Обречённые Отношения

      13 ноября 2004 года       Суббота       Из всех стереотипов и мифов о Лондоне, что неизменно из года в год бродили из одной книги в другую и из одного фильма в другой, «Лондон — туманный Альбион» и «в Лондоне всегда дождливо и пасмурно» были для Гермионы самыми раздражающими. Помнится, каждый раз, когда первого сентября на платформе кто-нибудь из неместных удивлялся, что погода в столице на удивление хороша, она невольно закатывала глаза.       Но сегодня, казалось, мифы стремились стать реальностью, потому что в тот самый момент, когда их обширная группа вышла из Кингс-Кросс, глазам открылся вид на утонувший в густом тумане город и промозглый, пробирающий до самых костей ветер вперемешку с ливнем, бьющим прямо в лицо хлёсткой дробью.       Забини вполне справедливо спросил у неё, точно ли детишкам очень нужно показать Трафальгарскую площадь.       «Если честно, мне в такую погоду даже трахаться не хочется, а ты предлагаешь нам полдня провести на улице. Я ведь говорил тебе, что нужно разводить Бруствера на Вегас».       О, конечно!       Их замечательной компании только Лас-Вегаса для полного «счастья» не хватало.       «Не хватало» Луне — похоже, единственной, кроме Гермионы, кого действительно заботило, что эта двухдневная поездка в Лондон — не только операция «прощупать Грейсон», но и экскурсия со студентами. Разумеется, «не хватало» и толпе несовершеннолетних подростков, и без того крайне воодушевлённых своими выходными вне школы и — что особенно вызывало волнение, — ночёвкой в отеле. Кажется, у Гермионы намечалось увлекательное дежурство, потому как полночное «прощупывание Грейсон» в баре в фойе отеля должно было проходить без её непосредственного присутствия. Без её непосредственного контроля.       А проконтролировать было что.       Например, гадюку Грейсон — или, как её окрестил Забини, «пятое колесо» — из-за которой у Гермионы сводило зубы в течение всех семи часов езды в одном купе. И вовсе не потому, что этой гадюкой двигало далеко не желание исполнить просьбу достопочтенного министра и помочь директору школы проконтролировать студентов, а возможность пообщаться с…       «Я слышала краем уха, как профессор Забини обмолвился, что профессор Малфой тоже вписался в это сомнительное мероприятие, это так?»       «Дра… Кхм, профессор Малфой вовсе не считает это мероприятие сомнительным. Он… При чём тут он?»       «Вы ведь слышали о его личной трагедии? Бедняжка, мне так его жаль! Наверняка пытается забить себе голову чем-нибудь, чтобы меньше думать о потере ребёнка, потому и согласился. Мне кажется, ему нужен кто-то, кто сможет…»       «Я не совсем…»       «Будьте душкой, забронируйте нам с ним соседние номера».       Гадюка.       Вот кому-кому, а Грейсон точно не помешало бы провести пару ночей среди шума и ярких слепящих огней Лас-Вегаса, чтобы… затеряться там навеки.       Правда, не исключено, что вместе с гадюкой захотел бы «затеряться» и Забини. Уж слишком показательно обиженно он нацепил на себя футболку с дурацкой надписью «Vegas, Baby!» и щеголял в ней под курткой нараспах. А ещё он всю неделю при каждом удобном случае напоминал Гермионе, что она знатно продешевила, когда выпрашивала у «министра» эту поездку.       Ну как… выпрашивала.       В ответ на её длиннющее письмо и подробный план мероприятия от Бруствера — или кто там был вместо него сейчас? — пришло великодушное «Ни в чём себе не отказывай».       Гермиона и не отказала себе ни в чём.       И, должно быть, этим людям было действительно очень нужно, чтобы она не влезала в их подпольные политические игры, раз они пропустили это — стоило признать, тут Грейсон права, — крайне сомнительное мероприятие, организованное впопыхах. И будь у неё чуть больше времени, а не жалкие пять дней, она подготовилась бы гораздо лучше, чтобы хотя бы перед самой собой не чувствовать вину за не идеально проделанную работу.       Но, с другой стороны, ей и так дали всё: Хогвартс-экспресс, выделенный специально для неё; забронированный для всей группы на два дня двухэтажный автобус, один из самых дорогих отелей в самом сердце Лондона, прекрасный номер с видом на Гайд-парк и… огромной кроватью.       Для них с Драко.       Для них, потому что… другие варианты даже не рассматривались. В первую очередь им самим. Драко безапелляционно сообщил ей, что спокойно переночует у неё и в принципе она может не бронировать ему отдельный номер. И, быть может, ей стоило спросить, с какой вообще стати он решил, что едет с ними, или как, по его мнению, она должна объяснять Попечительскому совету, что на двадцать три студента ей нужно целых пять преподавателей, чтобы контролировать обстановку, но…       Говорят, чтобы что-то вошло в привычку, человеку необходимо делать это двадцать один день подряд.       Гермионе потребовалось меньше недели.       Не кривя душой, можно было признаться самой себе, что она уже слабо представляла, каково это — засыпать без него.       Без совместных вечеров, мысли о которых грели на протяжении дня, пока она пыталась разобраться со всеми делами и поскорее вернуться в комнату. Без того, чтобы читать ему вслух и получать почти каждые десять минут его комментарии насчет книги.       «Нед такой же наивный, как Гойл, когда думал, что мы поверили в его сказки о том, что Делакур не пошла с ним на Святочный бал лишь потому, что не хочет придавать огласке их отношения».       Без того, чтобы проваливаться в сон, одуревая от отдающегося во всём теле наслаждения. Без ощущения долгих пробуждающих поцелуев на своей шее.       Без случайных встреч в людных коридорах замка и этой глупой — самой-самой идеальной, от которой ноги подкашиваются, — самодовольной ухмылки Драко. Такой, что… каждый раз приходится сдерживать слова, рвущиеся изнутри, чтобы не показаться сопливой дурёхой. Умолять себя не прижаться к нему прямо там — среди студентов и других преподавателей — и не вдохнуть ставший уже таким привычным аромат его парфюма и его самого.       Она уже не она. Последняя идиотка. Она влюбилась по уши.       Глупо, но вчера, пока принимала душ, Гермиона поймала себя на мысли, что, кажется, уже пропахла им насквозь. Каждый участок кожи — каждый дюйм — окутаны им. И это так… Так реально. Естественно. Легко.       Только вот легко оно лишь на словах. На деле же Гермиона каждый чёртов день силком гнала из головы мысли о том, что всё это — их маленький мирок — ограничивается стенами замка. А за стенами…       За стенами замка по-прежнему оставались проблемы, от которых она пока что отмахивалась, чтобы не разрушать моменты собственного покоя и… счастья.       Пока что отмахивалась.       Когда-нибудь не сегодня станет невозможно гнать поганой метлой свои опасения относительно шаткости их с Драко отношений. Неопределённости всего этого.       Когда-нибудь не сегодня она официально перестанет быть «миссис Грейнджер-Уизли». Когда-нибудь завтра Драко женится на Астории Гринграсс, потому как обратного он ей не обещал. Ничего не обещал. Да и не обязан.       Никто никому ничего не должен — это Гермиона уже давно для себя уяснила.       Но всё равно каждый раз, засыпая позже него, украдкой хотела подсмотреть его сны. Хотя бы одним глазком.       Просто, чтобы понимать. Чтобы знать. Чтобы спокойнее дышать.       Кто она ему?       — …по левую сторону вы можете увидеть то, что взрыв девяносто шестого года оставил от Моста Миллениум или, как его иронично нарекли в прессе ещё во время строительства, Моста Тысячелетия. Однако, пока правительство теряется в догадках относительно организаторов теракта, градостроители не теряют надежды на восстановление моста…       Покосившись на маггла-экскурсовода, который распинался перед студентами уже полтора часа, Гермиона невольно фыркнула и откинулась на спинку неудобного сиденья. Посмотрела в мутное от дождя окно автобуса. Вероятно, заметив её недовольную реакцию, сидящий рядом Драко повернул к ней голову и, чуть наклонившись к ней, тихо, так чтобы слышала только она, произнёс:       — Я думал, Скримджер решил эту проблему с маггловским правительством.       — Он и решил, вроде как, — пожала плечами она. — Насколько это вообще тогда было возможно. Но не мог же Мэйджор во всеуслышание объявить, что мост взорвали Сивый и компания злобных волшебников… Мэйджор — это маггловский министр, если что.       — Я это понял, если что.       — Да, кхм, так вот. Как обычно кого-то обвинили, но вышло не очень убедительно. Говорят, это очень сильно повлияло, когда Мэйджор выдвигался на второй срок.       — Бедняга.       — Вообще, когда всё это произошло, вылезло очень много конспирологов. Как, впрочем, и всегда, стоило чему-то в мире произойти: магглы тут же побежали искать на этот счёт предсказания. В итоге любители глупых теорий заговоров начали нести в массы, мол, люди, опомнитесь, всё было предсказано ещё в такой-то центурии самого Нострадамуса! Бред же.       — На месте Трелони я бы устроил тебе показательную порку за такое отношение к предсказа…       Тут в небольшое пространство между их с Драко сиденьями просунулась голова Забини, который будто бы не понимал, что ему здесь не рады. Он кивнул на стоявшего рядом с водителем экскурсовода и заговорщически зашептал:       — Вы только посмотрите на то, как этот знаток никому не нужных фактов о Лондоне трясёт свой микрофон… Такое чисто мужское движение.       Господи-боже-мой.       — Исчезни, — прошипел Драко, отпихнув голову посмеивающегося друга обратно на его место.       И Гермиона была бы совсем не против, если бы слова Драко вдруг стали материальны и вместе с Забини из автобуса исчезли все остальные, оставив их наедине. Потому что до вечера было ещё далеко, а ей уже хотелось поудобнее устроиться у него на коленях и…       Интересно, в их номере действительно будут шёлковые простыни, как обещалось в рекламе?

