Глаза зверя

      Дни идут своим чередом, отгремели празднества в столице, наместник уезжает к себе на Юг, танцор и император все так же каждое утро встречаются, чтобы тренироваться. Сегодняшнее утро не исключение, несмотря на легкий морозец и облачка пара, в которые превращается дыхание двух людей, стоящих плечом к плечу.       — Еще раз, — приказывает император, и мальчик послушно повторяет обманный выпад с разворотом, легко взмывая в воздух. — Можешь медленнее?       Чимин пожимает плечами, хитро улыбается и взмахом руки предлагает повторять за ним. В руках у обоих длинные узкие кинжалы, без гарды или хоть какой-то крестовины, длиной в треть руки, с идеальным балансом и заточкой. Для Белого Льва это оружие уже стало почти таким же привычным, как меч, с которым он не расставался с двенадцати лет.       — Не могу понять, почему не получается? — в очередной раз роняя кинжал, злится император. Чимин подходит к нему, просяще заглядывает в лицо. — Что?       Танцор шевелит пальцами в воздухе, указывая на что-то.       — Ты думаешь, дело в них? — вообще-то это не лишено смысла, тонкий и легкий клинок требует гораздо больше мелких движений кистью, чем можно себе позволить в его любимых кольцах. Протянув руку, император приказывает:       — Помоги.       Чимин не понимает сначала, неуверенно берется за чужое запястье. Потом до него доходит, что от него хотят, когда он нащупывает скрытую застежку на браслете, удерживающем по сути оружие на тонких длинных пальцах императора. Он осторожно расстегивает, снимает кольца, стараясь не пораниться, и стоит в растерянности, не зная, куда их деть.       — Положи на землю. Продолжим.

***

      Несколько дней спустя, вечером, в его спальню врывается Тэхен и куда-то тащит, ничего не объясняя, не дав даже толком одеться. Он притаскивает его в тронный зал, залитый светом и кровью, и подводит к какому-то мужчине с разбитым лицом, что стоит перед императором на коленях.       — Чимин, посмотри на него, — требовательно просит Тэхен. — Ты его знаешь?       Чимин стоит посреди мрачного зала, в одних тонких штанах для сна и распахнутой нижней рубашке, дрожит и ничего не понимает. Но послушно смотрит на мужчину у своих ног и узнает. Узнает человека из прошлого, и воспоминания, вроде бы надежно похороненные где-то в дебрях памяти, погребают его под собой.       …он чувствует большие теплые ладони на голой коже. Прикосновения почему-то смущают, ведь они совсем не помогают ему переодеваться. Он пищит испуганно, пытается вырваться, но чужие руки становятся настойчивей, больно сжимают и не дают двигаться. В шатер входит отец, недовольно спрашивает:       — Джису, что ты возишься?       Они на охоте, вдалеке от дома, его мать и вся прислуга осталась дома, а его, одиннадцатилетнего, взяли с собой, потому что он же мужчина, он хочет быть наравне со взрослыми и доказать им всем, что далеко не слабый и хрупкий, как пренебрежительно отзывается о нем отец. И он позорно падает с лошади, чудом не сломав себе ничего и извозившись по самую шею, потому что осень в лесу — это грязно и мокро. Отец не стал ему помогать, наверное считая, что Чимин в состоянии справиться сам. Только Джису-ним, их домашний лекарь, пытался хоть как-то помочь сейчас.       — Простите, господин, я должен был убедиться, что с молодым господином ничего не случилось, это мой долг, — мужчина торопливо кланяется и выходит прочь, напоследок ободряюще сжав руку мальчика.       — Ты отправляешься домой, немедленно, — отец шипит зло, не скрывая отвращения. — То, что я принял тебя, несмотря на то, что твоя мать изменила мне, не дает тебе права выставлять нашу семью посмешищем. По пути сюда я выслушал столько колкостей по поводу неловкости своего младшего сына. Знали бы они, что ты ублюдок, которого я вынужден скрывать!       