Критика чистого разума

Арс питает к Московской Международной Книжной ярмарке особенно тёплые чувства. Когда-то давно, когда его имени толком никто и не знал, он приезжал сюда, просто чтобы поглазеть на это мероприятие, увидеть коллекционные издания, послушать приглашённых гостей. Он был моложе, проще и неувереннее в себе. С пустотой в карманах и с грузом ответственности за исполнение мечты, который с каждым годом стагнации становился всё тяжелее. Иногда он забывал, каково это — быть тем Арсением, тем парнем, у которого, кроме амбиций и симпатичной мордашки, ничего толком и не было. И тем острее, возвращаясь к тому хрупкому образу, воспринимал перемены в себе. Сейчас Арсений статный, гордый, для кого-то даже — страшный. Сейчас Арсений ходит по головам, высоко подняв свою собственную. И сейчас он может позволить себе быть несогласным, упрямым, странным и надменным. Даже не потому, что от него этого ждут, а потому что он такой и есть. Или потому, что он таким и стал? Для Арсения ярмарка — лишнее доказательство его личностного роста. Однажды здесь он был просто точкой в толпе, а теперь уже второй год подряд — приглашённый звёздный гость, посмотреть на которого стекается куда больше народа, чем на обычную встречу с автором. Что, конечно, грустно, потому что эти люди не про литературу. Они про скандалы на YouTube. Но с другой стороны, если хотя бы это заставляет их узнавать о современной литературе, почему бы и нет? Хотя… узнают-то они о хреновых примерах. Ну, так может, хоть поймут, что терпимо, а что совсем плохо. В прошлом году Попов произвёл фурор. Улыбчивый, харизматичный и жестокий, когда дело заходило о современной поэзии, он буквально зачаровывал зрителей. И, положа руку на сердце, распугивал приличную часть других спикеров, особенно поэтов. Реакции последних, чего уж греха таить, доставляли Арсу отдельное удовольствие. Организаторы ставят его в программу ближе к вечеру, как вишенку на торте. Арсений, тем не менее, приезжает уже около часа дня, потому что хочется. Конечно, теперь уже, когда его ехидную морду узнают за версту, это в меру чревато, но отказать себе в удовольствии посмотреть на книги и на выступающих он не может и не хочет. В Манеже светло и многолюдно. Взрослые, старики, дети, иностранные туристы — все снуют вокруг Арса, то выныривая из-за стеллажей, то опять скрываясь за ними. Попов смотрит на них, подсвеченных искусственными лампами, и думает, что, в самом деле, их сюда привело? Любовь к чтению? Желание потусоваться? Посмотреть на авторов и других знаменитостей? Пофоткаться и уйти? А в процентном соотношении, интересно, многие ли из них читают больше пяти книг в год? А пишут ли? Сколько людей из этой толпы сами пишут? Попов по коридору своих странных мыслей ходит даже увереннее, чем по Манежу. И это если учесть, что заблудиться в этом коридоре у него шансов куда больше. Позов приехать не смог — разбирается с очередным клиентом, а больше никого Арс звать и не собирался, поэтому просто прохаживается вдоль длинных рядов стеллажей и выложенных на прилавках книг и высматривает что-нибудь интересное. Ну, или потенциальную жертву. Продавцы, только его завидев, начинают активно копошиться, здороваясь и предлагая свои услуги. Арс, чуть улыбнувшись, вежливо отмахивается, мол, и сам справится. Несколько раз к нему подбегают молодые люди, преимущественно девушки, и просят автограф или селфи. Поначалу это умиляет, но постепенно начинает угнетать. Хоть Попов и держится раскованно, а всё-таки личное пространство и желание остаться в тишине никто не отменял. Ему даже становится обидно, что с его-то ростом и внешним видом остаться незамеченным не так уж просто, даже в местах скопления людей. Особенно в них. Конечно, знает он человека, которому в этом месте слиться с толпой ещё