Критика чистого разума

Где-то гремит барабан. Арсений мутными глазами смотрит перед собой, пытаясь сфокусироваться на чём-то конкретном, но выходит из рук вон плохо. Он находится в заросшем летнем саду, и здесь удушливо пахнет чем-то сладким. Над головой резко вспыхивают искры фейерверков, и их свет заставляет брезгливо морщиться. Слишком ярко и неприятно. На расстоянии протянутой руки стоят цветы в причудливых глиняных вазах — источник слащавого запаха, и Арсению кажется, что он на какой-то торжественной церемонии — кого чествуют и что празднуют, он, правда, не знает. Арсений ступает по скользкой каменистой тропинке и чувствует, как ноги нелепо разъезжаются. Барабан продолжает греметь уже, кажется, совсем близко, и Арсений думает, что во что бы то ни стало обязан дойти до конца тропинки, чтобы посмотреть, что там такое происходит и кто главный герой праздника. Однако тропа становится бесконечной и всё петляет между спутанных кустов и пахучих цветов. Ноги не слушаются — они становятся совсем ватными, и передвигаться нормально не получается, несмотря на прикладываемые усилия. В голову бьёт барабанная дробь, и Арсения пугает, насколько он дезориентирован. Цветы и зелень мешаются в одно пёстрое пятно. Испуганно крутя головой по сторонам, он не видит ни одного человека. Виски болезненно сжимает, и он медленно начинает задыхаться от удушья. Арсений открывает рот в беззвучном лепете. Воздуха в лёгких становится меньше — на его месте лишь слащавая удушливая гарь. В глазах у Арсения темнеет. Барабан рокочет, пока мир совсем не гаснет. Арсений с испуганным вздохом открывает глаза. Всё тело болезненно ломит, а от страха по взмокшей спине бежит озноб. Он дышит, как загнанная лошадь, и понимает, что барабанная дробь — это ожесточённый стук во входную дверь, а удушливый яд, умертвивший его во сне — вонючая мазь, которой он обработал разбитое лицо. Арсений с трудом поднимается с кровати, путаясь в одеяле и сбитой простыни, и идёт к двери. Заглянув в дверной глазок и увидев Поза, он резко вспоминает обо всём, что произошло вчера вечером и что уже, по всей видимости, произошло сегодня, и его прошибает тревожным холодом повторно. Поз продолжает ломиться в дом, и только желание прекратить этот ужасный грохот заставляет Арсения прийти в чувства. Дверь распахивается, и Димка появляется на пороге — взвинченный, раздражённый, даже немного испуганный. Арсений несколько секунд зеркалит его — смотрит волком и чуть шарахается. Только Поз — при виде его покорёженного лица, а он сам — от неизвестности, которую Поз с собой принёс. Очки у Димки запотели из-за разницы температур, на пальто и волосах — подтаявший снег. Арсений сторонится, пропуская его в дом, и заторможенно смотрит, как тот разувается и стаскивает с себя верхнюю одежду. Но, конечно, не молча, потому что это Поз. Арсению кажется, что ему физически плохо от тревоги, хотя, чего греха таить, не только от неё. — У тебя вообще с башкой всё хреново, скажи мне? — громко гудит Димка, очевидно, совершенно не беспокоясь о том, что эта самая башка у Арсения вот-вот расколется. — Почему тебя нельзя выпустить из поля зрения ни на минуту? Я оборвал тебе телефон, но, конечно, безрезультатно, и чтобы что? Арсений смотрит на него виновато и понуро стоит, подперев лбом дверной косяк. Действительно, чтобы что? — Чтобы Катя прислала мне видео, где тебя избивают. Я приезжаю сюда, барабаню в дверь, но никто не идёт чёртовых минут десять. Мне надо было вызвать омоновцев, скажи мне? Арсений не понимает, шутит ли Поз, просто находится в бубнящем расположении духа или реально волнуется, хотя, кажется, всего понемногу. Поз находит тапки и, наконец, вновь поворачивается к нему, без зазрения совести разглядывая следы арсовых боевых подвигов. А ведь Арсений даже не знает, как выглядит со стороны — правда, и не уверен, что хочет знать. — Это пиздец, — быстро и коротко резюмирует Поз, и вид у него при этом одновременно и негодующий, и уставший. Такой вид бывает у матери после родительского собрания, на котором чихвостили её непутёвого ребёнка. Арсений