***

      Когда Поттер с присущей ему напыщенностью предложил «прижать» Грейсон, первой похмельной мыслью было забрать Грейнджер и уйти, чтобы не выслушивать очередные детективные бредни, но второй…       Второй же — внезапно слишком окрыляюще-возвышенной, аки пение ангелов — что у него может появиться шанс избавиться от папаши этой суки. Не будет Гринграсса с его кретинскими угрозами засадить отца обратно в Азкабан, а значит, эту суку тоже можно будет послать на все четыре стороны. И никакой сраной свадьбы в феврале.       Никакой. Свадьбы. В феврале.       Упечь Гринграсса в сырую тёмную камеру Азкабана, где этому ублюдку самое место, и торжественно вышвырнуть эту суку из своей жизни. И пусть она делает, что хочет: заавадится перед зеркалом, захлебнётся в какой-нибудь вонючей луже, сиганёт с Астрономической башни, — Драко устроит любой из этих вариантов.       Лишь бы его оставили в покое.       И чем быстрее у него появится возможность убрать Гринграсса, тем лучше. Тем быстрее Драко сможет заняться действительно важными вещами. Тем быстрее он сможет распланировать — о, наконец он сможет делать это сам! — их с Грейнджер будущее.       А хотелось так много. Для начала — восполнить всё то, чего он лишился из-за собственной тупости и «нежелания слушать мать».       Например, восполнить отсутствие Грейнджер в своей жизни.       Будь его воля, Драко уже в купе поезда влил бы сыворотку правды в глотку Грейсон и задал той несколько важных вопросов:       «Гринграсс сам вызвался участвовать во всём этом дерьме или его заставляют? Какова его роль? Его можно за это посадить?»       От ответа зависело всё. Теперь зависело.       Теперь, когда до его личной Инквизиции оставалось всего три месяца, а реального плана действий у них с матерью по факту не было. «Гениальный» план матери, при котором Драко и Астория женятся, а через пару месяцев разводятся после того, как в Мунго этой суке наконец вставят мозги на место, теперь был невозможен. Иначе он просрёт всё.       Просто всё с ней.       Но он больше никогда ничего не просрёт. Никогда. Ничего. Иначе Драко будет самым фееричным кретином этого столетия. Заслуженным фееричным кретином столетия.       После Вислого, разумеется.       В отличие от Вислого, Драко не просрёт то, что теперь принадлежит ему. Теперь Грейнджер — его. Теперь ему нужно сделать всё, чтобы так и оставалось, потому что, если он этого лишится, когда только-только приобрёл, то…       Если снова наступит день, когда Драко не сможет утром, как помешанный-определённо-с-дуба-рухнувший, наблюдать за тем, как от пробирающихся сквозь шторы слабых солнечных лучей подрагивают её ресницы; как она — слишком соблазнительная в своей дурацкой пижаме в горошек — призывно потягивается, льнёт к нему, бормочет что-то спросонья, поглаживая его волосы, то… Если этого всего не будет, то…       Чёрт возьми, это будет сраный конец света.       Армагеддон.       Армагеддонище.       Паника — меньшее, что поднималось внутри него от одной лишь только промелькнувшей мысли, что он может всего этого лишиться. Потому что, даже несмотря на то, что он проводил с Грейнджер каждую свободную от занятий и прочей никому ненужной херни минуту, ему всё равно было недостаточно.       Мало. Катастрофически мало.       Херов мизер от того, что ему нужно. Почти ничто.       Недостаточно.       Но вместе с тем — больше, чем он мог желать ещё пару недель назад. Месяц назад. Год назад. Пять сраных лет назад.       И уж точно больше, чем Драко мог позволить себе при нынешних обстоятельствах, когда у него на руках был не самый перспективный расклад: Грейнджер всё ещё вроде как замужем, а он всё ещё вроде как по уши в гринграссовском дерьме. И Грейнджер почему-то — по какому-то совершенно удачному стечению обстоятельств — позволяет себя трахать.       «Удача» никогда не была его вторым именем, и потому вопросом «как долго это будет продолжаться?» он задавался с раздражающей регулярностью.       Жаль, нельзя отправиться в прошлое и под прицелом палочки заставить тупорылую версию себя взять в руки сраное перо и пергамент и написать Грейнджер пару слов банальной благодарности за чудесное спасение.       Или — что ещё лучше — вернуться в ту минуту в Большом зале и заставить Грейнджер послать Вислого вместе с розами и ублюдским безвкусным кольцом в пешее эротическое куда-нибудь подальше от неё.       Или в тот последний раз на перроне после окончания школы, когда Драко видел её перед тем, как застрять в собственном доме на целый год. И сказать не то, что он тогда сказал, а… Ну, что-то нормальное, а не ту чушь, которую он выдал.       «Что, Грейнджер, готова стать инкубатором для Уизли и трудиться не покладая рта в супружеской спальне?»       «Для человека, который ни разу не назвал меня грязнокровкой в этом учебном году, ты слишком неубедительно стараешься быть скотиной».       Тупорылый кретин.       Жалкое зрелище.       Такое же жалкое, как его утренний — ставший почти рутинным — ритуал, когда одеяло соскальзывает с плеч Грейнджер и открывает вид на тусклые рубцы очертаний букв на тонкой коже, а он сам только и может, что беспомощно прослеживать взглядом каждый кривой угол, вырезанный с маниакальным старанием его чокнутой тёткой. Рассматривать, каждый сраный раз вновь и вновь воспроизводя перед глазами тот самый день в Мэноре. Чувствуя, как фантомно горит и покалывает его собственная блеклая отметина на предплечье. И желая — так отчаянно и остро желая — собственноручно выкопать яму, в которой Беллатриса коротает вечность в Аду, и снова убить её.       Мучительно.       Чтобы черви снова пожирали её. Кусочек за кусочком. Проникали в её мерзкую гогочущую глотку. Чтобы она захлёбывалась ими, а его самого медленно отпускало.       От-пус-ка-ло.       Чтобы он наконец прекратил думать о том, что мог бы изменить, и сейчас просто наслаждался присутствием Грейнджер в своей сраной жизни, упивался её вздохами, каждой смиренной — пожалуйстасильнее… — просьбой; изнывал как фанатик оттого, что её нет рядом в любой момент времени, когда ему нужно услышать слишком нужное в её исполнении «Драко».       Нужно, чтобы она нуждалась в нём так же, как и он в ней. И нужно — до охерения нужно — знать о ней всё. Любую незначительную мелочь, способную восполнить каждый из дней, когда Грейнджер была где-то там, а не с ним.       Восполнить. Привязать. Закрепить.       Но аккуратненько.       Если и прогибаться под женщину, то с умом.       Что он должен сделать, чтобы у неё и мысли не возникало куда-то деться? Чтобы она продолжала на него так смотреть. Чтобы его самого едва ли не разрывало от переизбытка блаженной растекающейся по венам лёгкости.       Ей нравятся цветы? Какие? Если она не любит красные розы, может, белые ей больше по душе? Быть может, розы в принципе идут на хер, а она любит какие-нибудь лилии, пионы или орхидеи? Он мог бы одаривать её ими денно и нощно. Они могли бы принимать ванну с лепестками, чтобы она увлечённо читала ему очередную странную маггловскую книгу, пока он вылизывает её шею.       Чтобы она забыла о чтении уже через пару минут.       Ей вообще нужны сраные цветы?       Игнорировать гудящие от желания яйца и её нежные ласкающие его спину в каком-то подобии массажа ладони, стойко выслушивая историю о том, как бабушка милостиво отдала ей свою квартиру только после того, как узнала, что её квартиранты — по совместительству и бывшие коллеги из университета — не просто два одиноких деда, а пара? Рассказать ей кретинскую историю о том, как отец с матерью полгода не разговаривали из-за того, что отец только после пятнадцати лет брака набрался смелости и признался, что тыквенный пирог, который мать ещё в самом начале их отношений однажды приготовила для него, на самом деле был отвратителен по всем параметрам?       Ему не жалко.       