав — ты весь дрожишь. Чимин в благодарности кивает ей, сам берёт всё и ставит на террасу, помогая ей опуститься. Он медленно разливает им ароматный чай и подаёт чашу старушке улыбающейся добро, но с некой жалостью. — Что тебя беспокоит, милый? Император не найдёт тебя здесь, никто и не подумает, что ты пересечёшь границу, тем более через тот проход, через который прошли мы — о нём знают лишь единицы. Потому ни он, ни его люди не смогут добраться до тебя… — И сколько же ещё должно погибнуть из-за меня? — отрешённо шепчет омега, утыкаясь в одну точку. — Сколько ещё человек казнит Император по моей вине? Я… я не должен был сбегать оттуда… от него… он бы так не озлобился… — Мальчик мой, не жалей о совершённых поступках — это не твоя вина, а ужасный приказ правителя. И ты не можешь знать наверняка: озлобился бы или нет, — хмурится женщина. — Раз человек жесток и сгнил в душе, то он бы убивал невинных и будь ты о бок него, найдя для этого причину в виде того, что кто-то во дворце просто взглянул на тебя. — Я не могу понять: в какой именно момент всё пошло не так? — отпив приятно согревающего чая, тихо задает вопрос Чимин. — Я был так ослеплён своими чувствами к нему, что слишком поздно заметил, во что он превращается. Но тогда было уже поздно это предотвратить. Перед глазами пролетают картинки из далёкого прошлого, то беззаботное время, когда сиротка слуга с нетерпением ждал нового дня, чтобы только улыбнуться наследному принцу и увидеть приподнятые уголки губ для него одного. Тогда омега не видел, каким отчуждённым возвращался тот после того, как подолгу гостил у родственников, какой мрачной тенью выходил из покоев своего больного родителя, скончавшегося вскоре, как он стал закрытым, перестал играть с ним и мило махать ему, как это делал раньше. Чимин упустил все эти моменты и корит себя за это — позволил чувствам затмить взор и здравое мышление. — Любовь — это чувство, что нам не подвластно, и порой из-за неё творятся необдуманные, не поддающиеся объяснению, даже страшные вещи, — печально вздыхает женщина, придвигаясь ближе и обнимая кисэн. — Скажи честно: ты всё ещё любишь его? Так больно под рёбрами сердце стягивается в маленький комочек, кровоточит и не желает больше биться. Моментально в горле душащий слёзный ком образуется, встревая там и выжигая нутро, не позволяя словам вырваться наружу, пока живот скручивает в болезненном спазме. — Люблю, — обреченно хрипит он, скукожившись до ещё меньшего размера, осознавая абсурдность его ответа. — А скучаешь по нему? Очередной вопрос, пронзающий изнывающую сердечную мышцу. Юноша глаза щиплющие закрывает, чтобы не позволить позорным для него слезам омыть щеки. — Скучаю… — голос предательски ломается. — Скучаю до сумасшествия по тому светлому ребёнку, которым он был. По его искренней доброй улыбке скучаю, которую не видел много лет, по его счастливым сияющим глазам и звонкому смеху… Скучаю по тому, чего больше никогда не будет. Сейчас хочется заснуть и проснуться в то время, когда это всё было рядом с ним. Чимин бы все силы отдал на то, чтобы предотвратить становление принца таким жестоким. Он бы сделал всё возможное и невозможное, лишь бы сохранить свет и доброту внутри того ребёнка, ставшего для него спасителем… а после — мучителем.***
