Критика чистого разума

У Шастуна были вполне обычные планы на вечер. После злосчастной встречи с Поповым на «Контре» прошло чуть больше недели, и Антон постепенно гасил в себе всплески гнева при мысли о богомерзком критике. Это удавалось с переменным успехом, но иногда всё-таки удавалось. У него уже успели взять три интервью (могли бы взять и больше, но Шастуну обмусоливать «Контру» быстро надоело, и он просил Серёгу вежливо посылать мелкие издания или каналы нахуй). На все вопросы он отвечал сдержанно и достаточно коротко — этого было достаточно, чтобы поверхностно раскрыть суть дела, но совсем не хватало, чтобы удовлетворить интерес прессы. Пересекался ли он с Арсением раньше? Нет. И слава богу. Как он считает, были ли аргументы Попова в споре вескими? Ровно настолько, чтобы это можно было назвать спором — столкновением двух позиций. Где одна позиция — правильная, а другая — мудацкая. Есть ли что-то, в чём он может согласиться с критиком? Да, например, в том, что у него действительно образование менеджера. А я хорош. Примет ли он к сведению те замечания, которые сделал Арсений в своём обзоре? Постарается вывести свои произведения и панчи на новый уровень. Не потому что так сказал Попов, а потому что он уважает своего читателя. Что за тупые вопросы? Антон знал, что у Попова спрашивают примерно то же самое. Только вот трепло он знатное, по каждому вопросу чуть ли не сочинение пишет. А на видео ещё и лыбится во все тридцать два. И не то чтобы Шастун прям читал их и смотрел, но представление имеет. Так, пару минут. В пробке, от нечего делать. Антону от всего этого закрыться хочется. Натянуть самую безразмерную толстовку с капюшоном и утонуть в ней, расплыться непонятным тёмным пятном. Он конкретно переволновался за свою карьеру и теперь находился на стадии безэмоционального отходняка, на которой предпочитал быть неузнаваемым и неизвестным. Забавно, если учесть, что он боялся потерять популярность. Шастун завидует Попову. Не его влиятельности. Не самонадеянности. Даже не гибкости, твою-то мать. Грёбаный Попов не боится. Он воюет со всеми. Он совершенно, если не считать адвоката, один. И по вполне естественным причинам такому человеку трудно не смотреть в рот. Потому что он, сука, смелый. И ебанутый. Возможно, в равных пропорциях. И ведь, чёрт его подери, ловит от этого кайф. Знает, что никакая хуйня с поэтами не сможет его задеть. Шастун этого не понимает, потому что совсем не такой. Шастуна задеть нетрудно. Шастун боялся и дрожь еле унимал перед этим дурацким шоу. Может быть, и потому, что в глубине души знал — он отнюдь не гений. И все эти поэты, Антон был уверен, боялись тоже. Каждый — в суде или в комментах под обзором. И Попов это знает. Их страх только придаёт критику сил. Серёга говорит, в народе утвердилось мнение, что с Шастуном по-другому. Что Шастун, как считают фанаты, самый борзый. И многие настаивают, что он прав. Антон этим гордится — хотя бы потому, что он своим пламенным спичем в прямом эфире не сделал хуже и не добил свою карьеру окончательно. Неплохой повод для гордости. По факту Шастун даже не разобрался до конца, кем себя ощущает — победителем или побеждённым. Сразу после «Контры» он был уверен, что Попов его уделал по всем показателям. Плевать, какое мнение было у критика — то, чего он словами не доказал, он доказал этим ебаным шпагатом и неизмеримым нахальством. Но на следующее утро, когда они с Серым приступили к анализу ситуации, он начал думать по-другому. Хотя бы потому, что, как выяснилось, он не ушёл в минус. Но больше всего Шастуна поразило другое. — Я тут анализировал динамику твоего канала и Инсты. А потом сделал то же самое с Поповым. И знаешь, что удивительно? — спросил Серый, лучась каким-то непонятным довольством. — Даже знать не хочу. С прошлой недели у меня пропало любое желание смотреть на эти цифры. А то ещё убью кого-нибудь. — Нет, ты не понял. Как помнишь, после разноса Попова подписчики стали разбегаться от тебя, как крысы. Шастун гневно сверкнул глазами, молчаливо приказывая Матвиенко завалиться. Но Матвиенко не завалился. — После «Контры» ты отбил их обратно. И даже оказался в плюсе. Антон недоверчиво уставился