***
Юноша рвано хватает ртом воздух, со всех ног несясь по тёмному лесу, поддерживая трясущимися руками длинные одеяния в цветочной и позолоченной росписи. Он то и дело испуганно оборачивается, пока сердце бешено в груди колотится. Мрак давит на него со всех сторон, как и страшные мысли, погружающие сознание в отчаяние. Чимин ни с кем не попрощался, ничего не взял с собой — просто бросился бежать подальше от Императора. Счёт времени теряется, так же и физическая боль изнеможённого тела отходит на второй план. И вдруг Чимин слышит где-то позади цокот копыт и собачий лай, отчего в немом крике рот открывает и ещё больше ускоряется, перепрыгивая через кустарник. Мешающая атласная лента цепляется за него, а тот чуть было не падает и с силой вырывает его, избавляясь от мешающей вещицы. На глазах выступают слёзы и так противно на душе: за ним, точно как за какой-то добычей, собак спустили и людей верхом отправили. По щекам ветки хлещут, но Чимин просто жмурится, голову в плечи вжав. Слишком резко рядом с ним стрела свистит и вонзается в кору дерева, заставляя испустить судорожный вздох. — Не сметь ранить его! — раздаётся громкий и жёсткий голос, от которого внутренности стягиваются в тугой узел и ноги подкашиваются. Лошадиное ржание всё приближается, а пульс омеги выше подскакивает. Как замечает движение с другой стороны и тормозит, узнавая в наездниках людей Императора. Кисэн разворачивается, чтобы бежать влево, но там из-за деревьев выбегают собаки, несущиеся прямо на него. Его окружили. Ему некуда бежать. Пятится назад от свирепо лающих животных, не позволяющих «жертве» уйти. С других же сторон — высокие породистые лошади, будто бы на него фырчащие. Омега беспомощно крутится на месте, дыша громко и часто, чувствуя, что сердце из-под рёбер готово выпрыгнуть. Но после оно и вовсе останавливается, когда к нему подгоняет чёрного жеребца восседающий на нём широкоплечий мужчина, хищного взгляда с него не сводя. — Моя прекрасная роза, думаешь, второй раз тебе удастся сбежать от меня? — бровь выразительно изгибается, а на лице играет кровожадная ухмылка. — Хах, ты отдалился на довольно большое расстояние от поместья — тельце не болит? — Ты деспот, — озлобленно шипит хэнсу, стискивая в подрагивающих пальчиках испачканные и порванные где-то ткани, назад пятясь. — А ты предатель, — в противовес с усмешкой в голосе проговаривает Чон, подъезжая к нему ближе. Тот в тупике крутится на месте, ведь сзади него скалятся собаки, придерживаемые воинами, а с других сторон — наездники. Он громко сглатывает, плечи понуро опуская, на ватных ногах, сбитых в кровь, стоя перед вытянутой лошадиной мордой, глаза поднимая на альфу, буквально пожирающего его взглядом. — Знаешь ведь, что обычно делают с предателями… — Ну так убей меня, Чонгук, — с неожиданной твёрдостью произносит юноша. — Потому что я отказываюсь тебе подчиняться и жить как императорская шлюха. Ты и так безжалостный убийца — давай же, не медли! Чимин лишь немного голос повышает, пока его тело пробивает в тряске от нахлынувших за раз эмоций, и тут раздаётся скрежет метала лезвия о ножны. Длинный меч, сверкнувший прямо перед юношей, чьё сердце удар пропустило, заносится над ним. Острие чуть ли не утыкается в горло затаившего дыхание кисэн, что напуганные, но старающиеся оставаться невозмутимыми глаза поднимает на Чонгука. Тот же рукоять меча сильно сжимает до побелевших костяшек, смотрит озлобленно, но в то же время с некой горечью и тяжело дышит. Ему всего-то и нужно, что рукой двинуть — острое лезвие вонзится в мягкую плоть. Но как только он замечает выступившую капельку крови под холодным металлом, то в голове всплывает воспоминание сосуда с окровавленной