panacea

Тридцать три. Ровно столько дней Христос проводит на Земле, ровно столько секунд Луи остаётся в ступоре после падения Гарри. Тридцать три. Ровно столько мгновений кажутся ему настоящим адом. Он сводит брови к переносице, щурит глаза и срывается с места к автомобилю. Набирает девять одиннадцать, сбивчиво описывает ситуацию, просит отследить вызов, подбегает к обрыву, собирается с духом, бросает телефон на землю и прыгает вниз. Полет, кажется, длится вечность, и сотни мыслей успевают пронестись в его голове за это время. Что он делает? Не правильнее ли было бы остаться там, на поверхности, дождаться спасателей? И почему Гарри не всплывает? Он жив? Все ли в порядке? Что если там камни?.. Лишь бы Гарри можно было спасти... Вода накрывает его ледяным покрывалом, пронизывает серебряными иглами, сковывает каждое движение. Сердце замирает, в голову бьёт давление, он ни жив ни мертв. Луи кажется, что он погружается не в воду, он прыгает с девятиэтажки, разбивается об асфальт, оставляет дыру в дороге и проваливается под нее, вниз. Яркий свет сменяется темнотой, и Луи барахтается, ощущает, как уши закладывает, как в нос заливается вода, разъедает своим холодом подобно яду. Он едва может чувствовать свое тело. Инстинкт самосохранения ведёт его вверх, он выныривает, оглядывается по сторонам, выругивается, не обнаруживая Гарри нигде рядом, набирает воздух в легкие и погружается обратно. Распахивает глаза, гребет руками, прикладывает слишком много усилий, чтобы сдвинуться с места, и мотает головой по сторонам. Ноги перестают поддаваться контролю, окоченевают. Тихо. Темно. Убийственно холодно. Зеленый здесь настолько безжизненен, что больше черному подобен с бледным серебряным свечением. Внезапная злость, схожая с ненавистью, испытываемая по отношению к Гарри, закипает в жилах и переполняет Луи. Ему хочется ударить его, избить, оставить лазоревые ссадины на его благородном лице. Невозможная ярость, но Луи никогда не признается себе в ее причине. Он скорее сердце свое выдерет из грудной клетки, скорее ребра свои же сам и раздробит, скорее кости себе перемелет, чем сможет это произнести. Он яму выроет, ляжет в нее и лопатой зароет себя заживо, лишит себя живительного кислорода, в лаву вулканическую с головой окунется, все сделает, лишь бы сбежать от этой истины, такой простой и легкой, вдруг настигшей его здесь. Тихо. Темно. Убийственно холодно. И сплошная чернота. Сплошная трагедия. Такое оно, слово из шести букв, для него — сплошная трагедия. Одно имя, пять букв и истошный крик на глубине три метра. Если бы Луи мог плакать, он бы сейчас рыдал навзрыд. Кислород из легких стремительно летит пузырями вверх, и руку сводит судорогой. Коричневый, ярко-красный и безжизненный зеленый. Луи сдается, перестает бороться и тяжело опускается вниз, ко дну. Наверное, это конец. Хэппи-энды для детей, и он не в романе. Но что, если ему все же удастся притворить в жизнь сюжет посредственной той самой сказки? Что, если у него получится выжить сегодня? Луи приветствует драму своей жизни, и она оставляет несколько укусов на его мраморной шее. Минута длится целую вечность, и секунды постепенно врезаются агонией в его плоть. В это мгновение Луи больше не хочет умирать, его руки касается что-то неподвижное, что-то неестественно белое. Но что, если бы Гарри не упал? Смог бы Луи открыть самому себе же свою страшную тайну? Смог бы он прийти к осознанию того, что ему больше некуда бежать? Что уже поздно? И что, как бы он не пытался теперь, правда всегда будет преследовать его по пятам? Слово из шести букв и маленькая трагедия, противоречившая извечной теореме, где Луи не умеет любить, и Гарри не умеет быть любимым. Пальцы Луи окольцовывают запястье Гарри, цепляются за красную ниточку, и он прикладывает усилие, чтобы дернуться вверх, чтобы сдвинуться с мертвой точки, чтобы постараться всплыть на поверхность. Все тело сковывает, и даже выброс адреналина в кровь больше не помогает, но если Луи не попытается сейчас, то возненавидит себя еще сильнее, потому что лучше умереть, сражаясь за чью-то жизнь, чем сдохнуть слабаком. Гарри не двигается, не подает признаков жизни и больше не глядит на Луи своими бездонными глазами. Луи же чувствует, как загибается его собственное тело под звук сердцебиения. Изумрудный. Цвет, сокрытый для него пеленой тумана. Цвет, источающий отчаяние в своем чистом виде. Луи ненавидит изумрудный, но он душу дьяволу готов продать сейчас, лишь бы увидеть его снова. Гарри слишком тяжелый, Луи обессилен, а до поверхности еще так далеко... Это невозможно. И тогда Луи молится. Молится о Гарри. О его спасении. Мысли сбиваются, образуют океаны и взрываются в шторме гигантских волн. У Луи на душе не камень, у него бетонные плиты весом в несколько тонн, у него в сердце песчаные бури, в позвонках землетрясение и легких пробудившийся вулкан. Его тело — Помпеи, и он проживает свой последний день, он погибает под многометровым слоем пепла и пемзы, он застывает и закрывает глаза навсегда. Впереди у него вечность. И у Гарри теперь тоже. Отныне они свободны. И как бы он не упрямился, как бы не подчинялся смерти, она все равно настигает его, настигает, чтобы оставить хладный поцелуй на его больше не дрожащих веках, настигает, чтобы усмехнуться и кивнуть. Сегодня Луи будет жить. Сегодня Гарри не будет погребен здесь. Мучительная агония приветствует их, когда Луи все же видит яркий искусственный свет и слышит шум вертолетов, когда тело перестает поддаваться, и когда он сжимает руку Гарри крепче, сжимает прежде, чем провалиться в беспамятство, отключиться и исчезнуть с радаров сознания, кажется, навек. "Возможно, возможно, возможно" — крутится в его голове, и он успевает в последнюю секунду выдавить из себя: "Возможно, я влюблен в тебя". И он не вспомнит об этом, когда очнется на суше, когда его будет везти в больницу карета скорой помощи, и когда он увидит Гарри в следующий раз. А Гарри так и не будет знать, что сказал Луи в последние секунды, как ему самому казалось, своей жизни. А Гарри никогда не услышит этих слов впредь, ведь Луи не произносит такого вслух, ведь Луи скорее сочтет это за проклятье, чем за дарование. Но сейчас Луи успевает в последнюю секунду выдавить из себя эту заезженную фразу, и, главное, понять, что же она все-таки обозначает. Без любимых жить можно, но хотеть жить без них — нет.