Прибытие самого правителя страны — необычайный праздник для всего города, находящегося недалёко от границы. Поместье благородных господ уже с раннего утра на ушах стоит: слуги в очередной раз протирают полы, сметают всю натоптанную грязь, обустраивают большую открытую площадку, где будет происходить основное пиршество вечером. Сама же знать вся в предвкушении, никто из их семьи даже сидеть на месте не может. Они гоняют прислуг и следят за тем, чтобы всё было превосходно, периодически проверяя и бродячих артистов. Ведь развлечь Короля — особая честь, ему должно понравиться, чтобы он ни в коем случае не заскучал. Танцоры и актеры постановок сами взволнованы, ведь прежде никому, кроме единственного спокойного Чимина, не доводилось выступать для достопочтенных господ. Бывший хэнсу Дома кисэн императорского дворца настраивается на свой финальный танец. Стискивает в пальчиках два веера, на концах которых красные густые перья, так красиво сочетающиеся с его одеянием белого цвета, разрисованного алыми цветами с позолоченными ободками. Когда спектакль перед ним оканчивается, присутствующие хлопают, некоторые даже смеются от забавной и ироничной концовки. И вот начинают стучать барабаны. Медленно, с нарастанием, а к звучанию добавляется струнный аджэн и тэгым (прим.: большая бамбуковая флейта). С нарастающей мелодией на центр площадки выплывает грациозный танцор, за собой ведя шлейф прелестного платья и веера к себе прижимая, сразу же привлекая взгляды всех абсолютно, даже тех, кто не интересовался происходящим на сцене. Барабаны резко стихают и тоненьким, но пронзительным звуком струн Чимин поднимает одну руку, расправляет веер и трясёт им под такую же дрожащую трель. А под традиционную живую музыку кисэн начинает уже порхать над землёй, так умело махая веерам, перекидывая длинные ткани одеяния, ступая мягко, но в то же время уверенно и чётко. Длинные, такие необычные серые волосы в вечернем свете и отражении огней переливаются, собраны в хвост. А на лице — лёгкая полупрозрачная ткань, прикреплённая к заколке в виде цветов на голове, прикрывающая все красивые черты омеги, но раскрывающаяся при его прокручивающихся движениях. У присутствующих же дыхание перехватывает, все завороженно наблюдают за прекрасным танцором, так умело владеющим своим телом, чувствующим ритм и к себе приковывающий внимание. Господа, пригласившие бродячих артистов остаться, с довольными и гордыми лицами глядят на Короля, что с восторженной улыбкой наблюдает за юношей, а так же на ещё одного многозначительного, особенно важного гостя сегодня. Чимин танцует, как никогда прежде, отдавая всего себя музыке, этому танцу, дыша через раз. Однако внутри возрастает не трепетное волнение, кое бывает во время того, как он выступает, а тревога и беспокойство. Отчего-то так неспокойно на душе, что сердце быстрее кровь гонять начинает по организму, покуда страх подбирается к нему с неизвестной стороны, скользнув своими невидимыми щупальцами по оголяющимся в танце ножкам, так грациозно порхающим над землёй. И под самый конец захватывающего выступления барабанное звучание приближается к пику, кисэн исполняет последние столь быстрые и красивые движения, перекручиваясь вокруг себя. Слишком неожиданно, он на одно лишь краткое мгновение ловит на себе прищуренный, прожигающий взгляд чёрных глаз. Чимина сразу же парализует, и веер с красными подрагивающими перьями выпадает из рук под громкий звон золотых плит, эффектно сочетаясь с окончанием представления, как будто так и было задумано. Однако кисэн слезящиеся глаза округляет и дышать становится невыносимо трудно. Сердце из груди вот-вот выскочит от леденящего ужаса, напавшего на него ядовитой змеёй. Он смотрит прямо на образовывавшуюся кровожадную ухмылку на лице того, кого больше всего на свете боялся увидеть вновь, от кого бежал, стирая ноги в кровь и проливая слёзы. Смотрит на его губы, немо произносящие «попалась, пташка», и резко срывается с места с пронзившей, точно стрела, болью, подхватывая