водой в тот день, когда альфа узнал о побеге своего хэнсу. Когда с ужасом, перешедшим в свирепую ярость, понял, что остался абсолютно один. Лезвие так же быстро прячут обратно в стальные ножны, и Чимин успевает краткий вздох испустить, как к нему вдруг наклоняются с жеребца, обволакивают талию сильной рукой и рывком тянут вверх. У омеги сердце удар пропускает на этот момент — он инстинктивно хватается за шею мужчины. Лицом к лицу с ним оказывается верхом на лошади, глаза расширяя, пока в ноздри резко ударяет сильный запах сандалового дерева, что голову вмиг вскруживает. — Думаешь, я способен тебя убить? — тихо спрашивает Чонгук, опаляя дыханием его уста. — Не знаю, — честно отвечает тот, не боясь в ответ в его глаза смотреть. — Я правда не знаю тебя, Чонгук. Такого тебя, способного на всё, что угодно. — Чимин, но ты единственный знаешь меня лучше, чем кто-либо другой, — альфа лошадь приводит в движение, взгляд обращая вдаль, и кисэн так же отворачивается от него, спуская руки с его торса. Будучи уже в поместье, над которым солнце медленно поднимается, Император ловко спрыгивает с животного, спуская за талию и притихшего юношу. Тот следом бредёт за ним, слыша, как господин раздаёт приказ собирать своё сопровождение и отчаливать в путь во дворец. Сердце Чимина не успевает болезненно сжаться от осознания, что его снова запрут в большой золотой клетке в неволе, ведь оно в диком ужасе замирает, когда они проходят мимо потрёпанных шатров и повозок. Потому что там недоумевающие и напуганные бродячие артисты окружены солдатами Империи, а особо буйных и вовсе связали, либо к земле прижали. Омега на месте застывает, встречаясь взглядом с перепуганной тётушкой, что руками обнимает такого же всполошенного старика, сидящего на табурете. — Нет… нет, нет, — прерывисто выдыхает, чувствуя, как тело немеет в страхе за тех, кто приютил его, кто два года был для него семьёй, укрывая от невзгод и помогая душу излечить. К горлу противный ком подступает, и Чимин заставляет налившиеся свинцом конечности двинуться. Он быстро подбегает к так и продолжившему идти мужчине, в его рукав вцепляясь сильной хваткой, заставляя остановиться. — Они ни в чём не виноваты, — от пересохшего горла сипит, жалобно глядя на хладнокровное выражение лица Чона, — прошу, отпусти их. — Не виноваты, — согласно кивает тот, но руку свою вырывает из подрагивающих пальчиков. — Однако они укрывали тебя, не последовали моему указанию вернуть хэнсу во дворец, хотя и путешествовали по Империи, наверняка слыша о моём приказе… Юноша неожиданно на колени падает перед ним, больно сдирая, хоть на них и так синяки были после этой ночи, хватается за его одеяние и отчаянно вскрикивает: — Молю, ваше величество! Эти люди не виноваты — это я просил, чтобы они не выдавали меня. П-пожалуйста, господин… — осиплый голос делает тише, склоняя перед ним голову, подсознательно понимая, какие слова хочет услышать альфа: — Мой господин, смилуйтесь над ними, прошу… смилуйтесь, и я никогда впредь не покину вас, — он сжимается весь и щурится, стискивая в пальцах дорогие ткани. — Никогда не предприму попыток сбежать, мой Император, буду всегда рядом, всегда о бок вас, обещаю… только отпустите их всех, мой повелитель… На некоторое время повисает гробовое молчание, казавшееся юноше мукой длинною в вечность. А напряжение в воздухе накаляется пристальным, жёстким взглядом Императора, обращённым на омегу, упавшего ниц перед ним, который мало кто может выдержать. Бродячие артисты, слышавшие это всё, во все слезящиеся глаза глядят с сожалением на отчаянного члена их труппы, ставшего своим в их рядах. — Встань, — холодно бросает Чонгук, а после, взмахнув расписным золотом шелками, чуть