***

Первое, что выдает Луи, когда приходит в сознание — имя Гарри. Он интересуется, где он, в порядке ли, оглядывается по сторонам и не дает спасателям накинуть на себя плед прежде, чем не увидит его живого дрожащего с потупленным взглядом. Тогда он берет термос, делает глоток теплого чая и пересиливает в себе желание вскочить в ту же секунду и подбежать к нему. Луи меряют температуру. Гарри тоже. Сажают в разные кареты скорой помощи, захлопывают двери и оставляют Луи в неведении состояния человека, за которого он чуть жизнь собственную не отдал. Его взгляд обрывается на мраморных скулах, а Гарри в этот момент соткан из непонимания происходящего, стука белоснежных зубов и поджатых под себя коленей. Он сейчас растерянному ребенку подобен. Непреодолимое желание поселяется в груди Луи остановить машины, выбежать и крепко-крепко обнять его, прижать к себе и больше не позволять ничему навредить ему. Но это глупо. Хотя бы потому, что фельдшеры помогут ему с этим куда лучше, и хотя бы потому, что Луи не должен такого хотеть. Кто они с Гарри друг другу, чтобы он мог претендовать на его объятия? Ни любовники, ни близкие люди и даже, учитывая, что Луи ляпнул перед падением Гарри, ни друзья. Они кто-то и в то же время никто. Сложно. Грудная клетка опускается, и Луи вымещает в этом выдохе все бремя момента. У него внутри ноша и ничего более. По приезде в больницу он заполняет бумаги, сидит в одиночной палате и все еще пьет теплый чай. Наверное, стоит написать друзьям, вызвать такси, зайти к Гарри, но Луи не может. Особенно, последнее. Теперь, когда Гарри значит для него больше, теперь, когда он осознал это, теперь все кажется слишком сложным. Он не знает, как себя вести с ним, и стоит ли вообще себя вести как-то. Ничего не изменилось. Все по-прежнему. Все, кроме Луи, рухнувшего подобно Мехико в восемьдесят пятом. Он внезапно загорается желанием сбежать отсюда куда подальше, лишь бы он Гарри больше не видел, лишь бы его голос больше не раздавался близ его ушей, лишь бы их руки больше не соприкасались. Ребячество. Ужасно. (Но ему так страшно-страшно-страшно. Луи напуган до тошноты, до тревожности, до желания абстрагироваться, отдалиться, исчезнуть. Он больше не хочет этих чувств, да и когда он их хотел.) Он вспоминает об отце, о матери, о зависимости Гарри и чувствует только безысходность, безвыходность, отрешенность, неудобство и апатию. Он умывается усталостью, полощет рот горечью отрешенности. Уязвленность, негодование, пренебрежение. Покой привел его к нервозности. Комфорт надел оковы безучастности. Отвратительно, мерзко, никак. Луи встает, выходит из палаты, идет по коридору, стучит в дверь с номером одиннадцать, заходит и садится рядом с Гарри, молчит. Гарри тоже не произносит ни слова. Проходит минута, вторая, третья, седьмая. Тишина кричит громче, чем все голоса этой вселенной, и оба они все понимают. Луи смотрит исподтишка на Гарри, глубоко вздыхает, и тот кивает. Чувствует ли Гарри то же, что и Луи, и ненавидит ли он это так же, как и Луи? Луи не знает, не хочет знать. В коридоре раздаются шаги, слышатся голоса. Гарри опирается локтями на колени, роняет в хладные ладони голову и прикрывает глаза. Луи поправляет спавший с него плед. Дверь отворяется. — Мистер Стайлс, Ваш дядя был записан вашим экстренным контактом, — медсестра входит в палату, и вслед за ней мужчина, именуемый Хэнком. — Спасибо, Вы можете идти, — Хэнк закрывает за собой дверь, листает что-то у себя в телефоне, не смотрит ни на Гарри, ни на Луи, — Гарольд, мальчик мой, что случилось? Я был так обеспокоен. Мне сказали, ты... — Он наконец отрывается от дисплея, поднимает глаза и замечает Луи, — оу, ты не один. Что это за молодой человек? Представишь нас друг другу? Усмехается, даже убирает телефон. — Это Луи. Луи, это Мистер Стайлс, мой дядя, — сухо отвечает Гарри, сегодня он не в состоянии играть в эти игры. — Ах, Луи, — Хэнк протягивает ему руку, и Луи пожимает ее. — Наслышан, наслышан. Луи хмурит брови. — Простите? — Кажется, вы с моим дорогим племянником теперь хорошие друзья? Луи переводит непонимающий взгляд на Гарри, но тот молчит, и Хэнк снова продолжает: — Гарольд, не затруднит ли тебя выйти, если я попрошу. Мне нужно поговорить с Луи. Гарри хочет что-то ответить, но Луи опережает его. — Гарри сейчас лучше оставаться в палате. Мы можем поговорить в его присутствии, думаю. Мне нечего скрывать. — Ах, вот как. Ну, хорошо, — Хэнк улыбается, но это больше походит на звериный оскал, — я просто хотел посоветовать тебе поискать себе друзей в других местах. — В смысле? — Дело в том Гарри долго хотел сказать тебе, что больше не нуждается в твоей компании, но не мог. — Что? Гарри молчит, смотрит на Хэнка пустым взглядом. — Я не понимаю. Гарри? Тишина. Гарри отводит взгляд, глубоко вздыхает и поднимает на Хэнка глаза, и Луи не может прочесть в них ни одной эмоции. — Скажи ему, Гарольд. Ты же знаешь, что будет лучше, если он исчезнет из твоей жизни. Ни одна мышца ни дергается на его лице, он встает и выходит, мягко закрывая за собой дверь, небрежно стирая соленую каплю со своей щеки. Луи непонимающе оглядывается по сторонам, будто ответы скрываются у него за спиной. Хэнк садится рядом с ним. — Послушай, Луи, — он ставит ударение в его имени умышленно неверно, и уголки губ Луи на секунду дергаются вверх, когда он вспоминает, что в день их знакомства Гарри сделал так же, — тебе лучше держаться от Гарри подальше. — Вы мне угрожаете? Хэнк тихо смеется. — Даю почву для размышлений. Луи ведет бровями. Хэнк встает, выходит из палаты, и он следует его примеру, замечает подходящего к ним Криса. Гарри стоит на другом конце коридора. — Мне кажется, Гарри вовсе другого мнения обо мне. Так что... боюсь, я не приму к сведению Ваши слова. Хэнк глубоко вздыхает и кивает. Гарри хмурится, наблюдает за ними, и возвращается. — Послушай, Луи. Я не буду пугать тебя, ты прекрасно знаешь, на что способны такие люди как я. Мой тебе совет — больше никогда не подходи к моему... — Хватит, — перебивает