***
Юность. Какая она? Какой бы она могла быть? Остатки воспоминаний часто съедают мысли Тетсуро, из-за чего кажется, что думать о чём-то другом больше невозможно. Будто молнией, сверкающей где-то высоко на сером небе, разделены две странствующие души, что в поисках обычной жизни объединены в одно целое. О, тот самый любимый звук удара мяча об пол, что вызывает у Куроо легкий трепет в душе от предстоящей подачи, те самые возгласы болельщиков, подбадривающие после какой-либо неудачи, скрип кроссовок и пот, стекающий с лица и капающий прямо на пол, который говорит сам за себя: «Сегодня я хорошо постарался». Каждый день, наполненный солнцем, лучезарной улыбкой Тетсуро, от которой хочется улыбаться самому, весёлыми разговорами, тренировками, любимой химией и обычной подростковой жизнью, казалось, стал чем-то автоматическим, таким, каким и всегда должен быть. Строить планы на будущее, думать о дальнейшем поступлении в колледж, стараться изо всех сил преодолевать жизненные препятствия, детские страхи и травмы, учиться на своих ошибках и анализировать проигрыши. Обзаводиться новыми друзьями и поддерживать связь со старыми приятелями, играть в видеоигры, читать книги, влюбляться не в первый раз, но так и не признаваться в своих чувствах, испугавшись отказа, глупо шутить и просто быть обычным школьником. Как же нужно прожить свою юность ещё, чтобы потом не пожалеть об этом? Мысленно он всё так же едет домой на экспрессе, находясь в компании Козуме, наблюдая за его попытками победить босса в очередной игре. Улыбаться от осознания того, что у него есть такой друг, пусть и немногословный, но по-прежнему близкий человек. Сколько ещё воспоминаний он похоронил где-то глубоко в душе, будучи заключённым словно в клетке, что убивает его с каждым днём? Не счесть.***
Учебный год только начался, но спортивные клубы уже занимаются и набирают новичков. Казалось бы, впереди ещё куча событий: тренировки, отборочные соревнования, проигрыши и выигрыши и, наконец, национальные. Что насчёт школьных тестов и учёбы, в общем? Третий год старшей школы самый сложный, ведь именно в эту пору ученики должны уделять знаниям максимальное внимание. Но ведь это — юность. Предпочти зубрёжке обычную прогулку с друзьями или удели время своему хобби. «Впереди много времени, целая жизнь впереди!» — так однажды сказал Куроо в порыве эмоций, проиграв в волейбольном матче. В своём последнем волейбольном матче.***
Занимаясь усердно, особо не обращаешь внимания на дрожь в теле от перенапряжения. В один апрельский день, в начале нового этапа в жизни Куроо, он не удержал равновесие: колени подкосились, и его тело с грохотом упало на зашарпанный пол. Кровь от удара, которой было залито его лицо, а основном нос и губы, разлилась в месте падения, марая его чёрную футболку. Гробовая тишина стояла в зале, и лица товарищей по команде, что наблюдали за капитаном, в шоке разинули рты, пытаясь переварить ситуацию. — Наверное, я просто устал, — он произнес тогда, зажимая свой кровоточащий нос. — Не переживайте! Так оно и было, и в последующие дни парень забыл о произошедшем падении. Но не они. Ни Кенма, давно знавший своего друга, о его состоянии, темпе и здоровье, ни Яку и Кай, которые также не могли не заметить изменений, ни остальные второгодки и первогодки, ни даже тренер, что был обеспокоен внезапным происшествием и всем тем, что происходило с Тетсуро далее. Пробежки на тренировках по истечении недель приносили всё больший дискомфорт, ведь сохранять координацию становилось с каждым разом всё сложнее. В обычном положении стоя, парень пошатывался, вынуждая себя опираться на стену. «В чём проблема? Быть может, витаминов не хватает?» Каждый раз, теряя равновесие в школе, он сидел в кабинете медсестры, которая отчаянно давала понять, что всё это — ненормально. Почерк становился всё размашистее и менее понятным, а сама ручка иногда вылетала из рук Куроо. Тот самый любимчик учителей потихоньку скатился в учёбе, просто не успевая записывать за остальными. Теряя вес, Тетсуро визуально становился меньше, но всё еще был в форме. Руки дрожали без причины: ни от холода и даже ни от волнения и нервов.***
