Критика чистого разума

Дима нервно поправляет галстук, пусть даже в этом нет совершенно никакой необходимости, глубоко вздыхает и ступает по лестнице, ведущей на второй этаж — к залу судебного заседания. Московский апелляционный суд общей юрисдикции встречает его неприветливо. Дима, конечно, бывал здесь много раз, злился на неудобное расположение, на отсутствие нормальной парковки, на то, что ему приходится ворчать и портить себе настроение ещё до того, как начнётся заседание, но тогда всё казалось совершенно другим — каким-то далёким и не принципиально важным. Тогда Дима мог проиграть, пусть даже и проигрывал редко, а с Арсом — ни разу до последнего случая. Сейчас — нельзя. Дима бы пошутил, что отступать некуда и позади Москва, но Москва — вокруг, а он лишь в конкретной её точке, и, если честно, он совсем бы не хотел в этой точке сейчас находиться. Перед сложными заседаниями он часто представляет, как выходит из здания суда, когда всё закончится, как, со щитом или на щите, возвращается домой, как Катя его кормит, говорит что-то хорошее, целует в щёку, пока он сидит за столом и чешет репу, разбирая всё, что происходило в зале, как гроссмейстер отыгранную шахматную партию, выискивая ошибки, ловя себя на промахах, ловя на ещё больших промахах оппонента и делая на основе всего выводы. А потом он разгружается и позволяет себе отдохнуть. Да, сегодня он обязательно позволит, больше не вернётся в контору и не станет назначать встреч с клиентами. Тяжело. Поскорее бы это закончилось. Дима не трус, он — тёртый калач, уверенный в себе совершенно по-снобистски, бывалый гусь, но вот поди ж ты… тоже человек. И совершенно по-человечески, а не профессионально ему сейчас совсем не хочется заходить в эти двери, говорить, спорить, слушать, ему нервно, в горле сохнет, но чёрта с два он будет это кому-то показывать. Назвался груздём — полезай в кузов. Арс бы сказал, что он не груздь, а хуюздь, и, в целом, Диме возразить было бы нечего. Дима не сам заварил эту кашу, но то, что он свою ложку дёгтя в неё добавил, было очевидно. Особенно ему самому. Арс не обратил должного внимания на то, что Дима ступил, а Дима, блядь, ступил в первой инстанции, он конкретно так проебался, и сейчас он либо закроет этот гештальт и восстановит справедливость и честь в собственных глазах, либо сожрёт себя окончательно. Если б дело обстояло другим образом, было бы проще. Дима горько усмехается своим мыслям. Арсений даже не понимает до конца, насколько маленькая оплошность его адвоката может выйти боком при защите на апелляции. Арсений… в Диму верит. От этого на душе ещё тяжелее. Ну что ему мешало походатайствовать против экспертизы сразу? Почему он выбрал показать, что не доверяет её результатам, не должным образом? Почему не затребовал повторной? Понимал же, что купили, знал же, как себя вести в таких ситуациях, чтобы на апелляции не пришлось огребать. Осёкся. Руки рефлекторно сжимаются в кулаки, когда Дима видит представителя Петрова. Самого Петрова, конечно, сегодня не будет — слишком много чести. Диме это придаёт уверенности: он в своей позиции авторитарен, готов переть как танк, тем более — дело принципа. Дима здоровается хладнокровно, совершенно равнодушно, и ничто в нём не выдаёт нервов, холодными иголками покалывающих грудь. Потом он делает глубокий вдох, восстанавливает дыхание и напоминает себе, что он пришёл не за этим — его самокопания точно не помогут делу, и любые страхи и сомнения лучше оставить здесь, в коридоре. Он пришёл воевать за Арса и за себя. И то, и другое ему принципиально важно. Никому не будет лучше, если он проиграет, даже не переступив порог зала судебного заседания. Краем сознания Дима отмечает, как всё-таки хорошо, что ему удалось уговорить Арса не приходить. Его и так знатно переёбывает перед началом разбирательства, а что бы было, если б он видел своего подопечного всё это время — и подумать жутко. Вина — плохой советчик. Дима смотрит на снегопад за окном, замечает, как крупные снежинки налипают на стёкла, и в голове становится до странного пусто. Он не