Арсений стоит в коридоре и чувствует, как от мандража начинает потряхивать всё тело. Он здесь не в первый раз — не в первый раз с комом в горле, не в первый раз перед дверьми зала судебного заседания, не в первый раз в окружении назойливой прессы. Это всё происходило с завидной регулярностью — так часто, что упоминать очередной случай в обществе просто неприлично.
Попов бы с удовольствием не упоминал. Он бы предпочёл, чтобы об этом вообще никто не узнал, но обстоятельства упрямо не хотели складываться в нужную ему картинку. Откуда пресса вынюхала об этом заседании? Очевидно, что кто-то спустил эту информацию. Кто-то, кому деморализовать Арсения перед началом разбирательства выгодно.
Журналисты толпятся поблизости, но Арс упрямо делает вид, что не замечает их, и ни на один вопрос отвечать не хочет. Все они для него подобны стервятникам, которые слетелись, зная, что сегодня смогут расклевать чей-то труп.
В коридоре темно, но в дневное время суток освещение в госучреждениях для простых смертных включать не положено, а потому все они копошатся в блёклом рассеянном свете, попадающем сюда через пластиковые окна. Дождь барабанит по стёклам.
Арс мечется взглядом по помещению и постоянно возвращается к одному-единственному лицу в этом здании, которому он может доверять. Позов стоит рядом, нахмуренный и серьёзный, и резкими движениями поправляет манжеты на безупречно отутюженной рубашке. Арсений не может залезть ему в голову и не способен понять, о чём он думает. Какие у него предчувствия, какие опасения? Как он собрался действовать, если они оправдаются?
Обычно они очень много говорят в дни перед заседаниями, но из раза в раз Арсений замечает: всегда находится что-то, что Поз из своих соображений никогда не озвучивает. Конечно, от дела к делу это совершенно разные вещи, в которых, положа руку на сердце, Арсений мало разбирается, но они непременно всплывают, когда приходит время предстать перед истцом. Арс их слышит, и у него сердце ухает в пятки. Поз их слышит и начинает отбивать одну за другой, и Попову только поражаться остаётся, как можно до такой степени всё предусмотреть. Но в то же время Арсений боится: а что если настанет момент, когда появится что-то, к чему Дима будет не готов? Что если он не найдётся?
Но дружба, которая их связывает, даёт Арсению знание, которым не располагает ни один оппонент: Диме тоже страшно. И страшно до чёртиков, потому что он боится не за себя, а за то, что одним неверным действием может подставить другого человека. Этот страх гораздо сильнее арсеньевского, пусть Поз никогда об этом прямо не говорит. Оно и понятно: адвокат должен вселять в душу клиента чувство безопасности и уверенность, иначе они будут обречены на провал.
В суде не бывает ничьей — ты либо выходишь из зала заседания победителем, либо побеждённым. Иных вариантов у тебя быть не может. Даже когда исковые требования удовлетворяются частично, никому и в голову не придёт сказать, что ответчик и истец остались на равных.
Арсению бы завалить друга вопросами в слепой надежде услышать от сведущего человека, что всё пройдёт как надо, всё под контролем, но они не одни. И Попов продолжает накручивать себя, ненавидя неизвестность и свою беспомощность в ней.
Он пока не понимает, что не так: это ведь даже не первое заседание по делу с Петровым. Они уже были здесь дважды, и оба раза принятие решения откладывалось за необходимостью подкрепления доказательственной базы и проведения экспертизы. Но сегодня результаты экспертизы будут оглашены — Арсений видит эксперта, сжимающего папку с материалами исследования, в противоположном конце коридора. Дима сказал: сегодня всё решится. И толпа репортёров является тому лишним подтверждением.
Оба раза Петров не посещал заседания, перекладывая ответственность на своего представителя, и это типичная практика: Арсений видел в суде поэтов собственной персоной в единичных случаях. Но одна мысль о том, что актёр может явиться сегодня, здорово нервирует Попова и заставляет топтаться, не находя себе места. Сам Арсений всегда предпочитает ходить вместе с Позовым: его присутствие не является необходимостью с точки зрения закона, но с его собственной точки зрения оно обязательно.
Поз пробегается глазами по распечаткам по делу, которые он принёс с собой, дёргает себя за галстук и кидает быстрый взгляд на наручные часы. Арсений и без этого знает, что осталось всего пять минут до начала разбирательства.
Арсений чувствует себя сосудом, в который капля за каплей стекается напряжение, заставляя стеклянные стенки неприятно дребезжать. Только бы он не переполнился, только бы не расплескал все эмоции.
И ровно с этого момента всё начинает идти не так, как планировалось. Облако репортёров, как рой пчёл, начинает жужжать и копошиться, и на лестнице с представителем по одну руку и телохранителем по другую появляется Александр Петров. Арсений дезориентирован — он и не знал, что ему нужно так мало, чтобы разувериться в собственном успехе. В горле становится сухо, и Попов сглатывает, мысленно приказывая расшалившемуся сознанию взять себя в руки.
Петров с собой несёт вполне ощутимую опасность — кажется, можно протянуть руку и почувствовать, как она рассыпается на пальцах. Это остро чувствуется не потому, что Арсений зашуганный, трусливый или неуверенный в себе или в том, что его дело правое — нет, он и уверенный, и смелый настолько, насколько это вообще возможно. Попов привык находиться на волоске от провала, привык к чужой ненависти и постоянно живёт в таком режиме, а это значит, что у него в эмоциональном плане в любом случае фора.
Вот только одна мысль вертится у Попова в голове и здорово выбивает из колеи: Петров не может быть настолько спокойным
без веского на то основания, о котором никто, кроме него самого, ещё не догадывается. Он явно не пришёл проигрывать. Одно предположение о наличии слепой зоны заставляет Арса крепче стиснуть зубы.
На истце дорогой серый костюм, лакированные кожаные ботинки и солнечные очки.
Что особенно по погоде, конечно.
