Глаза зверя

      Тяжелая дверь звонко ударяется о стену, отскакивает от нее и почти захлопывается обратно. Человек, ураганом ворвавшийся в приемную Тэхена, даже не замечает этого. Хосок, оценив расклад, неслышно отступает под оконную занавесь, прячась от нежданного визитера.       Лицо Намджуна раскраснелось, одежда в беспорядке, а глаза, кажется, мечут молнии:       — О чем ты думал, когда решил подложить этого мальчишку под императора? Ты в своем уме?       — Тихо, не кричи пожалуйста, — Тэхен спокоен и сосредоточен, медленно прокручивая в пальцах железное перо. — Что тебя не устраивает?       — Ты идиот, — Намджун суетливо завязывает пояс, одергивает рубашку, приводя себя в порядок. — Слишком много ставишь на карту. Не получится.       — Что думает по этому поводу Сокджин? — У Тэхена глаза его матери — светлые и бездонные в обрамлении густых ресниц. — Как он тебе об этом рассказал?       — Неважно, — старший Ким скрещивает руки на груди, ухмыляясь. — Интереснее, как ты до этого додумался? Прошлое покоя не дает? Или Хосок уже не тот?       — Осторожно, — губы младшего Кима сжимаются в тонкую злую полоску. — Он может тебя услышать.       — Пусть слышит, — Намджун невзлюбил Тэхена с того самого момента, как его официально представили ко двору. Он признавал его заслуги, признавал, что работа, которую младший делает — грязная и тяжелая, и справляется он просто блестяще. Но младший был ему просто неприятен, так, как прямолинейному, как острие клинка, воину, может быть неприятна мысль об убийстве врага не лицом к лицу, в честном поединке, а кинжалом в спину или отравой в вине. Как в наместнике Юга совмещались беспощадность и такое неуместное благородство — загадка.       — Каждый раз я напоминаю тебе, что мы делаем одно дело, служим одной цели, — медленно, в сотый раз за эти годы говорит Тэхен. Время, когда Намджун уезжал к себе в провинции, было лучшим в жизни главы тайной службы. — Я не сделаю ничего, что может навредить нашему повелителю или империи.       Намджун издает губами неприличный звук, больше подходящий лошади, а не второму во дворце человеку после императора. Потом вдруг разворачивается, резко бросается вперед, ударяя сжатым кулаком по столу, за которым сидел Тэхен:       — Не говори мне, что ты бескорыстен! Не может быть, чтобы здесь не было двойного дна! — он валится вперед, тяжело опираясь на руки. Он так самозабвенно кричит, что совсем не видит, как Хосок бесшумно обходит его со спины и почти нежно прижимает кинжал к его горлу, негромко прося:       — Заткнись. Сейчас же.       Намджун по инерции дергается, не сразу понимая. Потом замирает, расширенными, полными бешенства глазами смотря на Тэхена. Тот замирает в кресле напротив и улыбается, провоцируя.       — Ты же не будешь меня убивать, это бессмысленно, — Намджун даже так, еле собрав себя со стола Джина и пребывая в расстроенных чувствах, пытается думать рационально. — Не из-за него же?       — Тэ, за меня. Живо! — прикрикивает Хосок, видя, что младший не шевелится. Когда он все же оказывается между двумя Кимами, говорит:       — Сейчас я тебя отпускаю и ты не делаешь ничего, о чем мы все пожалеем. Я предупредил.       Намджун кивает, беря себя в руки. Чон медленно убирает оружие, второй рукой задвигает Тэхена себе за спину. Намджун разворачивается и оценивающе смотрит на мужчину перед собой:       — Ты неизлечимо болен, ты знаешь об этом?       В ответ Хосок только молча хмыкает, пряча кинжал в скрытых в рукаве ножнах.       — Итак, — Тэхен из-за его плеча выглядел очень довольным. — Объясни спокойно, чем ты недоволен?       — Тем, что твой план глупый и непродуманный, — Намджун никогда не увиливает. — Ты ставишь все на то, что у мальчишки получится понравиться императору. А если нет? А если даже да, но он его сломает, как всех предыдущих? А если он выдержит, но императору будет все равно, и через несколько месяцев очередная игрушка пойдет в один из твоих борделей? А если даже Белый Лев привяжется к нему, что это даст, кроме призрачного шанса? Можно было сделать все гораздо проще, но ты как всегда — лишь бы выслужиться.       — Давай по порядку, — Тэхен садится обратно в кресло, жестом приглашая присесть и остальных. Намджун, помедлив, опускается напротив, а Хосок встает сбоку от младшего. — Для начала — он ему уже понравился. Настолько, что он вытребовал его к себе в покои в ночь своего дня рождения.       Намджун неверяще, ошарашенно смотрит на него.       — Именно, — Тэхен прищелкивает пальцами, закидывает ногу на ногу. — Дальше. Сломать Чимина не смог даже я. Я сам его учил всему, что знаю, я очень долго это планировал и думал, прежде чем решиться. Сейчас на самом деле все зависит от мальчишки. Но — в этом его преимущество — он абсолютно не боится нашего повелителя.       — Быть не может, — Намджун поднимается, начинает нервно мерить шагами комнату. — В какой глухой деревне он вырос?       — Поверь, он прекрасно знает, на что способен император в гневе, — Тэхен нехорошо улыбается. — Но его желание изменить все сильнее его самого. В любом случае, что мы теряем?       — Тебе его не жалко, да? — Намджуну вообще-то тоже, но поддеть Тэхена дорогого стоит. — Тебя хотя бы мучает совесть?       — Нет и нет, — Тэхен наклоняется вперед. — Так ты с нами?       — Только из-за Сокджина, — Намджун кивает своим мыслям. — Только потому, что он просил за тебя. Я по-прежнему считаю, что объявить смертельно больным было бы рациональней. Наследнику уже больше десяти, с нашей помощью он бы удержал страну.       — И окончательно утопил ее в крови, — неожиданно подал голос Хосок. — Ты действительно хочешь этого?       — Я не говорю, что это лучшее решение, — наместник досадливо поморщился. — Но оно легко осуществимо и предсказуемо. В задумках Тэхена всегда все идет не так.       — Правильно, — Тэхен подмигнул ему, и Намджуна перекосило. — Все идет гораздо лучше.

***

      На этот раз это не барабаны. Звон степного шаманского бубна будоражит кровь, а аккомпанирующая ему флейта смягчает и округляет топорную, почти примитивную мелодию. Чимин полураздет, его тело поблескивает от масла, чей легкий запах дразнит императора на протяжении всего вечера. Мальчишка танцует уже очень долгое время, ночь подходит к середине, его волосы взмокли и прилипают ко лбу, капельки пота стекают по спине, мешаясь с дорогими притираниями и добавляя нечто неуловимое в их запах. Императору кажется, что от танцора летят искры, настолько тот отдается происходящему.       Каждое движение стройного тела, каждый прогиб тонкой талии, каждый разворот и пируэт — словно восьмая нота в мелодии, делающая ее совершенной. Император приказывает:       — Достаточно. Подойди ко мне, — и немеет от удивления, когда мальчишка лишь игриво улыбается, отрицательно качая головой. — Сейчас же.       Чимин в несколько летящих шагов оказывается прямо перед императором, сидящим на разложенном футоне. Сегодня они в личной спальне Юнги, в ней нет ничего, кроме огромного ложа прямо на полу и низкого столика рядом. Танцор легко подпрыгивает и перелетает в арабеске за спину императора, ловко приземляясь между подушками, тут же вскакивает и продолжает танец.       — Я сказал — хватит, — голос Белого Льва хриплый, он начинает злиться. Чимин же кружит вокруг него, не давая даже прикоснуться к себе, изящными движениями гибкого тела уходя от настойчивых рук.       Императору надоедает чувствовать себя ослом, перед которым подвесили морковку. За весь вечер мальчик не дался в руки, неуловимо ускользал от него, уклоняясь от поцелуев или ласк. Он только бесконечно дразнил, играя так же, как мыщцы играли на его плоском животе. Бесконечно, призывно, плавно…император поднял взгляд на лицо танцора и повторил:        — Хватит. — Перевел взгляд на музыкантов. — Пошли вон.       