Ему не хотелось тревожить отца своими проблемами, ведь парень считал, что уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе самому. Но с другой стороны, он и выглядел, как ребенок, требующий самостоятельной жизни. Кому, как не родителю, заметны изменения в своём чаде? Летние каникулы были посвящены больнице и обследованиям. Не зная ничего о своём состоянии, этот факт не вгонял его в рассуждения, ведь мысли «А вдруг обойдется? Да это, возможно, всего лишь переутомление, верно? Ничего страшного…» заставляли Тетсуро отвлекаться от предстоящих результатов и диагнозов. В голове пустота. Ни волейбола, ни друзей, ни учёбы. Ничего. Предчувствие?***
Госпитализация не потребовалась, но она и не исключена. Принимая какие-то выписанные врачом лекарства, он продолжал ходить в школу, и со временем улучшений не было. Передвижения давались парню с трудом. Ранее с энтузиазмом посещаемые тренировки теперь остались лишь предметом желаний. Не было сил совершать физические нагрузки, и из-за этого Куроо ощущал себя мешком, наполненным неизвестностью. Частый гость медицинского кабинета однажды просто не пришёл в школу. Никто не видел его ни в классе, ни в спортивном зале. А Козуме, часто помогавший Куроо подняться по лестнице, первым делом решил ему написать. Как-то странно звучит, верно? Кенма, что меньший по росту и телосложению, нёс друга, который облокотился на его плечо. Чувствуя себя жалким, неспособным подняться на этаж выше, он ощущал себя обузой для окружающих. Парень лишь только мешал своим медленным передвижением. Сколько времени прошло с момента первых симптомов? Немного, но было ясно, что болезнь, хоть и медленно, но прогрессирует. Парень всё еще был в состоянии ходить, хоть и замедленно и неполноценно, нетвердой походкой. Относясь к этому с опаской, но всё также с некой лёгкостью, он лишь уверял близких, что беспокоиться не о чем, что всё в порядке, как и раньше. Всё было в порядке, до тех пор, пока он не заметил отсутствия своего имени в списках на весенние отборочные соревнования. Губы непроизвольно поджались от досады, а взгляд выдавал его желание оказаться там, в спортивном зале, прийти к победе или проигрышу, разделить все горечи и радости с товарищами, подбодрить и направить команду дальше. С другой же стороны, осознание, что ничем он помочь не сможет, и его присутствие там просто бесполезно, пришло быстро. Чем же ты поможешь им, о милый, завтрашний мученик?***
Он перестал считать дни, что провёл в больнице, перестал вести отсчет, будто в тюрьме, где свобода ограничивается лишь койкой в палате. Узник, навсегда застрявший в своём теле, что с каждым мгновением увядает. Ходить без чьей-либо помощи невероятно трудно, и это, после неудачных попыток сделать несколько шагов, как раньше, резво и уверенно, заставляет Тетсуро рыдать в ладонь каждый раз. Колени, что предательски не сгибаются, стали причиной синяков на его теле, ушибов и травм, что с каждым падением на холодный и твердый кафель лишь увеличиваются. Скрывать от пациента его диагноз и в лицо говорить: «Всё будет хорошо», наверно, в порядке нормы для врачей. Колоть непонятные лекарства, после которых ему становится ещё хуже, водить по бесконечным обследованиям и физиотерапиям, гимнастикам и отдельным врачам, чтобы потом сказать, что болезнь неизлечима. С каждым утром, просыпаясь, он ждёт следующего. Куроо — всё еще обычный школьник, которому уже никогда не поступить в университет или колледж, и никогда не удасться найти работу своей мечты. Но парень упорно продолжает посвящать себя учёбе, стараясь, хоть и с огромным трудом выписывая каждую цифру, каждый иероглиф, каждую формулу. Он — пока что ученик старшей школы, а не отчаявшийся больной. И его жизнь была бы более одинокой в этом огромном белом здании, насквозь провонявшем медикаментами, спиртом и хлоркой, если бы не одна пациентка с соседнего отделения, скрашивавшая остатки его жизни.***