сложнее. Губы трогает лёгкая усмешка. Шастун, наверное, так легкомысленно ходить среди книг не станет. Подумав о своём непутёвом ученике, Арс машинально бросает взгляд на часы. До выступления Антона остаётся ещё часа полтора, и, уж конечно, он ни в коем случае не пропустит это зрелище. О том, что Шастун тоже приглашён на ярмарку, он узнал совершенно случайно, когда поэт и критик, сидя в сквере и глядя на жирных откормленных голубей, играли в образы. Смысл очередной развивающей игры для начинающих продвинутых авторов, по мнению Арсения, сводился к тому, что Шастун развивает образное мышление, совершенствуя, таким образом, средства выразительности своих стихотворений (прости господи). — Ну смотри на них. — Попов тычет пальцем в птиц, которые лениво прохаживались возле скамейки. — Тебе надо написать стихотворение, в котором фигурируют голуби. Ну, или один голубь. Про что ты будешь писать? Шастун, издав тяжкий стон, хмуро смотрит на жирных птиц. Ему, судя по выражению лица, интерактивы Арса опостылели. Ладно бы он просто, взяв маркер и флипчарт, объяснял материал, заставляя Шастуна конспектировать, но нет же, критик периодически менял формат занятий, вытаскивая Антона на улицу или заставляя выполнять какие-то совершенно поехавшие упражнения. Попов жалеет, что до Шастуна всё никак не дойдёт: лекции можно забыть запросто, а вот такие поехавшие упражнения — никогда. В принципе, Арсений считал, что в плане общения это работает так же: его, Попова, забыть немудрено. Его злость можно забыть. Его проёбы. Его ехидство. Но вот его ебанутость-то так просто не забудешь. Она записывается на подкорке и сильно въедается в мозг. — Ну так что? Будут мысли? Антон смотрит на голубя не мигая, а потом мрачно выдаёт: — Ну неужели вы, Арсений Сергеевич, в здравом уме думаете, что я, молодёжный поэт, рэпер, блогер, буду писать про голубей? Это уже в вашем возрасте можно опускаться до маразма, а в моём… Арсению неприятно. По шкале раздражения от 1 до 10 шутки про возраст получают, по его мнению, все 11. Как будто его списывают со счетов. Ставят на нём крест. А из уст Шастуна это воспринимается совсем обидно, потому что сам Арсений разницы в возрасте с ним зачастую не ощущал. — Самый главный маразм, до которого я сейчас опускаюсь — пытаюсь тебя чему-то научить. Арс вовсе не хотел отвечать так резко. Просто с языка сорвалось. Идиот. Теперь он огрызаться начнёт, острить. А к тому же ещё и поймёт, что мне неприятно. Но Шастун удивляет. Он забывает про дурацких птиц и, склонив голову набок, как непоседливый щенок, смотрит на Попова чуть пристыжённо: — Дурак, что с меня взять. Попов старается на него не смотреть, чтобы не выдать своего удивления, и продолжает ждать ответа на поставленный вопрос. — Эти омерзительнейшего вида птицы вызывают у меня ассоциации с памятниками. И… ну, сам понимаешь. — Ужасно. Меняй, — не раздумывая отвергает идею Арсений. Наивный, думал, что отделается малой кровью. Шастун наклоняется вперёд, уперев острые локти в не менее острые коленки, и разглядывает голубей внимательнее. — Победа? Я про символ мира с веточкой в клюве. — Клише. Меняй. Шастун негромко цыкает языком. Всё-то ему не нравится. — Про зону буду писать. Хотя до меня, вроде, уже писали, как они там летят. Арсений и улыбается, и морщится одновременно: — Фу. Сейчас переименую тебя в контактах телефона. Будешь не Антон Шастун, а Антон Шансон. — О, а кстати, рифмуется, — усмехается Шастун. — Тогда сразу в чёрный список. Антон начинает громко ржать, согнувшись. Смех у него тонкий и высокий, какой-то слишком странный, громкий и несуразный, но почему-то приятный. Прям как он сам. Арсений сам удивляется этой мысли, так некстати вырвавшейся из подсознания. Но особого значения ей не придаёт. Во всяком случае, делает вид. Шастун, махнув