его Гарри, а Луи поднимает брови, спокойно отвечает. — Не уверен, что нуждаюсь в Ваших советах, — он облизывает губы, Хэнк улыбается. — Вы только посмотрите, какой храбрый щенок. Гарри, теперь не ты один здесь герой. У нас еще один появился. Папочка бы гордился тобой, Томлинсон. Только вот где он сейчас? Лежит себе где-то там под землей, отдыхает. Слабак. Жил, как ничтожество, и умер так же. — Луи играет желваками, поджимает губы. — У него ведь было всё... состояние, престиж, карьера, а он... — Хэнк наклоняется к уху Луи, переходит на шепот, — отдал все до последнего мне, лишь бы вколоть себе героиновой слезы. Гарри бегает глазами то по Луи, то по Хэнку. — Знаешь, Луи, однажды мы встретились за чашечкой кофе, и он мне рассказал кое-что о твоем милом братике, который довел твою прелестную мамочку до суи... — Луи не дает ему договорить, отталкивает от себя и почти что заряжает кулаком по его лицу, только вот Крис останавливает его. Хэнк улыбается. Луи неестественно смеется. Гарри не сводит взгляд с Криса. — "Вы только посмотрите", — парадирует его Луи, кривя лицо, — да, я прекрасно знаю, на что способны такие люди, как ты, но, уверен, и ты прекрасно понимаешь, что такие, как я, тебя не боятся. Все, что ты можешь — отнимать, а вот мне терять больше нечего, — глаза Луи сужаются, и он сбрасывает со своего плеча руку Криса, скрипит зубами, — Вы, Мистер Стайлс, немного не по адресу. Пришли воровать у нищего. Хэнк хмыкает, поднимает брови, оборачивается на Гарри и хлопает в ладоши несколько раз. — На этот раз выбрал себе умного? Не ожидал, Гарольд, не ожидал. Мне даже становится интересно, представляешь? Ты-то меня знаешь, меня редко что веселит, — Хэнк обреченно вздыхает, — хотя нет, мне что-то все равно скучно. Придется поискать другого клоу... — Хэнк. Хватит, — Гарри сглатывает, прикрывает глаза и выдавливает из себя, — отец, пожалуйста. Хэнк едва склоняет голову, хмурит брови, открывает рот, чтобы что-то сказать, но молчит, а после делает так снова и снова, и Гарри впервые видит его таким растерянным, таким... настоящим. Он на мгновение задумывается о том, что Хэнк все-таки не разучился испытывать эмоции, и ему становится интересно, что же чувствовал он каждый раз, когда находил его без сознания после очередной попытки уйти из этой жизни, когда выносил на руках из горящего дома и когда пытался отучить его от наркомании. Гарри на мгновение задумывается о том, что Хэнка он всегда ненавидел больше всего, но именно он был тем, кто ни разу не бросал его. Крис приоткрывает рот. Луи не дышит. — Что ты сказал? — Хэнк кашляет и смотрит на Гарри, а тот мотает головой и пожимает плечами. — Я все знаю, Хэнк, — он выдыхает, — знаю, что мать переспала с тобой, знаю, что я от тебя. Хэнк отводит взгляд, закусывает губу, задумывается на пару секунд и вновь смотрит на Гарри. — И давно ты знаешь? — Года два, — Гарри шмыгает носом, отводит взгляд, теребит свои кольца, заламывает пальцы в хрусте, — знаешь... я все гадал... искал причину, почему же она меня так не любила... думал дело во мне. А потом... в день моего рождения, когда ты говорил с ней по телефону у меня в холле, я просто услышал, что я не родной своему папе, что я от тебя, что моя мать хотела сделать аборт, и что я бремя для каждого из вас, — он говорит тише, пожимает плечом, смотрит в пол, — бум. С днем рождения, Гарри. Луи хочет исчезнуть. Он не должен сейчас стоять здесь, не должен быть свидетелем. Ему нужно уйти, нужно сбежать, нужно в воздухе раствориться. Кажется, сегодня они узнали друг о друге больше, чем нужно. — Зато теперь я хотя бы понимаю вашу ненависть, но знаешь что? Тебе больше не надо меня ненавидеть, Хэнк. Ты можешь просто уйти и забыть обо мне, как о страшном сне, как это сделала мама, — Гарри пожимает плечами, — я не нужен вам, и тебе больше не обязательно возиться со мной, я совершеннолетний. Я смогу прожить без твоих денег. — Молчи, — Хэнк хватает Гарри за подбородок, заставляет посмотреть на себя, — не смей со мной так разговаривать, и больше не называй меня Хэнком. Я для тебя Мистер Стайлс, — он оборачивается на Луи, — еще хоть раз ближе к нему, чем на метр, подойдешь, я найду способ заставить тебя больше этого не делать. Хэнк отпускает Гарри, смотрит в его глаза еще несколько секунд, резко разворачивается и уходит прочь. Крис идет вслед за ним. *** Гарри перестает теребить свои кольца, пялится в точку, где только что стоял Хэнк, закусывает нижнюю, и его губы искривляются в неком подобии улыбки. Он хмыкает, поднимает бровь, возвращается в реальность, вздыхает, переводит взгляд на Луи и направляется на выход из больницы. Луи следует за ним. Возможно, они поговорят об услышанном позже. Когда-нибудь, но не сейчас. Свежий воздух встречает их еще на первом этаже, приветствует, залетая вовнутрь из распахнутых окон, кланяется в пол и шепчет о том, что будет ждать их на улице. Гарри выходит первым, пока Луи вызывает такси. Их негласное соглашение — они поедут вместе. Ветер завывает, раздувает каштановые кудри, словно играет, и уносится прочь. Сначала за Уильямом, после к Луи домой. Сотка франклинов в карман главврача, и пациент ваш в любое время. Он топчется на месте как ребенок, просит прощения за то, что произошло у обрыва. Гарри кивает, осторожно касается пальцем его руки. Луи моргает, колеблется, цепляет своим мизинцем его. Белый автомобиль с желтой шапкой заезжает на парковку. Гарри облизывает губы, сплетает их пальцы. Луи смотрит ему в глаза, сжимает его ладонь. Такси останавливается рядом с ними. "Машина ждет нас, Мистер Томлинсон". Луи смеется, садится вслед за ним. Гарри на удивление быстро находит общий язык с Уиллом, и по приезде к Луи они становятся уж чуть ли не лучшими друзьями. Выбегают из автомобиля, опережают Луи и первыми заходят в лифт. Луи ворчит, что про него все забыли, и Гарри усмехается, все отрицает, щекочет его брата, заходит в квартиру. "Конечно, не такая большая как у некоторых, но вроде бы уютная". Запах табака брызгает в нос, и Уильям морщится. Луи