присаживается, чтобы за подбородок взять в свои длинные пальцы и поднять на себя его лицо, отчётливо проговорив: — Я сказал: встань. Негоже благородному хэнсу уподобляться жалким слугам. Ещё немного он смотрит прямо в его жалостливые, такие невинные и молящие глаза, что альфа невольно зубы стискивает. И он резко поднимается, однако другой остаётся в том же положении, лишь немного приподнявшись и на руки опираясь. Чон на это громко и раздражённо языком цокает, разворачивается и подзывает к себе командира военного отряда, властно указывая, небрежно махнув рукой: — Отпустите всех артистов и отсыпьте им несколько горстей золотых — хорошо вчера выступили, — через плечо он смотрит на поднявшего голову омежку с не верящими округлёнными глазами, и обращается теперь к нему: — Мы скоро уезжаем. Жду тебя у своих покоев. Чимин провожает взглядом отдаляющуюся прямую спину, так и продолжая беспомощно стоять на коленях, как к нему подбегает запыхавшаяся женщина, слёзно обнимая и к себе прижимая, присев на землю. С других сторон его тоже обнимают ещё несколько бродяг, пока сам кисэн незряче перед собой в одну точку утыкается, понимая, что это действительно конец его мнимой свободы. Что отныне он всегда должен быть рядом с тем, от кого так отчаянно пытался сбежать. — Мальчик мой, за повозками есть лошадь — ты успеешь… — начинает шептать было женщина, но Чимин берёт её ладони в свои, выдавливая из себя грустную улыбку, отрицательно головой мотая. — Спасибо за вашу доброту, тётушка… всем вам спасибо — я никогда не забуду то, что вы для меня сделали, — он печальным и полным благодарности взглядом обводит бродячих артистов, стискивая пальцы заплакавшей особы, вновь принимающейся обнимать его и говорить, как ей жаль. — Всё в порядке, тётушка, я справлюсь — со всем справлюсь. — В тебе я не сомневаюсь, милый, — она отстраняется, чтобы исхудавшие щёчки взять, — но как же твоё сердце? Оно справится? Даже эта выжатая улыбка дрогнет на лице прекрасного юноши, под рёбрами у которого больно заныло. Боковым зрением он улавливает застывшую фигуру Императора вдалеке, стоящего за колонной деревянной пристройки, наблюдавшего за ним, и сердце стягивается в один еле бьющийся комок. Он глаза прикрывает и крепко-крепко обнимает женщину, таким способом безмолвно прощаясь, на последок только шепнув: — Оно всегда боролось — постарается справиться и в этот раз.***
Плавное покачивание верхом на породистом чёрном жеребце, свежий и чистый воздух, а вокруг горная местность и пост стражи Империи с границей иного маленького государства. Которое, как Чимин понял из разговора двух монархов, скоро перейдёт под управление Чона, что значительно расширит его владения. Омега и слова не промолвил после того, как распрощался со всеми бродячими артистами, поплёлся к господину и его так же молча усадили на своего коня, забираясь следом позади. Тот через талию взялся за поводья и на предложение военного командира, чтобы предоставить хэнсу отдельную лошадь, лишь бровь изогнул, испепелив беднягу одним злым взглядом. Молчание начинает давить, со всех сторон невидимыми верёвками связывая, пока во рту образуется вязкость и сухость. Ко всему прочему, тело всё ещё довольно сильно болит, что он понял только сейчас, оставив позади всплеск эмоций и адреналин, более-менее расслабившись. И вскоре сидеть на жестком седле, да ещё вплотную к мужчине, оказывается почти невыносимо. Чимин и так поведет плечами, чтобы избавиться от некоего зуда, и, чуть оперевшись о седло, незаметно привстанет, насколько это возможно, чтобы хоть чуть-чуть сменить положение. То ножку больше в колене согнёт, подняв её к конной шее, то, невзначай, шею с багровыми отметинами склонит в