на менеджера, всё ещё не веря в сказанное. — Я полез анализировать подписчиков. Выяснилось, что часть отписавшихся вернулась обратно. Но появился и новый сегмент, которого до выпуска шоу не было. Запомни эту инфу. Я переключился на канал Попова. Ну, типа, любопытно же. Увидел и у него прирост, что, конечно, было предсказуемо. Но знаешь, что самое забавное? Самое забавное, что это практически одни и те же подписки. То есть у вас появилась общая аудитория. За вами, ёбаный ты в рот, интересно наблюдать во взаимодействии. Антон нахмурился. Ну и как вообще на это реагировать? Дебильные люди, вам лишь бы быть в эпицентре скандала. — Любят получать инфу по срачу из первых уст, чё. Матвиенко сощурился и взглянул на него с особым лукавством: — Вообще, кто-то да. Но всплыла ещё одна причина. Шастуна эта игра в угадайку уже порядком подзаебала. Интриган, чтоб его. — Да не смотри ты на меня так. Просто я не особо понимаю, как это объяснить. Но в общем, определённый сегмент аудитории считает, что вы… ну как бы помягче сказать, пидоры. — Спасибо за максимально смягчённую формулировку! — Шастун огрызается механически, заторможенно понимая смысл полученной информации. С минуту он смотрит на Матвиенко не мигая. В голове от абсурдности общественного мнения перестали крутиться шестерёнки. Наконец, Антон собирает всё своё негодование и вкладывает его в ёмкое: — Что, блядь? — Ну типа, что вы голуби. Всякое пишут про вас, рисуночки милые постят. — Рисуночки, ёб твою мать. Как? Почему? С какого хоть хуя? Матвиенко разводит руками. Это было выше его понимания. — Я чекал, что пишут в Твиттере. Короче, забавно. Так понимаю, это мнение основано на том, что вы интересно смотритесь вместе и что у вас есть какая-то перчинка. — Хуинка! — искренне негодует Шастун. — И после этого ты ещё обижаешься, когда кто-то говорит, что поэт ты хуёвый. Антон фыркает. — Ну вот же пидорасы. Я им стихи, душу. А они мне гей-порно с Поповым. Вот так благодарность. И что ты мне прикажешь с этим делать? Матвиенко неприлично ржёт. — Да, а что ты можешь с этим сделать? Ничего. Фанаты же. Какая разница, по чему в тебе они фанатеют. Даже если это твои взаимоотношения с критиком. — Прости господи. Шастун прокрутил в голове этот диалог уже раз десять. И ещё ни разу не смог понять загадочную фанатскую душу. Сейчас он в расслабленной позе сидит на диване. Безразмерный человек-клякса в любимой домашней толстовке и нелепых спортивных штанах. Зато с девушкой под боком. Иру он решил позвать спонтанно, просто потому что нужно было переключиться. Они заказали пиццу и решили посмотреть фильм, который, правда, пока что не выбрали. Может быть, вечер даже будет с продолжением, что, в понимании Шаста, сегодня было бы весьма кстати. Он не то чтобы настроился на романтический лад — нет, романтики у них не было. Пусть это и странно, если учесть, что Шастун — поэт. Поэт без той самой музы. И нет, Антон себе на этот счёт не врал. Кузнецова выступала официальной музой в глазах общественности, потому что… ну, так надо. Ему же нужно как-то объяснить, кому он пишет стихи. А люди ведутся лучше, если у образа в виршах есть какой-никакой прототип. На деле же у Шастуна была совершенно другая муза — деньги. И если она не давала вдохновения в том самом романтическом смысле, то давала же хорошего пенделя, чтобы калякать строчки. Ира же вдохновения не давала и подавно. Зато она просто давала. И нет, Шастун не грёбаный мудак, который использует девушку. Их отношения — взаимовыгодная сделка. Кузнецова получает подписчиков и медийность (хотя уж поверьте, чёрта с два она кому-то в этом сознается), Антон — приличный ответ на вопрос о том, кто его вдохновляет, и хороший секс, когда у него есть подходящее настроение. Ира не трепет нервы, не ревнует, не предъявляет. Ира выслушает, когда нужно, и может дать нормальный совет. С Кузнецовой максимально удобно, и каждый из них это прекрасно понимает. Это длится уже несколько лет, и Шастун существует на автомате. Его всё устраивает. Правды об их личной жизни всё равно никто, кроме Серёги, не знает, так что это совсем не давит. Никто не понимает, что его стихи о любви пишутся без любви. По сути, это