рукой, выдаёт следующее предположение, вырывая Попова из собственных мыслей: — Ну про геев тогда буду писать, что. Голуби же. Достаточно концептуально, Арсений Сергеевич? Арс закатывает глаза. Даже странно, что этот вариант не прозвучал первым. — Меняй. — В смысле меняй? Вы что, гомофоб? — возмущается Шастун, уперев руки в бока. Попов в знак презрения к позёрству ученика только тихо фыркает. Шастун всё никак не остановится: — Безобразно. А ещё творческий человек. У вас на роду написано… В общем, так и написано. Антон Шастун борется с гомофобией в России смотреть онлайн. — У меня на роду написано не пропускать банальные идеи. Так что меняй. — Я думаю, вы просто неправильно прочли. Там неразборчиво, — не унимается Антон, который, очевидно, исчерпал весь свой запас идей к голубиной теме. Антон, в общем-то, ученик способный. Конечно, на лету он ничего не схватывает, противится, вредничает, вымахивается, злится, но в конечном счёте делает. Арсений понимает, что он для Шастуна явно не авторитет. Это видно по той манере поведения, которой придерживается Антон на занятиях — местами и матом может послать, и постебаться, и огрызнуться достаточно жестоко. Но Попов изначально едва ли рассчитывал на что-то другое. Это и не представлялось возможным, потому что, когда ты опускаешь творчество человека на всю страну, ждать после этого благодарностей как минимум нелепо. Хотя, если быть до конца откровенным, Арсений не ожидал от Шастуна практически ничего из того, что тот в итоге сделал. Наверное, именно это и заставляло его, самовлюблённого критика, терпеть упёртого поэта и раз за разом втолковывать ему прописные истины. Шастун мыслил нестандартно. Он как коробка вкусных конфет, но глупый производитель почему-то продаёт только пустую картонку, все конфеты оставляя на складе. В этом, по мнению Арса, и есть главная проблема. Антон свой потенциал не то что не пытался раскрыть — даже не осознавал. Попову, в свою очередь, было любопытно, сможет ли он сделать так, чтобы эти шоры пали. Пока что не смог. — Ладно, последняя попытка, и я сдаюсь. Если бы мне надо было писать про этих голубей, я бы использовал их как образ из детства. Концепт такой: дети веселились во дворах многоэтажек, бегали в скверах, шугали голубей, кидали им крошки, кто-то даже пытался подержать их в руках. А потом дети выросли, разъехались кто куда, задолбались, потерялись. Спустя годы вернулись в тот же сквер, в тот же двор. Опять увидели птиц. И понимаешь… это те же места, но не те. Те же птицы, но и не те по определению, потому что те, из детства, умерли, тех больше нет. Их уже не покормишь, а время не вернёшь, но есть места и есть память. Можно создать только видимость… Чем больше говорил об этом Шастун, тем тише и медленнее становился его голос. Антон ушёл глубоко в себя. Арсений тоже погрузился в историю, и это погружение ему понравилось, щемя где-то в груди и вызывая приятные, но вместе с тем печальные воспоминания. Он покосился на Шастуна, чуть улыбаясь: — Думаю, ты и сам понимаешь, что это ближе к тому, что тебе нужно. Шастун слабо кивает, продолжая буравить взглядом птиц. — Может быть, это даже и читателям зашло бы. Ну, иногда в лирическом настроении они любят такие штуки. Арсений не знает, что в этой связи говорить. Ему эти слова царапают что-то под ложечкой. Он только высек из Шастуна искру, а тот первым делом, как только замерцал огонёк, думает, кому бы можно его выгодно продать. А сам Арсений что? Сам Арсений такой же? Ведь такой же и есть. Но ведь как можно по-другому, если хочешь получать за своё творчество деньги? Поди знай. Так правильно это или нет? Не знаю. Не знаю. Не знаю. — А хотя их не разобрать, на самом деле. Поклонников этих. Чаще им заходит и куда более поверхностное. А когда-то, наоборот, им подай