Почему-то все самое важное в этом дворце творится ночью.
Большой зал с погасшими масляными светильниками выглядит пугающе. Тени от темных колонн тянутся по мраморному полу, от окон тянет стылым воздухом начала весны. Немного света осталось только у трона, где расположились эти не последние люди в империи.
Белый Лев сидит на своем месте, тяжело откинувшись на спинку. На полу у его ног, на большой пышной подушке, свернулся клубочком гибкий золотоволосый мальчишка. Чимин не замечал никого и ничего вокруг, прижимаясь щекой к бедру повелителя и увлеченно играя с кольцами на пальцах его левой руки. Правой император медленно перебирал мягкие волосы танцора, чуть заметно улыбаясь.
-…поэтому я считаю, что все под контролем на данный момент, — Мингю выглядит значительно лучше, чем два месяца назад, когда только вернулся в столицу. Потребовались некоторые усилия со стороны Сокджина и Тэхена, чтобы император поменял свое мнение относительно сводного брата. Но с куда большим старанием вернуть доверие Юнги хотел сам Мингю. Он настойчиво вызывался помогать во всем, что ему сочтут возможным доверить, брался за любую работу, даже самую грязную. Один раз из злорадства император приказал неделю помогать конюхам, но они недаром были братьями — второй упрямо нахмурил брови и молча выполнил приказ. Постепенно Тэхен, с согласия императора, стал вводить Мингю в курс дел в стране. Тот жадно вникал во все, пропущенное за эти годы, и даже убеждения Сокджина не торопиться помогали лишь на короткое время. так или иначе, теперь он был заместителем Тэхена и тянул на себе половину обязанностей казначейства. И похоже, был счастлив.
— Хорошо, — Белый Лев отрывает руку от чужих шелковистых волос, устало потирает глаза. — Перевалы скоро откроются, Намджун, когда ты уезжаешь?
— Дождусь, пока соберут первый караван, и отправлюсь с ними, — наместник пожимает плечами. — Меня не было целую зиму, еще несколько дней ничего не решат. К тому же дороги подсохнут.
— Мой господин, — Сокджин неожиданно выступает вперед. — Я еду с ним.
— Почему? — в голосе императора нет удивления, только усталость.
— Ему нужна моя помощь, — казначей пожимает широкими плечами. — Мингю снова здесь, я могу принести пользу империи в другом месте.
— И это место рядом с Намджуном? — Юнги морщится, когда Чимин аккуратно снимает острые кольца и прячет их под троном. Мальчик бережно растирает его запястье, легко целует внутреннюю сторону ладони и пальцы.
— Может быть, — Сокджин пытается не выдать своего удивления, искренне надеясь, что у него получается. Это первый раз, когда советники могут видеть, как танцор ведет себя с их господином. Чимин неуловимо поменялся, в его движениях прибавилось уверенности, а император стал мягче и спокойнее, куда-то пропали его постоянные вспышки злости. И очень давно никто не видел Белого Льва в ярости.
— Передашь ключи и перстень Мингю, и можешь ехать, — император поднимает танцора с подушек, сажает к себе на колени. Умиротворенно вздыхает, прикрывая глаза, когда мальчик обнимает его за талию. — Я разрешаю.
— Спасибо, мой господин, — Сокджин привычно опускается на одно колено, замирая в положенном по этикету поклоне. Слева от него Намджун стоит с непроницаемым лицом. Его левая рука лежит на рукояти меча, а правая заведена за спину и до побеления костяшек сжата в кулак, скрытый длинным рукавом.
— Тэхен, — негромко зовет император. — Когда возвращается Чонгук?
— Он писал мне с дороги, письмо передали два дня назад, — под глазами Тэхена почти исчезли темные круги, на щеки вернулся румянец. Хосок, если бы мог, влюбился бы в него еще сильнее прямо в этот момент, наблюдая, как блики от свечей играют на крепкой шее. — Думаю, пару недель максимум.
— Хорошо.
— Юнги, — Мингю выкрикивает это резко, громко, и его слова звенят в тишине огромного зала. — Ты простил меня?
— Нет, — император поднимает глаза от своей руки, поглаживающей живот мальчишки, вольно расположившегося на его коленях, и смотрит в глаза сводного брата. Чимин только шипит недовольно и прижимается лбом еще ближе к чужой шее. — Но мне кажется, я смог понять, почему ты так поступил. Благодари его за это.
