Глаза зверя

      Ким Тэхен, советник императора, глава тайной службы, человек, наделенный неслыханным доверием повелителя, пытается понять, где же он допустил ошибку. Пытается вспомнить тот момент в прошлом, где что-то пошло не так. Это мог быть тот день, когда он, совсем юный и до дрожи перепуганный, встретил своего первого клиента, а им оказался правая рука придворного палача, господин Чон Хосок, обладатель самых лучистых глаз на свете. В которых Тэхен утонул, едва переступив порог крохотной спальни, и все еще не мог вынырнуть обратно. Да и не хотел. Или день, когда его повелитель искренне просил его помочь. Разделить с ним бремя ответственности, что камнем давила на плечи, прижимая к земле после смерти отца. Ведь если разделить на двоих, боль становится меньше. По крайней мере, так говорят.       — Я вспомнил его, — весеннее утреннее солнце освещает подножие трона и Белого Льва, сидящего на ступеньках перед ним. Лучики яркого света бликуют на белой коже груди и распущенных светлых волосах. Сам Тэхен выглядит как полагается, включая легкий меч у левого бедра и все перстни. Но в том, чтобы быть императором, должны быть свои плюсы, не так ли? Именно поэтому Юнги сейчас лишь в одной длинной рубашке для сна задумчиво перебирает пальцами свои длинные волосы, не спеша откинуть их за спину.       — Я его вспомнил, — повторяет император и встает. — Почему ты не рассказал мне, кого привел ко мне в постель?       — Мой господин, — Тэхен склоняется в привычном поклоне, хочет упасть на колено, но неожиданно сильная хватка не дает ему сделать это. В недоумении он машинально поднимает голову, не понимая, что сделал не так. И встречается взглядом не с Белым Львом, наследником Великого Тхэджо, вторым императором династии Мин, а с Юнги, тем Юнги, который похоронен где-то глубоко в прошлом рядом с надеждой на нормальную любовь.       — Не надо, — говорит человек напротив, и в его голосе нет привычного холода стального лезвия. — Не делай так, когда мы одни. Пусть будет, как раньше.       — Как будет угодно моему господину, — Тэхен выпрямляется, сжимает губы в тонкую полоску. Руки сами сцепляются в замок перед собой, длинные рукава скрывают побелевшие от напряжения пальцы.       — Не надо, — тише, чем раньше, просит Юнги. — Мы же когда-то были друзьями, неужели ты не помнишь?       — Помню, повелитель, — младший вдруг вскидывает на него горящие ненавистью глаза. — А потом вы решили, что лучше знаете, что нужно империи для процветания, запретили обращаться к вам вне протокола, показательно казнили с пяток людей за нарушение дворцовых правил, и обрывали любую попытку вспомнить хоть что-то хорошее из нашего общего прошлого. Поэтому, мой господин, — получается едко, зло, но эта злость копилась долгие годы, — я намерен и дальше следовать принятым нормам приличия во избежание наказания за их нарушение, если завтра вы решите, что проявление слабости недостойно Белого Льва.       — Тэхен.       Чимин входит неожиданно, в его руках поднос, а на лице явное огорчение. Он ставит завтрак на стол у стены, берет большой бокал с чем-то, похожим на отвар, аккуратно подносит императору. Тот берет, даже не посмотрев и тут же делает несколько глотков. Танцор же поворачивается к Киму и продолжает:       — Не злись. Пожалуйста. Это никуда не приведет вас обоих.       — Ты рассказал? — Тэхен игнорирует просьбу, похожую на приказ. — Зачем?       — Нет, — Чимин качает головой, кривя губы в странной улыбке. — Повелитель вспомнил сам. Ты знаешь, что его мучают кошмары? Что он плохо спит и почти никогда не может нормально заснуть? Что мечется во сне так, что я не всегда могу его удержать? Иногда я провожу целую ночь, прижимаясь к нему, обнимаю, пока он не проснется наутро, и я не увижу отражение очередного дурного сна в его глазах. Не злись на того, кому пришлось так же плохо, как тебе.       — Чимин, я выгоню тебя из своей спальни, — голос Белого Льва тяжелый, уставший. Как будто то, что рассказал танцор, было только для них двоих.       — Нет, мой повелитель, — Чимин слабо улыбается, чуть обернувшись. — Я вам не позволю.       — Юнги-ши, — голос Тэхена дрожит, но он находит в себе силы договорить. — Простите меня, прошу.       — За что? — император удивляется, это видно по поползшим вверх бровям.       — Я думал, что вы изменились, — Тэхен смотрит прямо перед собой, но продолжает тихо. — Думал, что вы превратились в тирана и самодура, прикрывающегося благом империи, чтобы делать то, что вздумается. Я восхищался вами, восхищался с того момента, как только увидел в первый раз. Когда узнал, каким вы можете быть настоящим. А потом, после смерти вашего отца, я наблюдал, как вы день за днем делаете над собой усилие, чтобы делать то, что подданные ожидали от вас. Но этого было мало и вам пришлось переступить через себя, наступить на горло всем своим принципам и убеждениям, и добиваться своей цели силой, железом и кровью. И я не мог этого вынести и спрятался в формальных правилах вежливости, решив для себя, что сделаю все, что от меня будет зависеть, для блага и процветания империи. И делал, действительно делал, не спал ночами, не жалел ни себя, ни других. Особенно других.       — Тэхен, — император пораженно смотрит на него, — за что просишь прощения?       — Я посмел усомниться в вас, — Тэхен чувствует, как Чимин осторожно вытирает ему лицо от слез, бегущих по щекам. — Я посмел допустить мысль, что мой господин льет кровь ради развлечения. Просто потому, что может.       — Ну тут ты не так уж и неправ, — Юнги усмехается тяжело, вдруг приказывает. — Чимин, покажи.       Мальчик легко сбрасывает с плеч нижнюю рубашку. Тонкая ткань скользит по его коже, обнажая стройное тело в одно мгновение. Плавные изгибы изящных плеч стекают вниз, переходя в тонкую талию, и взгляд Тэхена цепляется за узкий поперечный шрам пониже лопаток. Он почти незаметен, просто ярче выделяется, розовея нежной новой кожей, такой тонкой и нежной даже на вид.       — Я оставил на нем след просто потому, что могу, — Юнги смотрит не отрываясь, а Чимин не делает попыток прикрыться. — Испортил такое совершенство, если бы мог, я бы не стал этого делать еще раз, но уже поздно.       — Я напишу Сокджину, чтобы прислал свою заживляющую эссенцию, — Тэхен не может промолчать. — Вам она не помогла просто потому, что вы не использовали ее вовремя       Чимин делает несколько шагов к императору, опускается перед ним на колени, рубашка все так же болтается на локтях. Он нежно берет руки мужчины в свои, пытается заглянуть ему в лицо. Юнги невольно улыбается и говорит:       — Хорошо, — потом прикрывает глаза и спрашивает. — Так ты будешь называть меня как раньше?       — Как будет угодно моему господину, — Тэхен кланяется привычно, но в голосе искрит озорство.

***

      Чонгук устал.       Он устал бегать от самого себя. Он нагружает себя просто огромным количеством ежедневных забот, лишь бы не думать о преследующем его Мингю. Каждое утро он открывает глаза, встает с постели и его подхватывает вихрь неотложных дел, от которых он освобождается только поздно ночью, когда за окном уже давно стемнело. Он очень мало спит, но еще меньше он думает о тех словах старшего. И пока он не думает, кажется, что все хорошо.       С облегчением закрыв за собой дверь спальни, он раздевается на ходу и идет в купальню. Быстро вымывшись, он даже не тратит время на то, чтобы одеть хоть что-то и падает в постель, так и не вытершись толком. Засыпает он где-то в момент, когда его ноги отрываются от пола, а голова ложится на подушку.       Ему снится такой хороший сон. Будто Мингю никогда не сбегал, и они снова лежат в одной постели, как десятки раз до этого. Чонгук чувствует сильные, крепкие ладони на своей груди, животе, бедрах, ощущает вес чужого тела, нависшего сверху и горячее дыхание на своей щеке. Мингю сцеловывает его неразборчивое сонное удивление, ласково щекочет лицо самыми кончиками пальцев, заставляя невольно жмуриться от нежности. И целует мягко, будто спрашивая разрешения, лишь чуть-чуть, дразняще покусывая его губы, легко отрываясь от них и нашептывая какие-то глупости. Чонгук негромко постанывает и сам льнет ближе, обнимая, в погоне за забытыми, но такими любимыми прикосновениями.       