Отвали, Порваткин!..

      Опять сзади подходит, обнимает уже совсем по-хозяйски, во всю длину рук.       Привычно округляю губы для "отвали", но нет. Не в этот раз.       — Идём, очкастенький? — и в шею целует. И ещё. И опять...       Весь день, блядь, держался, собирал волю в кулак, настраивался. И всё псине под хвост... Коленки расквасились в кисель, губы кривятся, слёзы ебучие калёные горло проедают. Ещё секунда и начну "ну ма-а-ам... давай не пойдём... не хочу укольчик ы-ы-ы-ы-ы"...       Едем на трамвае. У Порваткина есть машина, и неплохая, но он её нечасто берёт. Видимо, в городском транспорте можно под шумок девок щупать. И парней. А в машине своей кого щупать, себя только...       Люблю трамвай. Даже одно время рисовал их часто. После какого-то конкурса местное транспортное управление забрало мою трамвайную серию себе в главный офис, ещё в городских новостях публиковали.       О каком говне только не думаешь, лишь бы не о... Бля-а-а-а... Мама, роди меня обратно. Как человека тебя прошу.       Ого!.. Не, ребят, я несколько раз слышал, что у Порваткина своя студия в новостройке — мать купила. Но не в ЭТОЙ же? Похоже, в этой... Заходим на территорию — в первых этажах какие-то магазинчики, спортзал для местных бодро и задорно излучает ЗОЖ в сырые студёные февральские сумерки.       Что-то у меня со зрением, ребят. Боковой обзор занавесило чёрной поволокой, вижу только что-то по центру, да и то тускло, плоско. Хочу осмотреться, и нихуя не получается. Разнервничался, блядь. Ну, сука, если эта хуйня у меня не пройдёт — мне как художнику пиздец! Я на тебя в суд подам, будешь меня до пенсии содержать, козёл, фашист грёбаный.       Запинаюсь за какую-то ступеньку. Порваткин перекидывается с кем-то смехуёчками. Заходим в лифт — я чуть мимо не зашёл, пизданулся башкой об угол. Порваткин сочувственно цокает, рассматривает место ушиба, ко-ко-ко яжемать ебучая.       Двадцать четвёртый этаж, ёманарот... Но мягкий скоростной лифт поднимается всего на пару секунд дольше, чем бы это сделало лязгающее чудовище моего родного подъезда, подбрасывая меня на седьмой. Звенят ключи...       — Раздевайся.       Раздеваюсь.       — Что ты делаешь, сладкий? — насмешливо спрашивает Порваткин, когда я непослушными пальцами пытаюсь расстегнуть джинсы.       — Раздеваюсь, блядь.       — Очкастенький, — голос полон доброй иронии и сочувствия к моему скудоумию, — ты думаешь, я тебя прямо в прихожей?.. Быстренько потрахаемся и ты уже побежал? Даже чаю не попьёшь?       О, это было бы идеально...       — Трахаться на пороге — скотство. Гардеробная направо. Куртку на плечики, обувь на полку с поддоном.       Сибарит херов. Гардеро-о-обная, блядь! Щёки пылают от неловкости, ну что я за придурок — даже отдаться красиво не могу, нос ему утереть...       — Проходи, очкастенький.       Прохожу.       Ебать ту Люсю!.. У меня со словами "студия в новостройке" прочно связывается образ тесной конуры, в которой посуду можно прям из кровати помыть. Ну сколько они обычно бывают? Метров восемнадцать-двадцать? Ну, или до тридцати — шикардос для мажористых. Мама с отцом много подобного дерьма в последнее время обсуждали — пора же и меня отселять из трёхкомнатной...       А у Порваткина "студия" — как полторы наших хаты. Просторное помещение чистых строгих линий, с панорамным окном во всю стену. Прикидываю, что окна на юг, рисовать в такой — одно удовольствие... Крошечная современная кухня отделена остеклённой перегородкой индастриал. Я, как эстет, не нахожу, к чему придраться.       Кровать. Конечно, в единственной на всё помещение комнате должно быть спальное место. Но это какой-то грёбаный траходром размером с теннисный корт! Да здесь можно десять человек в рядок ебать по очереди! ...Впрочем, не удивлюсь, если что-то подобное тут уже происходило.       