Отправиться со студентами на экскурсию в Лондон на все выходные из-за слишком заманчивой перспективы провести с Грейнджер всю ночь не в осточертевшем замке с уже давно отжившими своё кроватями и её постоянными переживаниями, что к ней может кто-то внезапно вломиться, а в нормальном номере с полной звукоизоляцией?       Дайте два.       С заинтересованным видом тенью бродить за ней по пятам в бесконечных залах Британского музея? Мокнуть под ливнем во время прогулки по центральной площади? Ловить на себе её взгляды украдкой, когда Грейнджер пытается понять, интересно ли ему то, о чём она тут распинается? Не противиться и позволить накормить себя отвратительным на вид — какого размера вообще нужно иметь рот, чтобы нормально это съесть? — и запах бургером, когда она знакомит студентов со столь обожаемой магглами пищей?       Да пожалуйста.       Даже не сдерживать самодовольную ухмылку, когда она с явной тоской и недовольством в голосе выпроваживает его из номера — когда они только-только вернулись с этой сраной экскурсии! — на прогулку с лучшим другом, о которой Блейз ныл ей всю дорогу в поезде?       Да, вполне. Такая реакция на своё отсутствие Драко вполне устраивает.       Нуждайся во мне, Грейнджер.       Что до Забини…       В последние дни друг поражал своей «тактичностью». Ну, Забини называл это именно так.       «Нет-нет, Драко, ты не можешь отказать своему дорогому другу в небольшом приключении! Я тактичный человек и умею прикинуться глухим, слепым и немым, когда это нужно. Всю неделю я вёл себя как хороший мальчик и без лишних слов сам ставил заглушающее на ваше любовное гнёздышко, чтобы не пугать народ, когда кое-кто — не буду показывать пальцем — в порыве животной страсти забывал это делать».       «О, а чувства такта ты, видимо, у Лавгуд понахватался, я прав?»       «И не переживай, я сам отпрошу тебя у Гермионы».       «Меня не нужно ни у кого «отпрашивать».       «Вот я мог бы сейчас с лёгкостью опровергнуть твои слова, но… Тактичность, Драко! Цени это!»       И в общем-то, он это ценил, потому как знал: даже несмотря на проскакивающие изредка фразы вроде тех, что у Грейнджер сияют глаза в последнее время, а у Драко почти не обречённый вид, Блейз очень себя сдерживает. Даже когда тому представлялась возможность «вправить» Драко мозги насчёт того, что проблема с Гринграссами вообще-то ещё не решена и он самую малость забылся, темы, которые поднимал друг, всегда были будто бы будничными и никак, совсем никак не связанными с Асторией.       Вместо Лонгботтома в Дуэльном Клубе будет преподавать профессор Синистра. Лавгуд наконец-то удалось вывести зловредных гномов из своего огорода. Уизлетта старательно отводит взгляд, когда Блейз пытается поговорить с ней по рабочим делам. Несколько магглорождённых студентов воодушевились идеями Саймона Сибли, шляются по замку с кретинскими значками «Hagrid's stick» и уже умудрились устроить внеурочную дуэль с сынком Монтгомери на радость Филчу. Прапрапрапрапрабывшая Блейза Джейн из «Пророка» написала ему, что вместо рубрики Блейза будет рубрика Сибли.       И ни слова об Астории. И о свадьбе.       Возможно, Блейз понимал: затронь эту тему, и один из них пошлёт другого на хер. А возможно, всё дело было ещё и в том, что друг с головой ушёл в разработку плана «красиво завоевать женщину». Возможно, это именно та причина, по которой Блейз вытащил Драко на «прогулку» почти за два часа до предполагаемой встречи с Грейсон и Лавгуд в баре отеля, чтобы… что-то.       Друг так и не сказал ему, что именно они ищут. Только, глупо посмеиваясь, сообщил, что, если проговорится раньше времени, Драко развернётся и уйдёт. Кроме того…       «После дождя воздух такой свежий. Тебе бы не помешало лишний раз проветриться, а то ты неделю из замка не выходил. Я, конечно, всё понимаю, но кому ты такой чахлый будешь нужен?»       Такая забота.       Они уже прошли пару длинных улиц, когда Блейз, прервав пространные рассуждения о собственных посредственных навыках в обучении аппарации, вдруг остановился так резко, что Драко едва не впечатался в него плечом, и с неподдельным огоньком в глазах и широкой улыбкой на лице ткнул указательным пальцем в сторону здания через дорогу. Довольно хмыкнул, переводя взгляд на Драко.       — Я там Поттеру мальчишник устраивал.       — Тот самый стриптиз? — спросил он, быстро сообразив, о каком «мальчишнике Поттера» шла речь.       — Бордель, — Блейз многозначительно ухмыльнулся, тут же уточнив: — Для посвящённых. Но стриптиз там тоже есть.       — М-м-м, — только это он и смог выдавить из себя в ответ.       И тихо сглотнул слюну от вмиг нарисовавшейся перед глазами будоражащей воображение картинки: чуть приоткрытый чувственный рот, искрящиеся похотью глаза и неумелые — но всё равно такие завораживающие — движения изящного тела в полумраке комнаты под приглушённую музыку для него одного.       Кому нужно продать душу, чтобы увидеть стриптиз в исполнении Грейнджер?       — К слову, твой мальчишник тоже там должен был проходить.       А вот и дружеское напоминание о том, что кое-кто, кажется, слишком расслабился. Не то чтобы Драко хоть на день забывал о несущемся на него снежном коме в лице Астории и её чудесного папочки.       Драко работает над этим.       Ну, начнёт работать в самое ближайшее время. Часа через полтора как раз и начнёт. Пока мать занимается Асторией — брось, мам, какая уже разница, что за зелья пила эта сука? — Драко займётся бóльшим злом.       И если всё пойдёт по плану, дело останется за малым. Наверное. Сейчас нельзя быть уверенным почти ни в чём. Разве что в том, что Блейз явно воспринял эту минутную заминку Драко по-своему.       — Кхм, так ты мне бордель показать хотел?       — О, нет, что ты! — возмущённо воскликнул Блейз. — Я всего лишь показывал тебе любимое место отдыха моего бывшего босса, раз уж нам по пути. Говорят, если очень хорошо заплатить, то… Кхм-кхм… Так вот, нам в другое место, за углом.       Но всё-таки от Драко не ускользнуло, с какой тоскливой печалью Блейз в последний раз взглянул на неоновую вывеску «Лазоревый грех», перед тем как они завернули на нужную улочку, и с какой подозрительной скоростью лицо друга просияло, стоило им приблизиться к неприметной с виду двери из красного дерева.       И никаких опознавательных знаков, кроме надписи…       — «Нарцисс в цепях»? — всё же надеясь, что ему это только мерещится, на всякий случай вслух прочитал Драко. — Ты куда меня привёл?       Но вопрос так и повис в воздухе: загадочно улыбнувшись во все тридцать два, Блейз дёрнул за массивную деревянную ручку и скрылся за дверью, не оставив Драко путей для отступления. Позади «Лазоревый грех» и несколько витиеватых улиц, по которым лень идти в одиночку. Можно, конечно, просто аппарировать, но…       Допустим, «Нарцисс». Допустим, «в цепях».       Хорошо.       Кислотно-розовая наклейка со сдержанной надписью «фаллоимитаторы» и педантично расставленные на витрине ряды резиновых членов всевозможных цветов и размеров — первое, что Драко увидел, войдя в магазин. В спёртом воздухе тесного помещения витали приторные до подкатывающей к глотке тошноты ароматы дешёвой кожи, подгнивающей вишни и… резины.       На небольшом квадратном телевизоре, висевшем на стене, беззвучно крутили какой-то фильм, суть сюжета которого стала очевидна, когда леди на экране, приподняв пышную юбку, без лишних церемоний присела на лицо своего джентльмена.       Очаровательно.       Однажды Блейз «грозился» показать ему маггловский магазин с игрушками для взрослых, чтобы Драко было чуть веселее отыгрывать роль любящего жениха перед Асторией. Мол, если включить фантазию и вырядить ту в костюм развратной горничной или озабоченной школьницы — о, как же, блять, иронично получилось! — отличницы, а в рот ей запихнуть кляп, можно сделать вид, что перед ним не эта сука, а кто-нибудь более…       Кто угодно.       