подолы одеяния. — Воистину прекраснейшее выступление, господин Ван, — нервно стуча пальцами по столу, проговаривает с натянутой улыбкой мужчина, обращаясь к правителю этого маленького государства, что скоро станет частью его Империи. Для этого он и прибыл с почтенным приглашением сюда, неделю добираясь до этого города за границей, а до вечернего пиршества беседовал с Королём по важным политическим делам. — ... но, прошу меня простить — я устал с дороги, потому вынужден на этой ноте оставить вас — он не сводит хищных глаз с отдаляющегося кисэн, сорвавшегося с площади при виде его, даже не дождавшись аплодисментов. — Конечно, Император Чон, располагайтесь!.. Тот загадочно губы кривит в подобии ухмылки, в уважении кивает и резким размашистым шагом спешит прочь оттуда. Страх сковывает будто бы налившееся свинцом тяжёлое тело, на ватных ножках сворачивающее за тёмные углы поместья знати. Чимин дышит громко и рвано, сердце колотится бешено под рёбрами, а в ушах звенит приглушённый гул недавно звучавшей музыки, когда он увидел на себе этот взгляд. Чуть ли не плача от переполнявших его эмоций ужаса, оббегает основное здание, пытаясь как можно скорее добраться до пристройки для слуг, где спрятался бы на время — там в последнюю очередь подумали бы его найти. Хотя внутри всё ещё маленькая, такая слабая и тусклая надежда горит, что Чонгук не узнал его, что те слова, на самом деле, навеяны самому себе страхом. Поворот — тёмный проход с жалкими тремя фонариками, освещающими путь, и Чимин почти добирается до места, чтобы немного там переждать, а после собрать вещи и как можно скорее покинуть город и людей, приютивших его, ради их же безопасности. Как вдруг его резко к холодной стене прижимают, пугая до тихого вскрика и подкосившихся коленок. Императорские дорогие шелка сверкают кроваво-алым в тусклом освещении, сочетаясь с опасным тёмным блеском в глазах. Сильное тело вдавливает в вертикальную поверхность, одна рука слишком собственнически сжимает тонкую талию под сценическим одеянием кисэн, а другая фиксирует голову, подцепив пальцами подбородок. — Солнце моих омрачённых дней, моя яркая луна среди беспросветной ночи, ты действительно думал, что я никогда не найду тебя? — от хрипа этого альфы кровь стынет в жилах и заставляет глаза зарезать от выступающих слёз. Чимин сглатывает колючий ком в горле, ощущая, как скручиваются от дикого страха все внутренности, и съёживается под взглядом мужчины, полным нездорового обожания. Он даже и не соображает, когда в его губы впиваются таким жадным и страстным поцелуем, углублённым языком проходя по дёснам чужого горячего ротика, насильно открывая его. Чонгук надавливает на дрожащее тельце, стискивая в пальцах выкручивающуюся голову за подбородок, в себя вжимая омегу за поясницу. Слабенькие ручонки пытаются оттолкнуть за плечи, когда кислорода становится не хватать от столь глубокого, грубого и длительного поцелуя. Но их перехватывают в одну свою ладонь с тихим хмыканьем прямо в пухлые губы, над его головой занося их и задерживая там, с новой силой принимаясь целовать замычавшего юношу. — Пусти, Чонгук, п-прошу… — Надо же, как неуважительно ты обращаешься к своему Императору, — с похотливым тоном произносит тот, лизнув его приоткрытые губы, коленом резко раздвинув его ноги, упираясь им в стену. — Но мне нравится, твоя дерзость так заводит, сладость моя. Он впивается в чувствительную шею обмякшего омеги, глаза прикрывая и вдоволь наслаждаясь столь манящим и возбуждающим запахом розы, которого до сумасшествия не хватало мужчине. Именно в этот момент что-то в голове переключается, и он, после некоего утробного