Чимин молча одевается, глотая слезы, потом проходит мимо человека, которого привык называть отцом и садится в повозку, что отвезет его домой.       А через две недели все, кто был ему хоть сколько-нибудь дорог, умирают, казненные рукой императора. И он немеет от горя, но где-то в самой глубине души, пряча это даже от себя, немного радуется. Радуется, что всем, кто его унижал, воздалось по заслугам.       … — Чимин! — звонкая пощечина возвращает его к настоящему. Он хватается за щеку, широко раскрытыми глазами смотря на Тэхена. — Ты его знаешь?       Чимин медленно кивает. Переводит взгляд на императора, видит злые, уставшие глаза. И вздрагивает, когда слышит:       — Тэхен, я сам.       Младший Ким отходит в сторону, а император спускается к ним по ступенькам, со звоном вытаскивая меч из ножен. Негромко, будто через силу начинает:       — Ты проник во дворец под покровом ночи, как вор. Убил моих людей, прокрался в тронный зал и напал на меня. Зачем? Какую цель ты преследовал?       — Я продолжал дело моего господина, — в глазах человека, стоящего на коленях, горит фанатичный огонь. — Мин Юнги, Белый Лев империи, должен умереть, иначе страна утонет в крови. Я далеко не последний, кто попытается.       — Тэхен, он тебе нужен? — император колеблется. Тэхен о чем-то раздумывает, потом обращается к танцору:       — Ты сможешь рассказать, откуда его знаешь?       Чимин в ответ только беспомощно разводит руками, кивая.       — Мой повелитель, прошу повременить со смертью этого человека, — Тэхен все же предпочтет рискнуть и перепроверить. — Я попробую выяснить, что на этот раз.       — В мой дворец проник убийца, — плечи императора опущены, меч словно скрипит в руках, настолько сильно он вцепился в гарду. — У меня есть вопросы к тебе и Хосоку.       — Господин, все будет по вашему слову, — Тэхен кланяется в очередной раз. — Сейчас позвольте, я немного поработаю с нашим…гостем.       Взмахом руки Белый Лев отпускает его. Возвращается на трон, приказывает:       — Все вон.       Зал быстро пустеет, Чимин было тоже идет к выходу, но его останавливает приказ:       — Ты идешь со мной.       Император идет в свою спальню, Чимин послушно следует за ним, гадая, зачем он понадобился в такой поздний час. Юнги падает на постель, открывает вино и приказывает:       — Раздевайся.       Танцор вздрагивает, машинально стягивая ворот рубашки у горла. Потом берет себя в руки, быстрыми движениями снимает с себя одежду, оставаясь полностью обнаженным. Лунный свет красиво подсвечивает его силуэт, отливая серебром. Ему хочется закрыться руками, сжаться, но он только расправляет плечи и упрямо закусывает губу.       — Пей, — император подносит кубок к его губам, второй рукой придерживая за затылок, чтобы не отвернулся. Чимин хлебает залпом, проливая немного на себя, но допивает все до дна. — Хорошо, мне не надо, чтобы ты отключился от боли, — и Юнги вливает в него еще и еще., а потом ведет за собой к маленькой двери в одной из стен. Чимин заметил ее еще в первый раз и думал, что там купальня или что-то вроде.       Юнги закрывает за ними дверь, запирает ее на засов. Поворачивается к мальчишке, что еле держится на ногах и говорит:       — Подними руки.       Чимин доверчиво протягивает ему ладони. Император поднимает с пола толстую веревку, один ее конец обшит мягкой кожей. Он связывает ей запястья танцора, ловит его ничего не понимающий взгляд. Думает одно мгновение, прежде чем дернуть мальчика на себя и коснуться губами его губ в поцелуе, на удивление легком и нежном. Тянет его за волосы, заставляя откинуть голову назад, негромко говорит:       — Посмотри, — Чимин открывает глаза и видит, что веревка от его рук поднимается вверх и проходит в большое кольцо на потолке, а другой ее конец закреплен в вороте. Он не успевает осознать, когда слышит:       — Я хочу поиграть с тобой.       