заставляет себя ещё раз прогнать мысленно линию защиты, не анализирует аргументы и доказательства, не вспоминает нормы, он просто… отключается, прислушиваясь к скребущей тишине внутри. Это волнение, которое присуще важным событиям. Состояние, как на областной олимпиаде, сложном экзамене в универе или перед самым первым судебным заседанием. Заставлять свой мозг работать за несколько минут до уже бессмысленно. Всё решится уже сейчас, телодвижения излишни, нервы уже не нужны. Всё предрешено, Диме нужно лишь доказать себе, что предрешено в его пользу. В конце концов, ведь он же — Дмитрий Позов, и никогда не было такого, чтоб он боялся тех, кто бы не боялся его ещё сильнее. Дима вообще считает, что не нужно бояться людей — нужно бояться событий, которые с ними могут быть связаны. С Арсом они утром не созванивались, и, наверное, к лучшему, потому что Диме нечего было ему сказать, кроме дежурных фраз, что как-нибудь прорвутся. Они слишком хорошо друг друга знают, чтобы не понимать, что всё гораздо сложнее. Арса, конечно, подвести нельзя — да и вообще никого нельзя, но Арса как-то особенно. Дима действительно считает Арса частью своей семьи, но вовсе не ребёнком — скорее, младшим братом. Для Димы этот момент был принципиальным и означал, что во взрослом мире ты Арсения как равного принимаешь, но при этом ситуацию, когда тот ел конфеты без спроса и всё сваливал на тебя, в голове держишь. Он, конечно, Арсу это ни за что не скажет: хотя тот понимает прекрасно, что Дима над ним сюсюкает, пусть и на свой ворчливый манер. Катя, кажется, приняла этот факт совершенно спокойно — факт наличия Арсения в жизни их семьи. Заносит Арса, правда, такого поехавшего часто, но ведь на самом деле не со зла — Дима знает. Дима видел, на что Арс готов пойти ради своих. Он сам Арсу должен не меньше, а может, в какой-то степени и больше, ведь спрос на Димины услуги неимоверно возрос именно после того, как ему доверился скандально известный критик. Дима стал таким лощёным, сменил место работы и обзавёлся собственной адвокатской конторой именно благодаря ему. Арсений добро помнит, он же чёртов меценат. Гусь. Своими кожистыми гусиными лапами сделал Диме имя. Вернее, Дима сам себе его сделал, а Арс его проорал во всеуслышание — и теперь Дима востребован и зарабатывает столько, сколько зарабатывает. Арсений умеет быть благородным, даже если об этом никто не догадывается. Дима должен отплатить ему тем же. Они находятся на той стадии дружбы, когда помощь с обеих сторон давно перестала восприниматься как долг или обязанность, но Дима всё равно понимает, что сейчас никак нельзя налажать, только не теперь. В голове скачут безрадостные предположения о том, в какую же яму он загнал их обоих, вовремя не потребовав повторной экспертизы — даже если бы его ходатайство отклонили, в апелляции всё могло быть проще. Но не будет. Оспорить принятые судом первой инстанции доказательства сложнее, особенно если дело касается экспертиз, а привести новые нельзя, иначе как по причине, которую суд сочтёт уважительной. Дима стискивает зубы и напоминает самому себе то, что никак нельзя забывать, если ты настроен на победу: это процессуальные погрешности, они создают много проблем, но важнее совсем другое. Важнее то, что, в сущности, с точки зрения материального права правда за ними. Это Петров зарывается, и Арс на него, кто бы что ни говорил, не клеветал, а корректно высказал мнение, на которое имеет полное право. Заключение экспертизы может утверждать по этому поводу что угодно, но экспертиза ещё не является решающим доказательством по делу. И никто не может отнять у Димы уверенность в этом — ему необходимо только быть достаточно убедительным и получить чуточку удачи в этом начинании. Стороны приглашают в зал судебного заседания, и Дима, набирая в грудь побольше воздуха, решительно двигается с места. Он ступает твёрдо, с достоинством подняв голову, потому что он несёт справедливость — а её следует нести гордо. В голове вновь мелькает мысль, часто посещающая Диму, когда он заходит в эти двери: сколько нервных клеток