А Мингю тихо, низко смеется и прижимается своей грудью к его, разводя стройные бедра младшего коленом в стороны, тут же оглаживая вздрогнувшее тело шершавыми горячими ладонями. Чонгук поражается про себя реальности сновидения, он даже улавливает исходящий от чужой одежды аромат трав. Он силится понять, наяву или во сне все происходит, пока Мингю влажно целует его в плечо, по линии ключиц переходя на шею и выше, на подбородок, и наконец, встречаясь с его губами в самом конце пути. Чонгук понимает, что отвечает на поцелуй раньше, чем ощущение чужих рук на ребрах и талии врывается в сознание, а осознание реальности происходящего накрывает как горная лавина. В ярости он пытается оттолкнуть старшего от себя, тот легко перекатывает вбок по постели, а Чонгук вскакивает и оседает на колени в углу футона. Его голос глухой и безжизненный, когда он говорит:       — Пошел вон.       — Нет.       — Я не хочу тебя видеть. Уходи, — Чонгук начинает дрожать, в попытке защититься он обнимает себя руками за плечи. Касания, по которым он так скучал, которые вспоминал, огнем горят на коже, и нестерпимо хочется еще. Но гордость и упрямство берут верх.       — Тебе придется выкинуть меня за порог, — упрямцев здесь двое, и они друг друга стоят.       Чонгук, не раздумывая больше, рывком поднимается на ноги, хватает старшего за руку и тащит к дверям. Его не смущает, что он полностью обнаженный, что на дворе глубокая ночь, что он сейчас со скандалом собирается вытолкать из своих комнат брата императора. Ничего, лишь бы не находиться с ним в одной спальне. Он уже берется за ручку двери, собираясь распахнуть ее и швырнуть Мингю в коридор, но что-то происходит. Что-то странное, вследствие чего Чонгук оказывается прижатым к двери таким желанным телом, а его обладатель жарко шепчет, переплетая свои пальцы с его и поднимая их руки наверх:       — Не в этот раз.       И целует, перехватив его запястья одной рукой, второй развернув его за подбородок. Целует долгие мгновения, до тех пор, пока потребность дышать не перекрывает остальные и заставляет их оторваться друг от друга. Затуманенным взглядом смотрит на полуоткрытые губы младшего, бездумно обводит их контур, раз, другой, третий. Большим пальцем цепляет нижнюю губу, давит вниз, заставляя открыть рот еще больше, медленно касается подушечкой горячего языка. Усмехается, когда видит, что Чонгук рефлекторно прикусывает и посасывает то, что ему захотели дать. Он тоже помнит.       Неожиданно Чонгук резко дергает головой, сбрасывая чужую руку со своего лица. Шипит рассерженно:       — Это ничего не значит. Пошел отсюда, сейчас же!       Не отвечая ничего, Мингю прижимается к нему еще ближе, еще теснее. Он немного ниже ростом, но это никогда не мешало ему дотянуться до ямки между ключиц и прикусить нежную кожу, оставляя там след. Метку принадлежности. Коснувшись лбом щеки Чонгука, старший хрипит, пересиливая себя:       — Пожалуйста, не прогоняй меня. Только не сейчас, когда я уже целовал тебя, когда вспомнил. каким ты можешь быть. Пожалуйста, я не могу без тебя. Видеть тебя без возможности коснуться…каждый день видеть тебя выше моих сил. Я так хочу целовать тебя каждый день, хочу знать, что с тобой все хорошо, засыпать с тобой в одной постели, прижимая к себе…пожалуйста, Чонгукки…пожалуйста…       Он шепчет и шепчет, это уже больше напоминает молитву какому-то ему одному известному божеству, продолжает и не может остановиться. Чонгук понимает, что его руки уже не удерживают, просто соторожно обнимая за талию, и замирает в нерешительности. Он все еще зол на старшего, зол и обижен, но ему приходит в голову одна мысль и он озвучивает ее раньше, чем успевает передумать:       — Я так тосковал по тебе, я думал, что умру без тебя. И вместо того, чтобы радоваться твоему возвращению, я снова прогоняю тебя прочь. Я такой дурак… — он не может договорить, хватка чужих рук на его теле усиливается настолько, что причиняет боль. Но он только крепче прижимает к себе в ответ и позволяет.       Позволяет поцеловать себя и увлечь обратно на постель.