Петров игнорирует представителей СМИ и с блядской усмешкой на лице приближается к ним:
— Удачи на суде, Арсений. И пускай справедливость восторжествует.
Он протягивает руку для рукопожатия, и когда Попов коротко жмёт её, ощущая, впрочем, здоровую степень отвращения, он ловит удушливый запах дорогого одеколона, которым Петров щедро себя опрыскал. Слышатся щелчки фотокамер.
Арс смотрит на оппонента уверенно. Своего внутреннего страха он ни за что так глупо не выкажет, а потому придаёт лицу самое надменное выражение из всех. Так критик смотрит на поэта, творчество которого и в грош не ставит. И наплевать, что внутри всё сворачивается от приступа тревоги.
Но Попова выдают пальцы: холодные и чуть подрагивающие, они говорят Петрову куда больше того, что ему положено знать. Например, что Арсений замёрз в сыром коридоре, в котором провёл уже много времени, и очень нервничает. На лице Александра расползается мерзкая улыбка.
Сука.
И Арсений ненавидит: самого себя, всю ситуацию и эти чёртовы пальцы, которые так нелепо сдали его с потрохами, похерив всю талантливую игру лица, но сильнее всего, конечно, ненавидит этого гадкого человека, стоящего напротив и наслаждающегося его незавидным положением.
Когда Петров, продолжая ухмыляться, жмёт руку Позу, у Арсения в голове уже формируется чёткая установка: во что бы то ни стало этого ублюдка нужно опрокинуть, нужно заставить его проглотить собственную дерзость, которая толкнула его подать иск. Ни в коем случае нельзя проиграть. Это вопрос чести.
Поз ведёт себя с актёром равнодушно: смотрит нечитаемым взглядом так, будто Петров занимает его не больше, чем высокая пальма, стоящая в кадке неподалёку. Арсений списывает это мастерство на умелую профдеформацию: все госслужащие и сотрудники органов так смотрят на тех, кто к ним обращается, даже если это рок-звезда мирового масштаба.
Как только Петров отходит, Дима обращается к Арсу и кладёт руку ему на плечо:
— Слушай, будет трудно. Возможно, гораздо труднее, чем мы предполагали до этого. Но мы сделаем всё, что в наших силах, окей?
Арсений смотрит в поблёскивающие через очки глаза друга и медленно кивает.
— Не ссы, Арс. Нам должно хотеться им лица пооткусывать. Есть такое?
— Спрашиваешь!
— За твои обзоры и двор! — расчувствовавшись, Поз обнимает его и несколько раз крепко хлопает по спине. Арсений отвечает тем же, впервые за сегодняшний день убедившись в том, что им это по силам.
Двери зала судебного заседания распахиваются, и всех лиц, причастных к делу, приглашают войти внутрь. Судья с неодобрением смотрит на толпу репортёров, клубящуюся поблизости, и указывает им на места, предназначенные для лиц, изъявивших желание присутствовать на открытых судебных заседаниях в качестве сторонних наблюдателей.
Переставлять ноги становится физически тяжело. Они упрямо не хотят идти к столам, размещённым на стороне защиты, и каждый шаг, каждый удар каблуков дорогих ботинок по коридорной плитке отзывается громом в арсеньевских ушах. Пока Арс отодвигает свой стул и садится, пытаясь унять лёгкую дрожь в руках, он слышит, как на вопрос о том, можно ли в зале вести видеосъёмку или транслировать происходящее в прямом эфире, судья отвечает категоричным отказом. Попов облегчённо выдыхает. Хотя бы это не заставит его нервничать.
Когда-то давно Арсений то и дело натыкался на «Час суда» с Павлом Астаховым, который шёл по телевизору в дневные часы, и, за неимением других альтернатив, эту программу даже иногда приходилось смотреть. Так вот сейчас, с высоты всего своего многострадального опыта, Попов мог с горечью признать, что «Час суда» и час в суде — это вещи, сука, с ума сойти какие разные. И он бы лучше пересмотрел все выпуски первого, чем хоть раз побывал на втором.
Арсений смотрит в многочисленные распечатки, кодексы и документы, которые разложил перед ними Дима, и мысленно считает до ста, пытаясь утихомирить расшалившееся сердце. Эти бесконечные минуты, занятые формальностями, перед началом взаимных упрёков, обвинений и завуалированных унижений всегда самые тяжёлые: ты ещё не знаешь, что тебя ждёт. Ты на пределе.
Судья начинает заседание и проверяет явку всех присутствующих, устанавливает их личность и принимает доверенности Позова и представителя Петрова, дабы удостовериться, что они наделены всеми необходимыми полномочиями.
После того, как все права и обязанности скороговоркой зачтены, наступает решающая фаза — рассмотрение дела по существу. Петров всё-таки снимает очки и стреляет в Попова косыми, пренебрежительными взглядами, сидя аккурат напротив него. Самому Арсению оставаться в одном положении представляется непосильной задачей: хочется сняться с места, начать нарезать круги по комнате, хоть как-то дать выход той тревожной энергии, которая переёбывает его изнутри. Но ему не предоставили выбора. А потому он сидит бледный, как статуя, такой же неподвижный и ледяной на ощупь. Можно увидеть только, как тяжело под белоснежной кожей лица ходят желваки, когда он крепко сжимает зубы, чтобы себя контролировать.
Когда слово предоставляется представителю истца, на какой-то миг, пока тот шелестит бумагами, устанавливается такая тишина, что слышно только дробь дождя по стёклам да то, как ёрзают на своих местах репортёры.
Арсений думает: если они проиграют, небо, конечно, не рухнет. Но почему тогда оно сочится дождём, как будто ещё чуть-чуть — и не выдержит? Арс должен его держать. Вместе с непроницаемым лицом, ударом и тем образом, который он сам себе создал в глазах общественности. Он — ёбаный Атлант своей же жизни, и если уж он этого не выдержит, то больше рассчитывать не на кого.