Император отходит от него к стене, проворачивает ворот несколько раз, выбирая свободный конец веревки. Чимин чувствует, как его поднимает вверх, как вытягивается тело, но руки повисают свободно, оставаясь немного согнутыми в локтях. Он замечает стойку с какими-то странными приспособлениями, еще одну постель в углу, а потом ему на глаза опускается темный шелк, и он перестает видеть вообще.       — Будь послушным. Просто прими все, что я тебе дам, — жесткие руки на его талии пугают внезапным прикосновением, и танцор невольно вздрагивает. Тут же чувствует спиной тепло чужого тела, а шею щекочет горячее дыхание императора. Юнги ведет ладонями по его телу, ласкает, гладит, царапает в особо чувствительных местах, одновременно целуя шею и плечи мальчика. Он такой податливый, такой нежный, что Юнги будто пьян, хоть и не пил ни капли. Остро прикусив бешено бьющуюся жилку на чужой шее, Юнги отходит от мальчишки.       Чимин не может говорить, не может видеть, все, что ему остается — это слышать и ощущать. До него доносится стук, потом бормотанье, потом легкие шаги. Свист рассекаемого воздуха ударяет по сознанию — но удара по коже не следует. Чимин пытается незаметно перевести дыхание, когда слышит:       — Просто доверься мне.       Он сжимает пальцы вокруг веревки, подтягиваясь, неловко переминается с ноги на ногу. Поднимает лицо вверх, чуть не до крови закусывает губы, чтобы не вскрикнуть случайно. Чувствует, как кружится голова от вина, обнаженная кожа словно горит тысячами нервных окончаний в ожидании ударов. Но их нет.       — Расслабься, — он слышит звон кубка, снова ощущает холодный металл на губах и терпкий вкус во рту. И больше ни одного касания, звука, движения. Ничего.       Он понимает вдруг, что не боится. Вино ли сделало свое дело, или он просто слишком устал контролировать каждый свой шаг. Он уже ждет, чтобы с ним что-нибудь сделали. Ждет и немного хочет.       Император видит, как расслабляются плечи мальчика. Такая прелюдия — она даже ярче и вкуснее всего последующего. Гибкий, совершенный, с плавными линиями стройного тела, танцор кажется, только и ждет, когда же Юнги коснется его. Страх медленно покидает его, уступая место чему-то новому.       Император неслышно поднимает плеть. Это не тяжелый инструмент палача, что с двух умелых ударов рассекает спину до мяса. Она даже не вымочена толком, а кожа, что пошла на ее изготовление, самая мягкая и дорогая, что можно купить. Эта плеть изготовлена для других целей.       Девять хвостов оставляют девять красных полос наискосок на лопатках танцора. Чимин ахает и выгибается так, что кольцо под потолком звякает, а веревка больно врезается в руки. Юнги ухмыляется и наносит еще удар.       Паузы между взмахами плети неуловимы, но заставляют замирать в ожидании. Чимин чувствует, как горит спина, как жалящие удары проходят по спине, груди, пояснице, задевают бедра. Постепенно боль переходит во что-то странное, и Чимин уже сам не понимает, от чего он стонет в очередной раз — от того, что кожа под складкой ягодиц вспыхивает болью или от того, что нового удара приходится ждать слишком долго. Он задыхается от шквала ощущений, плачет и что-то беззвучно шепчет, сам не понимая что. Он с головой упал в эти ощущения, а выпитое вино не дает выплыть, лишь топит еще больше.       