Глаза зверя

      Каждую весну, наблюдая за ее цветением, Белый Лев думал об одном и том же. Жизнь человека подобна полету лепестков на ветру, мимолетна и быстротечна, но так восхитительно красива. Особенно когда наблюдаешь за чем-то прекрасным, вызывающим непривычное щемящее чувство в груди.       Он сидел напротив окна в своей спальне, любуясь рассветом и старой вишней, что росла почти вплотную к стене. Когда он был совсем маленьким, то частенько сбегал из комнаты, пользуясь широкими раскидистыми ветками. Сейчас дерево разрослось еще больше, перекрывая почти полностью яркий солнечный свет, и только несколько лучиков падало на разворошенную постель.       Император задумчиво оглянулся через плечо, чувствуя, как волосы щекочут обнаженную спину. Танцор спал с краю, повернувшись на живот и зарывшись лицом в подушку. Он никогда не одевался после, и эта ночь не была исключением. Юнги иногда казалось, что он стал зависим от шелковистой, мягкой даже на вид кожи мальчика. Подняв руку, он легко проследил подушечками пальцев округлость упругой ягодицы, скатился по изгибу поясницы, легко пощекотал проступающие ребра. Дошел до лопаток и споткнулся на зажившем, незаметном розовом рубце.       Он недовольно нахмурился, злясь на себя за былую неосторожность. Мальчика хотелось нежить, любить и лелеять, но то, как охотно он выполнял любые его прихоти, пьянило сильнее вина. Чимин доверял ему, доверял так, как сам Белый Лев не мог себе поверить. Каждый раз, когда он брал Чимина, легко и дразняще, медленно и глубоко, жестко и до сладкого стона. Каждый раз мальчишка смотрел на него, как на божество, по недоразумению снизошедшее до простого танцора. От этого становилось неуютно, а где-то под сердцем росло беспокойство, которое не заглушалось ничем.       В него никто так не верил. Никогда.

***

      Чонгук не спал уже давно, но внимательно следил за тем, чтобы Мингю не догадался об этом. Мингю же видел дрожащие ресницы младшего, но делал вид, что верит.       — Нам придется когда-нибудь выбраться из постели, — брат императора старается не улыбнуться, наблюдая, как по-детски прячется Чонгук. — Давай, просыпайся.       Чонгуку приходится напомнить себе, что он мужчина и воин, прежде чем открыть глаза и при свете дня увидеть старшего. Он сам не может объяснить себе той глубокой обиды, с которой он привык жить, как с хронической болезнью или увечьем. Мингю оставил его, когда ему было восемнадцать. Прекрасный возраст, он был в самом расцвете, всего через год после этого принял командование армией, стал одним из советников повелителя, его имя произносили с опаской, не позволяя себе говорить что-то плохое даже шепотом. А его сердце унес в кармане человек, так похожий на его императора. И видеть любимое — пусть даже принадлежащее другому человеку — лицо каждый день и сознавать, что он оказался не нужен тому, за кого убил бы или умер сам не задумываясь, было выше его сил.       Именно поэтому сейчас он торопливо отворачивается, вскакивает и убегает в купальню, к чану с остывшей с ночи водой. Лишь бы не остаться наедине с тем, кому всего пару часов назад шептал слова любви и стонал в голос, кончая с его именем на губах.       — Чонгук, — Мингю стучит в захлопнувшуюся дверь. — Чонгукки, не будь ребенком, дай мне объяснить…        — Нечего тут объяснять, — голос из-за двери глухой, странный. — Я уверен, ты найдешь дверь. Уходи.       — Чонгукки… — старший не успевает закончить, потому что в спальню буквально вваливается Тэхен, летит на пол и зовет:       — Гук, быстро одевайся! Повелитель собирает совет!       И поднимаясь ловко и быстро, проходит мимо Мингю как мимо фарфоровой вазы, что стоит в дальнем углу. С неожиданной силой распахивает дверь, закрывая ее перед самым носом нового казначея, помогает Чону одеться и прийти в себя, не говоря ни слова о том, что увидел и понял только что. Чонгук не сопротивляется, только тихо спрашивает:       — Ты даже не будешь читать мне мораль?       — Гукки, ты же уже большой мальчик, — Тэхен усмехается уголком рта, и Чонгук видит в нем своего первого учителя — Хосока. Поразительно, как за эти годы они стали похожи. — Я надеюсь на то, что ты поступишь так, чтобы не жалеть об этом. Если ты не хочешь — я больше не вернусь к этому.       — нет, — Чонгук вдруг хватает его за руку. — Мне…нужно поговорить. Хоть с кем-нибудь, я слишком запутался.       — Тогда поговори с ним, это будет честнее, — Тэхен дал себе слово не вмешиваться. — Идем, нас ждут.

***

      Яркое весеннее солнце заливает тронный зал. Свет бликует на золоте, на отделке трона, на ножнах мечей, на золотых подвесках в ушах императора, на перстнях советников, на мраморе колонн. Так ярко и светло, что больно глазам, но от этого света поднимается настроение. Начинает казаться, что появляется надежда на лучшее.       — Итак, — император встает со своего трона, расправляет плечи и упрямо поднимает голову, обводя всех присутствующих взглядом. — Прежде всего, я хотел бы попросить у вас прощения.