***
Чимин до изнеможения устал от этой быстрой верховой езды, от пары часов сна на привалах и нескончаемой дороги. И вскоре просто молча забрался на жеребца Императора, не в силах самостоятельно ехать верхом. Потому последние два дня сидел перед альфой, крепко придерживаемый им, к вечеру уже и вовсе непроизвольно на него облокачиваясь. После случая на источниках они сохраняют молчание друг с другом. Чонгук непривычно отстранён, холоден и задумчив. Не съязвил, даже и в излюбленной манере не хмыкнул, когда после остановки юноша тихонько ждал его верхом на его же животном или когда в дремоту того клонило, отчего он прижимался к тёплому телу сзади. И вот спустя неделю длительного пути быстрой верховой езды, отряд Императора въезжает в столицу с почётным приветствием монарха. Чимин съёживается весь, голову в плечи жмёт и взгляд опускает, успевая заметить, как при его виде народ шептаться начинает. Кто-то смотрит на него с облегчением, якобы считая, что теперь их правитель оттаивать начнёт, другие же с каким-то сожалением и скорбью, кто-то с раздражением и злобой. Перед ними раскрываются массивные деревянные ворота во дворец Императора, и хэнсу сглатывает колкий ком в горле, пока сердце сжимается от волнения. Он вновь оказался в своей клетке, сдерживающей волю омеги. В месте, откуда он так отчаянно сбегал, где им снова могут и будут вертеть, как захотят. Отряд подъезжает к огромной лестнице, где господина Чона встречает Совет и придворные, низко склоняясь перед ним и приветствуя. Тот же кратко кивает в ответ, соскакивает с вороного жеребца и спускает вернувшуюся пропажу, при виде которой некоторые глаза округляют и даже охают. А у омеги вдруг голова кругом идёт и ножки подкашиваются — его подхватывает стоящий рядом Император, помогая ему равновесие удержать. — Предоставьте хэнсу покои рядом с моими и проведите его туда, — приказывает он, отпуская вялого Чимина, к которому тут же прислуга подбегает. — Ваше высочество, — настороженно начинает один из членов Совета, — но покои о бок Императора — королевские, не стоит, пускай и хэнсу, там обосновываться. Место кисэн высшего ранга в Доме кисэн… — Его место рядом со мной, — сухо кидает поднимающийся на ступенях Чонгук, перед которым все с поклонами расходятся, свитой ступая следом. — После полудня ожидаю всех в тронном зале. Притихший юноша, которого подкосило это странствие, провожает взглядом величественную фигуру Императора, а после, при отводе глаз, встречается с парой старческих, обрамлённых морщинистыми сеточками. Со жгучей горечью и сочувствием на него глядит генерал Бо, к которому ноги ведут сами по себе, вырываясь из придерживающих рук прислуги. — Господин Бо, вы в порядке… — судорожно выдыхает Чимин, низко кланяясь ему, дыхание задерживая, пока грудь сдавливает в давящем чувстве вины, — Простите, прошу, простите… — Тише, почтенный хэнсу, подними голову, — нервно проговаривает тот, оборачиваясь и аккуратно выравнивая юношу, на чьём бледном лице всё написано. — Император разгневается, если увидит, как ты так склоняешься перед кем-то, а тебе не нужно ни в чём винить себя или извиняться. Позволишь провести себя? Мужчина придерживает омегу, ведёт по коридорам к его новым покоям, попутно рассказывая, что несколько недель был в темнице. Однако Чонгук, что был просто в самом настоящем зверстве первое время отсутствия хэнсу, но после успокоился и не смог казнить генерала. Не мог лишить жизни того, кто обучил его военному делу, кто был его наставником, научив всему, что должен знать и уметь настоящий воин. — Мне кажется, его величество сам не знает, как с тобой обращаться, — уже приближаясь к королевскому крылу, тихо говорит генерал. — Он понимает, что по статусу ты не можешь стать его супругом, но ты волен родить для него ребёнка, даже наследного. А если бы он считал тебя, прошу прощения, обычной шлюхой, то не стал бы так яро пытаться найти и теперь покои рядом требовать. — И кем же он меня тогда считает? — замедляя шаг у дверей, спрашивает тихо Чимин. — Кем-то близким к сердцу, что даже твое отсутствие рядом переходит в невмоготу, — задумчиво отвечает другой и