Статья 152 Гражданского кодекса, к которой главным образом апеллирует представитель истца, простенькая, но вместе с тем такая заковыристая: она даёт право защищать свои честь, достоинство и деловую репутацию — притом, множеством способов: истребовать опровержение всего, что сказал ответчик, удалить сведения, которые якобы опорочили истца, получить возмещение убытков и компенсацию морального вреда.
Арсений её уже помнит. Выучил за то время, что на неё ссылались все кому не лень. Помнит так же хорошо, как весь перечень упрёков по нарушению авторских и смежных прав. Ночью разбуди — расскажет идиотские номера статей.
Поз говорил: на практике хрена с два кто-то хоть раз удовлетворит весь каскад требований по этой статье в полном объёме. Арс улыбался: ему, чёрт подери, удаления ролика и требования возместить убытки будет хватать по самые гланды.
Убытки в таких делах могут исчисляться суммами с энным количеством нулей. Единственный же ноль, которым готов поступиться Арс — это его состояние после того, как он выйдет сегодня из этого здания.
— Ответчик в своём ролике, который он разместил в общем доступе на видео-хостинге YouTube, порочит деловую репутацию истца, поскольку утверждает, что книга «#Зановородиться» была написана не истцом, а гострайтером, то есть человеком, который за денежное вознаграждение пишет книгу для медийной личности, отказываясь от своих прав на авторство. Подобные утверждения вызвали негодование пользователей в сети Интернет, мотивируя многочисленные нападки на истца и его творчество, выдавая за действительность совершенно ложные факты. Более миллиона пользователей хостинга просмотрели данный ролик. Можно представить, насколько негативно подобное управление мнением масс сказалось на репутации истца. Для него как для автора книг эти ложные сведения могут стать причиной окончания деятельности.
Мечты-мечты!
Могут, ага, как же. Но ведь не станут. Арсений нисколько не сомневается, что книга чужая. А даже если и его собственная, то лишь в какой-то части. Но так или иначе, истина состояла в другом: Попов в своём ролике никаких утверждений не приводил. Никаких доказательств не вбрасывал. Никого не уверял в своей правоте.
Судя по тому, как напряглось лицо Димы, его подобная трактовка действительности тоже немало возмутила. Он упёр локти в стол, скрестив пальцы в замок, и недовольно смотрел на представителя истца, несущего субъективную околесицу. К слову, вовсе не собиравшегося останавливаться.
— Помимо возмещения материальных убытков, которые потерпел истец в связи с тем, что его — а по мнению ответчика, вовсе не его — книга стала существенно хуже продаваться, опровержения, которое ответчику следует выложить там же, где он разместил свой ролик — на своём канале на YouTube, и, соответственно, удаления ролика, содержащего в себе ложные сведения, истец требует возмещения морального вреда. Касательно последнего. Моральный вред истец понёс в связи с тем, что в сети Интернет на многих ресурсах, в том числе в социальных сетях Вконтакте, Instagram, Twitter, на видео-хостинге YouTube началось массовое обличение истца в том, чего он не совершал, травля, каскад оскорблений, вызванных видеороликом ответчика. Всё это отрицательно сказалось на моральном состоянии истца.
О да, он ведь выглядит таким расстроенным и несчастным.
Арсений знает, что это пиздёж чистой воды. Петрову глубоко параллельно, что судачат об этой глупой книжке. Уж сильнее, чем с его актёрской карьерой, его в принципе нельзя простебать. А он знай себе продолжает грести деньги лопатой. Так разве мог какой-то обзор на YouTube, сделанный критиком, принести ему моральные страдания? Едва ли.
Не то чтобы Арсений думал, что не заставляет людей страдать. Как раз-таки нет, в последнее время, особенно после разговора с Антоном, он стал предполагать, что вполне способен своими роликами принести поэтам сильные страдания, связанные не только с ударом по поэтическим кошелькам и поэтическому самомнению. Он способен заставить их усомниться в себе и своём предназначении, если они хоть чего-то на самом деле стоили как творческие люди и не окончательно продались во благо собственной выгоды. Но Петров к людям, которых обзоры Арса бы торкали на уровне самоопределения и самооценки, явно не относился.
И единственная причина, по которой они сейчас присутствуют здесь, кроется в том, что Петров хочет свести счёты лично с Арсением. Он пришёл сюда не ради денег, которые можно отсудить, хотя, конечно, деньги станут приятным плюсом. Ему
хочется, чтобы Попов проиграл и все об этом узнали. Узнали сразу же, как только это свершится. И во всех красках разнесли в СМИ. Чтобы хвалёный критик был сам унижен на всю страну.
Сашенька Петров хотел убить Арсения его же оружием. От одного осознания по загривку Арса пробежал неприятный холодок.
Лицо судьи остаётся непроницаемым, и Арсений не может считать по нему, как тот относится к обвинению. Зато отношение Позова видно невооружённым глазом. Адвокат уже рвётся в бой, недобро щурясь на противников.
— Есть ли у стороны защиты вопросы к истцу и его представителю?
Есть, конечно: а имеют ли они вообще совесть?
Дима, наконец, подскакивает с места и, пробарабанив пальцами по столу, экспрессивно начинает:
— Уважаемый суд, господа истец и представитель истца! Мой вопрос всё тот же, что я задал в прошлый раз: на каком основании оценочные суждения, характер которых был прямо указан в ролике ответчика такими вводными конструкциями и предложениями, как «Можно выдвинуть предположение», «А что если?», «Возможно», «Есть некоторая вероятность», «Это всего лишь моё мнение, которое отнюдь не является истиной в последней инстанции» и многими подобными им, вдруг стали восприниматься как утверждения, оскорбления и распространение ложных сведений? Ответчик в своей речи сделал жирный акцент на том, что он вовсе не настаивает на истинности своей догадки, а просто делится размышлениями по этому поводу. К слову, это даже не ролик-обличение Александра Петрова, а ролик-разбор его творчества, и поинт гострайтерства даже не является его основополагающей темой. Прошу обратить внимание на это обстоятельство. В прошлый раз мы сошлись на том, что этот вопрос требует проведения лингвистической экспертизы.