суррогат, но ещё никто не заметил разницы. Пока не появился Попов. Сам того не зная (хотя, может быть, и зная), Попов, упрекая стихи Шастуна в безжизненности и продажности, завуалированно поставил один вопрос, до которого при должном внимании легко докопаться: если ты врёшь в стихах, Шастун, значит, ты врёшь в этих чувствах? А Шастун не врёт. Это просто чувств нет. Последний раз, когда он писал стихи о любви с вдохновением, был в страшный период его жизни. Он так проебался, что вспоминать больно. И до сих пор верит, что всё это было всего лишь пьяным бредом. Антон Шастун выпускался из универа и на момент бурного отмечания выпускного в баре был в полнейшие слюни. И почему-то ему показалось хорошей идеей засосать одногруппника. Взаимоотношения Шастуна с этим парнем были трудные, потому как Антон не находил себе в них места. И до последнего не понимал почему. Чувак то неимоверно бесил, то вызывал какое-то даже нелепое восхищение. В его присутствии Шастун терялся и не знал, как себя вести. Он, один из самых ярких студентов на потоке. Но выжрав необходимое количество алкоголя, Антон почему-то посчитал, что наконец понял причину. И последствия этого понимания были неутешительные. Схлопотав хорошего леща по лицу, Шастун осоловело уставился на одногруппника и понял, куда его, блядь, занесло. После этого он ужрался ещё сильнее, надеясь, что это как-то компенсирует пулевое ранение то ли в башке, то ли в сердце. И, конечно, хуй там. Шастуна прорвало прямо в такси. И нет, не блевнёй, что, кстати, было бы куда лучше, а идиотскими сопливыми строчками. Он строчил что-то в диалог с собой и, добравшись до дома, не переставал подбирать слова и заплетать их в пресловутые рифмы. Стих получился сумасшедшим. По нему, конечно, не удалось бы установить ни конкретных событий, ни лиц, ни даже того, что посвящён он парню. Но в нём витало такое безысходное отчаяние, такой вопль о том, насколько всё это неправильно, что Шастун чуть не задохнулся, перечитывая его на следующее утро. Позже он всё же выложил это творение в сеть в череде прочих, но по вполне естественным причинам этот непонятный вброс читательской любви не завоевал. И Шастун затолкал этот эпизод куда-то очень глубоко в душу. Подальше не только от чужих глаз, но даже и от себя самого. Это вето. Тупорылое табу. Туда нельзя. И напарываться на что-то подобное нельзя. Это ужасная ошибка. Вот и всё. Они с Ирой только остановили выбор на какой-то глупой комедии, как вдруг Шастуну пришло уведомление от Серого. И он чуть не подпрыгнул с дивана. Потому что Серый скинул ему ссылку на новый обзор Попова. С Шастуном в главной роли. Второй раз, блядь? Второй раз это уже даже не смешно. Антону показалось, что он сейчас словит грёбаный обморок. Кое-как он объясняет Ире, что, кажется, их планы на вечерний просмотр немного пошли по пизде и сейчас они будут смотреть _вот это_, потому что смотреть это один он потом не в состоянии. Кузнецова соглашается без всяких оговорок, и Шастун чувствует, насколько же он ей благодарен. На превью морды Шастуна, кстати, нет. Есть только профиль самого Попова, непривычно серьёзный и сосредоточенный. В чб. Ну а что? Будем хоронить моё творчество, хули. На видосе уже какое-то неприличное число просмотров, что только усугубляет предобморочное состояние. Антон делает глубокий вдох и врубает злосчастное видео. Снова. Съёмка высококлассная. Видно, что Попов нанял дорогого оператора. Монтаж крутой, ракурсы разные, периодически появляются склейки с дождливым небом и городом, которые сняты в той же стилистике, и несколько секунд Шастун даже не понимает толком, что происходит. Попов разодет в пух и прах. Он в костюме с аккуратной бабочкой, и можно только представить, какое число было нарисовано на ценнике. Попов не здоровается, он вообще не выглядит как человек, который собрался поддерживать контакт с виртуальным зрителем. Скорее, он выглядит так, как будто снимается в чём-то профессионально. Драмкружок на марше, ага. Попов сосредотачивает свои чистые и серые (в чёрно-белой обработке) глаза на камере, но смотрит куда-то сквозь неё. Он открывает рот и начинает читать. И Шастуну натурально плохеет. Потому что это его