глубину. Разные аудитории и разные запросы. Ну, вот я, кстати, приглашён как автор на Международную Книжную ярмарку. И буду пытаться рассказать им про сборник. А в сборнике что? И текста, и стихи. А всё чтобы усидеть на двух стульях и сохранить ЦА во всём её двояком разнообразии. Хотя ты-то в курсе, наверное. Ты же у нас позиционируешь себя как тонко чувствующий мотивы поэтов человек. Попов не привык, чтобы Шастун вываливал на него столько информации разом. Он вообще не привык, чтобы Шастун на него хоть какую-то информацию вываливал. Обычно Антона самого нужно препарировать вопросами, а без нужного вопроса он либо стебёт, либо замалчивает. А потому Арс, например, не знал ни про сборник, ни про приглашение на ярмарку. Вот тебе и взаимопонимание с подопечным. — Я тоже приглашён на ярмарку. Не как автор, конечно, а просто как гость для дискуссии. А о сборнике я в первый раз слышу. Есть на руках? Шастун фыркает, будто этот сборник его теперь занимает не больше, чем многочисленные сообщения в директе. — Ну не буду же я его с собой таскать. Да и не на что тебе там смотреть. Ты всё видел, и тебе всё предсказуемо не понравилось. В голосе нет ни злобы, ни раздражения. Скорее, какая-то усталость, смешанная с пренебрежением. Арсений поводит плечами. Ладно, пусть так. И теперь Попов стоит посреди Манежа, бегло глядя на книги. У него равнодушное лицо совершенно не заинтересованного человека, и тем интереснее узнать, что он фактически готовится к удару, внимательно присматриваясь к книжным обложкам. После обзора на Антона идти на спад нельзя. А значит, нужно найти другого сильного оппонента. Конечно, сильного в положительном смысле, как Шастун, больше найти не удастся. Но кого-то, с кем придётся пободаться, найти необходимо, чтобы и дальше будоражить умы зрителей. У книжки самый что ни на есть бульварный вид. Обложка глянцевая, даже слишком блестящая. На ней, конечно, лицо творца (Арсений бы сплюнул, да тут не положено). Это что, сепия? Брезгливо поморщившись, критик берёт сборник в руки. Под другим углом на блестящей обложке появляется голограмма творца в профиль. Чудесно. Название сборника стихов (?) — хэштегом. Сборника стихов. Хэштегом. Уровень. Притом, сам Арсений к хэштегам относился с огромным трепетом — это были его любимые дети, которым он с генофондом передавал всё богатство своей долбанутости. Тем сильнее его задело такое безалаберное отношение. #Зановородиться. Ну что, Саша Петров, готов родиться в третий раз в моём обзоре? В принципе, Арсений сейчас даже может не открывать её — примерно понимает, насколько невероятная история любви во всех своих красках ждёт его внутри. А он натура романтичная, не хочет себе портить удовольствие раньше времени. Стараясь как можно незаметнее отнести книгу продавцу, дабы никто ненароком раньше времени не увидел неплохую новость для молодёжных пабликов, Арсений прижимает её обложкой к пиджаку, пытаясь рукой прикрыть аннотацию. И тут его взгляд цепляет ещё одно занимательное издание. Сборники лежат в несколько стопок. Они очевидно наисвежайшие — некоторые стопки и не распечатаны даже. Экземпляров много, а значит, есть расчёт, что после встречи с автором толпа ломанётся приобретать книжку себе. Арсений берёт творение Шастуна в руки и разглядывает внимательно. С одной стороны обложка кислотно-оранжевая, и на ней небрежно, но талантливо чёрными чернилами изображён Антон собственной персоной. Длинный и худой человечек в безразмерной тёмной толстовке активно машет руками. Художнику ещё и выразительную мимику Шастуна удалось передать филигранно — он орёт, широко раскрыв рот и круглыми глазами глядя на читателя. Подпись немногословна: «Шастун. Рэп». На обратной стороне сходная картина, только вот цвет выбран зелёный, а карикатурный Шастун сидит на полу в