он оставил здесь, стараясь, однако, никому не показывать, какова на самом деле цена у справедливости? А сколько он ещё их оставит по всяким судам? Он каждый раз ловит себя на том, что однажды устанет от этого, уйдёт из судов навсегда, осядет где-нибудь на юридическом факультете, обзаведётся толпой студентов-зевак, будет их стебать и гонять по плохо выученному материалу, а они будут смотреть на него испуганно-круглыми глазами, и кто-то, если очень повезёт, станет им восхищаться. Обязательно станет, ведь у него столько судебных войн за плечами, есть такие невероятные кейсы. А может, он даже наукой займётся — задатки у него есть. Но до этого ещё далеко — и может быть, оно к лучшему. Одно он знает точно: он бы не променял все растраченные нервы на момент, который наступает, когда ему удаётся отвоевать правду — момент искренней радости в глазах того, кого ему удалось защитить. Именно за этим он сегодня здесь — и ещё не раз окажется здесь. Председательствующий судья открывает заседание, проверяет явку лиц, — Дима не без удовольствия отмечает, что Петров так и не явился — устанавливает личность явившихся, а потом начинает разъяснять права и обязанности. Дима не слушает, потому что сам может их кому угодно разъяснить, и эта часть заседания его, признаться, задалбывает даже больше, чем ожидание судей из совещательной комнаты. Дима нервно оглядывает всех трёх судей, рассматривающих жалобу, и старается себя приструнить. Ему не терпится начать. Теперь ему нужно выступать. Дима глубоко вздыхает, поднимаясь с места, расправляет плечи, поднимает голову, машинально поправляя очки, и смотрит на присутствующих, чуть нахмурясь. Ему положено объяснить, почему он подаёт жалобу, и обозначить своё отношение к решению суда первой инстанции. Бумаги, на которых обозначена его позиция, так и остаются лежать нетронутыми. Обычно, выступая, Дима на них даже не смотрит — он прекрасно помнит, что и как должен говорить, но их наличие на случай эксцессов как-то успокаивает. Дима вещает долго, описывая положение дел по порядку, стараясь как можно нейтральнее, но однозначно передать свою позицию. Он не забывает ни про право Арсения на оценочное суждение, ни про трактовку смысла статьи о порче деловой репутации, ни про особенности речи Арсения в ролике, указывающие, что он ни в чём не обвиняет Петрова, а лишь высказывает свои предположения, возможно, не имеющие никаких оснований. Подходя к самому заковыристому моменту, он напрягается ещё сильнее, говоря всё, что нужно озвучить до, автоматически, и сильно циклясь на словах, которые вот-вот сорвутся с его языка: — В суде первой инстанции в соответствии с положениями 187 статьи Гражданско-процессуального кодекса было проведено исследование заключения эксперта. Оно оглашалось в судебном заседании, и мной было использовано право задавать эксперту вопросы по результатам экспертизы и по методике проведённого исследования. Ответы эксперта на заданные мной вопросы искажали действительность, отражённую в ролике, и позволяли суду, исследовавшему ролик самостоятельно, сделать выводы об относительности положений, вынесенных в качестве выводов в заключении. Согласно пункту второму статьи 67 Гражданско-процессуального кодекса, ни одно доказательство не имеет для суда заранее установленной юридической силы. Следовательно, само по себе заключение эксперта ещё не предопределяло вынесения судебного решения в пользу истца. Более того, анализируя другие доказательства, приведённые по делу, можно прийти к выводу, что их взаимная связь позволяет сформулировать выводы, отличные от решения, принятого судом первой инстанции. Однако в судебном решении при анализе оценки доказательств суд первой инстанции, по нашему с ответчиком мнению, недостаточно чётко формулирует основания, по которым отдал предпочтение именно экспертизе и почему не взял во внимание совокупность других обстоятельств, подчёркивающих правоту ответчика. Тем самым суд первой инстанции пренебрёг всесторонним, полным и объективным исследованием доказательств. Уважаемый суд, в апелляционной инстанции