Глаза зверя

      Алые ручейки весело бегут по площади, собираются в целые озера, солдаты споро присыпают их свежим песком, скрывая все следы недавней казни. Десять трупов на высоком помосте — невысокая цена за процветание империи. Белый Лев искренне убежден в этом. Черно-золотой парадный ханбок заляпан кровью, пальцы судорожно сжимаются на рукояти меча, глаза жжет от нестерпимо яркого солнечного света. И ни от чего другого.       — Мой господин, — Хосок неслышно возникает за левым плечом, кланяется. — Ким ждет вас в тронном зале.       Император стряхивает с себя оцепенение, разворачивается на каблуках и идет в сторону дворца. Приближенным не остается ничего, кроме как последовать за ним.       Перед массивными дверьми повелитель не сбавляет шаг, не замедляется, словно их вообще не существует. Торопливо распахнутые слугами, створки раскрываются, пропуская их внутрь, в зал, где у ступенек трона на одном колене стоит наместник Юга, ожидая своего господина. Император садится на свое место, негромко приказывает:       — Встань. Это не обязательно.       Не дрогнув лицом, Намджун встает, придержав меч, чтобы не звякнуть ножнами. Уверенно начинает:       — Мой повелитель, на моих землях все идет своим чередом. Нет ничего срочного, с чем бы я не смог справиться сам. Все отчеты я сдал сразу по приезду, теперь работа казначея — сказать, лгу ли я.       — Ты думаешь, что можешь решать, кто какую работу должен выполнять? — свистящие, недовольные нотки в голосе императора подсказывают Намджуну, что он ходит по краю.       — Разумеется, нет, — не подавая вида, ощущая, как по виску скатывается капелька пота, продолжает наместник. — Все будет по слову моего повелителя.       — Сокджин, твое слово, — у императора все еще перед глазами алое на золотом. От этого настроение портится.       — Наместник хорошо делает свою работу, мой повелитель, — казначей говорит неторопливо, уверенно. — Цифры говорят о прибыли, налоги уплачены вовремя, народные волнения подавлены без потерь живой силы. На мой взгляд, беспокоиться не о чем.       — Волнения? — взгляд императора кинжалом вонзается в придворного.       — Это остатки того Двухлетнего бунта, — Намджун вовремя подает голос, отвлекая внимание на себя. — Я выследил и казнил последних дворян, которые мутили воду в моих провинциях. Теперь короне ничего не угрожает.       Император молча смотрит на него, откинувшись на спинку трона и подперев подбородок рукой. По положению тела — по опущенным плечам, вытянутым ногам — понятно, что он устал и вымотан, но до вечера еще далеко, а никто кроме него не может решать такие вопросы. Перед глазами опять мелькает алое — то ли кровь, то ли шелк.       — Мой повелитель, — Намджуну терять нечего, — я хотел просить у вас людей. У меня много свободных земель, которые могли бы приносить доход в казну, но их некому обрабатывать. Мне нужны земледельцы, крестьяне и солдаты.       — Сколько? — император смотрит в окно, вдаль, где зелень деревьев сливается с горизонтом.       — Я передал все расчеты старшему Киму, — Намджун слегка склонил голову в его сторону. — Они ожидают вашего внимания, господин.       — Хорошо, я посмотрю позже, — император перевел взгляд на наместника. — Ты остаешься до праздника урожая?       — Да, как и всегда, — Намджун хотел бы уехать раньше, но Сокджин не позволит.       — Хорошо, — повторил император. — Чонгук обещал мне приготовить доклад по флоту, где он?       — Я здесь, мой повелитель, — молодой военачальник выходит вперед, привычно опускается на колено перед троном. Нужные бумаги зажаты в его руках, он протягивает их вперед. Император ведет бровью, и Сокджин срывается с места, чтобы передать свиток.       — Чонгук остается, остальные свободны, — Юнги читает, уходя мыслями все дальше и дальше. Читает долго, настолько, что не замечает, как тронный зал пустеет. Полуденная тишина звенит удаляющимися шагами по коридорам, голоса становятся тише, стража закрывает двери, и они остаются только вдвоем.       Чонгук, не поднимая головы, терпеливо ждет. Он уверен в том, что приготовил, в конце концов, никто не знает верфи лучше него. Повелитель должен оценить это.       — Неплохо, — император поднимает взгляд, оценивающе смотрит на Чонгука. — Через три дня выезжаешь в порт и воплощаешь все это в жизнь. Я разрешаю. Деньги возьмешь у Сокджина.       — Мой господин…- Чонгук не находится, что сказать, и немудрено. На реализацию его задумки понадобятся месяцы, он проведет их вдали от дворца. Вдали от императора.       — Ты нужен мне там, — император смотрит тяжело, буквально придавливает взглядом к полу. — Никому другому я не могу доверить это.       Чонгук почти не дышит, его кулаки сжаты до хруста, но возразить он не посмеет. Белый Лев тем временем встает с трона, грациозно опускается рядом с ним, отзеркаливая его позу — на одном колене, совсем близко. Чонгук смотрит в пол, на ступеньки перед троном, на изнанку плотно зажмуренных век, куда угодно — только не на своего господина.        — Никто лучше тебя не справится, — голос Юнги мягкий, уговаривающий. — Кто, если не ты? Ты, мой маленький генерал, первый всегда и во всем. Я знаю, ты не разочаруешь меня и в этот раз. — ладони императора ложатся на чужие щеки, приподнимают лицо. Медленно, уверенно ласкают нежную кожу. Юнги с колючей усмешкой наблюдает, как Чонгук неосознанно трется о его ладонь, подставляясь под ласку. Как домашняя зверушка. — Хочешь, твой господин поцелует тебя на удачу?       Мальчик перед ним, торопливо, неистово закивал головой, не открывая глаз.       — Возвращайся с успехом, — император теперь говорил в самые его губы, слегка их задевая своими, тонкими и мягкими. — Возвращайся ко мне с триумфом, и я подарю тебе настоящий поцелуй. — Он допускает лекгое касание, больше похожее на выдох, и рывком встает.       — Иди, — Чонгук смотрит на императора сверху в них и кажется, что тот ростом с одну из колонн, подпирающих потолок. — Тебе нужно собираться.       — Да, мой господин, — Чонгук легко поднимается и выходит.       Из теней и занавесей у трона выходит младший Ким. Император негромко спрашивает:       — Что дальше на сегодня?       — Я освободил для вас вторую половину дня, мой повелитель, — лицо Тэхена непроницаемо. — Предположил, что вы захотите отдохнуть.       — Хорошо.       На несколько долгих минут повисает молчание. Император думает о чем-то своем, что заставляет его недовольно хмуриться и поджимать губы. Тэхен молчит и ждет, не шевелясь. Живя рядом с диким зверем, поневоле выучишь все его привычки и повадки.       — Ты слышал, куда едет Чонгук? — вопрос с треском разрывает тишину.       — Нет, но полагаю, что в порт. Правильно? — кошки-мышки, прятки, танго со смертью. Будоражит кровь и отправляет возбуждение гулять по венам. Тэхен давно думает про себя, что он ненормальный. Не может нравиться обычному человеку игра, где ставка — жизнь. Но, черт побери, как же она завлекает.       — Да. Я помню, ты говорил, что хотел туда съездить с проверкой, — взгляд повелителя холоден и жесток. — Отправляйся с младшим Чоном, вернешься, как закончишь. Заодно не дашь наломать ему дров на первых порах. Он там надолго, мне не нужно, чтобы он в первую же неделю переусердствовал и выдохся.       — Как будет угодно моему господину, — Тэхен поклонился, поколебался секунду и все же спросил, — вместо меня остается Хосок?       — Как всегда, — император отошел к окну, машинально окинул взглядом площадь. Крови уже не было видно. — Передай ему все и отправляйся.       Тэхен молча поклонился еще раз и направился к выходу. Уже у самых дверей его догнал приказ:       — Распорядись, пусть новенького приготовят на вечер.