Как всегда, сидя в привычном белом холле, ты снова видишь его, парня, опирающегося на стенку, что идёт мелким и не быстрым шагом. Каждый день, каждую неделю он проводит перед тем панорамным окном, за которым открывается вид на город. Чего или кого он ожидает увидеть там? Ответ прост. Его нет. Скучая по прошлому обычного здорового подростка, Куроо снова просто наблюдает за месяцами, что бегут также быстро, как время его пребывания здесь. Какое время года сейчас? Осень? Впрочем, для него это уже не имеет значения. Высматривая силуэты прохожих с высоты третьего этажа, людей, у которых есть свои проблемы, но у которых по-прежнему есть возможность жить нормально, он просто мысленно задает вопрос: «Почему я?» А твоё сердце обливается кровью, когда замечаешь его в привычном месте, в кресле, до которого он добирается со слезами. Ты не смертельно больна, но и о его болезни ничего не знаешь. Почему бы не поддержать одинокого и потерянного, точно как и ты, узника белых стен? Надейся, что не пожалеешь об этом, ведь человек, у которого есть сердце, становится жертвой.****
Он, как показалось тебе с первого взгляда, парень общительный, но глаза у него грустные, заплаканные. Такие мягкие непослушные волосы, которые иногда есть желание погладить, его тонкие, изящные пальцы, которые почему-то были в мелких мозолях, часто подрагивавшие, вызывали в тебе нужду прикоснуться к ним, почувствовать их тепло или холод. Ты никогда не слышала его настоящий смех, ведь издавать громкие звуки парень больше не мог. Теперь из его уст можно услышать лишь еле слышные смешки и ухмылки, которые ты вызываешь у него, пытаясь развеселить и поднять настроение. «От чего же ты страдаешь?» — ты с каждым разом задаёшь этот вопрос себе мысленно. Некультурно, наверно, спрашивать такое у больных, но и ты в этом месте — пациент. С каждым мгновением, проведённым с ним, ты замечаешь стабильность в его состоянии, хоть и без улучшений. С развитием атаксии речь Тетсуро потихоньку становится менее разборчивой. Брюшные мышцы ослабевают, а вместимость лёгких уменьшается. Но ты всё ещё способна услышать его тихое «Обними меня».***
Ноябрь. Довольно холодно нынче в это время, а особенно в середине месяца. На улицу вы, а если точнее он, вообще не выходит. Просто не может. В силу своей болтливости, вы оба рассказали друг о друге почти все мелочи, что знают только близкие друг другу люди. Например, о любимой еде в этой надоевшей столовой холодного оттенка, о любимых и нелюбимых врачах, о своих друзьях, предпочтительных занятиях, дня рождениях и хобби. Грустно слушать историю человека, что теперь может только смотреть на волейбольный мяч, что не в силах, как и раньше, забивать очки и быть полезным команде, о звезде, которая погасла слишком рано. Куроо, что теперь наблюдает за своей командой только с трибун или, если им повезёт, с экрана телевизора, каждый раз поджимает свою и без того слабую руку к подбородку, обдумывая и анализируя всё то, что он мог бы сделать, находясь сейчас там, на волейбольном поле. Видимо, из его памяти пропадают значительные события, ведь всё, о чем он сейчас думает — это его болезнь, спиноцеребеллярная атаксия.* Как можно забыть о своём дне рождении? Возможно, он вспомнил бы о нём, если сюда приехала его семья, но этого не случилось, ведь больница находится довольно далеко. Хотя он и не в обиде. Но самое удивительное и приятное — это то, что ты запомнила такую, казалось, мелочь. На своё восемнадцатилетие Тетсуро получил от тебя символичный подарок — обычный журавлик, символ счастья, долголетия, надежды и веры в мир. Оригами, которое ты складывала в свободное время, раз за разом переделывала его, пытаясь сделать улучшенный и совершенный вид. Не было возможности придумывать что-то мудрёное и дорогое. Держа в руках это хрупкое, словно хрусталь, творение, он дрожал. От счастья. Сидя на своей койке, Куроо отвернулся от тебя к окну, зажмурившись и поджав губы, что есть сил. Слёзы, скатывавшиеся с его щек прямо на белое одеяло, вызывали в тебе лишь недоумение. — Почему ты плачешь? — ты, сидя на его постели, дотрагиваешься до его плеча, поглаживая уже выступающие кости. — Не надо. Это не подарок плохой, но, думаю, подарив человеку такое оригами, ты даёшь ему мотивацию бороться дальше. Что он еще мог сказать в тот момент? Лишь обрывистое из-за рыдания «Спасибо».***
Ты всё чаще сидишь в его палате, хотя сама должна соблюдать постельный режим. Всё потому, что ему так комфортнее. Ты чувствуешь себя лучше, зная, что ему не стоит сильно напрягаться, помимо действительно нужных терапий и гимнастики. Раньше ты была его опорой, с помощью которой можно было добраться в тот самый любимый холл, где вы и провели несколько месяцев своей жизни, дожидаясь нового года. Не нужно и гадать, чего бы пожелал парень: теперь это не только его, но и твое скорейшее выздоровление. Но как бы эгоистично это не звучало, парень не хотел, чтобы ты уходила, не хотел оставаться покинутым в этих пожирающих его разум, нервы и эмоции стенах. — Ты будешь навещать меня, когда выпишешься отсюда? Молчание. Ты просто переваривала информацию, тот вопрос, что застал тебя врасплох, о котором ты никогда не думала. Ты не задумывалась о будущем, о том, что будет дальше, и осознание, что парень застрял тут навсегда, испугало тебя до слёз. — Конечно.***