И хотя идея с кляпом тогда показалась ему весьма недурной, потому как слушать вопли Астории было физически больно — настолько, что член начинал обмякать от малейшего звука её голоса, — Драко отмахнулся от столь «заманчивого» совета. Вот делать ему было больше нечего — искать подход к этой суке.       Грейнджер — другой разговор. Тут можно позволить себе от души развлечься.       Но сперва… Блейз и его охренительные сюрпризы. Потому что сегодня Блейз возвёл свою «блейзовость» в абсолют.       Когда брюнетка на экране слезла с лица своего кавалера и начала старательно отрабатывать в позе наездницы, Драко с ужасом — только этого, блять, сейчас не хватало! — ощутил, как к члену толчками хлынула кровь.       Он слегка мотнул головой, гоня из мыслей слишком заманчивые картинки с участием скачущей на нем Грейнджер в образе «порочной монашки», костюм которой он уже успел заприметить между «соблазнительной пираткой» и «бобрихой-непоседой» на полке рядом с телевизором.       Блейз нашёлся в самом дальнем углу магазина у прилавка. Он обменивался любезностями с местной продавщицей — интеллигентного вида старушкой, на бейджике у которой красовалась надпись «Шерил — ваш маяк во мраке унылого секса». Завидев его, Блейз натянул на лицо улыбку садиста и, сделав щенячьи глаза, сладко протянул:       — А вот и мой друг! Драко, мы тебя уже заждались! Всё хорошо? Почему мне кажется, что ты хочешь меня убить?       — Потому что тебе не кажется, — процедил он сквозь зубы, сунув руки в карманы брюк.       От греха подальше.       — Шерил, ну вот что я вам говорил! — печально покачав головой, вздохнул Блейз. — Мне кажется, наши отношения дали трещину.       — Ну что ты, душенька! — с энтузиазмом поспешила поддержать идиотию та. — Если она не анальная, всё ещё можно исправить.       — Блейз, — предупреждение.       — Ну вот, а ты переживал, — игриво подмигнув старушке, друг легонько пихнул его в плечо. — Дурашка мой… Так где, вы сказали, витрина со смазками?       «Дурашка мой?». Блейз не жилец.       — Вон там, дорогой. Там прохладнее, и они не так быстро начинают портиться, — мягко улыбнувшись, она кивнула в сторону узкого прохода, отгороженного от основного помещения занавеской из красных бусин, и командным тоном прикрикнула: — Нэнси, помоги мальчикам со смазкой!       — Им для какого?! — тут же отреагировал хриплый голос. — Для орального только персиковая осталась!       — Мы не пара! — всё-таки вырвалось у Драко, когда ухмылка друга стала просто невыносимо бесящей.       — Спасибо за содействие, Шерил, дальше я сам, — перегнувшись через прилавок, Блейз галантно коснулся губами тонких ухоженных пальцев старушки. — Позаботьтесь о моём друге.       — Блейз, ты труп.       И, продолжая гнусно хихикать, друг, хлёстко брякнув бусинами, скрылся в соседней комнате. Не мешкая, старушка выпорхнула из-за прилавка и, вцепившись костлявой рукой в рукав пальто Драко, тут же с воодушевлением затараторила:       — Первый раз у нас? Новичкам я всегда советую презервативы с насадками. Шипы, усики, шарики. Показать?       — Нет, — всё так же сквозь зубы выдавил он из себя, краем глаза отметив, что парочка на экране уже переместилась с дивана на журнальный столик.       Драко никогда не считал себя ханжой и уж тем более моралистом, но, сука, как же это всё было… некомфортно. Блейз этого добивался, да?       — Да не волнуйся ты так, душенька! Все первый раз стесняются, но для этого я тут и сижу. Вот здесь у нас кляпы, анальные пробки, плётки, наручники, ошейники, портупеи, — старушка махнула ладошкой на два дальних стеллажа. — Посмотришь поближе? Не обращай внимания на те с шипами. Это для экстремалов. Ну или для фетишистов. Хотя… все мы своего рода фетишисты.       Стараясь не выдавать своего лёгкого охуения недоумения от той искренней непосредственности, с которой старушка — да как ты вообще здесь оказалась? — распиналась перед ним, Драко тихо прочистил горло и вежливо улыбнулся ей уголком рта.       — Спасибо, мне и правда ничего не нужно.       Наверное.       Но, если у Блейза и Лавгуд что-то внезапно получится, Драко обязательно торжественно презентует им на свадьбу экстремальный набор по укрощению болтовни Блейза. Чтобы Лавгуд лупила этого кретина плетью, когда он лишний раз разевает рот.       Мало того, что «старушка-маяк» выглядела инородно в этой обители резиновых членов, она ещё и звучала нелепо. Хуже, чем нелепо. Это как если бы Макгонагалл в какой-то момент сошла с ума, решила устроить внеклассное занятие по половому воспитанию и с умным видом начала объяснять им, как правильно вставлять…       — А это мой любимый «мальчик». Девочки его вместе с «Кроликом» обычно берут, — наконец отцепившись от его рукава, старушка открыла стеклянную дверцу витрины и аккуратно сняла с верхней полки резиновый член. — Девять дюймов в длину, пять — в обхват. На ощупь как настоящий, потрогай только…       — Как-нибудь обойдусь.       Старушка только снисходительно улыбнулась в ответ. Поставила своего любимого «мальчика» обратно на его законное место и осторожно прикрыла дверцу витрины. Пару секунд вглядывалась в Драко, пытаясь что-то разглядеть в его лице. Наконец, тяжело выдохнула и, вновь схватив его за рукав, настойчиво потянула в противоположную сторону магазина.       Отвлёкшись всего на мгновение на парочку с экрана, к которой уже успел присоединиться высокий жилистый мулат, Драко едва не снёс всей своей массой внезапно остановившуюся старушку. Пока та принялась молча шариться под прилавком, он прошёл к занавеске и, слегка отодвинув бусины в сторону, заглянул в соседнюю комнату.       Бездумно крутя в руках синюю баночку, Блейз рассказывал второму продавцу о каком-то концерте, на который он ходил в прошлом году. Судя по широко открытому рту девушки, это было надолго.       Скрипнув зубами, Драко резким движением отпустил занавеску и повернулся обратно к старушке: она, вероятно, нашла то, что искала, потому что уже торопилась к нему с металлической флягой. Чуть помедлив и ещё раз с сомнением оглядев его с ног до головы, старушка протянула её ему.       — Душенька, с таким настроением не ходят ко мне в магазин. Тебе нужно расслабиться.       — Что это? — Драко приподнял бровь.       — Абсент, — невозмутимо пожала плечами старушка, вложив флягу ему в ладонь.       — Миссис…       — Миз. Миз Харрис.       Ага. Где-то Драко уже это слышал.       — Миз Харрис, это лишнее.       — Поверь мне, солнышко, не лишнее. Моя работа — раскрепостить клиента. Раскрыть истинные желания. Даже самые специфичные. В хорошем смысле этого слова, разумеется. И я не привыкла останавливаться на полпути.       Быстро взглянув в сторону соседней комнаты — ради Салазара, сколько времени нужно, чтобы выбрать смазку? — он откупорил крышку. В нос ударил горьковато-хвойный запах.       — Вы всем клиентам предлагаете выпивку? — полюбопытствовал он, сделав глоток.       Один, но такой охренительно расслабляющий глоток.       — Только самым непослушным, — лукаво улыбнулась она.       Ещё один глоток. Прокашлявшись, Драко выдохнул:       — Вы опасная женщина, Шерил.       — Ну что ты, лапушка! Я просто умею находить подход к любому клиенту.       — Потрясающе.       Теперь главное, чтобы абсент выветрился до того, как он окажется рядом с Лавгуд.       Вернув старушке флягу, Драко окинул помещение уже менее осознанным взглядом. Кажется, в ту ночь, когда они с Блейзом завалились в квартиру Грейнджер, Вислый что-то вякнул про её вибратор.       Вислый. Вислый. Ви… Блять.       Итак, Грейнджер.       Она… увлекается такими вещами? Если да, почему молчит?       Драко с большим удовольствием посмотрел бы на неё связанную. Покорную. Принадлежащую только ему. Умоляющую наказать её. Для начала за то, что она каждый раз стыдливо уходит переодеваться в ванную.       Вновь ощутив тесноту в брюках, Драко бросил взгляд на настенные часы: до встречи с Грейсон и Лавгуд оставалось чуть больше часа. Снова посмотрел на «маяк во мраке унылого секса».       — Хорошо, Шерил, давайте начнём сначала.