Представитель истца неопределённо молчит. Судья кивает, видимо, посчитав такую постановку вопроса резонной, и обращается к эксперту:
— Уважаемый эксперт, могли бы вы представить нам результаты проведённого исследования?
Арсений понимает: именно это ключевой момент всего разбирательства. Если сейчас окажется, что эксперт уловил в речи Попова попытку прямо оклеветать Петрова и очернить его репутацию, всё пропало. У Поза, конечно, есть запасной план и на этот случай, но он сам говорил, что такой поворот событий станет для них самым нежелательным.
Дима подаётся вперёд, стискивая в пальцах ручку и сверля эксперта, поднявшегося со своего места и идущего за кафедру, искрящимся от нетерпения взглядом. У Арсения по лёгким циркулирует холодный воздух, этот холод противной кляксой расползается по грудной клетке, окрашивая все мысли в траурный чёрный цвет и безвольно приковывая к стулу. На краю сознания мелькает ассоциация: а ведь мантия судьи тоже траурно-чёрная.
Эксперт смотрит в бумаги, раскладывая их на кафедре, и, поднимая глаза на судью, начинает зачитывать:
— В ходе проведения экспертизы перед экспертом были поставлены следующие вопросы: идёт ли в разговоре ответчика речь о том, что истец не является автором книги «#Зановородиться»; если да, то какие признаки этого могут быть выделены из разговора; имеются ли в разговоре признаки побуждения к негативному отношению к истцу в связи с тем, что он не является автором книги; являются ли высказывания ответчика оценочными суждениями, выражением его собственного мнения либо они носят вполне выраженный утвердительный характер.
В самый ответственный момент мозг Арсения, успевшего окоченеть полностью, начинает плавиться. Узкопрофильные термины и витиеватая речь эксперта смешиваются в кашу, из которой неподготовленное ухо с трудом может уловить смысл сказанного. Арс выхватывает только отдельные фразы, цепляется за слова, пытаясь разобраться, к чему всё это может привести. В голове беспощадно шумит. Как же сильно его истощит этот день…
— Таким образом, избранный автором стиль изложения мыслей указывает на наличие описываемых фактов в реальной действительности.
За последнюю фразу мозг хватается крепко. Он дробит её на буквы, на звуки, оглушает Арсения тем, как они сплетаются в слова и какой выносят вердикт. Они обвиняют Арсения в том, чего он делать не собирался. Они практически подписывают ему судебное решение не в его пользу.
Воздуха резко становится слишком мало, и Попов, судорожно потянув себя за галстук, ослабляя его давление на шею, неверяще глазеет на Поза. Тот, в свою очередь, с откровенным недоумением зависает взглядом на эксперте.
— Суд выражает вам благодарность за разъяснения по делу. Есть ли у сторон уточняющие вопросы к эксперту?
— Нет, — быстро отвечает представитель истца, давая волю мимолётной улыбке.
Это конец.
Дима терпеливо достаёт скрипт выступления Арсения, на котором маркером выделены все интересующие его моменты, и, подобравшись, начинает подробно расспрашивать эксперта о каждом из них. Он настолько дотошно и отчаянно подходит к практически любому обронённому слову, которое можно обернуть в свою пользу, что на какой-то миг через обречённость ситуации Арс чувствует искреннее восхищение профессионализмом своего друга. Он впился в эксперта, как питбуль в шею жертвы, и не хочет отпускать, пока не добьётся своего. На расспросы уходит более пятнадцати минут, и, судя по лицу Позова, ему совсем не нравится то, что он слышит.
Как только эксперта отпускают на своё место, Дима, чуть переведя дух, опять берёт слово, поднимаясь с места и заложив руки за спину. Арс знает эту позу: сейчас адвокат начнёт долгую и обличающую речь. У самого Попова уже не осталось энергии, чтобы её слушать. Он просто хочет, чтобы это скорее закончилось. Хочет выйти отсюда, вырваться стремглав, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Он задыхается.
— Европейский суд по правам человека выступает за защиту права личности на оценочное суждение. Практика суда подразумевает, что необходимо чётко разграничивать факты и мнения. Например, существование фактов очевидно, их всегда нужно доказывать, в то время как оценочные суждения, пусть и должны быть мотивированы, но доказательству не подлежат. В своём ролике Арсений Попов приводит теорию, верить которой или нет — полное право зрителя. Он не допрашивал работников издательства, печатавшего сборник, не ссылался на какой-то проверенный источник информации, выставляя ложь за действительность. Он просто сказал, что у него есть любопытное предположение.
Представитель истца тут же просит дать ему слово, откровенно перебивая Позова:
— Обзор судебной практики от 16.03.2016 года предусматривает, что по статье 152 Гражданского кодекса
(как же всей душой Арсений эту статью ненавидит) предметом оценки может быть и оценочное суждение, если оно оскорбительно для истца.
Дима давится смешком:
— Прошу прощения? Нет там фразы «оскорбительно для истца». Мало ли, что истец может счесть для себя оскорбительным! Там говорится, что оценочное суждение
носит оскорбительный характер. Объективно оскорбительный, а не единственно в представлении истца, который сам может трактовать сказанное так, как ему выгодно, не заботясь об истинном смысле. В данном случае никаких оскорблений в адрес истца ответчик себе не позволял. И нет, совершенное Арсением не подпадает под действие данной статьи, даже несмотря на утверждения эксперта. Экспертиза не имеет заранее установленной силы среди прочих доказательств. И верить ей или нет — это право суда.
Арсений приходит к выводу, что Дима не соглашается с результатами исследования не просто потому, что должен защищать его. Нет,
он принципиально не считает их достоверными. Почему? Подозрение вспыхивает в голове Арсения, и он лишь крепче стискивает зубы (в какой уже раз за это бесконечное заседание), чтобы только не озвучить его.