рыка, хватает Чимина за горло, стискивая пальцы и заглядывая в его слезящиеся, округленные глаза, поднимая над землёй задыхающегося юношу, задержавшегося за его запястья. В его взгляде яростный гнев со мраком и обидой смешались, пока на губах устрашающий оскал образуется. — Дрянной мальчишка, как ты посмел сбежать от меня, м? Я так нуждался в тебе, так желал, чтобы ты был рядом! Как ты мог оставить меня, Чимин?! — срывается на крик Император и расслабляет хватку, позволяя закашлявшемуся омеге осесть на землю и хватать ртом жизненно необходимый воздух. — Ты не имел на это права! Не имел права покидать меня! Он зверски рычит, тяжело дыша и кулаки сжимая, глядя на перепуганного юношу, на чьём лице гримаса испуга и внутренней душевной боли застыла, как замечает его скатывающиеся по бледным щёчкам слёзы. И собственное очерствевшее, жестокое сердце кровью обливается при этом, вынуждая челюсти свести и злость подавить. Чонгук опускается на корточки перед всхлипнувшим юношей, что изнутри сгорает от ужасного, такого сильного чувства, стараясь изгнать его и унять сжимающееся сердце, и внезапно в ладони его личико берёт, большими пальцами вытирая крупные слёзы. — Проклятье, — хрипит альфа, сокращая расстояние между их лицами, — я не понимаю, чего хочу больше: жёстко наказать тебя за твоё предательство или всю ночь смотреть, как ты танцуешь только для меня? — Господин, мне так жаль… — неожиданно сипит Чимин, утопая во мрачных омутах погрязших в страшном одиночестве и злобе глаз. — Так жаль, что я был слеп и не видел, как свет и доброта внутри тебя тлеют, заменяясь жестокостью… Альфа на момент совершенно теряется от этих слов, а после и вовсе скалится, хватает того за ворот измятого одеяния, легко встряхнув и на ноги за собой подняв, снова к себе прижимая, и обхватывает его талию двумя руками. — Мне не нужны твои сожаления, Чимин — только твоё тело под моим. Острая моральная боль пронзает дрожащее тельце, полностью контролируемое мужскими руками, заставляя подавиться своими переживаниями и чувствами к нему от этой фразы. Следующий поцелуй наполнен необузданным желанием с одной стороны и солёной горечью неразделенной любви с другой, перемешанной со слезами. Омежка ещё предпринимает попытку вырваться, но его держат крепко, захватывая руки и за спиной заламывая их, одновременно с этим разрывая влажный поцелуй. Император насильно ведёт за собой отбивающегося кисэн, иногда встряхивая его или поднимая над землёй, пару метров неся на руках. — П-прекратите, ваше величество! — сипит Чимин, внутри которого буря эмоций растёт. — Отпустите меня, Император, молю… — Ах-х, розочка, нет-нет: начал обращаться ко мне наравне, как когда-то в детстве, то так и продолжай. Я хочу, чтобы ты кричал именно моё имя сегодня ночью без всех этих почестей и титулов, — хрипло произносит тот, припадая губами к тонкой коже на шее, оставляя там свои отметины, пихая юношу в отведённые ему покои. Омегу передёргивает, он еле-еле удерживает равновесие и резко разворачивается к мужчине в дверях, закрывавшего их за собой и хищно глядящего только на него, на губах растягивающего похабную ухмылку. Он медленно приближается к пятившемуся назад Чимину, развязывая пояс на верхнем дорогом одеянии, скидывая его со своих плеч. — Упорхнувшая пташка вновь оказалась в когтях хищного орла, — хмыкает, жадно обводя глазами съёживающегося юношу. — Как долго я этого ждал. В один момент он с места срывается, не давая омеге и шанса сбежать, лишь рывком опрокидывая его на постель. Сперва наслаждается видом такого беззащитного юноши с глазами полными слёз, но таким сильным и твёрдым взглядом, что под рёбрами