пальцем указывает на голову: — Однако ему нужно осознать это здесь. Принять это и решить, что с этим делать дальше. Хэнсу, невзирая на всю усталость, ворочается и уснуть не может на новом месте, пока его съедают разнообразные мысли. Особенно тщательно там прокручивается последний диалог с генералом, над которым можно долго размышлять. И он пугается до остановки сердца и холодка по спине, когда посреди ночи к нему некто тихо входит, приближаясь к его постели. Чимин закричать и вздрогнуть не успевает, как его окутывает слишком знакомым запахом сандалового дерева. А после такие же узнаваемые руки обволакивают сзади, когда к нему ложится Император, к себе притягивая и носом утыкаясь в затылок. — От тебя несёт алкоголем, — всё же выдавливает из себя омега, чуя сильные нотки спиртного. Чонгук же тихо смеяться начинает с хрипотцой, ещё больше зарываясь в распущенные волосы. — А от тебя, как всегда, пахнет прекрасно, моя сладкая роза, — шепчет тот, глубоко вздыхая, наполняя лёгкие его ароматом. Он как-то похабно улыбаться начинает, пальцами залезая под одеяло и ночное одеяние омеги, своей горячей кожей обжигая его холодную. И Чимина передёргивает, он начинает брыкаться и отбиваться от хмыкающего мужчины, властно обхватывающего его бёдра сзади. — Ты пьян, прекрати! — дико шипит, ударяя его локтем в живот, пытаясь сдержать сильные руки. — Думаешь, будь я трезв, то не хотел бы тебя? — всё же замирая, изгибает бровь тот. — Ах, солнце моё, я всегда желаю обладать тобой. Однако он просто ещё раз хмыкает и теперь уже спокойно продолжает так же лежать, прижимаясь к нему сзади, теперь нежно поглаживая гладкую кожу на его бедре. — Ты пугаешь меня, Чонгук, — сглотнув, признается кисэн спустя некоторое время молчания, сжимая одеяло в пальцах. — Сначала ты говоришь, что тебе нравится причинять мне боль — после, что избавишь от мук, а поступаешь совсем непредсказуемо — так чего ты хочешь на самом деле? Чего ты хочешь от меня? Что тебе нужно?.. — Я не знаю! — внезапно повышает голос альфа, чьи глаза застилаются пьяной пеленой гнева и какого-то глубокого отчаяния. Моментально омежку под себя подминают, за подбородок грубо на себя заставляя взглянуть и телом сверху придавливая к постели, полностью обездвиживая. — Я… я не знаю, ладно?! Проклятье! Чонгук устрашающе рычит, ударяя злостно подушку рядом с головой вздрогнувшего от страха Чимина, и лбом прислоняется к его виску, часто дыша. Внутри него буря из различных эмоций, усиленная алкоголем, что затмевает часть рассудка. Под рёбрами сердце заходится, пока сознание борется с ним, вновь и вновь затыкая его глупые порывы по отношению к этому напуганному омежке. — Я и сам себя пугаю, Чимин, — болезненно хрипит мужчина, жмурясь и губами мазанув по его линии челюсти. — Ты сводишь меня с ума: забираешься в чертоги разума, под кожу внедряешься и вынуждаешь желать тебя рядом… необъяснимая нужда, чтобы ты был со мной, чтобы трогал меня, смотрел на меня, чтобы твои глаза блестели, горели жизнью и ты улыбался… Чонгук слегка приподнимается, ладонь поднимая над лицом юноши, собираясь было прикоснуться к нему, но пальцы будто дрожат над ним, останавливаются и не смеют к гладкой коже коснуться. Они лишь невесомо контур поджатых губ очерчивают. — Так давно не видел твою замечательную улыбку, — с горечью шепчет альфа, пальцы в кулак собирая и опуская на подушку по иную сторону от головы юноши, — не слышал твоего звонкого смеха. Ты раньше так часто улыбался мне. Только мне, Чимин. И я… — он сейчас выглядит таким растерянным и абсолютно потерянным, что сжатое сердечко кисэн снова будто бы содрогается. — Почему я желаю вновь лицезреть твою улыбку? Почему это чертовски злит меня? Почему, Чимин?! — голос до устрашающего рычания повышается, и в глазах вновь бесы пляшут. — И я так ужасно зол на тебя! За то, что не знаю, как мне поступить, не представляю, что с тобой делать и не понимаю, почему я хочу причинять тебе боль, но мне самому так больн…?! Альфа смолкает, когда его резко к себе за заднюю часть шеи притягивают и губы своими накрывают. В данный момент юноша сам не понимает, что творит, но чувственно