даже не осмеливается спрашивать — он правда думает, что лучше не знать, чем всё кончилось. Ему было бы проще никогда об этом не слышать — просто чтобы все сделали вид, что этого суда вовсе не было. Поз качает головой, раздосадованно пожимает плечами и как бы невзначай говорит: — Не так встречают триумфатора. Арсений пялится на его фигуру, затемнённую в неосвещённом коридоре, и тупо переспрашивает: — Что? В голове шумит, хочется протереть глаза, чтобы избавиться от противной мути, заслоняющей обзор, и Арсу кажется, что он попал в сон внутри сна и сейчас зазвонит будильник, но ничего не происходит, даже когда Дима спокойно отвечает: — Апелляция удовлетворила мою жалобу. Арсений сглатывает, думая о том, как долго он себя отговаривал от надежды услышать эти слова, и вот теперь, когда они звучат, он, с побитым лицом и сильным похмельем, кажется себе самому недостойным их услышать. Он весь сейчас — иллюстрация трусости перед ними, а значит, кто-то, кто их не заслужил. Не особо отдавая себе отчёт, он делает несколько шагов в сторону Поза и стискивает его в объятьях. Наверное, от него ужасно воняет, и безупречный костюм Димки придётся отправлять в химчистку, но сейчас это не самое важное. Поз хлопает его по спине. — Спасибо. Я в тебе не сомневался. Поз фыркает, отстраняясь. — Ага, а то я смотрю: аж забухал от уверенности. Вообще, я требую извинений — ты мне такой момент радости испоганил. Арс ерошит волосы на голове, чувствуя, что от прикосновений она как будто болит ещё сильнее, и морщится. Несмотря на это, на душе становится легче. — Извини. В тебе я не сомневался. Но я сомневался во всём остальном. Поз закатывает глаза. — Уж не знаю, есть ли смысл объяснять тебе подробности в таком состоянии. Арсений и сам не знает, на сколько хватит его концентрации внимания, но хочется верить, что как можно дольше. У него сегодня праздник, вообще-то. Жаль, правда, что он и так его вчера ой как отметил. — Надо раздобыть какие-нибудь таблетки. Сейчас я соберу себя в кучу, и через несколько минут мы поговорим. Дима кивает и уходит в гостиную, а сам Арс приближается к зеркалу. То, что он там видит, ожидаемо наводит ужас: бордовый от кровоподтёка нос распух, и мазь, особенно найденная на пьяную голову, не скрала боли; на челюсти виднеется красный синяк; глаза отекли и выглядят больными; волосы в полном беспорядке. Задрав футболку, он видит несколько ярких синяков и ссадин на рёбрах. Жалкое зрелище. И это — Арсений Попов, известный на всю страну холёный критик, выигравший резонансное дело. Смотреть на себя противно, хотя в иное время Арсению это доставляло удовольствие — да и, он уверен, не ему одному. В ванной он чистит зубы, стараясь не встречаться с собственным отражением взглядом, аккуратно умывает лицо, расчёсывается и мочит виски. Не сказать, что становится существенно лучше, но хоть что-то. Состояние такое поганое, что хочется лечь и вырубиться, но Арс не уверен, что это принесёт облегчение. Дима ждёт его за столом со стаканом воды и стандартом таблеток. Арсений не глядя кидает в рот две и, только когда запивает их, осознаёт, насколько ему хочется пить. Поз молча следит за тем, как он исчезает в кухне, чтобы вновь наполнить стакан. Когда Арсений возвращается и садится рядом, Дима медленно рассказывает о том, как прошло разбирательство. Арсений вслушивается так внимательно, насколько позволяет скверное физическое состояние, и, судя по сочувствующему лицу Поза, он прекрасно это понимает. — А кассация? Может быть такое, что они обжалуют и это решение? — наконец, задаёт вопрос Арсений. Димка качает головой. — Вряд ли. Апеллировать не к чему. Зря только тратить время, нервы и деньги. Арсений умиротворённо кивает, прикрыв глаза. Потенциально опасный манёвр, если учесть, как сильно ему нездоровится. Дима чуть толкает его в бок. — Знаешь, у меня сегодня есть отличный повод как следует выпить, но вот смотрю я на тебя, и ты одним своим видом отбиваешь желание пить на всю оставшуюся жизнь. Арсений коротко смеётся, тут же почувствовав, как голова протестует против такой неслыханной