Мингю переводит взгляд с рук императора на его лицо, и внезапно ухмыляется, встретившись взглядами. Потом молча, медленно кивает, превращая это в поклон.
***
Он отвык от этого. Как же все странно.
Множество снующих туда-сюда людей, суета, гам и бесконечные крыши домов, тянущиеся, кажется, до края мира. Полгода прожить в забытой всеми ветрами рабочей деревушке на берегу океана, не околеть стылой, морозной зимой, когда муссон приносит только промозглость и ледяные иголки, забирающиеся прямо в душу. Он полной грудью вдыхает воздух, наполненный аромат готовящейся еды и небольшого рынка, и понимает — он дома. Он вернулся.
Первым делом по возвращении во дворец он торопливо идет в тронный зал, двери распахиваются перед его лицом, не смея препятствовать, он даже не замедляет шаг. В несколько шагов подходит к ступенькам трона — и налетает на стену.
— Здравствуй, Чонгук, — виновато улыбается ему черноволосая копия императора, делая шаг вперед.
***
— Я ненавижу тебя!
Мингю стоит, прижавшись к стене, и дрожа всем телом. Они в спальне Чонгука, он сам пошел за младшим, когда тот закончил скомканный доклад повелителю. И сейчас чувствует полную беспомощность, не зная, как вымолить прощение.
— Я поверить не мог, что ты сбежал! — главнокомандующий армии, жесткий и несгибаемый, тот, кто должен служить примером силы и стойкости, лежит поперек постели, подтянув колени к груди, и силится не зарыдать в голос. Его плечи крупно вздрагивают, а лица не видно из-за того, что он отвернулся к стене. — Я так ждал, что кто-нибудь, да кто угодно, разбудит меня и скажет, что это дурной сон! Ты меня бросил! испугался и убежал! и бросил, черт тебя раздери! — последние слова все-таки заканчиваются всхлипом, и Чонгук накрывается футоном, чтобы не опозориться окончательно.
— Гук-и… — если бы даже было можно, Мингю не вернул бы все назад и не поступил по-другому. Какое значение имеют чувства, если на кону благополучие страны. — Гук-и, пожалуйста, я не хотел так с тобой поступать…
— Я спал с повелителем все эти годы, — глухо доносится с постели. — Мне тоже есть за что извиниться.
— Ты… — старший чувствует, как пересыхает в горле, а ногти больно впиваются в ладони. — Ты полюбил его?
— Нет, — Чонгук даже фыркнул от раздражения. — Просто как-то ни одного мальчика не нашлось, а я тоже выгляжу мило. Как раз в его вкусе.
— Ты хотел этого?
— В первые несколько раз нет, — младший перекатывается на спину, складывает руки на груди. — После одного раза я даже не мог встать несколько дней, вздумал сопротивляться, он ударил меня и трахнул, порвал. С тех пор я понял, что лучше делать вид, что мне это нравится. У меня даже получалось.
— Почему? — ненависть остро мешается со стыдом и чувством вины, но дать волю чувствам значит пойти и убить императора. Это хуже измены короне, которую ему простили неполных три месяца назад.
— Если закрыть глаза, это было почти как с тобой. Иногда, — Чонгук горько смеется, смешки перерастают в рыдания, всхлипы, он просто опять начинает плакать, перевернувшись набок.
Мингю не выдерживает больше, в два шага пересекает небольшую комнату, падает на постель и притягивает младшего к себе, разворачивая и обнимая так, чтобы защитить от всего мира. Чонгук только жмется ближе и торопливо вытирает мокрое от слез лицо, хрипло прося:
— Отпусти меня.
В ответ чувствует только, как сильнее стискиваются руки вокруг его тела, и упирается ладонями в грудь Мингю:
— Отпусти, я сказал. Я ненавижу тебя за то, что ты меня оставил. тогда, когда ты был мне нужен, ты сбежал. Я научился жить без тебя. Я не хочу больше… — он не успевает закончить, потому что чувствует чужие губы, прижавшиеся к его. Чувствует поцелуй, отчаянный, мокрый, обещающий. Просящий разрешения.
Со стоном он отталкивает старшего, вскакивает с постели. Рывком распахивает дверь, прося срывающимся голосом:
— Пожалуйста, просто уйди. Я не хочу тебя видеть. Не сейчас.
Мингю останавливается в дверях, лицом к лицу с Чонгуком, тихо говорит:
— Я не отступлю.
— Я и не надеюсь. Уходи.