Ты нередко видела его в приподнятом настроении, когда Тетсуро был в компании неизвестного тебе невысокого парня, лицо которого обычно было беспокойным, если в холле было много народу. — Это твой друг? — ты задаешь вопрос, в итоге увидев короткую искреннюю улыбку, которая гордо отвечала за него: «Да, правда, он крутой?» Но насколько бы твой друг не был крут, внутри него живёт такое же отчаяние, которое скрывается за его спокойным голосом, нередко дрожащим из-за волнения. Его глаза, медово-янтарного оттенка, казалось, изменились в цвете, потускнели. Равно, как и у Тетсуро. Друзья часто пребывали в полном молчании, из палаты не слышно и звука. Но в итоге один из них сдаётся и заполняет комнату вопросами о мелочах. Слова, что Кенма готовит, приходя в больницу, будто развеиваются ветром, а в горле стоит комок, из-за чего его глаза начинают слезиться. Каждый может сдаться и оставить это место навсегда, но наблюдать за медленно увядающей жизнью, что с каждым днём оставляет всё больше сомнений о счастливом конце, становится невыносимо больно и горько.***
— Останься со мной еще немного, — он сжимает твою руку из последних сил, — пожалуйста. Это уже третий раз, когда он просит тебя не уходить, а ты всё соглашаешься и соглашаешься, говоря: «Хорошо, ещё пять минут». Что значат пять минут, которые длятся вечность для человека, что нуждается в тебе? Всё ещё сжимая своей холодной рукой твои пальцы, из его уст вылетает причина, по которой ты будешь разбита. — Пока я всё еще в сос-сс-тоянии говорить… Пока я всё еще могу глотать и есть, хоть и с проблемами, пока понемногу умею х-ходить, — его голос, до ужаса тихий и едва разбираемый, подрагивает, — пока я всё ещё жив, хо-оч-чу, чтобы ты знала. Он не собирается поднимать свой взгляд на тебя, ведь думает, какой же он всё-таки жалкий. — Я люблю тебя. Удар в сердце, словно копьем оно проткнуто миллионными попытками прекратить сердцебиение, дрожь ввиду нервов, а не болезни, шипы, впивающиеся в тебя словно изнутри, солёные слёзы, смешавшиеся с косметикой, которую ты нанесла впервые за долгое время. Боль внутри груди, от которой никогда не вылечиться и не избавиться с помощью операций и таблеток, заставляют тебя промолчать. Лишь обнять его крепко-крепко, поцеловав в висок. Жгучее прикосновение твоих губ к его лицу не даёт конкретного ответа на его признание. И он это понимает. Это не первая его влюбленность, но это чувство значит гораздо больше, чем симпатия. Для него, для Куроо, отчаявшегося в надежде на спасение, это значит больше, чем просто любовь, больше, чем попытка просто почувствовать себя живым. — Прощай.***
С твоей выписки прошло достаточно времени. Достаточно времени, чтобы давно окончить школу, будучи прикованным к кровати. Он больше не говорит, а может лишь показывать слабыми движениями своих пальцев на доску с иероглифами. Он больше не ест, не может пить, лишь получает пищу другим путём. Он больше не может ходить в туалет самостоятельно, не может принимать ванные процедуры. Он больше не может смотреть на то панорамное окно, в котором, вероятнее всего, теперь бы высматривал тебя. Он потерял чувствительность ко всему в прямом смысле. Он больше не может ходить и сидеть. Теперь Тетсуро просто существует. Не живёт, а существует. «Ну, где же ты? Где? Почему не приходишь?» «Мне уже давно не восемнадцать лет». И каждый день полон вопросов, почему же ты всё-таки ни разу не пришла. Тяжело? Да. Горько? Да. Больно? Да. Быть может, ты просто решила убежать от ответа на признание, данное семь лет назад? Оставив его одного, но считая, что у него есть друзья и семья, что ты ему вовсе не нужна. Что ты и он — просто взаимная боль. Не знаю. Какие слова вы сказали бы себе, если узнали, что жизнь не всегда справедлива к вам и к людям, которых вы любите? «Я в бездонной бездне отчаяния».*