Чимин безразлично пожал плечами, присел на покрывало рядом. Взял со столика несколько свежих ягод, напоказ, соблазнительно поднес одну ко рту, почти случайно поймал ее губами, прежде чем откусить кусочек. Император неотрывно следил за движениями его розовых губ, машинально облизывая собственные. Чимин уже хотел съесть последнюю, но вдруг протянул ее Юнги, застенчиво улыбаясь. Тот медленно, нарочно медленно наклонился к угощению, пристально следя за лицом танцора. Оно не изменилось даже тогда, когда император коснулся горячим языком дрожащих пальцев мальчика, вырывая у того невольный вздох.       — Раздевайся, — привычный приказ, но Чимин его не выполняет. Он отрицательно качает головой и отползает по постели, вынуждая преследовать его. Он не испуган, нет. Он хочет поиграть.       Император делает рывок вперед и придавливает его своим телом. Юнги садится на него сверху, хватает его одной рукой за запястья, второй поворачивает его голову, чтобы поцеловать. Император груб и настойчив, Чимин может почувствовать его возбуждение почти так же хорошо, как собственное, но это не то, чего он хочет. Император целует его грубо, безжалостно, больно кусая и нимало не заботясь о его удовольствии. Но все же оно есть. Это оно заставляет Чимина прогнуться в спине, стремясь прижаться ближе к желанному телу и тихо застонать в рот Юнги, прямо в поцелуй, полный страсти и силы. Император отрывается от него, смотрит сверху вниз. Отпускает его руки, чтобы коснуться бархатистой кожи, почувствовать ее мягкость под пальцами, насладиться ей. Танцор легко садится, хочет приподняться, но мужчина на его коленях не дает этого сделать. Тогда Чимин колеблется меньше мгновения и касается ладонями тела императора. Ведет вверх, сминая пальцами дорогую ткань, чуть сжимает, добирается до стоящего, твердого члена. Гладит его через легкие штаны, а Юнги в который раз за ночь немеет от наглости мальчишки.       Чимин поднимает голову, продолжая ласки руками. Он не смотрит в глаза, он видит лишь острую линию подбородка и тонкие приоткрытые губы. Он просит беззвучно, ему остается только надеяться, что император поймет, чего он хочет и позволит ему это.       — Ты хоть умеешь? — насмешливый шепот и шорох смятых простыней сопровождает тихий, беззлобный смех императора. Чимин вскидывается обиженно, решительно стягивая с Юнги последнюю одежду. Тот ни капли не помогает, только подкладывает себе под спину и голову несколько подушек, возвышаясь над мальчишкой, чтобы не упустить ни одной детали.       — Сделай хорошо своему повелителю, — Чимин чувствует жесткие пальцы на своей щеке, рука Юнги принуждает наклонить голову. Он откидывается назад, вплетая пальцы в волосы танцора, чувствуя, как жаркая влажность чужого рта восхитительно нежно обволакивает его член. Император сомневался абсолютно зря — мальчик умеет, и еще как. Он ласкает языком чувствительную плоть, подаваясь все больше и больше вперед, и Юнги чувствует в какой-то момент, как сжимается чужое горло. Чимин сглатывает, принимая еще глубже, слегка царапает ноготками кожу на сгибе бедер императора, добавляя острых ощущений. С чмокающим звуком выпускает горячую плоть изо рта и насаживается снова. Скользит влажными от слюны губами по всей длине, вырисовывает языком круги, лижет чувствительное место под головкой, толкает член за щеку и немного помогает себе рукой, пытаясь отдышаться. Слышит низкие, громкие стоны и продолжает, удовлетворенно улыбаясь.       Он хотел просто трахнуть мальчишку. Поставить на колени, может быть, разложить у стены или на полу. Но никак не позволить ублажать себя, растекаясь по собственной постели и кончая только от того, как Чимин стонет с его членом в горле.       Но в данный момент ему плевать. Он почти счастлив, и только это имеет значение.