заказывает еду. Гарри подходит к нему со спины, ставит подбородок на его плечо и прикусывает кожу его шеи. Снова хорошо. Снова спокойно. (Но надолго ли это?). "Может приготовим вместе?". Луи откидывает голову, смотрит на Гарри. "Вместе?". Гарри улыбается. "Всегда хотел попробовать домашней пиццы". Луи заражается его улыбкой подобно вирусу. В его теле эпидемия, но он не нуждается в вакцине. Тепло. "Ты никогда не ел домашнюю пиццу?". И Гарри пожимает плечами, хмыкает, утыкается носом в шею Луи. "Хорошо". "Какая твоя любимая?". "Маргарита, а твоя?". Гарри проводит пипкой носа по его шее, трется щекой об его, прикрывает глаза. "Тоже". "Хорошо". На кухню забегает Уильям. — Фе... Милуетесь тут... — мальчик корчит рожицу, и Луи смеется. Гарри отстраняется. Подходит к Уильяму. Садится перед ним на корточки. — Хочешь с нами приготовить пиццу? — Какую? — Маргариту. — Маргариту!? Конечно, хочу! — Отлично, плюс один, — Гарри оборачивается на Луи, пока Уильям берет его за руку, рассматривает на красную нить, повязанную вокруг его запястья. — Выглядит старой... она скоро порвется... — Ей почти что пять лет, я не снимал ее ни разу в жизни. — Почему? — Ее подарил человек, что много значит для меня. Уильям кивает, задумывается. — А где он сейчас? Гарри пожимает плечами. Луи хочет расспросить Гарри об этом, но чувствует, что сейчас не время. Он кладет в виртуальную корзину все, что им пригодится для готовки, и даже сковороду и подтверждает заказ. "Ингредиенты скоро будут". "Хорошо". За окном небо стягивает тучи, сверкает молния и начинается гроза. Снова. Луи обращает внимание на то, как Гарри вздрагивает каждый раз во время раскатов грома, зажигает большие парафиновые свечи, расставленные у него по всей кухне, делает яркость освещения меньше, и в комнате становится уютно. Гарри наблюдает за ним, сидя за столом. Луи приоткрывает окно. "Расскажи мне что-нибудь... что-нибудь, что не рассказывал никому". И Гарри рассказывает. — Все картины, висящие у меня дома, нарисовал я сам, — он делает паузу, медленно снимая одно из колец со своего пальца и надевая его обратно, — мой отец художник, и каждый день моего детства он учил меня рисовать. Я как сейчас помню: прихожу домой со школы, делаю уроки и бегу на первый этаж в самую большую комнату нашего дома, увешанную от плинтусов до потолка его работами. Мы проводили там каждый вечер, пока он не уехал. Помню, как у меня ничего не получалось, я хлопнул дверью, и она закрылась на замок. Пришлось менять ручку, лишь бы только открыть, — он улыбается своим воспоминаниям, — на самом деле, я... я не пытаюсь рисовать в стиле современного искусства. Я просто... не могу разобраться с цветами. В смысле я знаю теорию, у меня даже есть несколько "нормальных" картин. Я так рисовал в самом начале, читал названия краски и всё... Но потом мой папа сказал, что мне не нужно пытаться быть как все, моя особенность — мой дар, а не проклятье. Искусство питается чувствами, а не знаниями, и каждый видит в нем свое. Он сказал, что я не должен подрожать кому-либо или пытаться добиться чужого одобрения. Люди без индивидуальности еще никогда не добивались успеха, и лишь тот, кто выделялся из толпы, жил в ее сердце вечность. Я помню, как ты процитировал мне Оскара Уайльда тем вечером. Тогда я понял, что ошибался на твой счет. Тогда я понял, что ты не очередной глупый мальчик в поиске легких денег. Тогда я понял, что ты совсем другой. Луи молчит какое-то время. Он теряется, не знает, что сказать. — Ты хочешь связать свою жизнь с рисованием? Гарри трет глаза, облизывает губы. — Это сложно, на самом деле... разумеется, я буду рисовать всю свою жизнь, но... я не хочу, чтобы мои работы стали чем-то... коммерческим. Как-то раз к нам приезжал папин друг из Франции, он хотел купить мою работу, но... я такой... мои чувства не продаются! — Гарри смеется, пародируя себя из прошлого, и Луи улыбается, — и все. Помню устроил такую сцену... с тех пор родители не знакомили меня с коллекционерами. Хэнк предлагал мне организовать выставки в Европе, но... не знаю. — И на кого ты тогда учишься? Луи кажется, что Гарри краснеет. — Прозвучит нелепо, конечно, после всех моих заявлений о коммерции, но... я пошел на бизнес... — Не нелепо, — Луи пожимает плечами, — Ты ведь не денег против, а продажи своих работ. Гарри задумывается. В домофон звонят. Луи говорит, что это, должно быть, курьер, встает и идет открывать, принимает заказ. Уильям возвращается на кухню. Они выкладывают часть продуктов в холодильник, часть оставляют на столе. Гарри пишет Крису с просьбой отогнать его машину, оставленную у обрыва, переводит ему пару сотен, чтобы не ломался, и гуглит рецепт, но Луи говорит, что знает его наизусть. До дня смерти его матери он с родителями готовил пиццу каждый первый понедельник месяца — семейная традиция, и Луи любил это больше всего на свете. Уильям берет муку в кулачок и дует на Гарри, Гарри пачкает его в ответ. Квартира наполняется смехом, и Луи не может наблюдать за этим без улыбки. Они замешивают тесто, дают ему постоять. Луи пытается научить Гарри правильно снимать кожицу с помидоров, предупреждает, что они горячие. Уильям разрезает оливки. Они делают томатную пасту, мажут ею тесто. Все так просто, так легко, что Луи даже забывает обо всем, тревогах, страхах, переживаниях. Может, все так и должно быть? Может, Гарри повстречался ему однажды, чтобы стать частью его семьи? Луи задумывается об этом, как о самом по себе разумеющемся, и даже мысли не пропускает о том, что думать о таком нельзя. Уильям дурачится, и он запрокидывает голову от смеха, не замечая, как Гарри завороженный наблюдает за ним. (Чувствует ли Гарри то же, что чувствует Луи? И нравится ли это ему так же сильно, как это нравится Луи?). По стеклу пластикого отделанного под дерево окна тарабанят крупные капли дождя. Снаружи завывает ветер, несутся машины. Этот город никогда не спит, и Луи больше не чувствует ненависти к нему. Может, спустя столько лет, он все же сможет стать ему вторым домом?