***

      — А это для чего?       — Чтобы твой дружок дольше находился в рабочем состоянии. Если я доживу, за этой штучкой придёшь ко мне лет через пятнадцать. Через пять — если частенько балуешься спиртным и сигарами.       Закатив глаза, Драко с издёвкой протянул:       — Вы так в меня верите, Шерил. Я польщён.

***

      — …ходовой товар… А что это у тебя с лицом? Не нравятся розовые? Есть ещё чёрные и красные.       Зачем нужны какие-то приблуды, если в этом мире существует такая вещь, как Инкарцеро? На крайний случай всегда есть верёвка, ну или… галстук, например.       Но даже так…       — Это нелепо. И не в цвете дело, — отмахнувшись от стоящих перед глазами навязчивых образов закованной в наручники Грейнджер и напустив на себя максимально безразличный вид, Драко нарочито лениво поинтересовался: — Женщинам действительно нравится… такое? Они просто приходят и говорят, что…       Лучше бы он вовсе ничего не спрашивал, а продолжал и дальше придерживаться тактики отвлечённого слушателя, потому что…       — Ох, солнышко, ты выглядишь так невинно в своём незнании. Сейчас я тебе объясню.       — Не утруждайте се…       Ловкое уверенное движение старушечьих рук, глухой щелчок — и его запястья опоясаны розовыми наручниками. Даже не чёрными.       Драко опустил глаза на скованные руки.       Снова — пожалуй, чересчур охреневающе — взглянул на ухмыляющуюся старушку. Пока ещё вежливо сквозь зубы прорычал:       — Шерил, какого…       — Весь смысл этой «игры» в том, что при желании ты всегда можешь освободиться. Вот так, видишь?       Ещё одно прыткое движение, сопряжённое с щелчком, и он перестал быть кретином в розовых наручниках. Морщась, потёр запястья, хоть в этом и не было особой нужды.       — Вы не знаете своих девочек и разбираться не хотите, от этого и все проблемы. А вот если захотите, очень много нового сможете узнать. Девочки любят мнимое подчинение. Любят, когда над ними как бы «доминируют». Любят давать вам, мальчикам, это ощущение псевдовласти над собой. Кто-то больше, кто-то меньше. Просто не каждая готова в этом признаться и далеко не каждая раскрепощена настолько, чтобы предложить своему мальчику такие «игры». Стыдятся они всего этого… до определённого момента.       Ладно, предположим, ему действительно интересно.       — До какого момента?       — Ну, ты знаешь, как говорят… Если твоя девочка не испытывает с тобой оргазм, позволь ей найти того, с кем будет. Тут то же самое: пока они не находят того, с кем можно позволить себе быть собой и не стыдиться своих потребностей. Вот ты знаешь, что хотела бы попробовать твоя девочка?       Ещё одно собрание «литературного кружка»?       Спорно.       Возможно, ему стоит повторить тот самый перформанс с придушением, от которого он сам тогда — пару недель назад в её кабинете — охренел. Если быть честным перед самим собой, за последнюю неделю он недостаточно изучил её предпочтения.       Например, с Пэнси всё было предельно ясно с самого начала: быстро, но не слишком грубо, чтобы не оставалось синяков. Ежедневная рутина между занятиями, подтверждающая её «статус» в качестве его девушки. Обычно в романтичном — у нас зельеварение вот-вот начнётся, давай быстрее! — пыльном чулане для мётел.       Миллисента Булстроуд… Всё ещё непонятно, как это вышло. Но в тот единственный — единственный — раз Драко случайно назвал её «похотливой свиньёй», когда она омерзительно взвизгнула, перед тем как кончить.       Если верить словам Блейза, Крэбб находил эту её особенность весьма милой и привлекательной, пока не сгорел в Адском пламени. Если верить словам Блейза, однажды Крэбб признался ему, что во время секса плюнул Булстроуд в лицо, потому что где-то услышал, что девушкам нравится такое обращение с собой.       Тесса из Вены любила грязные словечки. Фрита из Оре после совместного подъёма на гору и бокала игристого просто отклячивала задницу, мол, делай, что хочешь. У Софи из Бордо, кажется, было несколько «игрушек», но воспользоваться ими она за два месяца их «отношений» так и не предложила.       Астория. Срать на Асторию. Это было давно и неправда.       Грейнджер.       Всё ещё слишком неуверенная. Зажатая. С ним. И это бесит. Она не должна. Она не имеет права. Она…       — …просто не оставишь ей шансов на сухое бельё…       Исключительно возбуждающая. Распаляющая одним лишь прикосновением или случайным взглядом. С каждым днём всё сильнее. Настолько, что он думать ни о чём не может. Настолько, что он заставляет себя утром встать и пойти вести занятия, а не запереться с ней в комнате.       Помешанный. Как животное, ведомое примитивными инстинктами.       Каждый день на автомате до самого вечера, пока не вернётся к ней. Он говорит что-то, показывает, режет и смешивает ингредиенты. Выслушивает, как очередное олицетворение прекрасного будущего Магической Британии что-то мычит, выдумывая и путая реакции измельчённых лепестков аконита и корня асфоделя на добавление в них настойки из…       Ему нужно к Грейнджер.       ГрейнджерГрейнджерГрейнджер.       Вдох-выдох.       — Всё хорошо, солнышко? Ты покраснел, — во взгляде старушки читалась лёгкая обеспокоенность. — Тебе дурно? Здесь очень душно, знаю…       — Мне замечательно. Что вы там говорили?..       Старушка ещё раз с сомнением взглянула на него снизу вверх и вежливо, будто её вовсе не задел его минутный уход в себя, улыбнулась.       — Я говорила о том, что, если ты хочешь, чтобы женщина буквально ела из твоих рук, нужно не пользоваться случаем, а уметь этот самый случай создать. Вот был у меня как-то клиент, который…       Да, Драко определённо не против того, чтобы Грейнджер ела из его рук. Желательно, стоя перед ним на коленях.