необъяснимо ему нечто сдавливает. И после нависает сверху, остервенело целуя, судорожно срывая с него одежду. — Чонгук, не надо…. — осипшим голосом произносит всё ещё отбивающийся омега, чьи ножки с силой раздвигают, между устраиваясь, и всем телом придавливая к кровати. — Пусти, остановись! После этого вскрика следует мощная пощёчина дрожащей ручкой, которую тут же перехватывают и, вопреки всем ожиданиям, просто прикладывают к своим губам тыльной стороной ладошки, мягко целуя. — М-м-м, мне не хватало этого: твоей дерзости, твоих слов прекратить, — ухмыляется Чон, продолжая целовать каждую костяшку его пальчиков. — Не хватало тебя… Он вытягивает его руку, проводя по ней своей и к постели прижимая, опуская губы на его выступающие ключицы, зубами стягивая шелковую ткань. Чимин дыхание задерживает, когда мужчина ниже опускается, таким способом лишая его одежды, застывая над его впалым животиком, всасывая кожу там. Предательский вздох вырывается из уст вздрогнувшего омеги, как вдруг его резко переворачивают спиной к себе — вот тогда нешуточный страх вновь охватывает Чимина, почувствовавшего задом возбуждение альфы, прижавшегося пахом к нему. Широкие ладони, больше не церемонясь, разрывают на пискнувшем кисэн одеяние, и за бока к себе грубо притягивают обратно, когда тот попытался было вылезти из-под него. — Мой непослушный хэнсу, лучше тебе раздвинуть свои прелестные ножки и не провоцировать меня, — шипит Чонгук, ставя того на коленки перед собой и, откинув все мешающие ткани, звонко шлёпает по выпяченной попке, выбивая судорожный болезненный стон из него. — Я и так слишком зол на тебя за твой побег, Чимин. Так чертовски зол. И следующие несколько ударов приходятся по тому же покрасневшему уже месту. Тот дрожит и щекой падает на подушки, сжимая в пальчиках одеяло и губу закусывая до крови. — Я больше не хэнсу, — шипит он. — И уж тем более не твой… Его так легко, как тряпичную куклу, за талию поднимают и на свои колени усаживают, надавливая его попкой на свой возбуждённый пах. А одна ладонь наматывает на кулак тёмно-серые длинные волосы, сильно оттягивая за них назад. — Мой, — опаляет горячим шёпотом его уста. — Мой хэнсу — я не позволял тебе сбегать из дворца. И, в особенности, так прекрасно выступать перед всяким сбродом. — Я не твоя собственность, Чонгук, — осипшим от страха и пересохшего горла голосом проговаривает омега. — Ошибаешься, пташка, — безумно улыбается Чон, страстно вгрызаясь в стиснутые губы. — В следующий раз станцуешь только для меня, но не сегодня. Император собственный пояс вытаскивает и тонкие запястья ими связывает, скидывая его с себя на постель, окончательно избавляясь от уже потрёпанных и надорванных одеяний, полностью оголяя столь изящное гибкое тело, манящее своими плавными изгибами. По ним шершавые ладони проводят круг, задерживаясь на упругих ягодицах, по-хозяйски сжимая их. Чимин не может ничего поделать с физическим влечением, потому-то собственный организм так предаёт его, извиваясь навстречу и ощущая, как низ живота горит от прикосновений альфы. До слёз и жжения в грудной клетки обидно и больно от того, что как душой, так и телом он слаб перед Чонгуком, пал под его чарами. Он просто уничтожен своей же слабостью и чувствами. — Х-хватит, не делай этого со мной, — ломающимся голосом говорит, пока чужие руки так властно сминают гладкую кожу, а горячий язык проходится от шеи вниз до тазобедренной косточки, прикусывая и спускаясь ниже. — Н-нет, молю, не т-а-а-мкх!.. Юноша голову запрокидывает, в пояснице вперёд выгибается и громко, стыдливо стонет, когда тот рывком поднимает его ножки и таз, зубами впиваясь в мягкую