***

Пицца пахнет детством, и Луи пробует ее самым первым, чтобы убедиться, что у них получилось, что надо. Они уплетают ее в считанные секунды и счастливые сидят, болтают о пустяках, пока в один момент Уильям не начинает засыпать, и Луи не трепет его по волосам, отправляя спать. Затягивается недолгая пауза, и Гарри смотрит на свои руки, царапая ногтем лак на единственном накрашенном мизинце. Он выдыхает, медленно снимает свое кольцо и надевает его обратно, неосознанно делая так несколько раз. Когда Луи наконец собирается заговорить, он все же успевает начать первым. "Лу," — медлит он, — "прости за то, что устроил Хэнк в больнице, и за непонимание твоего отношения к моей зависимости". И Луи кивает, молча берет его руки в свои, сам надевает снятое кольцо обратно на палец Гарри и улыбается уголками губ. Они смотрят друг на друга так еще полминуты, пока Гарри не говорит Луи, что он красивый, и Луи смущенно не отводит взгляд. Кто-то и никто. Луи снова вспоминает о своих размышлениях о том, кем они приходятся друг другу. — В каком-то смысле он был прав... — Луи вздыхает, и Гарри хмурится, — Хэнк... о моем отце. Я стараюсь говорить себе, что у него были на то причины, но посмотреть правде в глаза... тому, как он обходился с нами нет оправдания, — Гарри молчит, и Луи какое-то время тоже, — это началось восемь с половиной лет назад, когда умерла моя мама. У нее была послеродовая депрессия, не знаю... она так изменилась... — Луи снова замолкает и продолжает говорить лишь через пару десятков секунд, — она покончила с собой, когда Уиллу исполнился год, на следующий день после дня его рождения. Вскоре мы переехали в Нью-Йорк, потому что отец больше не мог находиться в нашем доме, все напоминало ему там о ней, он медленно сходил с ума. Как раз совпало, его повысили и перевели сюда. Он был карьеристом, "адвокатом дьявола", как его прозвали, работал на политиков, миллиардеров и прочих влиятельных людишек. Ни одного проигранного дела с начала карьеры. Гроза и спасение. А мы... нам приходилось посещать вместе с ним все эти вечера и званные ужины светского общества, в котором он крутился... После он сам открыл адвокатскую кампанию, и все, кажется, было хорошо. Состоятельный мужчина, гениальный адвокат, примерный отец, завидный вдовец с двумя прекрасно воспитанными сыновьями. С виду. На деле же, побег из Британии не помог ему. Каждый раз, когда мы возвращались домой, он превращался в абьюзивного диктатора. Он ненавидел Уильяма, считал, что он виновен в маминой смерти... Уилла в принципе вся семья не любила. Родители мамы даже называли его дьявольским ребенком... в общем, это было ужасно. В какой-то момент мой отец начал употреблять, об этом разлетелись слухи, его рейтинги стали падать, он стал употреблять еще больше, продал кампанию, спустил все деньги на свое дерьмо и умер от передозировки в туалете какого-то грязного клуба, оставив нас без гроша. Каждый раз я говорю себе, что он таким образом пытался просто забыть мамину смерть, но... — Луи недолго молчит, — его сестра взяла опекунство, чтобы нас не забрали в детдом, потому что я был несовершеннолетним, и поначалу она даже помогала, но, как только я закончил школу, она забила на наше существование. После заболел Уильям... ну да... вот такая вот история. Не из веселых, — он кусает губу и вздыхает, — Да, я знаю, он просто не смог смириться с потерей любимого человека, но... — Луи пожимает плечами. Гарри сплетает их пальцы, с сожалением смотрит на него. — Лу... — он гладит большим пальцем его ладонь, и его лицо искривляется в болезненной гримасе, будто он смог прочувствовать все, сказанное Луи, на себе. Луи молчит, не смотрит на Гарри и шумно вздыхает: — Пойдем спать.

***

— Гарри? — М? — Спасибо тебе за этот вечер. Луи натягивает на них одеяло, и Гарри прикасается губами к его лбу вместо ответа. Пара минут и они засыпают. Гарри, лежа на правом боку, Луи на левом. Луи снится, как он все еще находится на вечеринке с друзьями, как ближе к полуночи они уходят с нее и просто гуляют по освещенным улицам, счастливые и пьяные, и как с Найлом они поют праздничную happy birthday to you, пока Лили смеется и дурачится. Они возвращаются в старый дом Лили, едят торт и танцуют под классику рока Queen. Каким-то образом рядом с ними появляется Мистер Сэр, и Луи падает на пол перед ним, целуя его морду и уворачиваясь, когда тот пытается его лизнуть. Найлер выпускает конфетти. Лили поет, держа в руке расческу, используя ее как микрофон. Луи просыпается. Тревога встречает его на пороге яви, помогает снять пальто, проводит к столу. Он трет глаза, утыкается носом в чужую грудь и шумно выдыхает. Тысячи мыслей врезаются в его сонную голову, и Луи кутается в одеяло, поправляет его. О чем думает Гарри? Каждый раз, когда они вместе, и каждый раз, когда их рядом нет? Луи напуган, но задумывался ли он когда-нибудь о том, напуган ли Гарри? Все, что его когда-либо волновало, — он сам и их взаимность. Да и с чего бы Гарри бояться? Всё ведь так просто, всё ведь как обычно, но обычно — как? Они разделяют друг с другом самое сокровенное, говорят о том, что не рассказывают другим, сближаются, но, по какой-то неизвестной ему причине, как бы близко к нему Луи не стоял, он не может подойти вплотную, и с какой бы стороны он не смотрел, с изумрудных глаз не сходит пелена тумана. Гарри открывает глаза, трет нос и слабо улыбается. — Утра. — Утра. Луи улыбается в ответ. — Как тебе спалось? — С тобой прекрасно. А тебе? — С тобой прекрасно. Они усмешливо выдыхают и смотрят друг другу в глаза. Тишина затягивается, и Луи снова ловит себя на мысли о том, что с Гарри ему комфортно даже молчать. Он смотрит на него, и все возвращается на свои места. Луи касается ладонью щеки Гарри, опускает взгляд на его губы и после возвращает его обратно к глазам. (Надолго ли это?) Из-за приоткрытого окна доносится звук редко проезжающих машин. Задувает ветер. Утренняя свежесть врывается в комнату, проливается в каждый темный угол, морозит кожу. Спина Луи покрывается мурашками. Гарри кладет теплую ладонь на его шею, подвигается ближе, целует. Луи закрывает глаза. Это другой поцелуй. В нем нет томящего желания, горящей страсти, несдержанности или пошлости. Гарри целует его иначе, так, словно Луи воссоздан из хрусталя, словно губы его нежнее любого лепестка роз и мягче пуховой перины. Словно он боится упустить его из рук своих, и в любой момент Луи