***

      Зелёные домашние тапки с пришитыми к ним членами — «подарок» для дражайшей невесты. Кретинский «эротический» костюм младенца с чепчиком и слюнявчиком для Блейза — всё-таки у друга через месяц день рождения, а женщиной-мамочкой он как раз уже почти обзавёлся. Для себя и Грейнджер Драко не удержался и взял…       Ладно-ладно, он просто не стал сопротивляться, когда настырная старушка втихаря подложила ему в корзину для покупателей набор начинающего садиста, пока он сам засмотрелся на те самые «херовые тапки» и представил лицо этой суки, когда вручит ей подарок на Рождество. Правда, затем Драко вспомнил, что вроде как хочет избавиться от этой суки ещё до Рождества.       Ну, ничего страшного: «херовые тапки» станут прекрасным подарком в честь расстроенной свадьбы. Возможно, ему стоило взять сразу три пары: этой суке, сестре этой суки и папочке этой суки.       Грёбаной удачей было то, что Блейз наконец-таки вышел из соседней комнаты только после того, как старушка закончила пробивать на кассе этот восхитительный по всем параметрам набор и сложила покупки в плотный бумажный пакет без опознавательных знаков.       — Тысяча дерзких извинений, но ваша коллега знает, как уболтать клиента, — подмигнув старушке, друг водрузил перед ней небольшую оранжевую баночку. — Что там мой друг? Вы подобрали ему что-нибудь интересненькое? Есть ещё ягоды в ягодицах? А то он в последнее время ведёт себя как истосковавшийся любовник…       — Не переживай, милый, — старушка быстро застучала тонкими пальцами по кассовому аппарату и, дождавшись чека, потянулась под прилавок за пакетом. — Мы с твоим другом прекрасно провели время. Он у тебя парень не промах, хоть и бурчит постоянно, как мой муж, когда у него заканчивается мазь от геморроя.       — Да, он у меня такой.       — Я вообще-то здесь.       Но старушке, равно как и Блейзу, было плевать на это. Она вытащила из-под прилавка пакет и два леденца — в форме, мать его, члена! — на палочке и протянула один из них Драко. Хмыкнула, когда он отрицательно покачал головой, и, вновь посмотрев на Блейза, тут же начала просвещать его насчёт того, что он пропустил:       — Я как раз начинала рассказывать твоему другу про моего сына и книгу, которую он написал.       — Нет-нет, Шерил! Не нужно! — пока миз Харрис не успела засунуть баночку со смазкой и леденцы в пакет, Блейз выхватил свои приобретения из старушечьих рук и положил в карман куртки. — Что за книга?       — «Десять причин, почему ваши отношения обречены на провал», — тепло улыбнувшись, ответила та. — Мой сын — семейный психотерапевт и за свою практику всякого насмотрелся.       — О, Драко, я и не знал, что ты интересуешься такими вещами.       — Да я как бы и не интересуюсь.       Но кто его спрашивал, да, Шерил?       — Знали бы вы, сколько браков находятся на грани распада из-за того, что люди боятся сразу высказать друг другу свои претензии. Пока вы, мужчины, втихую что-то там себе планируете и думаете, что всё в порядке, женщины делают выводы, — покачав головой, старушка тяжело села на табурет у прилавка. — Держат их в себе и копят, пока не становится слишком поздно. А потом начинаются слёзы, истерики, измены, разводы и девичьи фамилии. А сколько потом неудачных попыток восстановить неудавшиеся отношения…       — Как человек, переживший развод, готов уверенно заявить: если ты вылез из этого болота, не стоит соваться туда обратно.       — Зря ты так категоричен, мальчик мой.       — Это он себе цену набивает, Шерил, не обращайте внимания. В своё «болото» он суётся с завидной регулярностью.       — Между прочим, в последний раз я не поддался! — вручив старушке несколько смятых купюр, Блейз недовольно зыркнул в его сторону.       С трудом сдержав смешок, Драко уточнил:       — Это на похоронах что ли? Неужели в тебе ещё есть что-то святое? Мой герой.       — Типа того, — неловко — о, его ещё можно смутить? — покосившись на старушку, Блейз толкнул Драко к выходу и извиняющимся тоном произнёс: — Было приятно увидеться, Шерил, но нам уже пора.       — Потом расскажешь, как всё прошло! — крикнула вдогонку она. — И ты тоже, солнышко!       — Ага, обязательно.       Обязательно, если откроет в себе замашки извращенца.       Уже снаружи, пока Блейз не успел беспардонно влезть в его пакет с покупками и испортить самому себе сюрприз от будущего подарка на день рождения, Драко положил бумажный свёрток в увеличенный чарами незримого расширения карман пальто. Кроме того, было бы несолидно появляться с этими приблудами в приличной компании.       К слову, о неприличной компании…       — За каким хреном ты меня сюда привёл?       — Что за недовольный тон, Драко? Ты вроде себе купил что-то. И, заметь, я как тактичный человек даже не спрашиваю, чем ты сегодня будешь удивлять нашего прелестного директора.       — Я считаю до одного. Один…       Но Блейз уже задумчиво разглядывал член-леденец на палочке.       — Мне кажется, я знаю, где Джордж Уизли черпает идеи для новых товаров. Только «члены» из «Вредилок» ещё и во рту шевелиться начинают.       — Какая прелесть, — едва удержавшись от того, чтобы поморщиться от вида Блейза, запихивающего себе в рот леденец, спросил Драко, когда они влились в поток гуляющих по улице людей. — Значит, ты тут завсегдатай?       — Не говори ерунды. Так, чисто пару раз бывал. Для интереса.       — Ну да, и меня ты сюда тоже чисто ради интереса привёл. И смазку тоже ради интереса купил. Такой ты фантазёр, Забини, просто моё почтение.       Официально, впервые за годы их общения Драко смог узреть смущённого Блейза уже во второй раз за десять минут. Этот мир ещё способен удивлять.       — У нас с Тыковкой сегодня намечается небольшой ромати́к на крыше отеля, — со вздохом начал Блейз после недолгого молчания.       — Ага, и ты решил быть во всеоружии.       — У меня девственниц никогда не было, и я не знаю, насколько далеко могу зайти с ней, да и… что вообще с ней… м-м-м, делать.       — А как же Даф?       Раздался хруст: кажется, Блейз раскусил леденец.       — Это как бы секрет, но… — друг быстро прожевал остатки конфеты и, морщась, сглотнул. — Она не была девственницей, когда мы с ней… «того». Один парень из Дурмстранга на Святочном балу ещё до меня постарался.       Из непроверенных источников Драко слышал, что в ту ночь свою невинность какому-то болгарину отдала и одна из сестёр Патил. Кажется, та, что пришла на бал вместе с Поттером.       А из проверенных — что то же самое сделали Пэнси и Сьюзен Боунс.       Рождество — время чудес.       — …даже не целовались ни разу. Но если она вдруг сама проявит инициативу, деваться будет особо некуда. Буду действовать по ситуации. Как говорили классики: «В Аду нет гнева, сравнимого с гневом отвергнутой женщины». Там ещё что-то про любовь и ненависть было, не суть… Тут то же самое: женщине, которая уже готова, нельзя отказывать, иначе можешь очень дерьмовые вещи про себя узнать.       — Твой страх, что Лавгуд назовёт тебя придурошным импотентом с мозгошмыгами, всё ещё не отвечает на вопрос, за каким хреном ты притащил сюда меня.       — Давай сойдёмся на том, что я просто хотел увидеть твою реакцию, когда Шерил подыграет мне и намекнёт, что считает нас с тобой парой геев.       — Миз Харрис не считает нас геями. Я… уточнял.       — Дурашка, конечно, не считает. Она называет это «билюбознательностью».