наглости. Поз хмурится и становится очень серьёзным. — А теперь объясни мне, Арс, на кой чёрт ты попёрся в кафе, где собираются поэты, которые тебя, мягко говоря, не жалуют? Что это было за показательное выступление? Арсений пялится перед собой, пытаясь сообразить, а что, собственно, он вообще может на это ответить. Кажется, что любое его объяснение, особенно правда, будет звучать, как отъявленный идиотизм. — Хотелось отвлечь внимание от инфоповода с исходом суда. — Чем отвлечь? Тем, что тебе бьют морду? Ты пошёл к поэтам, чтобы тебе набили морду? Судя по тому, с каким сарказмом это переспрашивает Поз, он всё ещё надеется, что что-то из слов Арсения понял неправильно. Но Арсению, к сожалению, нечем это опровергнуть, и он вновь кивает. Дима смеётся — хрипло, долго и истерично. — Бля, Арс. С самого начала нашего знакомства я пытаюсь понять, гений ты или долбоёб. И ты знаешь, всё никак не могу прийти к единому выводу. Арсений фыркает — то ли насмешливо, то ли грустно. Поз устало трёт переносицу. — Ну ты хоть это, я не знаю… предупреждал бы о таких приступах. Или мог бы Шастуна взять с собой. Он бы там сошёл за своего, а возможно, и тебе бы меньше по роже перепало. Был бы там свой среди чужих, чужой среди своих. Инкогнито присмотрел за одним припизднутым критиком. Арсений стискивает зубы, глядя в одну точку, и, подумав, всё же говорит: — Мы не общаемся больше. Это предложение даётся Арсению с трудом, и к плохому самочувствию прибавляется скребущее ощущение, поселившееся в нём с момента, когда за Антоном захлопнулась дверь. Димка мрачнеет, но больше ничего не спрашивает — у него есть чувство такта в такие моменты. Арсений благодарен, ведь ему бы совсем не хотелось ничего объяснять, особенно если учесть, что он и сам фактически ничего не понял.

***

Когда Поз уходит, Арсений ещё какое-то время сидит на диване, прислушиваясь к звенящей тишине в квартире и в голове. Он не чувствует радости — хотя, по большому счёту, ещё ни один исход разбирательства не был для него столь волнительным. Было что-то ещё, кроме плохого самочувствия, что не давало ему до конца выдохнуть. Как будто он совершил постыдный поступок и теперь чувствует, как его грызёт совесть. Несмотря на сильное похмелье, весь вчерашний вечер отпечатался в памяти с поразительной достоверностью — до самых незначительных реплик в разговорах. Ему сказали, что в интернет попали какие-то снимки с Антоном, и это не могло не настораживать. Какие снимки? Почему они вызвали ажиотаж? Это странно, если учесть, что они с Антоном не сделали совершенно ничего предосудительного — Арсений, как ни старался, не мог вспомнить ни одного момента, который можно было трактовать превратно. Ничего страшнее сплетен, впрочем, вряд ли имеющих отношение к реальности, в сети быть попросту не могло. Тогда почему этот щуплый Максим сказал, что интернет гудит от их совместных фото? Арсений, не придумав ничего лучше, открывает поисковик и вбивает в строку банальное: «Арсений Попов и Антон Шастун». На запрос высвечиваются новости со времён «Контры» во всевозможных интерпретациях, его собственные обзоры, несколько ссылок на жёлтые интернет-издания, разные картинки, часть из которых явно сфотошоплена, а чуть ниже — ссылка на фикбук. Арсений и раньше слышал, что периодически становится героем фанфиков, но из соображений личного спокойствия предпочитал близко с фан-творчеством не знакомиться. Конечно, нет ничего удивительного в том, что их с Шастуном шипперят — Арсений кое-что смыслил в фансервисе такого рода да и в целом знал, что сегмент шипперов — часть целевой аудитории отнюдь не бесполезная. Если они заинтересованы, значит, потребляют контент обоих с особенным рвением, а это скорее хорошо, чем плохо. Правда, везде есть свои нюансы. Не хотел бы Арсений знать, как конкретно их с Антоном видит эта прослойка фанатов. Ему по крайней мере становилось неуютно, что кто-то пробует залезть в его голову, описать его тело, эмоции, чувства и мысли, пусть даже от него самого там — всего лишь имя и оболочка. Арсению были дороги личные границы и