профиль, согнув свои длиннющие ноги в коленях, и сосредоточенно что-то пишет в блокноте. «Шастун. Стихи». Надо отдать должное оформителям. Выглядит и впрямь замечательно. И Арсений, сам не особо понимая, зачем ему это нужно, покупает себе экземпляр вместе с книгой Александра Петрова. Надеюсь, бог меня простит. До трёх остаётся совсем немного, и Попов, раздав ещё несколько автографов, направляется к месту проведения презентации книги Шастуна. Самого Антона пока не видно, но люди потихоньку начали стягиваться, занимая длинные ряды стульев. Большой проектор уже настроен, и на стене появилась открывающая пёстрая картинка. Попов проходит мимо импровизированного зала, продолжая оглядываться по сторонам, и чуть ли не налетает на смутно знакомого невысокого мужчину с характерным хвостиком на голове. Матвиенко узнаёт Попова, и лицо его резко вытягивается. Видимо, воспринимать критика иначе, чем опасность, он пока так и не привык. Арс его в этом совсем не винит. И опять, чтобы подавить неловкость и хаос в голове собеседника, Попов решает заговорить первым, дружелюбно протягивая руку: — Арсений. Приятно познакомиться. — А… д-да, я вас узнал, благодарю. Сергей, — чуть заикаясь, тянет Матвиенко, недоверчиво глазея на Арса. — Вы тут это… я насколько видел, вы в расписании позже стоите. Не ожидал вас встретить так рано. По его лицу можно прочесть, что он надеялся, что не встретит сегодня Попова вообще. А желательно — не только сегодня. Желательно, чтобы вообще никогда не встретил. Арса это забавляет и умиляет. Он бы с удовольствием побеседовал с потерянным и угрюмым менеджером подольше. Просто в качестве эксперимента. Эксперимента над людьми. Фу, Арсений, они же запрещены. — Арсений Сергеевич? — прерывает его мысли невесть откуда появившийся Антон. — И вы здесь? — Я просто решил проникнуться атмосферой праздника на ярмарке, а потому приехал раньше, — улыбаясь, заканчивает Попов нелепый разговор с Матвиенко, чтобы потом бросить Шастуну: — И мы. Антон загримирован, хорошо подстрижен и выглядит вполне опрятно. Правда, Арсению казалось, что на презентации своей книги следует выглядеть строже. Но Шастун явно слал все эти правила куда подальше. И наверняка перед началом мероприятия больше сотни раз повторил куда. Он в яркой оранжевой футболке, тёмно-зелёных свободных штанах и в красивых, бросающихся в глаза изумрудно-рыжих кроссовках. Всё это, по большому счёту, не сочетается совсем. Но Антон это каким-то мистическим образом в себе сочетает и всем своим внешним видом гармонирует с новой книгой. — Вообще, я не думаю, что мы сохраним хоть кому-то нервную систему, если ты будешь сидеть в зале во время презентации, — бросает Шастун, растерянно поглядывая на критика. Матвиенко активно кивает. И не то чтобы Арсений собирался внаглую сидеть и смотреть (нет-нет), но ведь ему правда было интересно, а потому сейчас он даже испытывает разочарование. — Да я так… мимоходом если только. Сидеть, конечно, не буду. Антон неуверенно переминается с ноги на ногу, извиняющимся (?) взглядом смотря на Арсения. Не перестану удивляться тому, как же легко и открыто он теряется. — Здравствуйте, Арсений! — из-за спины Шастуна появляется третья фигура, маленькая и юркая, сцапывает лапками поэта под локоть и с любопытством смотрит на Попова: — Я Ира, девушка Антона. Приятно познакомиться. Арсений показушно отвешивает ей реверанс, а Кузнецова тихо смеётся. Попов сканирует взглядом и рассуждает. Ира выглядит куда увереннее и беззаботнее Шастуна, но оно и понятно — это не ей через пятнадцать минут выходить к зрителям. Сама она просто займёт место в первом ряду рядом с менеджером, представителями СМИ и другими приглашёнными гостями. В ряду рядом. Фу, Арс. Интересно и то, что Шастун совершенно точно не писал предмету своего романтического