***

      Ещё пару дней назад, когда их «дружная» компания вновь собиралась для того, чтобы выбрать темы и наводящие вопросы, которые невольно должны вызвать у Грейсон воспоминания о нападении на Поттера и её связях со всей происходящей ахинеей, Блейз всё время канючил, мол, способ, которым они решили её «прощупывать»… не оригинальный и нужно придумать что-то поинтереснее.       «Если я надену шляпу и дурацкие штаны с подтяжками, буду один в один как те детективы из кино, которые приходят в замызганный вонючий бар и подсаживаются к подозреваемому, чтобы под предлогом выпивки и приятной компании выпытать у него все секреты. Я к тому, что это стало клише ещё в нуаре сороковых, а то и двадцатых».       Кому не плевать?       Несмотря на все предубеждения насчёт банальности этого плана, для «прощупывания» Грейсон Блейз забронировал им уединённый столик на четверых в самом дальнем углу бара отеля и теперь, прикрыв глаза, блаженно потягивал сливочно-клубничный кальян и тихонечко подпевал играющим на фоне песням, вероятно, уже забыв, что подвешенный язык здесь именно у него.       Хозяин жизни, мать вашу.       На часах почти десять вечера, а этот увлекательный вечер едва успел начаться. По предварительным расчётам Блейза они застряли здесь ещё часа на полтора, а если всё пойдёт не так гладко, как тот задумал, то и на все два, что было… не очень. Обычно — ну, последнюю неделю — в это время Драко уже занимался своими делами.       Но сегодня его «дела» остались сторожить детишек, чтобы те, ведомые тупостью и гормонами, не натворили херни в забитом магглами отеле, пока сам Драко уже в течение получаса делал вид, что ему ну очень интересна болтовня Грейсон.       В действительности его интересовал один конкретный Гринграсс, а не…       «Выделять столько средств на экскурсию, чтобы студенты просто поглазели на магглов и их штуки. Лучше бы она денег на ремонт туалетов попросила. И то пользы было бы больше. Я, конечно, по доброте душевной согласилась помочь, но…»       Или…       «У профессора Трелони всегда были проблемы с алкоголем?»       Или…        «Ильвермони считают слишком демократичной школой по европейским меркам, поэтому такого же элитарного…»       Хотелось верить, что прямо сейчас Лавгуд уже активно копается в мозгах Грейсон, а не просто таращится на тлеющие угли в калауде, игнорируя мир вокруг.

«…Господи! Дай мне, дай мне мужчину после полуночи, Который провёл бы меня от темноты к свету дня…»

      — Какая же чушь эта маггловская музыка. — С презрением глядя на официантку, несущую уже вторую порцию напитков к их столику, Грейсон откинулась на мягкую спинку кожаного диванчика. — Неужели мы не могли пойти в более приличное место?       Это ты ещё Бритни не слушала.       Блейз выпустил клуб густого белого дыма через нос и возмущённо воскликнул:       — Милочка, какая же это чушь?! Это «ABBA»! Классика!       Только обсуждения маггловской музыки сейчас не хватало. Они тут не за этим.       Пока подошедшая официантка расставляла перед ними напитки, Драко метнул на друга самый красноречивый предупреждающий взгляд, на который был только способен, и вновь обратился к сидящей напротив Грейсон:       — Кому не плевать, не так ли? Клементина, кажется, мы говорили о…       — О том, что вы сегодня совсем не пьёте, мистер Малфой. Мне кажется, это огромное упущение с вашей стороны, — она произнесла это таким томно-тягучим голосом, словно…       Блейз, конечно, уверял, что уже после одной порции «Зелёной феи» Грейсон перестанет соображать, но…       Она что с ним, флиртует? Ему ведь не кажется?       Тихо прочистив горло, Драко отхлебнул горький кофе и глянул на Блейза, снова затянувшегося кальяном. Вот же сука. Затем — на сидящую напротив него Лавгуд, которая с отстранённым видом пялилась на стакан апельсинового сока перед собой.       Вероятно, пыталась «слушать».       Отлично.       Хоть кто-то помнит, зачем именно они тут собрались. В отличие от одного кретина с трубкой во рту и бокалом Космополитена в руке.

«Господи! Дай мне, дай мне мужчину после полуночи, Который провёл бы меня от темноты к свету дня».

      — Кхм, вы знаете, Клементина, с недавних пор я отказался от алкоголя.       Лавгуд, которая среди дыма прокуренного помещения в принципе смотрелась как нечто инородное, вздрогнула и уже более осознанно и виновато посмотрела на него.       — Оу, почему? — глаза Грейсон засияли странным интересом. — Что-то случилось?       — Моя женщина не в восторге.       Не то чтобы Грейнджер хоть раз напоминала ему о том, что он там ей в пьяном полубреду наговорил. Что бы он тогда ни сказал, повторения сего концерта ему не хотелось. Ни за что в жизни.       Кроме того, он зарёкся брать в рот хоть каплю спиртного в присутствии Лавгуд.       — Ах, ваша невеста! — понимающе улыбнулась Грейсон.       Ах, да. Речь не о Грейнджер.       — Невеста, да.       — Астория Гринграсс, кажется?       Кажется. Не кажется. К чему это кокетство?       Как минимум в «Ведьмополитене», где с завидной регулярностью писали про «завидных» женихов и невест, будущее объединение Гринграссов и Малфоев обсасывали раз пять. Даже на свадьбе Поттера и Уизлетты Астория умудрилась дать небольшое интервью насчёт этого.       — Это всем известно, — прозвучало резче, чем он мог себе позволить в ситуации, когда ему вроде как нужно разговорить человека.       — Я… Да, я наслышана о ваших семьях. Когда я перебралась жить в Англию, фирма отца вашей невесты помогла мне уладить кое-какие формальности с документами на жильё.       Конечно, Драко мог бы сейчас её поправить и сказать, что до своего закрытия технически эта фирма принадлежала ещё и его отцу, но какая разница, если Грейсон врёт. Не было у них клиентов с такой фамилией. Разве что тайных.       Уже что-то. Идём дальше.       — И о чём же вы наслышаны, Клементина? — опустив подбородок на скрещенные ладони, он с заинтересованным видом подался вперёд, стараясь поймать её взгляд.       Правильный ответ — о семейке ненормальных во главе в ублюдочным кретином. И это касается не только Гринграссов.       — О том, что… А почему вы спрашиваете? — с кокетливым смешком приподняла бровь она.       — Ну вы же видите, что его невеста уже всё ему запрещает. Ни капли в рот. А что будет дальше? — наконец-то отвлёкшись от обсасывания кальянной трубки, вмешался Блейз. — Мы-то все, конечно, знаем, что подкаблучники, — самые счастливые мужчины, ведь за них всё решают их женщины, но, сами понимаете, всегда хочется быть готовым к… сюрпризам, да, Драко?       — О да.       Грейсон вздохнула и звонко расхохоталась. Впрочем, она успокоилась быстро: стрельнула на Драко показательно сочувствующим взглядом.       — К сожалению, я не слышала ничего такого, но знаю, что у Гринграссов одна из самых забитых золотом ячеек в Гринготтсе. А вот ваша семья сейчас далеко не на пике.       Неправильный ответ.       — Очень исчерпывающе.       Задумчиво взболтав содержимое бокала, она сделала глоток и криво улыбнулась:       — Мой жених тоже ещё до свадьбы начал всё мне запрещать.       — И как же вы справились с его, не побоюсь этого слова, тиранией? — спросил Блейз.       Грейсон пьяно хмыкнула и, сделав новый глоток «Зелёной феи», прошептала:       — Эм-м, ну я его… бросила за месяц до свадьбы. Но это было много лет назад. Я тогда только начала преподавать.       И улыбнулась. Как-то неправильно улыбнулась.       Тут брови Лавгуд резко взметнулись вверх, а в глазах читалось такое удивление, что у Драко по спине пробежал холодок.       Разумеется, от Грейсон не ускользнула такая реакция на свои слова. Твою-то мать, Лавгуд, ты в курсе, что значит не привлекать внимание, когда роешься в чужой голове?       — Что-то не так?       — Что? — похлопав ресницами, Лавгуд повернула голову к Грейсон. — Я просто задумалась, прошу меня извинить.       — Вы всё время будто не с нами, — та покосилась на неё с плохо скрываемой неприязнью и высокомерием. — Не хотите к нам присоединиться?