половинку покрасневшего от ударов зада. Шире раздвинув дрожащие конечности, и длинный палец вместе с тем одновременно входит в узкую дырочку, из которой омежья смазка начинает сочиться маленькими капельками. Чимин в который раз просит его остановиться, душится ставшими в глазах и в глотке слезами, и ёрзает, крепко удерживаемый сильными руками в такой неудобной позе. Мужчина всё кусает за бёдра, добавив уже второй палец, делая ими круговыми движениями, а тот всё не умолкает. — Это ещё не моё поместье, поэтому замолкни. Будь тише, сладость, — рычит Чонгук, снимая с волос кисэн широкую ленту и завязывая ему рот против воли, невзирая на жалобное мычание. — Не стоит привлекать внимание. В покоях раздаётся очередной шлепок и сопровождающий скулёж, и альфа поднимает его связанные, уже онемевшие ручки над его же головой, прижимая к подушкам. У него восторг в глазах от вида такого покорного и беспомощного омежки под собой с кляпом во рту и подрагивающими коленками, покоящимися на его плечах. И Чонгук, рвано втянув воздух, обхватывает внутреннюю сторону сочных бёдер, прижимая их к вытянутому торсу кисэн, расширившего в испуге глаза, из которых сразу же прыснули слёзы, когда твёрдый, истекающий член наполовину входит в плохо растянутое тело. От узости стеночек, сжимающих чужую плоть, Император глухой и протяжённый стон издаёт, сильнее впиваясь пальцами в согнутые в коленях ножки, оставляя там синяки. Он чуть приподнимается, чтобы больше нависнуть над мычащим омегой, и до основания резко вбивает член в него, начиная тут же набирать темп. Физическая боль в теле постепенно сходит, но не окончательно, хотя и добавляются нотки ненормального удовольствия, но не душевная. Больше всего на свете Чимин желает сейчас выкинуть своё плачущее сердце из груди и просто, без каких-то чувств или мыслей насладиться этим животным, вскруживающим голову сексом с этим ненасытным альфой. Только вот внутри всё болит при осознании, что Император видит в нём лишь тело, которое вдоволь трахает и наслаждается этим, выбивая звонкие стоны из него. — Как же ты красив, — гортанно хрипит Чон, на момент сбавляя ритм, теперь глубокие, рваные толчки делая. Он завороженно наблюдает за тем, как кисэн к себе робко прижимает перевязанные ручонки, по подбородку стекают слюнки из-за кляпа во рту и собственная сперма, когда он в первый раз обильно кончил, размазав семя по его грациозному телу, как оно дёргается при его толчках. — Так запрещено красив, свет моих глаз, — альфа начинает ускоряться, поворачивая голову к вытянутой ноге на своём плече, и обхватывает его лодыжку, оставляя мокрые поцелуи на голени. — Каждая часть тебя — искусство, что не сможет описать ни один величайший художник или писарь… Оставив следы от зубов на прелестной ножке, он вдруг хватает его за бока и, подняв на руки, переворачивает его спиной к себе. С лёгкостью срывает повязку с натёртых рук, заставляя ими упереться в стену, а сам сильно сжимает упругие половинки, в разные стороны растягивает и вновь бьёт ладонью по красным отметинам, слыша глухие звуки стонов в ответ. — Будешь знать, как ослушиваться меня, хэнсу, — с рычанием раздаются ещё шлепки и мычание через мокрый кляп во рту. — И впредь подумаешь, прежде чем так безбожно злить и покидать меня, своего господина и хозяина. Чонгук надавливает на поясницу, выгибая её и выпячивая попку к себе, грубо входя в него на всю длину всё ещё неудовлетворённого члена, одновременно с этим наклоняясь к гибкому телу. Одной рукой удерживает за талию, другой обхватывает часть шеи и подбородок, приподнимая его голову к себе, обдавая горячим и тяжёлым дыханием его липкое