Глаза зверя

      Мальчишка искусен, это стоит признать, император даже понимает, почему Тэхен взял его к себе когда-то. Так танцевать мог только сам Ким и еще несколько его мальчиков. Но глава тайной службы последний раз брал в руки веер еще до своего совершеннолетия, а остальные не зажигали в душе повелителя той искры, что смог возродить Чимин. Даже просто наблюдая за его движениями, Юнги чувствовал, как улучшается его настроение, как отпускает давящее чувство отвращения к себе.       Вино рубиново поблескивает в золотом кубке, император жестом подзывает танцора к себе, предлагает выпить. Чимин колеблется, зная, что пьянеет от пары глотков, но не смея перечить господину. Недовольное движение бровью, и вот уже мальчик выпивает половину кубка залпом, закашливаясь и неловко вытирая лицо. Император на это только усмехается и тянет его к себе на колени, преодолевая легко сопротивление, приказывает:       — Налей себе еще, — и подставляет свой кубок.       Чимин неловко ерзает, сидеть боком не очень удобно — чужие ноги разведены широко, и в конце концов танцор валится в пространство между ними, едва не обливаясь вином. Он смущается, его щеки краснеют, на глазах выступают слезы от досады на себя. Ну как же, грациозный танцор, ловкий, изящный, и свалился кулем с мукой прямо на императора. Но того кажется все устраивает, он только отбирает у мальчика кубок, выпивает залпом и знаком показывает налить еще.       — Ты красиво танцуешь, — голос Юнги хриплый и надтреснутый, он достаточно пьян, чтобы не взвешивать каждое сказанное слово. — Я хочу, чтобы ты танцевал для меня каждую ночь.       Чимин крепче стискивает пальцы на узорной ножке, машинально делая несколько глотков. Ликование в его душе мешается со страхом. Страхом надоесть как новая игрушка. Он должен стараться лучше. Еще лучше, пока не займет все мысли императора.       — Не вздумай менять масло для тела, — Юнги шумно втягивает воздух, наслаждаясь жасминовым запахом, исходящим от тела и волос танцора. — Я хочу, чтобы ты пах летним утром.       Чимин залпом допивает вино и чувствует, как зал плывет перед глазами. Руки императора пробираются под его одежду, распахивают полы рубашки, оглаживают стройные бедра, пальцы шаловливо перебирают по нежной коже, поднимаясь выше, по животу и груди. Ладонью Юнги поднимает его голову, легко проводит пальцами по щеке. Шепчет еле слышно:       — Я не чувствую в тебе страха. С самого детства, всегда, люди, что окружали меня, боялись. Потому что у меня белые волосы, белая кожа, они верили, что у меня особенная судьба. Они все боялись и боятся меня до сих пор. Боятся того, что я творю, что могу с ними сделать. Все меня боятся, но только не ты. Почему? — мальчик сжимается в его руках, его губы полуоткрыты, их щекочет чужое дыхание. — Почему ты не боишься того, что я могу с тобой сделать? На что я способен?       Чимин чувствует чужую руку на своем лице. Чувствует, как от прикосновения горят щеки, как жесткий, шершавый палец ласкает его влажные от вина губы. И прижимается ближе к этой руке, неосознанно целуя ее, потираясь об нее, в стремлении получить еще больше ласки. Пытаясь сохранить равновесие, спиной он чувствует жесткий подлокотник кресла, в котором они развалились вдвоем. Его одежда в беспорядке, он почти голый лежит на коленях человека, способного по щелчку пальцев решить судьбу любого в империи. И этот человек сейчас пристально всматривается в его лицо, ища в нем признаки фальши.       Чимину не стоило пить. Потому что он порывисто хватается за руку императора, сжимает прохладные пальцы обеими руками и подносит к губам. И целует со всей нежностью, на которую способен сейчас.       Белый Лев оторопело наблюдает, как танцор трепетно касается губами его кожи. Целует по очереди пальцы, костяшки, сбитые от многолетних тренировок, вены на тыльной стороне руки, поворачивает кисть, ведет горячим языком по линии жизни, чуть прихватывает зубами нежную кожу на запястье. И даже не думает останавливаться.       — Посмотри на меня.       Мальчишка мотает головой отчаянно, как будто от этого зависит его жизнь. Император повторяет:       — Посмотри на меня. Я приказываю.       Чимин поворачивает голову, хочет открыть глаза — император видит, как дрожат веки — но не может пересилить себя. Тогда Юнги говорит тихо:       — Обещаю, тебе ничего за это не будет. Даю слово. Посмотри на меня.       Чимин открывает глаза и встречается взглядом с мужчиной. В глазах напротив — серьезность без следа привычной жестокости. В ответном взгляде он пытается выразить все то, что у него на душе, вместить долгие пять лет в несколько безмолвных мгновений. Неизвестно, получается ли у него, но Юнги произносит вдруг:       — Я разрешаю тебе смотреть, когда хочешь. Раз уж ты не можешь сказать словами, пусть за тебя это сделает твой взгляд.