может испариться, исчезнуть, раствориться. Перед ним грандидьерит, и сам он — геммолог. Луи — сханда, и Гарри — сикх. Нервы Луи успокаиваются, по телу разливается приятное тепло, он запускает пальцы в кудри Гарри, массирует кожу головы, и тот оттягивает его губу, посасывает, отстраняется и улыбается. — Если ты не перестанешь, я замурчу подобно кошке от того, насколько это приятно. Луи улыбается, осторожно гладит его по голове, Гарри млеет, облизывается и прикрывает глаза от удовольствия. — Так значит, прикосновения к волосам — твоя слабость? Он смущенно улыбается, кивает. — Значит буду делать так чаще. Гарри хихикает. — Луи... И Луи смеется в ответ, устраивается поудобнее, а Гарри приподнимается на локоть, закусывает губу, наклоняется к Луи, смотрит в его глаза и шепотом произносит: — Знаешь, чего я хочу, детка? Проводит большим пальцем по нижней губе Луи, надавливает на нее и наблюдает за тем, как зрачки Луи становятся шире, как он приоткрывает рот, затаивает дыхание. Гарри наклоняется ближе: — Йогурт, — он смеется, легонько хлопает Луи по щеке, и тот отталкивает его, встает и выходит из комнаты. — В холодильнике поищи. Гарри потягивается на кровати, заламывает пальцы в хрусте и заливается смехом. Уильям встает почти сразу, как это делает Луи. Он завтракает, допивает апельсиновый сок, не оставляя ни капли Гарри, который выпрашивает у него позволить ему сделать хоть один глоток, и отправляется в школу. За окном все так же пасмурно, ни намека на рассвет. Луи набирает Лили по фейстайму, звонит и поздравляет, просит прощения за то, что так внезапно пропал. Найл говорит, что он ничего пропустил, хоть они и вернулись только под утро. Они собираются пробыть в Бруклине до завтра, и Луи клянется, что его подарок будет ждать Лили под дверью. Гарри что-то роняет, Луи усмехается, и Лили хмурится. — Ты не один? Я думала, Уильям уже уехал... Они с Гарри переглядываются, и Луи не может понять, что значит этот взгляд, поэтому отвечает, как есть. Наступает пауза. Лили с Найлом пытаются понять, шутит он или нет. — В смысле, с Гарри Стайлсом? — В прямом. — Я тебе не верю. Гарри подходит к Луи так, чтобы Лили с Найлом могли его видеть, и неловко улыбается. — Обалдеть... — Лили стоит словно громом пораженная, — подождите, я думала это просто локальные мемы... Найл, так все это время...? — Она многозначительно смотрит на него, а Найл едва ли держится, чтобы не рассмеяться. — Я не понимаю... что происходит? — Лили переходит на шепот, но ее все равно остается слышно, — Они реально... спят вместе? Луи сгорает от стыда. — Лили. Пожалуйста. Найл взрывается от смеха. Гарри странно косится на Луи. Лили молчит какое-то время, а после до нее доходит. — Оу... — протягивает она и краснеет, заводя прядь волос за ухо, — так вы, ребята, теперь вместе получается? Луи не просто не знает, что ответить, ему даже взглянуть на Гарри стыдно теперь. Он молчит потому, что сам боится задаться этим вопросом, и потому, что ответа на этот вопрос просто нет. Вот он, момент истины? Кто-то и никто. Ему вдруг становится так страшно, что начинает мутить. Что, если Гарри это оттолкнет? Что, если он уйдет сейчас и не вернется? Если все больше не будет, как прежде? Бесконечный поток мыслей в его голове сбивает с толку. Он словно блуждает по бескрайнему лесу, пытается отыскать тропу, что приведет домой, но ничего не выходит, и благо на помощь приходит Гарри. (Или Луи просто слишком долго молчал?) Он улыбается как можно беспечнее, заводит кудряшку за ухо и хмыкает: — А все вам скажи. И Луи выдыхает, надеется, что ему удастся избежать неловкости по завершении звонка и считает Гарри гением, потому что так уйти от ответа, он бы сам не смог. — Да ладно вам! — Лили добродушно улыбается, и чайник щелкает, уведомляя о том, что вода закипела, — ладно, я сделаю чай и вернусь, Лу. Найл провожает ее взглядом, кричит, что что-то забыл в машине, берет куртку и выходит из дома. — Луи, я собирался устроить Лили небольшую вечеринку-сюрприз этим вечером... я хотел, чтобы мы все были там... просто люди, которые ей дороги. Ты же знаешь, она не любит праздновать свои дни на широкую ногу. Так что будем мы и ее сестра, никого больше. Луи кивает, кусает губы, разочарованно выдыхает. Он хотел провести время с Гарри. Найл задумывается. — Раз уж вы с Гарри вместе, для него приглашение тоже актуально. И Луи все же смотрит на Гарри, тот кивает Найлу и благодарит его. — В шесть без опозданий, ладно? Луи, откроешь всем дверь? Ты знаешь, где ключ. Приди пораньше, пожалуйста. Мы будем около пятнадцати минут плюс-минус, чтобы каждый точно успел. Луи кивает, и Найл отключает вызов. Они с Гарри оба смотрят в пол, неловко переминаются с ноги на ногу. Луи сейчас меньше всего хочется говорить о том, что только что произошло. Он потирает затылок, избегает зрительного контакта и строит гримасы. Затягивается пауза. Луи находит себя на мысли, что он не хочет видеть реакции Гарри, на желании исчезнуть, провалиться под землю и испариться. Гарри подает голос первым: — Хочешь, чтобы я пошел туда? Вот так просто? И все? Значит они не буду говорить о том, кто они друг другу? Не будут обсуждать происходящее? Луи так хотел избежать этого разговора, что теперь, когда это все же произошло, чувствует себя разочарованным. Он глубоко вздыхает. Поднимает глаза на Гарри. — Я хотел бы провести с тобой весь день. Плечи Луи опускаются, и Гарри касается его руки, его голос становится тише, мягче. — Я тоже этого хочу. Луи опускает взгляд на их руки, берет его ладонь в свою и крепко сжимает. — Все в порядке, Лу, — Гарри притягивает его к себе и обнимает, — это всего лишь разговор. — И Луи мычит в знак согласия, кивая и утыкаясь носом в его шею. — Ты хочешь, чтобы мы были вместе? Луи отстраняется и смотрит в глаза Гарри, пытаясь понять взаимно ли его желание. Он медлит, едва заметно кивает, закусывает губу. Гарри кладет ладонь на его щеку и мягко улыбается. — Я тоже этого хочу. Луи улыбается на выдохе, опускает взгляд и поднимет его вновь. Он ослабляет хватку, делает полшага назад, присаживается на стол и притягивает Гарри к себе. Поднимает руку, запускает пальцы в его волосы и гладит по голове. Гарри улыбается, наклоняется к Луи, ставит ладони по двум краям от него и прислоняется своим лбу к чужому. — С нашем днем. — С нашим днем, Гарри. Их губы сплетаются вновь, Луи хочется, чтобы этот поцелуй длился вечность, и как же хорошо...

