Я не гребаный мальчик-который-не-мальчик-и-который-не-выжил, я теперь Спаситель! или Поворот не туда

— Ну, и чье оно? — поморщившись, спросила Эмма, смотря на сердце, которое лежало в небольшой коробочке, которую принес Темный. Румпельштильцхен поднял бровь. — Разве это важно? — спросил он. — Я думал, что это лишь ингредиент. Не более. Блондинка дернула носом и откусила кусочек пончика, которые, к ее удивлению, таки принес этот бесенок. — То, что я приняла факт того, что должна кого-то убить, не значит, что мне это нравится, — буркнула она, жуя лакомство. — То-то я смотрю, уже два пончика в коробке осталось, — насмешливо сказал он и махнул головой в сторону почти пустой коробки. — Переживания, видать, возбуждают аппетит. Эмма прищурилась, а потом стукнула его по плечу. — Тебе что, для беременной женщины пончиков жалко? — возмущенно сказала она. — Неудивительно, что тебя зовут чудовищем… Услышав, столь бесчувственное, но в чем-то правдивое утверждение, Румпельштильцхен поморщился. — Не морщись, — резковато сказала Эмма. — Не хочешь, чтобы тебя так звали, начни меняться наконец. — Я как-нибудь сам разберусь, хорошо? — жестко рыкнул он блондинке, которая на его вспышку даже бровью не повела, а лишь взяла стакан с горячим шоколадом со стола, и смотря ему прямо в глаза, с шумом втянула в себя напиток. Колдун поднял глаза к потолку и тяжко вздохнул, на миг отпустив плечи. «Неужели вот оно, наказание, за все мои прегрешения?» — несчастно подумал он. — Да, я — твое наказание, — довольно сказала Эмма, прекрасно прочитав по его глазам, что он подумал, и судя по его поднятой брови, читать людей она еще не разучилась. Мужчина вновь вздохнул. — Когда мы уже отправимся? — устало спросил он, желая, чтобы уже все это закончилось, а его сын, наконец, был спасен. Эмма подняла задумчиво брови. — Ну… Сердце — есть, голем — есть, палочка, если ты ее не потерял, есть… — протянула она, выразительно загибая пальцы на каждый пункт. — Так, что… Можно хоть сейчас начинать свою операцию «Феникс». Румпельштильцхен поднял бровь. — «Операция Феникс»? — удивленно спросил он. Блондинка замялась, и тоскливо вздохнув, ответила: — Я по Генри соскучилась. По-своему. А он так любит называть подобные дела всякими замысловатыми названиями. — Это то, что в наших мирах неизменно, — с едва заметной ухмылкой сказал он. Они понимающе переглянулись. Генри, казалось, был особенным мальчиком, независимо от мира. — Помирись с ним, — неожиданно мягко сказала Эмма и притронулась к его локтю. — Слышишь? С ними обоими. Баб у тебя может быть еще с десяток, и даже не начинай мне задвигать чушь про Истинную любовь, а сын и внук у тебя одни. Все мы рано или поздно сдохнем, даже ты. Так неужели тебе хочется, чтобы твоя родная кровь помнила о тебе, как о чудовище, бесчувственном и мелочном, или они вообще предпочитали бы о тебе не помнить, а? Они — это единственное, что после тебя останется. Ни твоя магия, ни твое золото… А они. И только они подарят тебе покой и истинное прощение, истинное принятие, а не Белль. Она тебя даже до конца принять не может, хоть и вышла за тебя. Подумай об этом, хорошо? Не выбирай легкий путь. Оглянись! Куда тебя он уже привел? Куда это привело твоего собственного отца? Как он хочешь стать? Если так, то ты на верном пути и уже почти ненавидим всеми, особенно своей семьей… Румпельштильцхен все это время, как зачарованный, слушал ее речь и чувствовал, как каждое слово блондинки, словно осколок стекла, врезалось ему в сердце. Ведь она была права, он не хотел этого признавать, но она права. Уже в который раз… — Не хочу, — тихо выдохнул он. — Я не хочу становится, как… он. Но… — Не может быть никаких «но», — оборвала его Эмма. — Может, — еле слышно сказал он и устало прислонился к стене. Неожиданно, на него накатил приступ честности, и он добавил: — Мое сердце… Оно… Из-за того, что я натворил за свою длинную жизнь… Теперь оно чернеет, и очень быстро… «Чего ради он вообще открыл свой рот?!» — тут же отругал себя колдун и хотел было отмахнуться, сменить тему, все что угодно, лишь бы… — Покажи, — твердо сказала Эмма, сложив руки на груди и прервав его мысленные метания. Румпельштильцхен немного растерянно моргнул. — Что? — спросил он. Нет, он понял, о чем она его попросила, но все же не мог скрыть растерянность. — Сердце, — терпеливо сказала Эмма. — Покажи его мне. — Зачем? — упрямо спросил колдун и поджал губы. Блондинка вздохнула. — Я, как ты понял, знаю парочку ритуалов и заклятий не из вашего