***

      Хосок оторвал взгляд от заметок, над которыми работал и чуть громче, чем надо, попросил:       — Повтори.       — Через пару дней я уезжаю с Чонгуком на верфи. Надеюсь вернуться через три недели. Это приказ императора, — в силу своего характера Тэхен любил выводить Чона из себя. Любил смотреть, как темнеют от гнева любимые глаза и деревенеет спина, когда тот пытается сдержаться. Но сейчас было не как всегда.       — Подожди. Ты едешь с ним, вы будете вместе в дороге, в порту, днем и ночью, обедать, гулять, проводить время, жить в одном доме? — произнесенное на одном выдохе, под конец вылетало уже тихим хрипом. Хосок пытается не показать своего бешенства, но выходит откровенно плохо.       — Хосок-и, спокойней, — Тэхен сидит на его столе, чуть покачивая ногой и откинувшись назад на руки. — Все будет нормально. Это же Чонгук, почему ты волнуешься? Я его не съем, не пострадает твой младшенький.       Чон встает из-за стола, стул с грохотом проезжается по полу. Хосок делает два тяжелых шага, подступает вплотную к Тэхену, вклинивается меж его бедер, прижимаясь еще ближе. Разьяренно рычит:       — Мне неважно, что с ним будет! Но вот если ты попробуешь его соблазнить, тебе лучше не возвращаться. Я даже сам не знаю, что я тогда с тобой сделаю, понимаешь? — Хосок смотрит прямо в глаза, и на дне его взгляда — бешенство. И обещание.       — Стой, — Тэхен удивленно хлопает глазами. Лиса перехитрили. — Ты что, ревнуешь меня?       — Я не скажу это вслух, нет, — Хосок отчаянно мотает головой, крепче сжимая ладони на чужих бедрах. — Не дождешься, — он зарывается лицом в волосы Тэхена, вдыхает глубоко любимый запах, чувствует, как чужие руки осторожно обнимают за плечи.       — Хосок, — тихо шепчет Тэхен, но Хосок только сильнее вжимается в него и молчит. — Я клянусь, что не будет никого и никогда, кроме тебя.       — Ты сын шлюхи, что ты знаешь о верности? — глухо приходит в ответ.       — А ты безродный мальчишка из трущоб, что ты знаешь о чести? — не удержавшись, Тэхен игриво кусает Чона за ухо. — Нам остается только верить, знаешь?       — Я тебя ненавижу, — а руки на талии младшего сжимаются все сильнее, почти невозможно дышать, но никто и не против.       — Я тоже, любовь моя. Я тоже.