Терпи-терпи-терпи.
Ещё какое-то время представители препираются между собой, и Арсений понимает, что, по сути, ни он, ни Петров уже не играют в разбирательстве никакой роли. Лишь изредка судья обращается прямо к ним, задавая уточняющие вопросы. Они не оперируют ни знаниями законодательства, ни процессуальными тонкостями. Для обоих, по большому счёту, всё происходящее требует долгой обмозговки. Желательно, с помощью переводчика с юридического языка на человеческий. Они — всего лишь куклы-марионетки в руках своих адвокатов.
Так зачем же, чёрт тебя дери, ты сегодня пришёл сюда?
Когда судья удаляется в совещательную комнату для вынесения решения по делу, Арсений устало прячет лицо в ладонях. Плевать уже и на Петрова, и на прессу. Он слишком измучен. Его убивает одна мысль о том, что придётся ждать ещё какое-то время, прежде чем гром деревянного молотка всё же решит его судьбу. Дима чуть толкает его в бок, обеспокоенно глядя на бледное лицо друга:
— Ты как, Арс? Живой вообще?
— Шансы?
Позов глубоко вздыхает. Арсений не показывает лица, но знает, что Поз сейчас скрестил руки на груди и уставился в окно напротив (
лишь бы не смотреть на противные рожи стороны обвинения).
— Совсем маленькие. Всё зависит от адекватности судьи. Этот баклан очень сильно подставил нас с экспертизой. Я наглядно пытался показать, до какой степени, думал даже о том, чтобы отправить дело на повторную, но забуксовал в последний момент, потому что уверенности в том, что моё требование одобрят, у меня не было. Прибью себя, если пойму, что облажался.
Арс открывает глаза и находит сидящего в зале эксперта.
Как же понять, насколько правдивы были твои слова?
Попов замечает, что начал проигрывать игру с собственным разумом. Он достоверно знает, что хотел вложить в свой ролик, как он это сделал, что сказал. Но почему факты указывают на то, что он делал и говорил совершенно другие вещи, добиваясь другой цели?
Ты ведь этого хотел, Петров, да?
Голубые глаза напротив лениво изучают его, и Арсений даже не сомневается в том, что прав. Актёр бы очень хотел показать всю зыбкость мирка, в котором существует критик. Что ж, у него почти получилось, но это… злит.
Очень злит.
Выбешивает на молекулярном уровне, словно всё существо Арсения реагирует на происходящее так же буйно и неправильно, как вода, влитая в кислоту. Хоть во рту и действительно становится кисло.
Я не привык проигрывать.
Это правда. Он так разнежился в постоянных победах, так размяк, думая, что в последний момент ему, как раньше, удастся спасти положение, что сейчас, когда всё говорит о том, что ничего не получится, он просто не может в это поверить.
Почему ты решаешь проблему так трусливо, Петров?
Арсений бы с удовольствием проехался кулаком по его наглой физиономии. Он бы посмотрел, как кривится от боли и испуга это самодовольное лицо, как расширяются в страхе зрачки, как стирается мерзкая ухмылка. Он даже не против того, чтобы Петров сам его ударил. Он бы стерпел боль, стерпел бы физическое унижение, даже если бы проиграл в драке.
Но стерпеть своё профессиональное падение, выставленное на всеобщее обозрение, он не сможет.
Неожиданно Арс вспоминает, как Шастун устроил потасовку, позвав его на встречу после «Контры». Это, конечно, было нелепо, даже глупо, но чёрт…
это было смело. Антон ни разу не повёл себя с Арсением подло, даже когда пытался заранее договориться с Ярушиным. Шастун пытался разрешить этот конфликт самостоятельно, лицом к лицу, и даже — Арс заметил давно — с течением времени осознал, что Попов не так уж и заблуждался. За это — хотя вовсе не только за это — Арсений проникся к нему уважением.
Петрова уважать было не за что.
Преимущество Попова всегда было в том, что, как бы не вели себя поэты до и после обзоров, ему по большому счёту было плевать и на них, и на их чувства, и на то, что они могут сделать ему в отместку. Они не способны были выцарапать из Арсения хоть какие-то эмоции, кроме нахального презрения и пренебрежения их проблемами. И только двое смогли преодолеть этот барьер, заставляя хвалёного критика поступиться своей непоколебимостью.
Антона Шастуна Арсений искренне уважал. Александра Петрова Арсений искренне ненавидел.
И сейчас, сидя на этом дурацком холодном стуле, он скован. Он не может решить проблему так, как ему бы этого хотелось. По факту — он не может решить её вообще. Её мог бы решить Дима, но он уже сделал всё, что от него зависело. Сам Арсений по рукам и ногам связан обязательствами нормально вести себя в органах судебной власти, и любое его неосторожно — да сука, даже осторожно — сказанное слово в адрес истца может быть использовано против него. А за драку, Арсений не сомневается, Петров бы точно выклянчил на имя Попова обвинительный приговор.
Я просто не хочу здесь находиться. Я не хочу знать, чем закончится это дело.
И словно в ответ на его мысли дверь совещательной комнаты отворяется. Судья готов огласить резолютивную часть решения. Арсений делает глубокий вдох, и ему кажется, будто секунды растягиваются в вечность. Он как будто играет с провидением в русскую рулетку. Прямо сейчас судьба нажимает на курок.
— Суд постановил требования Александра Андреевича Петрова удовлетворить частично…
И стреляет навылет.
— Обязать Арсения Сергеевича Попова изъять ролик, обличающий истца, из общего доступа. Разместить на канале видео-хостинга YouTube опровержение всего сказанного касательно авторства книги «#Зановородиться». Возместить истцу убытки, принесённые порчей его деловой репутации, в размере 247 890 рублей. Возместить истцу моральный вред в размере 10 000 рублей. Возместить истцу расходы по оказанию юридической помощи в размере 30 000 рублей
(Арсений знает, что эта сумма была существенно уменьшена по решению суда из расчёта рациональности трат, произведённых Петровым) и расходы по оплате государственной пошлины в размере 7 700 тысяч рублей, всего 295 590 рублей.