***

      Сокджин иногда теряется в том, какой Намджун настоящий. Он помнит ласкового мальчишку, старающегося ему угодить, и его мечты стать лучшим воином империи. Когда-то давно Намджун проводил дни и недели на тренировочном поле, а Сокджин иногда подсматривал за ним, в душе удивляясь такому упорству. На смену военному искусству пришли политика, языки и основы дипломатии — учителя у наследника были отменные, и фамилии Ким и Чон учили тому же. И тут тоже Намджун стал лучшим. Он словно хотел быть первым во всем, ищуще заглядывая в глаза старшему Киму, будто спрашивая: «Я хорошо постарался?». Сокджин иногда скучал по тому молодому Намджуну, потому что упрямый мужчина, что сидел перед ним сейчас, вызывал желание убивать, а не умиление.       — Я знал, что ты мне поможешь, — победная ухмылка побуждала выплеснуть в лицо вино, что принесли слуги. Для них накрыли ужин в гостевых покоях. Сокджин сдержался — все-таки он старше. Нельзя требовать безупречного поведения от других, если сам швыряешься едой и посудой. Вместо этого он насмешливо произнес:       — Да, я помог. Но теперь ты мне должен.       — Я же отдался тебе, — недоверчиво вскинулся Намджун, — почему вдруг?       — Нет, тогда ты сам захотел, я просто не оставил без внимания твою просьбу, — Джин недобро улыбнулся. — Это не в счет.       — Ты так привык вести подсчеты? — взгляд Намджуна потяжелел, он сжал палочки крепче, чем нужно. До побелевших костяшек.       — Это приносит мне удовольствие, — старший скрестил руки на груди, усмехаясь.       — Хорошо. Я приду сегодня ночью, — быстрей разделается, быстрей забудет. Намджун предпочитал решать проблемы сразу.       — Нет, — Джин коснулся языком краешка своих губ, его взгляд стал задумчивым. — Я сам приду к тебе. Но не сегодня.       — Когда?       — Посмотрим. До праздника урожая еще месяц, — наклоняясь через маленький столик, тихо говорит Джин. Старший любил поиграть. — У нас полно времени.       — Мы не договаривались так, — Намджун просто не вынесет выматывающего ожидания. Еда встает комом в глотке. — Или сегодня, или никогда.       Джин несколько мгновений смотрит выжидающе, зло. Вдруг резким рывком поднимается, встает сбоку от Намджуна, кладет руку на его плечо и почти рычит, нависая над младшим:       — Я не буду спрашивать разрешения. Ты сделаешь все так, как я скажу, и тогда, когда я скажу, — он хватает Намджуна за ворот, скручивает, приподнимая с места. — Если я захочу сегодня — я возьму тебя сегодня. Если через пару недель посреди дня я не найду, кого бы трахнуть — я приду к тебе. Или скажу тебе прийти, и ты прибежишь, потому что обязан мне жизнью. Дважды, — давно пора показать этому выскочке его место.       Намджун молчит, смотрит исподлобья, но даже не делает попыток освободиться. Наоборот, начинает дышать чаще, глубже, прогибается в спине, чтобы поднять лицо и почти соприкоснуться со старшим губами. Не достает, но чувствует жар, опаляющий лицо. Повинуясь сиюминутному желанию, подается вверх и целует.       Старший успевает среагировать. Отпускает чужой воротник, хватает Намджуна за волосы, оттягивает от себя. Выпрямляется, удерживая на месте. И насмешливо шепчет:       — Только когда я разрешу.