А над кроватью... В тусклом бархатном паспарту́ глухого графитового цвета — портрет Порваткина (кисти гениального художника) моего исполнения, грёбаная зачётная работа. Выклянчил всё-таки. Или спиздил по старой памяти...       — Как смотрится? Кстати, спасибо за портрет, я так и не поблагодарил...       — Я не для тебя рисовал, так что забей. Надеюсь, на кафедре его не хватятся в неподходящий момент.       — Ваша Лиза Михална — чудо, была так добра, что отдала, в виде исключения.       — Надеюсь, ты её не охмурил чисто по привычке? — говорю я в шутку. И тут же холодею от того, что может оказаться не такой уж и шуткой.       — А что в этом такого? Она чудесная, интересная женщина.       Да блядь...       — С дуба рухнул?! Она же старая!       — Фу, как грубо. Мелкий ты ещё, очкастенький, не понимаешь ничего. Ей даже сорока нет.       Ах ты, гандон контуженый! Моей маме под сорок, ты и её бы?.. А-а-а-а!!! Слов нет, одни спецсимволы...       — У меня только одно замечание, сладкий. Член там какой-то слишком маленький. Люди удивляются...       О-хо-хо, сука, а все "люди", конечно, и с оригинальным членом лично знакомы, чтобы сравнивать... Вот же ж блядина.       — Уж какой был. Надо тебе было на сеанс другой елдак захватить, побольше. Что ж ты так не подготовился?       Усмехается.       — В вашей студии холодно, как в море Лаптевых. Поджался, наверное. Можно было во внимание принять...       — Отвали, я художник — я так вижу.       — Ну, думаю, ты успеешь поменять своё мнение к утру, очкастенький...       Горькая правда о цели моего сюда визита вновь со всей дури наваливается на бедное сердце. Вот пидар, на больное давит. Машка его называет мило "бишечкой", но нихуя. Пидар и есть.       — Хэ-э-эй, ну что ты сразу приуныл, сладенький? Всё будет хорошо. Может, чаю? Или кофе? У меня настоящий, варёный...       Обожаю варёный кофе, хоть и пью редко. А сейчас не могу — тошнит.       — Ты — пей, если хочешь. Я ничего не буду.       — Хорошо, я налью чашечку. Ты играешь?       — Чего?..       — В приставку.       А-а-а... А то я подумал, он про какие-нибудь игровые автоматы или ебучее онлайн казино. С тоской вспоминаю двух своих приятелей, с которыми резались в плойку ночи напролёт. Уехали парни в другие города учиться, а я... Вот тут... И сейчас со мной будут делать просто хуй знает что.       — Ну, геймил когда-то. А что?       — Предлагаю поиграть.       Блядь, Порваткин, ты издеваешься сейчас надо мной? Обычно, когда девку... к-хм... ну, или того, кого хотят трахнуть, приглашают домой "поиграть в приставку", в итоге пытаются навязать ёблю. А тут пригласили конкретно на ёблю, а предлагают в приставку играть. Где логика, сук?       — Тогда я не понимаю, зачем сюда пришёл.       — Сладкий, ты ведёшь себя глупо.       — Рили?! Давай я тогда пойду, а ты найди себе того, кто ведёт себя, как тебе нравится! Вперёд, у тебя ещё полгорода неоттраханными ходят!       — Ладно. Прости. — подошёл, обнял, прижался. — Я объясню. Очкастенький, сейчас тебе надо просто расслабиться... Нет, послушай, не возражай. Сейчас только семь вечера, мы успеем и поиграть, и перекусить чего-нибудь, и даже киношку посмотреть. И это не предлоги, чтобы раскрутить тебя на секс, как это обычно бывает (ох, кто бы сомневался!). Мне действительно хочется провести с тобой это время. Мне интересно, какой ты — когда играешь, когда смотришь фильм, ешь пиццу. Важно, чтобы ты успокоился и начал вести себя естественно — нам это очень поможет. Понимаешь?       Гм... Эта "якобы искренность" — один из способов охмурения? Распутник делано "раскрывает все карты" перед жертвой, которой должно польстить такое отношение?       Ну лан, похуй, чем заниматься. Часики-то тикают. Интересно, до которого часа он меня трахать собирается? Ну, прикинем грубо — до трёх. У тебя восемь часов, Порваткин — и Добби свободен!       — И что у тебя за приставка?       — А ты в какую привык? Есть плойка, хуящик, нинка...       Обомлеть, как он в перерывах между учёбой и бесконечной ёблей ещё и геймить успевал?!       — Плойка, Порваткин. И да поможет тебе бог!       Конечно, я его уделываю! Три раза. А он меня — семь... Успевая ещё и кофеёк свой попивать из микроскопической чашечки, мизинчик эдак отставив... Блядь.       И на последнем заходе он поддаётся, но я поздно это замечаю — радуюсь, как дебил. Пока его сытую рожу не вижу.       Осекаюсь, зубы сжимаю, взглядом обвиняю в подставе... А он откладывает свой дуалшок, тянет ко мне руки. От неожиданности охреневаю и внезапно оказываюсь сидящим верхом на Порваткине.       На огроменном экране плазмы застыло GAME OVER, мы застыли друг против друга, сидя на дорогом паркетном полу... Всё. Кончились игрушки, держись, парень... Начинается...       Порваткин тянет руку, стаскивает осторожно резинку с волос, распрямляет пряди, перебрасывает нежно на одну сторону. Смотрит так, что мне неловко. Отворачиваюсь немного. Проводит еле касаясь пальцами по лбу, обрисовывает выбритые узоры на виске, острую линию скул — я только недавно избавился от детских круглых щёчек, за которые меня трепали все, кому не лень...       Искоса гляжу на него.       — Порваткин, у тебя засос под ухом...       Ухмыляется, паскуда, и говорит совершенно безмятежно:       — М-м-м-м?! Хочешь себе такой же, очкастенький?..       Фыркаю презрительно.       Поддевает снизу толстовку, стягивает через голову. Выпрямляюсь на нём, гриву свою рывком головы на место возвращаю. Опять чуть отворачиваюсь в пол-оборота. Держу похерфейс, будто ничего такого не происходит, весь из себя мимокрокодил.       Любуется, упырь. Голову свою то вправо, то влево наклоняет... Выдыхает будто бы восхищённо. Чем там восхищаться-то? Мослы есть мослы. Ни рельефных мышц, ни кубиков, как у самого Порваткина.       Трогает кожу то здесь, то там... А, это он мои родинки обнаружил. Их у меня штук сто по всему организму — россыпями и по одиночке, да крупненькие такие, тёмные. Бабуля говорила, что я из-за них "счастьем целованный". Угу... Мама мне из-за них загорать не разрешает и называет группой риска. Всё пытается выяснить, как их можно удалить — рака боится. А Порваткина, видимо, вштырило.       Лезет пятернёй к затылку, тянет меня к губкам своим шлюшачьим. Не сопротивляюсь особо, но и сам не делаю ни малейшего движения — пусть сам старается, раз ему надо. И глаза не закрываю, чтобы исколоть, истыкать его ледяным взглядом.       Замирает в миллиметре, согревая дыханием. Касается, прихватывает нежно верхнюю губу, нижнюю... Постепенно, умело вовлекает в поцелуй. Держусь, не закрываю глаза — вижу его огромные зрачки, гипнотически мерцающие в такт экрану позади меня — и узкое-узкое колечко яркой радужки...       ...Сознание возвращается с легчайшими касаниями губ, которыми он доцеловывает меня, унимая нас обоих. Въезжаю, что прижимаюсь тугим бугром джинсов к его бёдрам, аж распластался весь, блядь... По всей спине, от задницы и до шейного позвонка, пульсируют фантомные остаточные ощущения от его горячих ладоней. Что за пиздец тут творился? Колдун грёбаный...       — И как же так получилось, что тебя до сих пор не целовал никто, сладенького такого? — мурлычет прямо в губы, лаская спину подушечками пальцев.       — Охуел, Порваткин? Конечно я целовался, совсем придурок?       Отодвигается, брови свои проклятущие задирает чуть не к потолку, хмыкает с сомнением — мол, ну да, ну да, как скажешь... Хотя... Знаете, ребят, я наверное действительно сейчас в первый раз... по-настоящему... До Порваткина это хуйня какая-то была, а не поцелуи.       — Ну, пойдём. — подхватывает меня, поднимая на ноги и тащит... в душ.