Насмерть.
Оглашённое решение топчет Арса ногами, пинает под дых, и над этой сценой насилия сияет довольная, ослепительная улыбка Петрова. Попов кидает взгляд на часы.
Время смерти — 14:43.
Судья просит всех покинуть зал судебного заседания, и Арсений слышит только назойливые щелчки камер. Ноги не слушаются. Перед глазами темнеет то ли от бессилия, то ли от злобы на весь мир.
— Арс! — как через толщу воды доносится окрик Димы, наскоро собравшего вещи в дипломат и придерживающего критика за локоть. Арсений замечает на лбу Поза капли холодного пота.
Уроды.
Краем глаза Попов видит, что Петров приближается к нему.
Только подойди. Только подойди, сука, и я не сдержусь.
— Вот всё и встало на свои места, да, Арсений? — Голос звучит насмешливо, с ярко выраженной издёвкой.
Арс не чувствует ни боли, ни паники, ни отчаяния. Возможно, у него случился шок, и единственное, что он остро ощущает — это затапливающую по самое горло злость. Этого не может быть, просто не может быть. Его подставили. Попов поднимает ледяной — как он весь сейчас, спустя два с половиной часа в этом холодном зале — взгляд на оппонента и цедит сквозь зубы:
— Всё встало на свои места ещё на моменте допроса эксперта, — отрезает Арсений, и на долю секунды улавливает перемену в лице Петрова. Но тот сразу же берёт себя в руки.
Арсу теперь уже наплевать. Он больше не хочет видеть этого человека и, резко развернувшись, направляется к выходу. Слышит, как Дима семенит следом.
Попов сворачивает в туалет. Он открывает кран, пытаясь смыть с ладоней липкое напряжение, которое покрыло их противным тонким слоем. Видит своё лицо в зеркале и — замирает.
Он мертвенно-бледный, почти такой же белый, как дорогая рубашка, воротничок которой виднеется из-под чёрного классического пиджака. Несколько капилляров в глазах полопались, придавая им совсем шалый, сумасшедший вид. Попов закрывает кран. Вода перестаёт шуметь, но противно капает в раковину с характерным звуком. Арсений смотрит в зеркало и видит потерянного, сломленного, злого человека.
Не себя самого.
Всё рухнуло. И теперь вопрос даже не в компенсации, которую Арс будет вынужден выплачивать, хотя и здесь, конечно, приятного мало. Вопрос в том, сколько же дерьма на него свалится после этого проклятого дня, сколько унижений ему придётся услышать в свой адрес, сколько журналистов он пошлёт, чтоб больше не смели к нему приближаться.
— Сука! — в бессильной злобе выкрикивает Арсений, ударив кулаком стену в кафельной плитке.
Рука вспыхивает пламенем, и эта боль немного притупляет ту, что начинает расползаться внутри. Ему от этого кошмара деться некуда.
— Арс! Ты совсем долбанулся, скажи?
В голосе Поза нет упрёка. Он встревожен, его глаза в скудном свете ламп кажутся чёрными и обеспокоенными, но адвокат держит себя в руках. Несмотря ни на что, как всегда.
— Пойдём отсюда, Арс. Ты не на машине? Поедешь со мной, значит. Давай-давай, надевай пальто. Там продолжается дождь.
Попов воспринимает бормотание друга на автомате. Слава богу, пока они были в уборной, толпа СМИ рассосалась, и сейчас никто не осмеливается подойти к нему, чтобы окончательно вывести из себя.
На улице вполне предсказуемо оказывается сыро и холодно. Арс кутается в пальто и жалеет, что не прихватил с собой тёплый шарф. Поз на ходу надевает на голову широкополую чёрную шляпу. Обходя многочисленные лужи, Арсений думает лишь о том, что возвращаться к событиям этого разбирательства невыносимо.
В голове крутится столько банальных вопросов, на которые, как ты ни старайся уклоняться, придётся искать ответы. Как после этого он будет говорить о заседании с друзьями? С родными? Ведь даже если они не будут спрашивать у него лично, они узнают обо всём из соцсетей или СМИ. Из раза в раз каждому хоть минимально, но придётся объяснить, что и почему на самом деле произошло. Мысленно он проклинает тот день, когда решил, что быть знаменитым — это здорово.
Сейчас они с Позом — две чёрные фигурки в чёрных пальто, которые идут сквозь дождливую серую хмарь по мокрой дороге. К машине — по счастливому совпадению тоже чёрной. И по уши погрязшие в дерьме, связанном с законом. Как будто они герои нуарного фильма, ей-богу.
В машине Арсений чувствует себя чуть более защищённым. Заслуга ли это тихой успокаивающей музыки, отсутствия чужих людей или наконец-то появившегося климат-контроля, он, конечно, не знает, но это и не важно. Дорожный блёклый пейзаж, разрезаемый только красно-жёлто-зелёными сигналами светофоров и рыжими огнями проезжающих мимо машин, постепенно перетягивает внимание на себя.
Арсений смотрит на капли, которые размазывают по лобовому стеклу шустрые дворники, и даже ощущает с ними подобие духовного родства. Он такой же раскромсанный обстоятельствами. Ничего личного.
Внезапно Арсений, погрязший в рефлексии, замечает, что они едут вовсе не по направлению к его дому, и удивлённо смотрит на Диму:
— Дмитрий Темурович, а мы вообще куда?
Позов усмехается, покрепче сжимая руль:
— В бар, естественно. Я не собираюсь пить дома в одиночку. А напьюсь я сегодня обязательно.