сторону. И жеребец, в окружении имперской стражи, вдруг останавливается, когда наездник поводья на себя тянет с силой. — Привал! — громко велит Император этим властным голосом, который, услышав впервые в такой близости, мурашки по коже пускает невольно. Так хочется почувствовать землю и распластаться на ней, что Чимин сам ручонки тянет к мужчине, опуская их на его плечи, чтобы тому удобнее было ухватиться за талию и спустить с коня. Но тот не отпускает его, как юноша ступил на землю — к себе внезапно прижимает, скользя ладонью ниже на его пояс. — Хватит так ёрзать, — хрипит он на ухо, внезапно оттянув мочку зубами. — Лучше не дразни меня — надо остановиться, так и скажи, а не трись о меня. И резко отстраняется, оставляя, признаться, испугавшегося омегу с ускоренным сердцебиением, одного. Просто пройтись вокруг, размять ноги и поясницу, оказалось той ещё благодатью. А когда Чимин, обнаружив маленькую полянку рядом с привалом, где полевые цветы растут и мягкая трава, то и вовсе сразу блаженно ложится там. Он вытягивается изящной стрункой, раскидывает руки и глаза прикрывает, поддавая лицо последним лучам солнца, что вот-вот зайдёт за горизонт. Цветочный запах окутывает юношу, равномерно вздыхающего, наполняющего им лёгкие, а тело приятно расслабляется, обволакиваемое травой. Лишь только выбившаяся из пучка прядь волос щекочет лицо, заставляя убрать себя. Однако чужие пальцы мягко поддевают её, обводят по всей её длине, вместе с тем проходя по гладкой коже личика, только после за ухо заправляют. Чимин глаза распахивает, дёргается было, но так и остаётся лежать в том же положении, увидев сидящего рядом альфу. Чонгук восторженный взгляд, которым он смотрел на юношу, переводит на отцветающие растения, опираясь об одну руку, другую положил на согнутое колено. А омега продолжает снизу вверх глядеть на острую линию челюсти, на мощную шею и красивый мужественный профиль задумчивого лица. «Ты единственный знаешь меня лучше, чем кто-либо другой» — Чимин не может перестать думать об этой фразе, сказанной ему господином. Ведь нет — он совсем не знает его. Когда-то знал доброго и милого ребёнка, потом закрывающегося в себе подростка, скрывающего эмоции за издевками, а после пропасть в виде семи лет обучения Чона. И всё — перед ним незнакомый взрослый человек, от которого и не знаешь, чего ожидать. Омега не может отрицать, особенно его глупое, так безнадёжно влюблённое сердце, что в этот момент тянется к такому спокойному и безобидному мужчине. И то, что он действительно хотел бы знать его. Знать, что у него на уме, какие цели преследует и какие мысли его беспокоят, о чём думает одинокими вечерами. Пока Император кажется не раздражённым и пребывающем в неплохом расположении духа, Чимин ловит себя на мысли, что лучше сказать то, что хотел ещё в поместье, прямо сейчас. — Господин… — тихо начинает, ловя на себе его любопытные глаза. — Спасибо, что освободили бродячих артистов. — Я сделал это не по доброте душевной, а из-за твоего обещания, — хмыкает Чонгук, вновь начиная подушечками пальцев плавно водить по лицу юноши. — И обращайся ко мне на равных, Чимин: наедине можешь не притесняться. — Всё равно спасибо, ты мог этого и не делать, — сглатывает тот, глаза прикрывая. — Ты превратился в столь жестокого убийцу, что я… Вдруг через него перекидывают ногу и руку, над ним сверху нависнув, локти расставив по обе стороны от его головы. Чёрные, вороньи волосы, собранные в высокий хвост, спадают на затаившего дыхание омегу, загораживая мрачной завесой от всего мира. И смотрит Император так пристально, с недобрым, будто бы болезненным прищуром в светлые напротив, больше не таящие в себе страха — только вопрос. — Столь