я хотел бы попросить акцентировать внимание на доказательствах во всей их полноте, чтобы рассмотреть спор по существу. Он заканчивает речь, чувствуя, что сердце гремит, как барабан, и ноги держат его с трудом. Председательствующий судья задаёт несколько уточняющих вопросов, и он отвечает на автомате, кратко и заготовлено, пока на всё тело наваливается огромное облегчение. — Имеются ли у Вас какие-то ходатайства, заявления или возражения по делу? Дима весь подбирается: он ждал этого ещё с момента вынесения того злополучного решения. Аккуратным движением руки он достаёт из папки с бумагами нужный документ и предоставляет его суду — дубликатом бесценного груза перед судьями ложится письменное обоснованное ходатайство, в котором Дима, врубив на максимум всю свою дотошность, пошагово расписал, в чём и почему считает недостоверным заключение эксперта и почему следует назначить повторную экспертизу в качестве нового доказательства в суде апелляционной инстанции. Его могут благополучно послать (и на этом этапе будут правы), но Дима закрывает гештальт: он не может не попробовать. Скорее даже, он преследует не цель того, что суд реально согласится на повторную экспертизу сейчас, а просто цель обозначить: он не согласен. В первой инстанции результат был бы таким же, и он это понимал: Петров явно пришёл не на очередное, а на решающее заседание по делу, никакой отсрочки для проведения новой экспертизы им бы никто не дал. Но сейчас самое главное в том, что он выступил. Самое трудное позади. Теперь главным образом ему нужно только слушать, что скажет представитель Петрова, и отвечать на дополнительные вопросы суда. Они, конечно, могут быть максимально неудобными, но кажется, Дима пик эмоционального напряжения преодолел — теперь волнение вернётся уже к моменту оглашения результатов. Странное дело, когда заканчиваешь речь, почему-то сразу начинаешь понимать, есть ли у неё шанс или нет — даже не всматриваясь в лица участников заседания. Сейчас чутьё Димы говорило, что он постарался, пусть последнее обоснование и казалось ненадёжным, но он излагал его грамотно. Будь что будет. Он держался как мог. Сейчас по ходатайству будет заслушано мнение других лиц, участвующих в деле. — Уважаемый суд, прошу обратить внимание на то, что сторона ответчика не ходатайствовала о проведении повторной экспертизы в суде первой инстанции, что нелогично, если учесть явное недоверие представителя ответчика к заключению эксперта. Это очевидный пробел в линии защиты стороны ответчика. Дима стискивает зубы. Конечно, эта несостыковка буравила разум не только ему одному. Только вот, в отличие от Димы, для представителя Петрова это была единственная точка, в которую ему нужно бить, чтобы выиграть заседание. В противном случае — и Дима в этом совершенно уверен — давить им больше не на что. Однако ходатайство отклоняется: суд следует логике представителя Петрова, и Диме это, конечно, не нравится, но это ожидаемо и на данный момент ничего критичного не произошло. Дима без энтузиазма следит за процессом вынесения определения об отклонении, и старается переключиться — ему нельзя заедаться на одном этапе, он обязан смотреть вперёд, даже если смотреть туда сил нет никаких (не то что идти). Только так он сможет обогнать кого-то. Представитель ответчика продолжает гнуть уже известную Диме линию, почти слово в слово повторяя то, что говорил в первой инстанции, и Поз с трудом удерживается от того, чтобы не начать презрительно фыркать. Он вдруг вспоминает слова Арса, сказанные после прошлого разгромного заседания: «Со стороны всё правда звучит так, как будто я это сделал, но ведь на самом деле я ничего подобного не говорил и не совершал — так почему даже мной всё воспринимается так, будто я правда нарушитель?» И Диме остаётся лишь горько усмехнуться: в мире закона и сухих формулировок иногда так сложно отыскать простую человеческую правду, тем более если другая сторона может наплести массу аргументов против тебя (даже если, вдумываясь и разбираясь с каждым из них, они походят на околесицу). Но на тех, кто