Юнги откладывает плеть в сторону, подходит к танцору вплотную. Легкими касаниями прохладных ладоней пробегается по вспухшим на коже полосам, надавливая на некоторые из них, от чего Чимин всхлипывает и воет в голос, выгибаясь в его руках. Белый Лев довольно усмехается, обхватывает чужую тонкую талию, прижимает дрожащее тело ближе и целует. Сминает мягкие искусанные губы, ловит стоны и вскрики, слизывает слезы с чужих щек и рычит довольно, восхищаясь всем видом мальчишки сейчас — таким разбитым, таким подчиняющимся. Покорным.       — Тебе, похоже, нравится, — Чимин слышит голос император как сквозь пелену, но очень хорошо чувствует чужую руку на своем животе. Юнги ведет ладонью сверху вниз, от головки к основанию, сжимает дрогнувший член мальчика в руке, размазывает капли естественной смазки по нежной коже. Двигает кулаком медленно, тягуче, и сильно сжимает, заставляя Чимина откинуться назад и закричать, — вот только боли в этом крике и нет почти. Юнги продолжает водить одной рукой по чужому возбуждению в том же ритме, пальцами же второй раскрывает полные губы и приказывает:       — Оближи.       Чимин выполняет приказ, едва ли слыша его. Его трясет, от возбуждения или от боли, он и сам не знает. Но он не хочет, чтобы это прекращалось.       Юнги тем временем касается мокрыми от слюны подушечками чужого соска. Поглаживает, дразнит, катает между пальцами. Убирает руки и дует слегка, с удовлетворением наблюдая, как нежная плоть наливается вишневым цветом, а мальчик в очередной раз гортанно стонет, повисая на веревке. Продолжая дрочить ему, Юнги припадает губами к другому соску, кружит вокруг него языком, вбирает во рот и сосет, прикусывая, все так же лаская второй свободной рукой. Неожиданно сильно кусает, одновременно щипая. Чимин просто бьется в его руках, стонет на одной вибрирующей ноте и плачет беспрестанно, неслышно прося о чем-то.       Юнги едва успевает пережать член мальчика у основания, чувствуя, что подвел танцора невероятно близко к краю. Слышит полный боли вскрик и разочарованный стон, собирает губами слезы с покрасневших щек, легко целуя, и снимает повязку с Чимина.       Тот этого даже не понимает. Его глаза плотно зажмурены, рот раскрыт в беззвучной мольбе, и весь его вид так прекрасен, что Юнги не думает больше ни о чем, прежде чем сделать это.       Он обхватывает горло танцора, так, чтобы четыре пальца располагались на одной стороне шеи, а большой — на другой, проверяет машинально, что не повредит гортань. И сдавливает, с восторгом слыша, как мальчишка хрипит, давясь криком. Чуть расслабляет хватку, позволяя глотнуть воздуха, говорит Чимину в самое ухо, вкрадчивым жарким шепотом:       — Я не дам тебе умереть. Верь мне, — и чувствует, как мальчик обмякает, расслабляется, отдавая ему последний контроль. Это кружит голову сильнее вина, ощущение полного, безграничного принятия — лучшее, что существует в мире.       Юнги возвращает руку на член мальчишки, меняет темп на быстрый, нетерпеливый, пальцы второй сильнее сжимают чужое горло. Чимин бессвязно стонет, рыдает и совсем не держится на ногах. Это раздражает Юнги, мешает ему наслаждаться, поэтому он разворачивает танцора спиной, заставляет навалиться на себя, принимая чужой вес, разделяя его с веревкой на чужих запястьях. Чимин из последних сил цепляется за веревку, хрипит, пытаясь вдохнуть и осознавая, что не может сделать этого. Подступающий оргазм выбивает последний воздух из легких, Чимина бьет крупной дрожью, тело вытягивается струной, и последней каплей становится то, что Юнги то ли целует, то ли кусает его в плечо, ускоряя движения ладони на его члене. Чимин кончает, пачкая свой живот, бедра, руку императора, чувствует как разжимаются чужие пальцы на горле, и теряет сознание .делая вдох.       Император осторожно освобождает руки мальчика от веревки, не обращая внимания на перепачкавшее их семя, и относит его на постель. Укладывает на живот, устраивает поудобнее и выходит, прикрыв дверь.