интереса стихи. Тот единственный — очевидно не про Иру. Почему и кому очевидно, Арсений объяснить бы не смог, но он просто знал. Да и никакого отчаяния у Шастуна во взаимоотношениях с Кузнецовой, скорее всего, не было и быть не могло. Если только отчаяние от скуки, а? Вот и получается очень занятно. Пусть Шастун сколько угодно вешает лапшу на уши поклонникам, что все стихи про любовь посвящены ей, но они не ей. Они никому, они просто потому что надо. И фактически Антон сам это признал, когда согласился с Арсом в том, что писал все стихи без чувств. Но спрашивается… почему? Почему он пишет, состоя в отношениях с девушкой, стихи о любви в пустоту? Или это фиктивные отношения? Но зачем они? Попов ловит себя на том, что у него появилось слишком много вопросов, и если он сейчас же не остановится, их станет ещё больше. Да и, если так рассуждать, это вовсе не его дело. Шастун теребит браслеты на руках, о чём-то тихо переговариваясь с Сергеем и Ирой. Арсений и сам не обратил внимания на то, как выпал из диалога. Поэт очевидно волнуется, что чувствуется по его напряжённому, даже вымученному смеху, рваным жестам и поджатым губам. Ему страшно. Ну, конечно, блядь, страшно. И естественно, Шастун переживает. Это же живой человек. Он ведь на самом деле ранимый, как бы не пытался, щетинясь и рыча на всех подряд, это скрыть. А посмотри в глаза — и видишь маленького испуганного ребёнка. — Эй, Шаст, — неожиданно для самого себя окликает его Арсений. Шастун удивлённо округляет глаза от такого непривычного из уст Попова обращения. — Не переживай так сильно. Они на кого пришли посмотреть? — На кого? — заторможенно спрашивает Антон. — Ну вот не загоняйся. Выгляди хорошо. Улыбайся. Если появится настроение — тащи. Арс говорит от чистого сердца, стараясь приободрить. Он сам нередко оказывался в подобных ситуациях, и каждый раз мысленно, как мантру, повторял похожие слова. Ира и Серёжа удивлённо переглядываются, пока на лице Антона появляется благодарная улыбка. — Спасибо, Арсений. Шастун ещё раз ему улыбается, а потом манит за собой друзей и направляется к зрителям. Попов, довольный собой и результатом, отходит как можно дальше, чтобы не попадаться на глаза посетителям, но так, чтобы слышать и хоть изредка видеть то, что будет происходить на небольшой сцене. Антона представляют общественности, и он выходит к зрителям под громкие аплодисменты, широко улыбаясь. Шастун выглядит достаточно уверенным, и Арс дивится тому, как искусно он может скрывать свои чувства, если возьмёт себя в руки. А ведь это тот же мальчик, который так боялся выходить в зал. Шастун шутит в своей беззлобно-харизматичной манере, рассказывает про книжку так, будто он действительно ей гордится (хотя Арс знает — это не так), практически не глядя на слайды презентации, охотно отвечает на вопросы читателей и даже соглашается прочесть несколько стихов прямо здесь. Перед тем как начать представление, Антон опускается на край невысокой сцены, свешивает с неё ноги и уже потом, наладив зрительный контакт с восхищёнными гостями, начинает читать. Фанаты и просто посетители ярмарки включают камеру на телефонах, чтобы заснять это на видео, а кто-то даже зажигает фонарики, чтобы поддержать лирическую атмосферу. Арсений слушает поэта умиротворённо. В связи со спецификой своей работы он успел наслушаться столько вариантов авторского чтения стихов, что и считать страшно. И очень многие из них сливались в единообразное месиво надтреснутых голосов с придыханием, которые то возвышались, то понижались, то картинно вздыхали и даже делали паузы и меняли тембр на одних и тех же моментах. Это Попова раздражало вдвойне — и как актёра, и как критика. Но Шастун, хвала небесам, читал не так. Ну, может, не совсем так. Вернее, он определённо знал, как нужно, но у