***

Яркость экрана слепит ресницы Гарри, и телефон сообщает о том, что дождь в Нью Йорке будет идти еще целую вечность. Однако это не мешает им отправиться на улицу, чтобы провести там весь день и только к вечеру разъехаться по домам, собраться и поехать на день рождения Лилс. Луи накидывает куртку, Гарри пальто. Они выходят без зонта, садятся в такси, едут прямиком до Централ Парка. Тишина. Только дождь тарабанит своими громадными каплями по крыше и стеклам автомобиля с шапкой. Гарри берет Луи за руку, кладет их ладони на свое колено. Раздается гром. Мир снаружи заливается слезами неба, дождь усиливается, и они усмехаются своему безрассудству, не могут оторвать друг от друга взгляд. На улице ни души. Время будто замедлилось, остановилось, замерло, лишь бы только дать им возможность вдохнуть свободу полной грудью, сделать глоток чистого воздуха, расслабиться, раствориться в тишине блаженного спокойствия и позволить просто жить. Машина поворачивает на перекрестке и едет еще какое-то время. Зеленый. Гарри дышит им, сливается с ним воедино, становится частью его, воссоединяется. Сейчас он замечает, что за окном все же изредка, но пробегают люди. Несутся до своих машин или ближайшего карниза в попытках избежать живительного поцелуя природы, погрязнуть в своей рутине еще больше и никогда из нее не вылезать. Легкое отвращение, но ни капли осуждения. Так легче. Луи наблюдает со стороны за тем, как Гарри думает, медленно моргает, облизывает свои губы и закусывает нижнюю. Ему хочется поставить на паузу свое существование и просто смотреть-смотреть-смотреть, как можно дольше смотреть на отражение бесконечной дороги в глазах Гарри. Удивительный. Луи разглядывает каждый миллиметр его лица, смотрит на оболочку, но видит душу. Он на секунду задумывается о том, какой бы цвет ощущал сейчас на его месте Гарри, но так и не может прийти к чему-то однозначному. "Фиолетовый". "И что это значит для тебя?". "Синоним искусства". Луи кажется, что и сам Гарри сейчас искусству подобен (нет, не подобен, он им и является). Глубокий взгляд, усталые глаза и холодные руки. У него слов не хватает, чтобы выразить его великолепие. Гарри откидывает голову на сидение, прикрывает глаза, крепче сжимает ладонь Луи и расслабляется. Фиолетовый. Возможно, это бы сейчас видел Гарри. Наверное. Он не до конца понимает, как работает синестезия, и это кажется сложным для него. Где-то вдалеке виднеется молния. Минута-другая, и Луи отвисает, потому что понимает, что Гарри смотрит на него с улыбкой, и потому что они остановились. Приехали. Выходят из машины, промокают до нитки в ту же секунду, берутся за руки, и Гарри жестом приглашает Луи на танец. Реверанс, смущенные улыбки и странное подобие вальса, который они разучились танцевать за многие годы отсутствия тренировок. Поднимается ветер, и листья, хаотично летящие с деревьев, движутся с ними в такт. Разворот на девяносто, два шага вперед и два назад. Они движутся как могут, как им подсказывает сердце. Останавливаются на минуту, пока Гарри достает аирподсы, отдает один наушник Луи, другой надевает сам и включает классику. На счет три. Нелепые движения, смешки, прилипшие мокрые волосы ко лбу, но счастливые улыбки. Луи наступает в лужу, и Гарри не может сдержать смеха. Живой, зеленый, беззаботный. Кульминация. Мелодия движется вверх, становится глубже, проникает под веки, плавится на языке, вплетается лианами в ребра, засыпает в сердце Хорошо. Рядом с Гарри хорошо. Их единственных сейчас словно солнце, спрятавшееся за покровом туч, освещает. Остальные в серости, темноте, рутине грязнут. Они заперты самими же собой и обречены на вечное скитание по собственному же желанию. Смогом дышат, не видят дальше своего носа. Улыбка сияет на лице Гарри, а Луи готов в любви вечной клясться звукам пианино. Все кажется таким сюрреалистичным, выдуманным, слишком уж хорошим, что Луи кажется, что он проживает этот день во сне, что он так и не проснулся с утра, и что, если он отвернется сейчас от Гарри, тот просто испарится. Поэтому он не отворачивается, не моргает, ослепленный его красотой. За их спинами обрушиваются мосты, взрываются самолеты, падают с огромной высоты вертолеты и исчезают с лица Земли цивилизации, а они не в силах оторвать друг от друга взгляд. Снова лужа и снова смех. Луи в шутку закатывает глаза, кружит Гарри, наклоняет и поддерживает под талию. Гарри замирает, смотрит на Луи взглядом, которым смотрел в своей жизни на человека лишь раз, и тянется за поцелуем, но Луи не дает их губам соприкоснуться. Он резко поднимает его и делает два шага вперед. В лужу наступает Гарри. — Так не честно... А Луи самодовольно ухмыляется и в следующую же секунду заливается смехом. Гарри смеется вместе с ним, щекочет его, и они вместе чуть ли не падают, но продолжают танцевать. — А что в Нью-Джерси? — Дом Лили. Она жила там до поступления в универ, — Луи сбивается в шагах, и они с Гарри тормозят, — Сейчас там живет ее мама, но она в командировке, поэтому вчера ее дома не было. — Мы туда поедем, получается? — Нет, конечно, — Луи улыбается, стирает воду с лица, — Она снимает студию на одной улице со мной. Это буквально в двух шагах от моего дома. — Ну, хорошо. Они гуляют так еще несколько часов, пока Гарри не начинает дрожать, и Луи не приходится начать уговаривать его отправиться собираться. Малиновые поцелуи все двадцать минут ожидания такси, и они садятся в разные машины, прощаются, чтобы вернуться друг к другу как можно скорее. Умиротворение. В своем самом чистом виде оно кружит голову, заставляет улыбаться всю дорогу домой и даже после, во время сборов. Луи принимает ванну, моет голову, согревается за чашкой мятного чая и одевается. Он едва успевает упаковать подарок, как ему пишет Гарри, оповещая о том, что он уже внизу. Все так странно, непривычно. У Луи не было отношений около полутора лет. Его любовь к ни к чему не обязывающим связям на одну ночь была обусловлена планами оставаться в одиночестве всю жизнь. Страх сближаться с кем-то каждый раз брал над ним верх и заставлял отдаляться, закрываться, уходить. Но что произошло сейчас? Он и сам готов поклясться, что не знает. Просто каким-то образом Гарри оказался выше его страхов, тревог и опасений, и Луи все еще гадает как. Он обувается, глядит в зеркало и еле дотаскивает коробку с подарком до ровера. "Готов?". "Готов". Гарри ведет сегодня будто нарочно медленно, словно тянет время, оттягивает момент, и Луи узнает его таким — он выглядит ровно так же, как и когда забирал его из полиции. Дрожащие руки, ногти, царапающие руль и сжатые губы. "Все будет хорошо". Гарри шумно выдыхает и кивает, этого недостаточно. В груди Луи зарождается чувство, ни разу не испытываемое им прежде. Становится тепло. Его будто укрывают пледом, целуют на ночь в лоб, но не рассказывают, а просят рассказать сказку. Нечто сладкое растекается по венам его, мятою на вкус отдает и пахнет подобно шоколаду. Он зарывается пальцами в волосы Гарри и мягко, осторожно массирует кожу головы. Гарри улыбается уголками губ. "Спасибо". Расслабляется, сжимает руль не так сильно и льнет к руке Луи. "Ты как котенок". Выдох и улыбка. Пять минут езды и они обсуждают, как все будет происходить. У Лили дома все заставлено цветами, завешено пленочными фотоснимками и украшено гирляндами. Белые стены, блестящий паркет, шторы в пол, деревянные окна и огромный мягкий ковер, а еще свечи, много свечей. Самый уютный уголок на планете. Но это еще не все. Найл тоже постарался: повесил растяжки "с днем рождения", выставил