мира, да и не из моего тоже, ну да неважно, — сказала Эмма, ругая свой вновь взбрыкнувшийся инстинкт всех спасать. — Глядишь, чем-то и смогу помочь. Ничего не обещаю, естественно. Но… — протянула она, и выразительно глянув на колдуна, добавила: — Зная тебя, ты непременно заваришь какую-то кашу, которая вылезет тебе боком, — тут она прищурилась, заметив, как колдун на миг отвел взгляд, и вздохнув, произнесла: — Хотя, судя по твоим наглым глазищам, ты уже что-то натворил. — Ничего я не натворил, — буркнул Румпельштильцхен и сложил руки на груди. О том, что он нашел шляпу и с ее помощью, и помощью Крюка, заточил в ней ученика чародея, он не собирался говорить. Колдун и так чувствовал, что его в ближайшее время эта девица, у которой не было тормозов и инстинкта самосохранения, еще не раз назовет идиотом. Поэтому он не собирался давать ей лишний повод, хотя выяснить, откуда она так хорошо разбирается в магии и откуда ей известны эти странные знания, о которых он сам не знает, что странно, и ему это совершенно не нравилось, Румпельштильцхен был твердо намерен. — Сердце! — нетерпеливо рявкнула Эмма. — Если ты сам мне сейчас его не покажешь, я сама его из твоей груди выну! Боже мой, я же не твой кинжал прошу! Можешь даже мне в руки не давать свой бесценный орган. Я просто хочу оценить масштаб твоей проблемы! Вот и все. Колдун помялся, но все положил руку себе на грудь и с неохотой вынул свое сердце. На миг на него свалилось облегчение. Будто камень с груди снял, но в отличии от Коры и ее дочерей, он не хотел оставаться бессердечным. Во-первых, хватало и того, что у него была слабость в виде кинжала, с помощью которого им могут управлять против его воли, а еще и с сердцем, отдельно от него… По его мнению, как бы оно ему не мешало и каким бы тяжким грузом не давило, по крайней мере, за его сохранность беспокоиться не стоило. Ну, за его физическую составляющую. А во-вторых… Без него он боялся, что окончательно и впрямь станет Чудовищем. «Если верить окружающим, ты уже им являешься», — ехидно подсказал его внутренний голос. — Нда, — протянула Эмма, немного наклонившись вперед и с научным интересом смотря на бьющееся, почти полностью черное сердце. Лишь несколько розовых пятен еще пробивались сквозь эту черноту. «Бедняга…» — грустно подумала Эмма, понимая, что таким оно стало не только из-за того, что он натворил за свою жизнь. С помощью волшебного зрения, она прекрасно могла видеть, как сердце, словно паутина, оплетала, судя по всему, его темное проклятие. Оно, как пиявка, вцепилось в несчастную пташку, выпивая из сердца все соки. И из него тоже. Но она не понимала отчего! Оно явно питалось им уже не первый год, даже не первое столетие, но почему именно сейчас процесс ускорился?.. Только если… — Оно только в последние месяцы стало столь активно чернеть, верно? — спросила Эмма, не отрывая взгляда от сердца и не замечая изумленного взгляда колдуна, который не заметил и капли отвращения или еще чего-то подобного на ее лице. — Да, — подтвердил он, все продолжая выискивать неприятие или корыстное побуждение на лице блондинки, которых там все так же не было. — Все-таки странный ты человек… — пробормотала Эмма, мысленно перебирая чары, заклятия и ритуалы в голове, которые могли помочь. Румпельштильцхен, покрепче сжав свое сердце и вернув его на место, непонимающе спросил: — То есть? Эмма вздохнула и серьезно посмотрела на него. — Твое сердце триста лет медленно чернело, но лишь после смерти сына, этот процесс ускорился… — сказала она и покачала головой. — Боже, Румпель… Как в тебе сосуществует такой потенциал для любви, особенно к своему ребенку, вместе с такой феноменальной способностью отталкивать как раз таки всех членов своей семьи!.. Неужели ты так и не понял, что именно она и была твоим спасением все эти годы! Ты держался за любовь к своему сыну три столетия, а как потерял его, ты потерял и себя! И даже твоя, якобы, большая любовь к Белль не помогла… — сказала она и вздохнула. — Ну, да, это не мой мир и не мне тебе указывать на то, что ты идиот, который сам во всем виноват!.. — Вот именно, — грубо сказал Румпельштильцхен. Его душа и так вся была изорвана, и обливалась кровью, и ей не нужно было лишний раз вслух озвучивать все то, что он отчаянно желал игнорировать. — Может, лучше приступим к спасению Бейя? — Приступим, — устало сказала Эмма, видя, как он закрылся от нее, и словно еж, выпустил свои иголки в защитном рефлексе. Говорить с ним более было бесполезно. Осел упрямый!..