Арсений хмыкает, отмечая, что и сам собирался сделать то же самое. У них после сегодняшнего поражения и выбор-то не велик. Пока они едут, никто больше не заводит разговор о судебном решении. По Позу видно, что он что-то прикидывает в уме, но делиться этими мыслями не спешит. Да и нет у него, скорее всего, такого желания: сказано уже было достаточно. Арс его не винит — самому эта тема поперёк горла.
Я зашёл в здание суда известным критиком, а вышел никем.
Новый приступ самобичевания режет без ножа и грозится принять поистине экзистенциальные масштабы. Он ненадолго прерывается, пока они выходят из тёплой машины и, кутаясь в пальто, добираются до дверей бара.
Их встречает дружелюбный жёлтый свет, бликующий на бутылках дорогого алкоголя, и такой вид сегодня нравится Арсению куда больше, чем Москва в дождливом мороке. Сидя за стойкой и изучая барную карту, Поз с Арсом сходятся в одном: истина от них сегодня отвернулась, значит, искать её в вине не имеет никакого смысла, а вот залить крепким виски можно всегда.
На дне второго стакана Арсению открываются новые горизонты случившегося пиздеца, и он всё-таки решает обсудить это с Димой:
— Знаешь что, Поз? В твою жилетку, конечно, лучше не плакать, но я тебе всё равно расскажу.
Вообще, справедливости ради, стоит отметить, что на Диме сегодня и впрямь была жилетка, входящая в костюм, и сейчас, сняв пиджак, он явил её миру.
— Я весь внимание, — одобрительно кивает Позов, жестом показывая бармену, что им следует повторить.
— Сколько я занимаюсь этим — ну, снимаю обзоры, критикую стихи — я всегда слышу от поэтов и от многих комментаторов, что я сам ничего не добился, что я совершенно ничего не умею, кроме как критиковать, что я паразит, который живёт за чужой счёт. И во мне нет ни таланта, ни даже всего необходимого для критики багажа знаний. Я никогда не принимал этих слов всерьёз. Зачем прислушиваться к мнению людей, которые тебя ненавидят? Но сегодня… сегодня всё по-другому, Поз. Сегодня я упал, меня свергли, и я вдруг понял, что это правда.
Дима неопределённо фыркает, продолжая слушать. Арсению становится неловко, но он пересиливает себя и развивает мысль:
— Я и раньше часто спрашивал себя, мол, Арс, а действительно ли то, что ты делаешь, приносит тебе моральное удовлетворение, а миру — пользу? Или ты просто ковыряешь там, где болит у других людей, поступая низко и получая за это деньги? А сейчас я понял, что это вынесенное решение как будто сдвинуло чашу весов и доказало мне, что я не делал ничего хорошего и даже профессионально выверенного. Даже если учесть, что экспертиза была проплачена, вдруг в сущности это ничего не меняет? Я просто делаю людям больно, и сегодняшняя осечка нужна была для того, чтобы я это понял. Я ни к чему не иду и как критик я плох.
Позов хмурится. Сделав глоток и зажмурившись, он заглядывает Арсению в лицо:
— Я тебе так скажу. Любая работа сопряжена с определённым риском. Рано или поздно любой хирург потеряет пациента. Любой адвокат проиграет дело. Любой критик сам получит массовое порицание в СМИ. Но подумай, разве же от этого хирург будет считаться плохим врачом? Нет. Были не зависящие от него обстоятельства, из-за которых он уже не мог успешно закончить операцию.
Арсений растерянно молчит.
— А я что? Я, по-твоему, тоже зря заканчивал юридический и ошибся с выбором профессии?
— Дурак, что ли? — быстро спрашивает Арс, которому бы подобная мысль и в голову не пришла.
Позов с грустью смотрит на полупустой стакан. На его лбу собираются складки, и он кажется очень недовольным собой.
— Есть вещи, которые ни один профессионал себе не простит. Хирург навсегда запомнит этого пациента. А я не прощу себе твой сегодняшний проигрыш, потому что всё время буду винить себя в том, чего не сделал, чтобы его предотвратить. А ты постоянно будешь возвращаться к этому инциденту, думая, что был неправ, не перехитрил, не изловчился, и в итоге сам себя подставил. Но знаешь в чём прикол, Арс?
Это было неизбежно. Это часть того, чем мы занимаемся. Шит хэппенс, окей? И может быть, именно эта осечка даст тебе стимул идти вперёд, не допуская больше подобных ошибок.
Арсению нечего сказать в ответ. Он пытается переварить услышанное, адаптировать его под себя, и где-то на задворках сознания у него откладывается, что Поз, как всегда, прав. Но эмоционально Арс ещё не готов примерить эту истину на себя. И та пустота, которую он сейчас тщетно заливает виски, служит этому прямым доказательством. Он остался сапожником без сапог. Критиком, который больше не верит в своё призвание.
Внезапно Арсений вспоминает другие слова другого человека, связанные совершенно с другой ситуацией, но они так точно передают его собственные чувства, что перехватает дыхание.
И каково это, скажи на милость, в один момент понять, что твой смысл мертворождённый? А тебе бы хотелось, сука, чтоб он жил. Хотелось бы, потому что, даже если там нет твоих эмоций, там есть ты. Твоё время, твои деньги, твои надежды. В конце концов, твоя окрылённость тем, что ты нащупал то, в чём тебе просто и приятно. И всё это изначально, от и до, совершенно мёртвое и ненастоящее? И теперь уже — для всех вокруг.
Арс помнит каждую интонацию, с которой говорил эти слова Шастун, когда пришёл к нему на занятия в первый раз. Кажется — вечность назад. И только сегодня, спустя несколько месяцев, он вдруг в полной мере понял, что они для него значили. Арсений осушает свой стакан до дна, а потом поражённо смотрит перед собой. Он лишил Антона веры в то, что, занимаясь своим ремеслом,
он находится на своём месте. Что именно он — тот, кто делает это так, как никто другой бы не смог. Критик заставил поэта сомневаться в себе и даже — теперь Арсений знал насколько сильно — ненавидеть себя за то, что у него получалось раньше.