жестокий убийца, — повторяет с хрипотцой Чонгук, застыв в таком положении над ним. — Конечно, ведь такая молва ходит в народе обо мне. Знаешь, розочка, стоит лишь немного припугнуть глупых овец, чтобы они слушались и боялись пастуха, как волка. — Что ты имеешь в виду? — со сбивчивым дыханием спрашивает хэнсу, чувствуя, как сердце предательски ёкает под рёбрами от такой близости с ним без какой-либо безудержной страсти или насилия. — Признаю: я убил двух с половиной ищеек, что вернулись без тебя во дворец. С половиной, потому что задел его мечом в гневе — дальше он умер сам, но уже позже, — пожимает плечами тот, замечая, как вытягивается лицо Чимина. — Но простому люду ведь надо приукрасить, чтобы было что обсуждать на рынке — они добавили к двум убитым ещё два десятка, если не три. К ним же приписали и пропавших или так же сбежавших с миссии солдат, хоть их кровь совершенно не на моих руках. Так что да, ты прав — я жестокий убийца, принимающий ванны из крови убитых, — хмыкает он, припадая носом к лебединой шее кисэн, водя по ней, вдыхая в себя аромат розы. — Не слышал ещё эту байку про меня? Одна из любимейших. Чужие губы касаются оставленных ими же посиневших отметин на чувствительной коже, но целуют не напористо, а лишь сверху покрывают невесомыми поцелуями. В этот момент Чимин его слова переосмысливает, понимает, что тому нет смысла врать, и вспоминает все услышанные ненароком сплетни, ведь специально не желал даже слушать о проявлении жестокости Императора. В воспоминаниях всплывают неоднозначные рассказы людей, почти всегда разных в каждом городке и деревушке, в которые тот и не вникал. — Но мной одолевает жуткая злость, когда думаю о том, что все те бродяги были рядом с тобой два года, а не я, — вдруг добавляет мужчина, отлепляясь от зацелованной шеи. — Мне хотелось отдать приказ немедленно убить их всех. Так же, как я собирался казнить даже генерала Бо, моего наставника, который, к слову, и помог тебе сбежать из дворца. Чимин мгновенно бледнеет, дрожащие глаза выкатывая, глядя на ухмылку и хладнокровные тёмные глаза над собой. И тут его хватают за волосы на макушке, оттягивая их назад, к земле прижимая затылок, вынуждая юношу судорожно вздохнуть и поднять выше подбородок. — Не смей больше покидать меня, пташка. Никогда, — низким баритоном произносит альфа прямо в его губы. — Ты только мой, слышишь? И должен быть только рядом со мной. — Ты помешанный на моём теле собственник, Чонгук, — впервые кисэн так смело высказывает действительно то, что думает. — Ты просто болен им. Твоё желание обладать мной перешло в настоящее безумие и одержимость…. В него с резкостью впиваются глубоким поцелуем, прерывая его и кислород из лёгких выбивая. Чон с жадностью сминает розовые бутоны, языком мажет по дёснам, переплетается с чужим и надавливает глубже. — Ах, сладость моя, — хрипит он, неожиданно начиная гладить по его волосам, — если бы дело было только в твоём теле. У Чимина всё внутри замирает после этих слов. Бедное сердце стягивается к рёбрам, разъедается от болезненного яда, что пустил в него альфа. Оно внушает какую-то дурацкую надежду и нелепые мысли, однако сразу же это всё обрушивается с треском при взгляде в эти мрачные глаза, окутанные одинокой горечью. Собственные чувства поперёк глотки встают, препятствуя дыханию. — Нет, не говори так, — сипит омега, жалостливо брови сводя и челюсти стискивая. — Только не такие слова, господин Чон… Х-хватит терзать мою душу, на которую тебе абсолютно плевать, — с придыханием выпаливает он, и вдруг, сам от себя не ожидая, пихает мужчину в грудь. Расслабленный Чонгук на бок заваливается, освобождая того, кто сразу же резво подскакивает на ноги. Он руку было