на юриста не учился или даже учился, но не практиковался достаточно, чтобы привыкнуть, всё разбирательство может оказывать совершенно другое влияние, совсем не такое, как на Диму. На тебя нападают — и ты воспринимаешь это как опасность. Но справедливость ведь должна быть, да? Её не могут отнять только потому, что Дима налажал с линией защиты в тот раз? Её не может не быть, ведь экспертиза эта лжива вдоль и поперёк. В сущности, то, что происходит в зале суда, часто бывает предрешено. Хотя бы минимальное ознакомление с материалами дела позволяет судье сформировать базовую позицию. То, что будет потом, в судебном зале, как правило, эту позицию либо подтверждает, либо опровергает, но вектор предопределён заранее. Это Диму немного отрезвляет, но вместе с тем он знает: нагрузка судов часто не даёт судьям достаточно подробно рассмотреть каждый прецедент до заседания. У них этих прецедентов, как у дурня фантиков — просто физически невозможно быть внимательным ко всем. Он надеется, что состав судей в этот раз будет скорее на его стороне, чем на стороне Петрова, и кто-то из них обязательно попробует вразумить коллег — а больше он уже ни на что не рассчитывает, ведь сделал всё что мог. И совесть от этой мысли становится хоть немного чище. У них есть судебное решение первой инстанции, в котором видно, насколько большой упор на экспертизу делается в урон всему остальному. У них был сам ролик Арса, который они должны были посмотреть, чтобы составить впечатление. В одном из разбирательств в первой инстанции Дима не поленился даже раздобыть запрошенную статистику продажи книги Петрова, чтобы доказать, что существенного материального ущерба тот не понёс: книга и так продавалась тухло, а тут появился хоть какой-то общественный резонанс, и количество электронных покупок даже возросло на хайпе темы. Однако почему-то всё это меркло по сравнению с результатами чёртовой экспертизы, которая говорила: Арс — лжец. У-у-у-ух, за эти несколько недель обдумывания Диме хотелось на полном серьёзе найти этого гострайтера, что писал Петрову книгу, собрать доказательства и привести его под белы рученьки в суд, мол, нате, не обляпайтесь, даже невинное мнение Арса, высказанное максимально изящно, теперь не клевета, а факт. Иногда Диме казалось, что даже это, блин, было бы проще, чем гнуть ту линию, которую он вынужден гнуть по вине обстоятельств и своей дурной головы. И ему бы сказать себе, что он тоже не способен предугадать всё, вот только чувство вины прочно залезло под рёбра и не планировало отпускать, пока он не получит искупления. А в данном случае искупление приравнивалось только к победе. Когда обстоятельства дела выяснены, а доказательства исследованы, Дима нервно сжимает ручку, прекрасно зная: разбирательство входит в финальную фазу. Никаких намёков на ещё одно судебное заседание — Дима бы ехидно сказал, что на сиквел — не обнаруживается, и, может, в каком-то смысле даже лучше, что всё решится сегодня. Дима устало думает о том, как было бы замечательно, если бы эти несколько часов увенчались успехом. Он это заседание… выстрадал, и каждый раз, когда мысли в голове начинали путаться, кренясь в сторону того, как он расскажет Арсу о проигрыше, он злобно пресекал их и больно грыз себя. Хотя Диме это даже не было свойственно. — Суд предоставляет лицам, участвующим в деле, право участия в судебных прениях. Вообще, от прений стороны могут и отказаться, но Дима, конечно, не отказывается от них практически никогда. Именно поэтому он вновь поднимается с заготовленной заранее речью и, глубоко вздохнув, делает последний рывок: — На протяжении всего судебного заседания я оперировал конкретными правовыми нормами, стремясь следовать интересам ответчика, но сейчас я прошу уважаемый суд обратиться к основному правовому принципу — принципу справедливости. Мы знаем, что суд оценивает все представленные доказательства по своему внутреннему убеждению, и я не вправе диктовать суду своей воли — но я вправе взывать к тому, чтобы внутреннее убеждение не стало внутренним предубеждением. Мой