представление о том, что в чужих глазах они всё-таки есть. Арсений листает изображения, многозначительно усмехаясь. Их с Антоном… много. Их рисуют, с ними делают коллажи; им фотошопят венки из розовых цветов и румянец на щеках; их ставят рядом и крупным планом скринят их взгляды; а они смотрят друг на друга, обнимаются, целуются, держатся за руки, говорят какую-то ванильную ересь; они существуют в параллельных мирах и вселенных, у них странная одежда и ещё более странные выражения лиц. Они — сублимация чьей-то тоски и одиночества, чьего-то эскапизма и переноса. Они чьё-то хобби, чьё-то вдохновение и чья-то тема поговорить. Они выглядят такими счастливыми. Они — не они даже. Их на самом деле нет. Есть Арсений Попов, циничный критик, который никому не будет так заглядывать в глаза и никогда не говорил и не скажет подобной приторной чуши. И есть Антон Шастун, запутавшийся в себе параноидальный поэт, который закрыл за собой дверь и больше не вернётся. У них были уроки, недозанятия поэзией, в ходе которых Арсений чувствовал себя по-настоящему полезным, важным и живым. Были перебранки, конфликты, идеологические споры, странные попытки перестать друг друга презирать и даже поползновения направить на правильный путь. А больше у них ничего нет, но самое забавное, что для людей, создавших всё, что он увидел, это даже не важно. Арсению становится не по себе. Он закрывает страницу с изображениями и несколько секунд бездумно смотрит на запросы, но ничего не видит и даже не старается прочесть. Странно, что люди представляют их такими счастливыми, когда на самом деле они совершенно несчастны. Научись говорить за себя. Арсений заставляет себя сконцентрироваться на цели поиска и открывает сайт жёлтого издания, на котором его встречает кричащий заголовок: «Попов и Шастун — легендарное идеологическое противостояние или тайный роман?» Он закатывает глаза и бегло читает текст статьи, бездарно пересказывающий суть их конфликта, мистическим образом сошедшего на нет. Ещё ниже Арс с удивлением обнаруживает снимок плохого качества — видимо, скрин сильно приближенного изображения с видео — где он сам, аплодирующий во время выступления Антона на книжной ярмарке. «Неужели скандальный критик проникся творчеством Шастуна и преодолел путь от гневного обзора до восторженных аплодисментов? Или дело вовсе не в поэтическом даровании Антона, а в личной заинтересованности?» Что ж, по крайней мере здесь совесть Арсения чиста: он действительно аплодировал стихотворению и его искреннему исполнению. Однако для прессы это, очевидно, не имело значения. «Ещё сложнее объяснить последовавшие позже взаимные подписки в Instagram и лайки Арсения Попова, которые сыпятся на каждую публикацию Антона Шастуна в первые же минуты после выкладки». О, а это Арсений с лёгкостью может объяснить — особенно если учесть, сколько удовольствия ему доставила эта маленькая проказа. А с лайками... ну, просто так исторически сложилось, что Арсений часто сидит именно в этой соцсети. «Правда, известный сетевой поэт не спешит отвечать критику взаимностью и красные сердечки не ставит. Впрочем, особой щедрости на лайки за Антоном Шастуном никогда не наблюдалось». Арсений удивляется самой попытке в аналитику со стороны автора статьи — положа руку на сердце, он не думал, что этот человек на такое способен. «Однако совсем недавно в Twitter попали снимки, где Антон Шастун и Арсений Попов сидят в кафе и явно наслаждаются обществом друг друга. Выражения лиц поэта и критика, а также их внешний вид не оставляют ни малейшего намёка на то, что это могла быть деловая встреча. Фанаты строят самые разные теории и гадают, как давно звёздная пара поддерживает общение и какой характер оно носит». Арсений негодующе рассматривает снимок, сделанный, вне всяких сомнений, в тот день, когда они с Антоном единственный раз вместе зашли в заведение. А ведь он был уверен, что в малолюдной кофейне никто даже не обратил на них внимания... Может быть, Антона вывело из себя именно это? А может, это стало последней каплей, и на самом деле он давно собирался