тянет к нему, но так и застывает, увидев острую боль в таких красивых глазах, смотрящих на него со странным, смешанным чувством, вынуждая альфу глаза округлить и под рёбрами ощутить нечто колкое. — Забирай себе моё тело, но оставь мне хотя бы сердце, — пускай и дрожащим голосом, но сделав его как можно жёстче, бросает Чимин, в кулаках сжимая своё верхнее одеяние. И, судорожно выдохнув, быстро спешит прочь от лежащего на траве Императора, на бег срываясь, в себе задерживая все свои эмоции и не позволяя даже соляным кристалликам в уголках глаз собраться. Хэнсу возле жеребца лишь тормозит, в его чёрной гриве пряча лицо и втягивая носом приятный конный запах и, будто бы, впитавший в себя сандалового дерева, принадлежащий его наезднику. Сердцебиение учащённое, а дыхание сбитое. Противный осадок остался после этого неоднозначного диалога с мужчиной, после которого всё внутри точно встряхнулось. Юношу передёргивает, когда он чувствует прижавшееся сзади сильное тело и широкие ладони на талии. — Я заберу себе всё, моя прелестная пташка, — раздаётся шёпот прямо в затылок. — Но я не хочу, чтобы ты страдал — я постараюсь избавить тебя от мук. И его рывком поднимают на животное, аккуратно поправляя его одежду и ножки помогая вставить в стремя, всучив в руки поводья. Самому же Императору подгоняют иную лошадь, на которую он с лёгкостью и быстротой заскакивает, тут же пришпоривая и веля всем продолжать путь. — Езжай рядом, чтобы я тебя видел, хэнсу, — строго указывает тот, возвращая омегу в чувство, заставляя догнать его и ехать о бок. Теперь Чимин, склонивший голову, изредка бросающий косые взгляды на невозмутимого Чонгука, и вовсе запутался во всём. Он совершенно не понимает его: ни его действий, ни слов, ни тем более, мотивы Императора насчет своего хэнсу.***
***
***
Мужчина раздражённо вышагивает по своим покоям, за спиной держа руки и кулаки там сжимая. Мысли в его голове пролетают со страшной скоростью, а злоба, копившаяся внутри годами, всё давит и давит. Он с тихим рычанием пихает ногой маленький столик, пугая своего придворного и советника. — Г-господин Чон… — Этот Император! — рычит Хосок, продолжая шагать по кругу. — Мой план с разжиганием ненависти в народе из-за его жестокости и сумасшествия не сработал — они только стали бояться его. Проклятый братец, если бы его убили в тот день нападения… — Вы сделали тогда всё идеально — это был прекрасно проработанный план! — подбадривает его советник. — Но не действенный, — кряхтит тот, плюхаясь на кресло, нервно стуча пальцами по деревянному столу. — Ещё и чёртов хэнсу. Влюблённый тупой мальчишка… — Император ведь неровно дышит к нему, — задумывается придворный, подходя ближе к своему господину. — И он нашёл его за границей, как доложили наши шпионы. А если использовать его? Разве ваш брат не придёт слепо спасать своего любимого…? Хосок вдруг громко смеяться начинает, но быстро замолкает, заменяя смешок фырчаньем и изогнутой бровью: — Любимого? Этот нахальный разгильдяй не знает, что такое любовь — его покойный родитель об этом позаботился. Даже если он и любит его, то наверняка не знает об этом и не понимает. Я бы назвал это собственнической привязанностью, ведь хэнсу с самого детства был рядом с ним, причём больше, чем кто либо другой, — он хмурится в задумчивости, почёсывая подбородок. — Или же нездоровой одержимостью его телом. — Одержимый собственник ещё более яро будет пытаться вернуть то, что принадлежит ему, разве нет? Ну или же всецело доверится своей излюбленной кукле, не так ли? — противно ухмыляется мужчина рядом, подначивая господина, на ухо ему нашептывая очередной план, услышав который на устах Чон Хосока кровожадный оскал растягивается.