стих. Это тот самый стих. И Попов читал его виртуозно. Он читал его так, словно, чтоб ему долго жить, он был там. Словно он это чувствовал. У Шастуна все насмешки про актёрское образование Арсения в горле застревают. И он клянётся себе, что больше не выскажет ни одной. Он верит, что Попов — профессиональный актёр. Он просто верит. Антон сидит и не верит своим глазам и ушам. Это его строки так прекрасно звучат. Это его строки заставляют давиться воздухом и проживать эти эмоции. Никто не знает, чем они были вызваны, но не проникнуться ими нельзя. И это проклятый Арсений Попов, которого он, кажется, ненавидит больше всего на свете, сделал из них настоящее искусство. Он заставил их верить, что я умею творить. Ира, сидящая рядом, восхищённо смотрит на Шастуна: — Ты написал этот шедевр? Антон молча кивает и нервно сглатывает. Всё время, пока Попов читает, они оба зачарованно смотрят на экран. Наконец, когда стих обрывается, Шастун понимает, что начал нормально дышать. Несколько секунд они залипают на потемневший экран, а потом в хмурую студию начинают возвращаться краски. Арсений выглядит слишком задумчиво для того формата, в котором привык снимать видео. И то, что происходит дальше, даже Иру заставляет замереть от изумления, не то что Шастуна. Потому что критик хвалит стихотворение Антона. Основательно, по пунктам, вдоль и поперёк разобрав его на составляющие. Он делает несколько технических замечаний, но тут же говорит, что в сущности они не имеют особого значения. Я сплю. Я просто сплю. Или умер. Но Попов будто услышал эти мысли и поспешил вернуть его с небес на землю. — Я обещал Антону Шастуну две вещи — сделать на кого-то хвалебный обзор и показать, чему меня учили в университете. Сейчас, я полагаю, я выполнил оба обещания. То, что я говорил в этом ролике, чистая правда, но вы должны понимать, что она никак не противоречит тому, что я сказал в ролике ранее. Я действительно считаю, что творчество Антона Шастуна — чисто коммерческий проект, достаточно посредственный и чрезмерно хайповый. Но я не стану отрицать, что в нём была одна гениальная вещь, которой я был обязан поделиться с вами. В противном случае я бы наврал вам, говоря, что Шастун лишён таланта. И если бы Антон продолжил работать над собой и делать то, что он сделал в этом стихотворении, он никогда бы не попал в мой гневный обзор. Но вы сами знаете, как всё происходит сейчас. С этими словами он многозначительно подмигивает, а потом привычно завершает видео. Шастуну кажется, что внутри у него что-то оборвалось. Было больно и даже немного стыдно. Попов добился, чего хотел. Его основная мысль донесена до зрителя, он всё выполнил и теперь, наверное, уж точно завоевал себе широкую зрительскую любовь без всяких оговорок. Грамотно. Жестоко ли? Есть немного. Но Антон не понимает, что это значит для него. Вряд ли что-то хорошее. Ира закрывает ролик, листает рекомендации и замечает: — Он вырезал видео, в котором читает твой стих, отдельно. Здесь очень много лайков и восторженных комментариев. И в твой адрес, Антон. — Ага, — отвечает Шастун, безучастно глядя куда-то в стену. Каким же я стал ничтожеством. Ира больше ничего не говорит, просто садится рядом и неуклюже обнимает. Шастуну совсем немного легче. Он где-то не здесь, и впервые за долгое время он ненавидит не Попова, а себя самого. Чувство не из приятных. Разговор больше не клеится, и, уж конечно, ни о каком продолжении вечера уже больше не идёт речи. Ира говорит, что ей нужно домой, и чмокает Антона в щёку на прощание: — Посмотри на это с другой стороны. Ты можешь больше, Шаст. И каким бы он ни был уродом, даже хорошо, что он тебе на это указал. Не расстраивайся. Антон вымученно улыбается и сдавленно благодарит, после чего закрывает входную дверь и идёт к себе в спальню. Шарит по карманам в поисках телефона и набирает Матвиенко. Настроения что-то ему объяснять нет, поэтому он начинает сразу, без прелюдий: — Свяжись с Поповым и договорись о встрече. Да, на моё имя. Нет, мы не будем сейчас ничего обсуждать. Я всё сказал. Пока. Бросив телефон на кровать, он делает то, чего не делал уже очень давно. Берёт с тумбочки блокнот и карандаш и начинает писать.