него просто так не получалось, а потому он волей-неволей пытался создать что-то своё. Выходило забавно, по-детски непосредственно, не до конца умело, но что-то ведь в этом было, определённо было. И присутствующим в зале нравилось. Арсений ловит себя на мысли, что у Шастуна большое будущее. Он обязательно взлетит, и взлетит гораздо выше, чем может он, Арсений, сам. Сейчас он только в самом начале своего полёта. Нужно лишь придать силы его крыльям и немного направить. И всё шло ровно до того момента, как одна девушка из зала, поправляя очки, не спросила: — Антон, наверное, все, кто здесь сегодня собрался, знает о вашем нашумевшем стихотворении без названия, которое, из-за яркого рефрена, прозвали «Неправильно». Стихотворение вышло особенным, не похожим на ваше творчество и, по мнению многих, украшает его. А кто-то даже говорит, что оно стало лучшим за всю вашу карьеру. Так почему же его нет в этом сборнике? Будь у Арсения шерсть, она бы от злости обязательно встала дыбом. По мнению многих лучшее? Кто-то считает? Ты хотела сказать — по моему мнению? Потому что это, чёрт вас дери, моё мнение. Не ваше. Никто из вас этот стих и в упор не видел раньше. А теперь вы нагло врёте и друг другу, и даже самому автору. А ещё Арсений понимает — Шастуну вопрос совсем не нравится. Будь воля Антона, никто бы не стал задавать ему вопросы про этот стих. Потому что это, очевидно, никого не касается. И в такие моменты у него, наверное, были все основания ненавидеть Арсения. Попов, в общем-то, согласен: есть за что. — Видите ли, я считаю, что данное стихотворение по стилистике не вписывается в общую концепцию моего сборника. Оно носит другой характер и окраску, а потому смотрелось бы в нём странно и неуместно. Шастун ходит по тонкому льду. Из него практически вытянули согласие со словами Попова о том, что все остальные стихи — проект коммерческий, и они не имеют ничего общего с тем единственным. А значит, они лишь имитация, подделка. Значит, они не имеют ничего общего с хорошей поэзией. И ведь Попов так и считает, но что-то скребёт внутри, потому что он не хочет, чтобы зрители понимали, что Антон это признал. Почему-то не хочет, а по идее должен хотеть. Но они и не поймут. Во всяком случае, большинство. Для этого нужно читать между строк. А Антон написал мелко и убористым почерком. — Тогда, может быть, вы могли бы его зачитать? Для нас было бы большой радостью услышать его в вашем исполнении, потому что мы никогда этого не слышали. Антон судорожно вздыхает. Это слышно в микрофон, пусть он и пытается это скрыть. И Арсению тревожно, потому что он понимает: последнее, чего хотел бы Антон — выставлять свои чувства из этого стихотворения напоказ. Это тяжело. Это слишком. Но ему не оставили выбора. Шастун неловко поправляет микрофон и, нервно улыбаясь, говорит: — Да, конечно, я могу попробовать. Но прежде чем я начну, я хочу, чтобы вы имели в виду: моё чтение вовсе не будет таким, как у Арсения Попова. Я думаю, что многие здесь видели его исполнение, и потому сейчас ждут чего-то подобного. Но ведь Арсений — профессиональный актёр, а я просто автор. Так что, когда будете слушать, держите это в голове. Арсений — профессиональный актёр. И Арсений с удивлением обнаруживает на своём лице улыбку, когда это слышит. Что-то очень тёплое, расползшееся в груди от похвалы. Ведь Попов давным-давно не слышал её. Антон начинает читать. Местами его голос не выдерживает и подрагивает, но оттого чтение выходит искренним и надсадным. Шастун хочет передавать суть стихотворения меньше всего, а потому он изо всех сил старается быть безэмоциональным. Но на отдельных словах он просто не может. Потому что это правда. Когда Шастун заканчивает чтение, зал аплодирует. И Арсений, совершенно не отдавая себе в этом отчёт, аплодирует тоже.