подопечный, несмотря на заключение экспертизы, действительно не ставил перед собой цели испортить репутацию истца, он не допускал в своей речи клеветы и не выходил за рамки строгих правовых предписаний, выражая своё мнение корректно. Кроме того, как показывают доказательства, реального материального ущерба истец не понёс. Главной целью моего подопечного являлось указание на нюансы художественных произведений истца, но ведь каждый человек в нашей стране наделён свободой слова, и мой подопечный не преследовал цели злоупотребить этим правом, не акцентируя внимания на личности автора, не пороча его честь и достоинство фактами, которые не были бы официально подтверждены. Кроме того, ответчик никогда не призывал свою аудиторию к травле истца, и никто из нас не может нести ответственности за действия других лиц, ведь юридическая ответственность — за рядом исключений, явление сугубо индивидуальное. Формальная сторона, выраженная в результате экспертизы, не должна превалировать над этой истиной. Я искренне рассчитываю, что суд примет это во внимание при вынесении решения. Дима садится, переведя дух. Он не так часто высовывается из-за сухих законодательных строчек и становится речистым, и сейчас он правда старался, потому что ему было важно задействовать всё, что он может — ведь с его правовым обоснованием судьи уже более чем знакомы. Представитель истца также поднимается со своего места для произнесения речи, и Дима впивается в него нетерпеливым взглядом. Внутри что-то предательски ёкает: а вдруг он покажет больше ораторского мастерства? — Уважаемый суд, как и мой оппонент, я также взываю к справедливому разрешению спора. Могу лишь добавить, что оглашение мнения на широкую аудиторию с помощью социальных сетей и видео-хостингов также возлагает на говорящего ответственность за то, насколько корректно это мнение может быть высказано и какие последствия за собой влечёт. С учётом специфики деятельности Арсения Попова, мы не можем отрицать, что опыт общения с аудиторией у него есть, и при должной степени осмотрительности он должен был понимать, какие последствия за собой повлекут его слова. По мнению истца, травля в социальных сетях — явление жестокое и требующее огромное количество моральных сил. Никто не заслуживает травли как особого вида психологического насилия, в связи с чем наша позиция по удалению ролика из социальных сетей и возмещению морального вреда остаётся неизменной. С этими словами представитель Петрова опускается на своё место и смотрит на Диму недобрым взглядом. Дима, кажется, обменивается с ним такой же невинной невербальной любезностью. Судьи удаляются в совещательную комнату, и Дима устало опускает голову на руки, сложенные на столе. Он впервые чувствует, что в зале холодно, и кажется, из окон сквозит, несмотря на то что залы в апелляционном суде, конечно, не чета собратьям первой инстанции. Адреналин бушует где-то в ушах, и Диме неиронично хочется выпить, хотя возможностей у него, естественно, сейчас нет никаких. Чья же взяла? Каким-то ты стал нервным, дружище. Совсем так засвистишь крышей. Диме, может, хочется себя поругать за то, что расклеивается и путается, хотя это, вообще-то, в его деле смерти подобно, но он не может. Если совсем честно, от себя хочется просто отстать — а отсюда просто уйти. Он даже не хочет лезть в то, что его обычный боевой настрой порвать всем морды (конечно, в переносном смысле) сменился апатичным желанием прекратить сегодняшний день. Пришлось многое пережить. И не всем он, само собой, доволен. Но сегодня он так устал воевать… Примерно на этой мысли двери совещательной комнаты раскрываются, и Дима чувствует, что сердце подскакивает из грудной клетки куда-то к горлу, что, естественно, такой себе знак: ему бы слушать слова судей, а не зашалившую физиологию. Дима сжимается, превратившись в звенящую от напряжения пружину, и, кажется, бессловесно вопит: говори-говори-говори. — Суд постановил решение Московского городского суда от 23 октября 2020 года по делу о гражданском правонарушении, связанном с распространением сведений, порочащих