личико. Длинные пальцы стягивают вниз на шею красную ленточку, заменяя ими пустоту во рту, чем и давится юноша, жмурясь от быстрого ритма вбивающегося в него члена. — Агх, мне нравится это выражение безысходности и боли на твоём лице, — ухмыляется Император, вынуждая ещё больше изогнуться омегу, чтобы лучше разглядеть его. — П-почему? — обессиленно сипит тот, наконец освободившись от кляпа и пальцев, соскользнувших ниже на его соски, прокручивая их. — Всё просто, Чимин — я получаю удовольствие, когда причиняю людям боль, — после хриплого смешка следует эта пугающая фраза, выбивающая бедного кисэн из колеи окончательно. — А ты… ох, одно сплошное наслаждение для меня. Тот успевает судорожно схватить ртом воздух перед тем, как его впечатывают в стену и насаживают на себя с новой силой, вытрахивая из изгибающегося покорного тела пошлые звуки. Чимин больше не сопротивляется и не плачет, раз за разом принимая в себя горячую плоть мужчины, пока им вертят, как изволят, выцеловывая каждый сантиметр влажного тела. Император ненасытен и жаден, не пропускает и участка мраморной кожи своими губами, активно двигая тазом, стискивая ягодицы, разводя их и глубоко вбиваясь членом, задевая нужное место, чтобы услышать звонкий стон удовольствия, исходящий с распухших губ. Кисэн не может сопротивляться этому природному влечению, не может контролировать поддающиеся навстречу сексуальному альфе бёдра, прекрасно осознавая, что тот попросту пользуется им. И теперь это продолжится дальше. Ночные кошмары обратятся в реальность. То, от чего он так отчаянно убегал — настигло его. Любимый всем своим глупым сердцем мужчина продолжит душить его и выжигать изнутри своей жестокостью и безумием в глазах, а юноша ничего и сделать не сможет. Если только снова не пойдет на очередной отчаянный поступок. — Почти два года прошло, Чонгук, — шепчет омега, когда его обнимают сзади и лениво, вяло толкаются, не переставая целовать его шею. — Почему ты просто не сдался, не забыл меня и не оставил в покое, как увидел здесь, спустя столько времени? Чонгук тихо усмехается в его затылок, зарываясь носом в распущенные волосы, вдыхая лучший аромат роз, поглаживая его бок от рёбер по талии и до ягодиц. — Пташка моя, когда семь лет я отсутствовал во дворце во время своего обучения, и дня не было, чтобы я не вспоминал тебя, — неожиданно произносит тот, отчего другой дыхание задерживает и глаза округляет, ощущая, как сердце предательски скукоживается. — Так что два года, семь или десять лет — я всё равно не забуду тебя и найду. Он языком играется с мочкой покрасневшего ушка, обволакивая руками тело Чимина, чуть перевернувшись, чтобы обездвижить того и к кровати прижать, начиная немного быстрее натягивать его на себя. — Даже, если я убегу далеко-далеко от тебя? — с жалобной надеждой в дрогнувшем голосе спрашивает юноша, сглатывая вязкий ком в горле и в который раз заглушая внутреннюю боль. — Мой прелестный хэнсу, — с глухим смешком полу рычит тот, за подбородок поворачивая к себе его голову и впиваясь в истерзанные за ночь губы, а после заглядывает в глубину медных, покрытых пеленой горечи глаз, — я всегда поймаю тебя в независимости от того, как далеко ты будешь от меня. И в любом случае закончишь так же, как и сегодняшней ночью, — ещё раз целует его, и во взгляде появляются опасные, леденящие душу огоньки: — Ну а с утра попробуй убежать, если осмелишься.***
Чонгук просыпается в одиночестве смятых простыней от скрипа двери, как только-только светать начало. Он на губах растягивает кровожадную ухмылку, предвкушающую занятную погоню за своей луной и солнцем, высчитывая время, чтобы дать ему фору.