подарки и воздушные шары... их, наверное, здесь штук тридцать, не меньше. Гарри затаскивает в студию две большие коробки, пока Луи зажигает свечи и включает на меньшую яркость все бра — он никогда не любил основной свет. — Красиво у нее. Луи мягко улыбается, кивает, садится на барный стул близ столешницы, берет Гарри за руку и притягивает его к себе. — Я рад, что мы вместе. — Я тоже рад, Луи. Они смотрят друг другу в глаза еще какое-то время, а после припадают в объятия, и Луи уверен, что никогда не чувствовал себя настолько комфортно прежде, как здесь, сейчас, в руках Гарри. Он прижимается головой к его груди и слышит, как чеканит его сердце. Б-е-з-о-п-а-с-н-о-с-т-ь, теплота, блаженство. Гарри отстраняется, берет лицо Луи в свои ладони и гладит большими пальцами его щеки. — Я бы хотел сохранить этот момент в своей памяти надолго, — тихо произносит он, — теплоту твоего взгляда, твои глаза, руки и твои губы, — он проводит пальцем по подушечке губ Луи, — позволишь мне тебя сфотографировать? И Луи слушает его зачарованно, почти не дышит, а после смущенно улыбается. — Не уверен, что могу назвать себя фотогеничным. — Могу я это проверить? И Луи усмехается, кивает, а Гарри достает телефон, включает камеру и наводит на Луи. — Просто смотри на меня, хорошо? И, когда я скажу, переведи взгляд в объектив. — Луи кивает, и Гарри вновь касается его щеки, а тот млеет, и в глазах его можно прочитать лишь одно: в-л-ю-б-л-е-н-н. — Все дело в твоем взгляде, малыш. Посмотри в камеру. — И Луи делает так, как велит Гарри, а тот успевает нажать на съемку фото пару раз. Целует его в лоб, облизывается и смотрит, что получилось. — Ты любишь фотографировать? — Я фотографирую только особенное. И Луи улыбается, а после, кажется, перестает дышать, когда видит фото. Он никогда не выходил настолько живым и искреннем прежде. Зачарованный — вот какой он, когда смотрит на Гарри. Он чувствует, как его сердце пропускает удар, плавится, тает, когда Гарри глядит на него с чистым восхищением. И Луи откладывает телефон на столешницу, смотрит в его глаза. Он берет его за руку, играет с его пальцами и нарочно задевает красную нить, цепляющуюся за выпирающую косточку и окольцовывающую запястье, — любопытно. — Расскажешь о ней? — Луи аккуратно проводит по его руке пальцем, и Гарри медленно кивает. — Ее подарил мне Калеб, моя первая и единственная настоящая любовь, — он недолго молчит, собирается с мыслями, — единственная до момента встречи с тобой, — а после быстро продолжает, так, будто чувствует, что сказал что-то лишнее, — мы познакомились в центре реабилитации около пяти лет назад. Меня тогда пытались от наркотиков отучить, а Калеб лежал с... ладно, это не важно. Наверное, тогда я и осознал, что мне нравятся парни, так же как девушки. У нас постепенно завязались отношения, мы решили сбежать вместе после выписки и так и сделали. Хэнк бы не пережил меня с парнем, — Гарри касается нити на своей руке, — он надел мне ее на руку в ночь побега, и с тех пор я ее ни разу ни снимал. — И что было после? — Мы отправились в путешествие, через время вернулись в Америку, и... он в какой-то момент просто пропал... Я не знаю, я так и не понял, что случилось, так и не смог найти его. Это... было сложно. Жить без него. Он словно испарился... Мне потребовался год, чтобы принять это, и еще полтора, чтобы смириться... Наверное, самое ужасное время в моей жизни, — Гарри усмехается своим же словам, — хотя это спорное утверждение, конечно же. Луи гладит его по руке. — Ужасно, — он подносит его кисть к своим губам и целует тыльную сторону его ладони, — мне так жаль, что тебе пришлось все это пережить. Гарри кивает, сплетает их пальцы, и напрягается, когда слышит, как отворяется дверь, но не отстраняется. — Хей? — Протягивает женский низкий голос, — Луи? Луи выглядывает из-за спины Гарри и вскакивает со столешницы, как только видит вошедшую, подходит к ней и обнимает так, словно они знакомы с ней целую вечность. На деле же, только год. И виделись они лишь раз, на прошлом дне рождении Лили. — София! — Протягивает он, широко улыбаясь. Это что-то странное, несвойственное ему теперь, что-то, что даже выглядит так, будто это и не Луи вовсе, но это он, и он искренен. Так много изменилось в его жизни за последний год, Луи повзрослел, испортился и стал совершенно другим человеком, однако эта девушка сейчас напоминает ему о нем прежнем, и ему так хочется удержать этот образ в своей голове подольше. — Луи! Они обнимаются как лучшие друзья и стоят так секунд десять, пока она не обращает внимание на присутствие Гарри. — Не знала, что у вас новый друг в компании. Лили мне ничего о нем не рассказывала, — произносит София с ярко выраженным французским акцентом и протягивает ему свою руку, — София, сестра Лили. — Гарри. Приятно познакомиться. — А ты вежливый. — Спасибо. Луи улыбается, затягивается молчание, и ему приходится начать говорить. — Гарри не новый друг, — произносит он, и переглядывается с ним, — он мой парень. София поднимает брови от удивления, а после улыбается во все тридцать два и обнимает на этот раз уже их обоих. — Я рада за вас! Гарри немного теряется, а Луи смеется. Они заносят подарок Софии в студию, пока она объясняет Гарри, что с Лили они лишь сводные сестры, и Гарри медленно кивает, когда София говорит, что всю свою жизнь она прожила во Франции. "Интересно" — отвечает он, и полчаса пролетают со скоростью света. Вскоре приходят ребята. Найл заводит Лили в квартиру, и та охает от неожиданности, кидается обнимать Луи и Софию, здоровается с Гарри и радостно прыгает вокруг подарков. В какой-то момент Луи выключает все светильники, и они с Софи несут торт со свечами, напевая happy birthday to you. Они достают низкий стол, привезенный Лили еще из Кореи, садятся на пол и ужинают, болтая обо всем и ни о чем одновременно. Гарри нервничает, и Луи не заметно для всех берет его за руку, гладит большим пальцем по ладони, чтобы успокоить. Его спина расслабляется, он перестает теребить свои кольца и тихо выдыхает. Лили оказывается довольно приветливой по отношению к нему, и даже Найл, на удивление Луи, не ведет себя подозрительно или странно. Тот самый идеал — любимый человек, лучшие друзья — все в сборе, и Луи чувствует себя так хорошо, как не чувствовал очень давно. Он крепче сжимает руку Гарри, когда внезапно на него накатывает страх того, что он спит, и вся идиллия может раствориться в один момент. Тогда Гарри сплетает их пальцы и мягко улыбается. Луи подвисает. Тусклый свет, смех друзей, уютная музыка — все это словно остается за кадром, становится фоном, растворяется за его спиной. Остается только Гарри. Существует только теплота в его глазах. И Луи так хочется-хочется-хочется оставаться в этом мгновении дольше, проживать в нем снова и снова, поставить его на паузу и просто дышать. Дышать, наслаждаться настоящим и ж-и-т-ь. Проходит время. София возвращается в отель, и Лили с Найлом ложатся спать, когда Гарри с Луи покидают студию. Они гуляют всю ночь, смеются и снова танцуют, на этот раз уже на побережье, на мокром песке. Дождь давно прошел, но все еще сыро, зато больше не так холодно и мокро. Хо-ро-шо. Отходят к дороге, возвращаются к машине и еще долго так стоят, обнимая друг друга, пока не почувствуют усталость и желание улечься в постель. Тогда рядом с ними тормозит синий митсубиси, и Луи узнает этот автомобиль. Крис улыбается своей привычной издевкой, пожимает плечами, кивает на задние сиденья. Луи с Гарри переглядываются, садятся. Машина трогается с места.