принять такое решение? Возможно, будь Арсений осторожнее и чутче к боязни Антона быть замеченным, всего этого бы не произошло? Арсений хмурится, понимая, что цепочка предположений становится всё тоньше, а подтверждений того или иного варианта всё меньше, но почему-то ему кажется, что он не так далёк от истины. Но тогда почему Антон ему ничего не объяснил? Неужели же это так сложно было объяснить? Нет, тогда, возможно, причина правда в чём-то другом. Либо, что ещё более вероятно, причин несколько, и этот снимок может быть лишь одной из них, притом, далеко не самой главной. Осталось лишь поломать голову над самым основным мотивом бегства, но Арсений и так занимается этим почти всё время с момента, как Антон ушёл. На мгновение он вновь чувствует злость на Антона за то, что тот так ничего и не разъяснил, молча свалив в закат и обрубив с собой любую связь. Это... эгоистично, трусливо и низко, как будто он вообще не подумал, что Арсений может беспокоиться, недоумевать и терзаться догадками, почему всё это произошло. А ведь таким поведением он поставил Арсения в один ряд с этими жёлтыми журналистами, которые не располагают никакой правдивой информацией и могут лишь выстраивать идиотские предположения, не находящие никаких достоверных подтверждений, потому что единственный честный информатор послал их нахуй. Арсений качает головой, утихомиривая раздражение. Ему и самому всё-таки следовало быть внимательнее. Но он даже не видел в этом необходимости, ведь выработал такой стойкий иммунитет на общественное мнение... Было бы замечательно, имей Антон такой же, но... кто же знал, к чему всё это может привести. Если, конечно, конкретно это событие вообще к чему-то привело, и он не заблуждается. Арсений откладывает телефон и устало протирает глаза. Сначала люди радуются, что неуязвимы, а потом страдают от этого, забываясь и забывая о других. Арсению давно хотелось подавить в себе импульсивность и дать разуму — несуществующему чистому кантовскому разуму — руководить всеми его действиями. Вместо горячности холодный расчёт, а вместо страха самовнушение. Голова — превосходный инструмент для подавления эмоций. Кто хоть раз испытал это на себе, с трудом возвращается обратно. Только как далеко могут увести эмоции, мы знаем и боимся, но разве не страшнее то, как далеко нас может увести разум? Арсению нравилось останавливать свои эмоции, ждать, пока они утихнут, чтобы потом разобрать всё досконально. Когда у него это получалось, а у окружающих — нет, он начинал чувствовать свой вес, чувствовать, что его тоже боятся, его тоже слушают. Так уж получилось, что кому-то к телу ближе рубашка, а кому-то — маска. Иногда Арсению казалось даже, что маска для него, как для Призрака Оперы, неотъемлемый атрибут. Возможно, она скрывает ещё более безобразное лицо, которого сам Арсений давно не видел. Но Арсений знает, что самое сложное — это разобраться, где ты нарочно делаешь из себя чудовище, а где ты являешься чудовищем. Сам он, честно говоря, уже начал терять эту грань из виду. Сложно жить с собой в ладах, если постоянно держать в голове все причуды собственного характера. Характер, как шкаф — что первое на тебя упадёт, когда ты открываешь дверцу, с тем тебе и придётся взаимодействовать. И везёт ещё, если там потенциально одни и те же вещи, а то ведь бывает и полная смена гардероба, когда кто-то извне постарается. Но если ты шкаф, ты сам в себе порядок не наведёшь. На тебе всегда роль страдательная — хранить в себе этот бардак. Отдельные шкафы так и выбирают быть неразобранными, запираясь на ключ навсегда. Арсений падает спиной на спинку дивана и смотрит в потолок. Таблетки чуть прояснили сознание, но с момента пробуждения как будто стало ещё паршивее. Я тоже человек. Я не такой уж плохой. Ладно, не совсем плохой… Я ведь могу быть хорошим, но просто не всегда и не со всеми, и вообще, я не должен и не хочу всем нравиться — даже если умею. Но кому-то… это ведь нормально, что я хочу нравиться хоть кому-то? Арсений качает головой. Конечно, нормально. Просто слишком непривычно и даже удивительно, что