честь, достоинство и деловую репутацию, предусмотренным статьёй 152 Гражданского кодекса Российской Федерации, в отношении Попова Арсения Сергеевича отменить полностью, а жалобу Позова Дмитрия Темуровича удовлетворить. Впервые с момента проведения своего первого судебного заседания Диме хочется торжествующе заорать в голос. Несколько секунд он стоит ошарашенный, и в голове звенит, хотя, кажется, такой итог был закономерен, ведь так? Если учесть все обстоятельства дела… Дима с трудом сдерживается от того, чтобы не рассмеяться: ничто ещё не казалось ему менее закономерным. Кончики пальцев покалывает от восторга, и дальше всё идёт как в тумане. Лицо представителя Петрова (а Дима так и не удосужился выучить его имя и отчество) во время рукопожатия кислое, как лимон, политый уксусом, но Диме так искренне всё равно: он позволяет себе в счастье не считаться со злостью окружающих, даже если злость эта совершенно оправдана. Дима справился. Он сумел. Он получил искупление. Руки подрагивают и нормально не слушаются, когда Дима, направляясь к выходу, натягивает на себя пальто и шарф. Кажется, ещё чуть-чуть — и он начнёт хитро хихикать прямо на лестнице. Совсем двинулся. Мысли мешаются, но Дима наконец не порывается их контролировать. Это однозначно самая сладкая победа в его жизни. В её реальность даже не верится — психика почти убедила его, что он такой не заслужил. А вообще-то, он заслужил. Надо срочно позвонить Арсу! Дима вылетает из здания суда, и, выуживая телефон из кармана, набирает номер, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Пока в трубке раздаются гудки, он невольно любуется крупными снежными хлопьями, кружащими вокруг и оседающими на шарф. Дима так-то зиму совсем не любит, но сегодня готов признаваться в любви её щедрой красоте. Он не сдерживает широкой улыбки и думает, что сегодня обязательно выберется с Савиной и Тео на прогулку — покатает мелких на санках, пошвыряет снежки и просто поживёт. Остановит мгновение. Арс почему-то не берёт трубку. Вот же бестолочь, а! Ну неужели у него появились дела поважнее? Что-то с трудом можно такие представить. Диму так распирает от радости и торжества, что ему даже обидно, что друг не схватился за трубку после первого же гудка. Раздражённо цокнув языком, Дима отправляет Арсу сообщение, не стесняясь капса: «МЫ ВЫИГРАЛИ СУД, АРС!!!» После этого он сразу набирает Катю и, светя улыбкой во все стороны, бредёт к машине, чуть пошатываясь от переполняющих его впечатлений. Та берёт трубку сразу: — Как всё прошло? Дима, конечно, расскажет ей обо всём в красках, как только приедет домой, а сейчас можно ограничиться только гордым-гордым: — Ты знаешь, похоже, Арсов ролик всё-таки можно будет глянуть на Ютубе. Катя не говорит десятков комплиментов, не прыгает от счастья до потолка и не сыпет инсинуациями о воцарившейся справедливости, но всё это и не нужно совершенно, когда Дима слышит от неё короткое и тёплое: — Я ни секунды в тебе не сомневалась. Дима подходит к машине, отряхивает налипший к лобовому стеклу снег, понимая, что без щётки тут всё-таки не обойтись, и вновь улыбается широко и довольно. — Спасибо! Представляешь, я тут жопу рву ради этого козла, а он даже не берёт трубку, — в шутку ворчит Дима, конечно, не теряя намерения перезвонить Арсу сразу же после окончания этого разговора. К своему удивлению, он слышит на том конце провода напряжённое молчание, а потом Катя неловко говорит: — Скорее всего, он не может сейчас говорить. Дим… ты посмотри, что я тебе скинула в ватсап, потому что там не очень приятные новости. Я не хотела тебе показывать утром, потому что боялась, что это тебя собьёт с нужного настроя. Дима хмурится, наморщив лоб, и ему становится тревожно, хотя, казалось бы, ничто уже не могло предвещать беды, ведь двери суда остались позади, и вышел он из них всё-таки со щитом. Он сбивчиво завершает разговор, бросает трубку и заходит в мессенджер. Но не все беды в жизни измеряются судебными решениями. Дима особенно чётко понимает это, когда смотрит видео, где Арсения валяют в грязи и бьют.