Я буквально уничтожил то, чем он жил до этого. Так почему же он сам пришёл ко мне?
Сегодня Арсений слишком часто думает о судьбе. Он, человек, в общем-то далёкий от фатализма! Но когда ты вспоминаешь о человеке, с которым не общаешься тесно, и в тот же момент видишь от него сообщение на телефоне — ассоциация всплывает сама собой. Арс читает уведомление.
Антон Шастун (18:08)
Как прошло заседание?
Попов тяжко вздыхает и несколько секунд думает о том, чтобы малодушно проигнорировать это сообщение, ответив на него, скажем, завтра. А лучше — никогда. А ещё лучше — написать Антону всё-таки завтра, но вообще не отвечая на этот вопрос, а по другому поводу. Да, так оптимальнее всего. Но благородное желание постараться быть честным с человеком, которому он, возможно, сломал жизнь, заставляет Арсения набраться смелости и написать ответ сейчас.
Арсений Попов (18:12)
Меня засудили.
Эти два слова, кажется, забирают у Арсения последние силы, и он требует ещё один стакан виски, очень желая в этот момент напиться до беспамятства. На какое-то время телефон замолкает, и Арс вновь переключает внимание на друга. Ему трудно возвращаться к начатому разговору, да и Поз, прекрасно понимая это, больше его не подначивает. Они обсуждают всякую ерунду, и Арсению становится немного спокойнее. Лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями.
Тем не менее, спустя минут сорок телефон оживает вновь. Взгляд Попова уже начинает плыть, а потому он готов списать новое сообщение Шастуна на алкогольные галлюцинации.
Антон Шастун (19:01)
Может быть, мне приехать?
Поговорим.
Если хочешь, конечно.
Будь Арсений в более трезвом состоянии, он бы обязательно присвистнул. Но поскольку он немного пьян, а свистеть и на трезвую голову особо не умеет, всё, что ему остаётся — это удивлённо поднять брови, совсем не понимая, как на это реагировать. А потому отвечает совершенно невпопад, оставляя собеседнику полный простор для фантазии трактовки происходящего.
Арсений Попов (19:07)
Я пью.
Кажется, эта информация дезориентирует Шастуна в должной мере, и больше он на разговор не напрашивается. Зато решает напроситься Дима.
— Я это так не оставлю, — на ровном месте говорит он, оставляя Арса теряться в догадках.
— В каком смысле?
Попов понимает, что речь идёт о судебном решении, и чувствует, как от одного упоминания о нём начинает судорогой сводить все внутренности. Поз не рассчитывает силу и слишком громко стучит стаканом о стойку. Бармен косится на него с неодобрением.
— Мы испробовали не все средства. Можно подать апелляцию, оспаривая это решение. А можно начать прощупывать почву и докопаться-таки до того, как проводилась экспертиза, самостоятельно. А если мы найдём доказательства подкупа, то можно обращаться в органы для возбуждения уголовного дела.
От решительности, с которой Поз это говорит, начинает гудеть голова. Арсений с удивлением для себя натыкается на одну простую истину:
не он один здесь не привык проигрывать.
Но нужно ли это нам? Имеет ли это смысл?
— Ради чего, Поз?
Дима смеряет его тяжёлым взглядом:
— Ты, конечно, та ещё придурь. Но одно ты своим видом даёшь понять точно: с бухим критиком лучше не обсуждать юриспруденцию.
Арсений оскорблённо отворачивается, показывая, что для него лично собеседник безнадёжно утерян. Не настолько же он пьян, в конце концов. В подтверждение этого он делает очередной глоток.
— Да ладно тебе, не обижайся. Я это просто к тому, что подобные вещи действительно лучше обсуждать на свежую голову. На самом деле, Арс, в моём окружении практически нет людей умнее тебя, — доверительно сообщает Позов.
И Арсений уже готов продемонстрировать ему свою улыбку, как Дима договаривает:
— Но и ебанутее тоже. Так что имей в виду.
Дима получает несильный удар в плечо, и оба полупьяно смеются. Они сидят в баре ещё с час, но время медленно подползает к девяти, вокруг них становится всё больше посетителей, и Поз разумно предлагает разъехаться по домам. Да и Катя уже начинает волноваться, о чём красноречиво говорят несколько телефонных звонков, на которые Дима выходил отвечать.
На самом деле, Арсению совсем не хочется домой. На какой-то момент он даже завидует Позу, потому что того дома ждёт семья: Катя, которая выслушает его и поддержит, дети, которые, пусть и не поймут отцовских проблем на работе, но всё-таки поднимут настроение просто тем, что они есть, уют и тепло, которые все эти люди создают. Его же дома ожидают лишь пустота, разочарование в себе и тонна тяжёлых мыслей. Они придавят его к креслу или дивану, пока Арс не уснёт. Если вообще уснёт. Дома ему никто не поможет справиться с тоской.
Стоя на лестничной клетке и выуживая ключи из кармана, он вдруг впервые за долгое время осознаёт, до какой степени одинок. Раньше у него редко когда возникала необходимость убедиться в том, что кто-то есть рядом, что кому-то можно рассказать о всех своих бедах. Может, он был черствее, а может, у него просто не было серьёзных бед. Но так или иначе, сейчас он совсем один, и всё, что ему остаётся — это переодеться в домашнюю одежду и пойти к ноутбуку или телевизору, чтобы хоть чем-то занять усталый мозг перед сном.
Он снимает с себя пиджак, вешая его на вешалку, и как раз развязывает замучивший его за целый день носки галстук, когда на всю квартиру раздаётся трель дверного звонка.
Кого ещё нелёгкая принесла?
Арсений тащится к двери, по глупости забыв посмотреть в глазок, и распахивает её, готовясь наговорить нежданному посетителю резких гадостей. И так и застывает на пороге, удивлённо глядя на гостя.
Перед ним стоит Шастун, неуверенно переминаясь с ноги на ногу и сжимая в руке бутылку.
Однако здравствуйте.