он задаётся таким вопросом. Ему опять хочется понять, насколько сильно представление об идеальной модели поведения совпадает с реальностью, а насколько оно калечит человека, не позволяя ему быть ни самим собой, ни идеалом, к которому он стремится. Например, в своём представлении о доброте люди часто теряют из виду её сущность. Проблема в том, что некоторые добрые люди на самом деле не столько добрые, сколько умные: они выбирают казаться добрыми, чтобы снискать одобрение и снисхождение у тех, кто хочет видеть их добрыми и в своей слепой вере не понимает, что у доброты может быть вполне определённая цель. Другой вопрос, что люди не любят задавать себе вопрос: «А в чём эта цель состоит? А разве может он, в своей позиции, такого не сделать?» Некоторые добрые поступки совершаются умными людьми для того, чтобы избежать негативных последствий, а это, естественно, вовсе не одно и то же, что совершенно искренний незамутнённый порыв. Однако людям куда приятнее думать: «Какой же он умница, как правильно и благородно он поступил! Как щедра его душа!» Просто у одних людей хватает ума быть добрыми, а у других — нет. Арсений сам себе кажется слишком холодным и озлобленным, когда прокручивает эти мысли в голове. Однако ошибочно думать, что он не верит в добро. Напротив, очень даже верит и видел его своими глазами достаточно много раз, чтобы не сомневаться в том, что оно существует, не идя об руку с корыстью. Просто искреннее добро всегда алогично, внезапно, даже, пожалуй, необъяснимо, его никогда нельзя по-настоящему предугадать, особенно если быть таким же глухим снобом, каким стал он сам. Потому Арс никогда не рассчитывает ни на чужой ум, ни на чужую доброту, когда идёт на свои авантюры. Легче приятно удивиться, чем неприятно разочароваться. Истинное благородство возможно только тогда, когда не нужно быть благородным. Подумав об этом, Арсений вдруг спохватывается, хлопает себя по лбу и поднимается с дивана, направляясь в сторону шкафа. Он умеет ценить помощь по достоинству, особенно когда совсем на неё не рассчитывает. Арсений открывает дверцу и скользит взглядом по стройным рядам бутылок, ища особенно дорогую. Это тем важнее, если учесть, что тот, кому она предназначается, сразу поймёт, настоящая ли она, откуда взята, сколько и где стоит и какого качества в ней алкоголь. Правда, организм Арсения на один вид спиртного уже реагирует протестом — он ощущает это по сверлу в левом виске. Наконец, он натыкается на нужную, осторожно достаёт её, звякая стеклом о деревянную стенку шкафа, ещё раз внимательно изучает её экстерьер и ставит на стол. Не сводя озадаченного взгляда с бутылки, Арсений пытается припомнить, куда положил визитки. Их у него не много — не то чтобы он приходил на какие-то мероприятия и сыпал своими контактами направо и налево. Однако в определённые круги брать с собой несколько визиток никогда не бывало лишним. Пересекая гостиную, он идёт к своему рабочему кабинету и шарит в ящиках стола. В верхнем ящике он обнаруживает маркеры для флипчарта, несколько пособий и распечатки, когда-то заготовленные для Антона. Под ложечкой гадко тянет, и Арсений поспешно закрывает ящик, чтобы вновь не зависнуть на неприятных мыслях. За окном почти стемнело. Визитки обнаруживаются в самом нижнем ящике. Арсений извлекает одну, придирчиво рассматривает и удовлетворённо, совершенно по-чистоплюйски кивает, не найдя на ней никаких внешних дефектов. Затем он берёт из органайзера чёрную гелевую ручку и делает внизу визитки приписку: «Позвони обязательно!!!» Для обозначения серьёзности своих намерений Арсений подчёркивает это повелительное «позвони» дважды и криво усмехается от мысли, что умудряется грозно настаивать даже в таких мелочах. Стараясь не размазать надпись, он несколько раз машет визиткой, давая чернилам подсохнуть, после чего возвращается в гостиную и кладёт визитку рядом с бутылкой. Курьер приезжает к нему минут через сорок. Арсений вручает ему собранное наскоро нехитрое подношение, называет адрес поэтического кафе и добавляет: — Передайте бармену Виталию лично.