целует Императора, желая успокоить его и унять порыв. И обнимает его, гладит по затылку, по нагой спине и, когда они рваные глотки кислорода делают между поцелуями, шепчет утешающее «т-ш-ш». Сердце так сильно колотится под рёбрами, точно пробить их норовит, и тянется к потерянному мужчине, которому до скрежета в груди хочется помочь найтись. Но Чимин понятия не имеет, как это сделать. — Кто я для тебя, господин? — дрожащим голосом проговаривает, заглядывая в помутневшие глаза над собой, взяв его лицо в ладошки. — Ты видишь во мне лишь шлюху с красивым телом или куклу…? — Нет, Чимин, нет, — глухо сипит Чон, хмуря брови. Он пытается было привстать, но тело пьяно заваливается полностью на вздрогнувшего омегу, что пытается придержать его. Император кряхтит, сползает ниже, чтобы голову уместить на грудной клетке, где быстро бьющееся сердечко отчётливо ощущается, и руками по-хозяйски обволакивает тонкую талию кисэн. Тот дыхание задерживает, настороженно следит за ним, слегка приобнимая в ответ. — Моя маленькая, прекрасная пташка, — еле внятно бормочет Чонгук, расслабляясь в таком положении, удобно улегшись на застывшем юноше, — спой для меня. — Конечно, мой Император, — шепчет тот, сглатывая некий комок в горле. И опускает смелее пальчики на чёрные, спутавшиеся волосы, начиная водить по ним вместе с тихим, таким мягким пением, похожим на хрустальный звон. Альфа мгновенно в сон проваливает от прелестного звучания такого чистого голоса, пускай и поющего тихонько, не во всю свою силу. Пока хэнсу в этот момент наспех одинокую слезинку со щеки снимает, переосмысливая всё услышанное. Наивное сердце так глупо жаждет зародить в себе крупинку надежды на что-то, что не может воплотиться в жизнь. Оно подавляется здравыми мыслями и осознанием суровой реальности, где жестокий нрав господина не способен на какие-либо чувства.***
День за днём Чимин всё больше чахнет. По дворцу бродит мрачной тенью, на него не то, что слуги — придворные боятся взглянуть, хоть раньше он приносил радость во дворец и сияние. Теперь же его сторонятся, боятся вызвать гнев Императора. Но действительно уважают, в тайне восхищаясь им, его красотой и талантом. В то время обычные новенькие ису кидают ненавистные взгляды на «подстилку» его высочества, ведь до его появления все они ублажали того, считая себя кем-то особенным. А Чонгук лишь одного своего хэнсу к себе подпускает. Ночной инцидент после большого количества выпитого не вспоминает, и подобные темы ни разу не поднимались. Но зато намного больше проводит времени с омегой, трапезничает с ним, слушает его игру на музыкальных инструментах и, конечно же, разделяет страстные ночи с ним. Так чувственно покрывает всё его тело поцелуями, берёт его то глубоко и быстро, выбивая громкие стоны из него, то плавно и мягко двигает тазом, сцеловывая тихие вздохи с пухлых губ. Успокоение для тревожной души — забота о цветах в саду. И Чимин, специально на зло Императору, который велит свою куклу одевать в богатые красно-чёрные ткани, в них же и копается в грязи. Его состояние здоровья ощутимо ухудшилось со всех его странствий, потому и предпочитает проводить время на свежем воздухе. Ребра сдавливает периодически, что дышать становится трудно. В такие моменты он присаживается, спокойно выравнивает дыхание, глубоко вздыхая. Показаться лекарю ему твердил и сам Чон, который, как омеге кажется, вскоре взбесится и за руку поведёт его к нему сам. Ведь, на удивление, мужчина сразу заметил потерю аппетита хэнсу, его вялость и бледность, потому, даже когда к себе звал последние несколько ночей, просто укладывал его на постель и рисовал его красоту на бумаге, вспомнив некогда излюбленное занятие. Или же просто засыпал рядом, не утруждая того даже быть его музой. За этими размышлениями о постепенных переменах настроения альфы, Чимин полную бдительность теряет. И внезапно совсем рядом слышатся тяжелые шаги и натягивание тетивы. — Ну надо же, охраняют тебя, жалкого хэнсу, как самого супруга Императора. От незнакомого голоса по телу юноши мурашки расползаются вместе со змейкой холода по спине. Только он собирается было голову повернуть к нему, как тот предупреждающе отговаривает: — Шелохнёшься — пристрелю тебя, как животное. Я здесь, чтобы передать тебе доброго дня от Чон Хосока и спросить, помнишь ли ты о вашей маленькой договорённости? — Мы ни о чём с ним не договаривались, — процеживает сквозь стиснутые зубы, ощущая, как перед глазами плыть начинает и мутить. — Я не буду для него ничего дел… — Не утруждайся, — прерывает незнакомец, хмыкнув. — Тебе даже не придётся приложить усилий для этого. Он вдруг убирает в сторону лук со стрелой и хватает того за шкирку, на дрожащие, не держащие его ножки поставив. Чимин позеленел весь, хватается за низ живота, где резкой болью закололо, и пополам от этого сгибается, как его насильно выпрямляют, болезненный крик из его уст срывая. — Больной, что ли? — изгибает бровь мужчина в маске, скрывающей часть лица, а после они в подозрении сводятся к переносице: — Или беременный? Этот жестокий деспот уже успел обрюхатить тебя? — Чонгук-мгх…! — вскрикивает перепуганный до ужаса хэнсу, как ему рот затыкают каким-то флаконом, с силой раскрывая рукой его же рот, другой обездвиживая, крепко сдерживая. — Глотай, шлюха — это ведь ты умеешь, — мерзко усмехается чужак, выливая содержимое в его глотку и заставляя челюсти свести, ладонью прикрыв, чтобы тот не смог выплюнуть. По подбородку закашлявшегося Чимина стекают маленькие дорожки прозрачной жидкости, а в его дрожащие пальчики впихивают некую записку. — Хорошая работа, теперь проверим: так ли сильно ты нужен своему Императору живым, — напоследок сухо бросает тот и так же быстро исчезает, скрывшись за кустарниками. И буквально через несчастные секунды на дорожке сада появляется запыхавшийся и встревоженный Император, услышавший этот звонкий крик дрожащего голоса. Отчего-то сердце в тот момент не просто удар пропустило — оно остановилось, сильно забившись только тогда, когда он с места сорвался в сторону сада. Сейчас и вовсе нечто трещит под рёбрами при болезненном виде омеги. — Ч-Чонгук… — с трудом выдавливает из себя весь колотящийся в страшном ознобе юноша, как неожиданно из его рта выплёскивается сгусток крови. А после глаза закатываются до белка, обмякая на подкосившихся ножках. У самой земли его подхватывает кинувшийся к нему альфа, падая на колени рядом. — Лекаря! Вызвать лекаря, живо! — рявкает озлоблено и как-то отчаянно Император, пока в его руках содрогается бледное тельце в конвульсиях, отхаркивая кровь на его белое одеяние. Изо рта, по подбородку и шее, алые дорожки текут, поражая леденящим ужасом нутро мужчины. Тот беспомощно задерживает трясущегося Чимина, неосознанно к себе его жмёт крепче, как растерянный взгляд натыкается на запачканную бумажку с каллиграфическим посланием. Чонгуком вмиг овладевает зверская ярость и злоба, перемешиваясь вместе с самым настоящим страхом, прежде неизвестным ему. Его самого трясти начинает от нахлынувших эмоций, а ладони стискивают худенькие ручонки хэнсу, по лицу его гладит и не перестаёт звать, вытирая густую кровь с его подбородка с ощущением, будто это его собственная, будто это вся его боль. На ногах, будто свинцом налившихся, Император пересекается с прибежавшим из другого конца дворца лекарем, в первые же покои выбивает дверь и опускает Чимина на постель. — Ваше высочество, — нервно отводит того в сторонку учёный Ким Намджун, помогающий лекарю, — вам лучше выйти… — Это вам лучше спасти его! — гневно рычит Чон, отпихивая от себя мужчину, не сводя глаз с болезненного лица юноши, которого периодически передёргивает в судорогах. — Мне плевать, как, но, проклятие, спасите его! Император раненым зверем громко и рвано дышит, смотрит на постепенно утихомиривающееся тельце омеги, а перед глазами устрашающая картина из сада. Им овладевает болезненный спазм при осознании, что Чимин умер бы прямо там, на его руках, а он ничего не смог бы сделать. Как бы ему было одиноко, холодно и весь свет его мрачных дней в один миг потухнуть мог — вот какие мысли прокручиваются в голове Чонгука. И они все заменяются одним яростным гневом, когда в кулаке, испачканном кровью хэнсу, сжимается записка от собственного брата.