«Ночи в белом атласе никогда не закончатся, Письма, что я написал, никогда не отправятся».

      — Ну что вы, Клементина, я никуда не пропадала, — Лавгуд ответила будто бы миролюбиво, будто бы елейно, но огромные синие глаза метали молнии, а тонкие губы растянулись в неестественной полуулыбке, напоминавшей, скорее, оскал. — Музыкой заслушалась. Очень проникновенная, знаете ли.       — Ну конечно.

«Потому что я люблю тебя, да, я люблю тебя, о, как я люблю тебя…»

      С десяток секунд, пока Блейз жестом вновь подманивал официантку к их столику, Лавгуд — вот ты нашла место и время показывать зубки — и Грейсон просто молча буравили друг друга взглядами.       Лавгуд победила.       Но, даже несмотря на это, неподдельный гнев, исказивший черты, так и застыл на её лице. Видеть её такой было… странновато. Даже забавно. Не мечтательно-меланхоличная, а злая. Вот прям по-человечески злая. Готовая рвать и метать.       Какая муха её укусила? Разве что…       Ты что-то интересное услышала, не так ли?       — Кхм, к слову, о пропавших, — будто всего мгновение назад ничего не произошло, Грейсон пригладила и без того тщательно уложенные волосы и едва ли не с придыханием спросила: — Кто-нибудь знает, наш директор присоединится к нашей уютной компании?       Нет, «красная тряпка для быка», коей и была Грейнджер для Грейсон, сейчас находилась на несколько этажей выше. В их номере с огромной кроватью. И если Грейнджер посмеет уснуть до того, как он вернётся, то…       Что ж, это будет забавный эксперимент.       — Гермиона дежурит, — постучав пальцами по столешнице, Лавгуд натянуто улыбнулась. — Кроме того, ей нужно подготовиться к завтрашней экскурсии в…       — Очередной бесполезный маггловский музей, — с издёвкой продолжила Грейсон, вновь повернувшись к Драко. — Мистер Малфой, скажите, что не я одна считаю это чушью.       — Напротив. Вот мне сегодня очень понравилась та часть, где мисс Грейнджер рассказывала, что какое-то время магглы изготавливали краски из мумий. Более бесполезной растратой древностей занимался только Тилден Тутс, когда пытался всем доказать, что измельчённая мумия может заменить шкуру бумсланга в зе… — он осёкся, но не потому, что официантка наконец изволила подойти к их столику, а…       Там, под столом, его лодыжки что-то коснулось. Потёрлось о штанину. Ещё раз. Настойчивее.       Кажется, острый носок чьей-то туфли.       Стоило отвернуться от Блейза, делавшего заказ, и увидеть, как Грейсон одним махом вливает в себя «Зелёную фею», а затем облизывает нижнюю губу, глядя прямо на Драко, и всё тут же встало на свои места. Стоило ей заметить его выражение лица, и она — умница — убрала свою чёртову туфлю от его штанины.       Ну и что это только что было?       — Не обижайтесь, конечно, — подперев подбородок кулаком, она всё же подалась к нему и, заплетаясь, пробормотала: — Я знаю, что вы общаетесь, но наш директор — всего лишь магглорождённая девчонка без малейшего представления о том, как руководить школой магии.       Сука. Возможно, «херовые тапки» должны достаться именно ей.       — Ваш друг доверил ей управление школой магии, — напомнил Драко, едва удержавшись от того, чтобы сейчас же не вынуть из кармана сыворотку правды и не влить ей в глотку.       План. У них есть план.       Вдох-выдох.       — Мой… друг. Да. Но… это вовсе не означает, что я… поддерживаю все его решения.       Подбирает слова. Значит, направление верное.       — Честно говоря, мне тоже кажется, что последние действия министра… — начал он будто бы издалека, но договорить ему всё равно не дали.       — Я заказал нам всем Хиросиму! — торжественно объявил Блейз, выдохнув клуб приторно-сладкого пара. — Говорят, если выпить подряд пару-тройку шотов, ощущение такое, словно на тебя наложили Империус. Правда, некоторых счастливчиков после этого выворачивает, как от Круциатуса, но на этот случай у меня припасено одно зелье, так что волноваться не о чем.       Злость, было вспыхнувшая в нём подобно подожжённой спичке, угасла так же быстро, как и разгорелась, стоило Драко ещё раз прокрутить в голове последние слова Блейза и вдуматься в их смысл.       В глазах Грейсон что-то мелькнуло.

***

      Самая паршивая «вечеринка» в его жизни. После новогодней ночи под амортенцией, разумеется. И отсутствие алкоголя в крови было наименьшей проблемой.       Муторно. Нудно. Бесконечно бессмысленно.       С каждой минутой, проведённой не с ней, Драко вообще забывал, чего ради он строил из себя мистера Общительность и терпел «случайные» — ты этому у Астории научилась, да? — прикосновения Грейсон то к своей руке, то к ноге, а то и вовсе совершенно «не навязчивое»…       «Вы ведь меня проводите до номера? Я… специально просила эту… Ой, то есть… Я хотела сказать, что нам по пути».       Нет, спасибо. Он не голодный.       С каждой — ещё более нелепой, чем предыдущая — темой, Драко всё чаще приходилось напоминать себе, что он не просто просиживает задницу в баре, пока она ждет его там, в номере, а пытается решить проблему по имени «Малькольм Гринграсс».       Пытается сам.       Пытается для себя. Для… неё. Для них обоих.       Пытается, но мысли всё равно упрямо тянут его в номер. К Грейнджер.       Безнадёжный случай.       Как озабоченный подросток, недавно познавший все прелести секса, он хотел этого каждую минуту.       Даже сейчас, когда у него появилась возможность поговорить с Лавгуд, мысленно он уже стягивал с Грейнджер её дурацкую пижаму в горошек. Мысленно он уже втрахивал её в матрас, сминая простыни под ними. Как каждый вечер до этого.       Даже сейчас Драко тратил драгоценные минуты, которые мог провести с ней. Единственное, что хоть как-то «оправдывало» его в собственных глазах, — возможность помочь Блейзу и покараулить Лавгуд, пока тот стоически взял на себя ношу отвести еле передвигающую ногами Грейсон в номер.       Наш герой.       — Спасибо, что согласился подождать тут со мной, — плюхнувшись в кресло, Лавгуд устало потёрла виски и откинулась на мягкую спинку. — Должно быть, ты хочешь знать, что мне удалось выяснить?       Да не то чтобы, но Грейнджер наверняка накинется на него с расспросами.       А потом он накинется на неё. Возможно, им удастся совместить приятное с полезным.       Драко проводил взглядом Блейза и Грейсон, которые шли в сторону лифтов, и присел в кресло рядом с Лавгуд. Он медлил с разговором, наблюдая через редкие стебли и широкие листья огромного цветка, отгородившего их от лобби, за тем, как закрываются двери лифта. Медлил, потому как минутная стрелка на часах над стойкой ресепшн едва преодолела тройку. Чтобы Блейз вернулся, ей нужно было достичь шести.       Если Блейз ещё хотя бы раз заикнётся о том, что Драко хреновый друг, можно будет с чистой совестью напомнить ему: когда нужно было посторожить Лавгуд, дабы он успел проверить, всё ли готово для их рандеву на крыше, Драко любезнейше согласился помочь.       Драко Малфой — хороший друг. С недавних пор.       Ну, пытался им быть.       И потому…       — Твой вердикт?       Лавгуд тоже не торопилась с ответом: вперила отсутствующий взгляд в свои туфли и вымученно улыбнулась. Ещё немного помедлив, наконец заговорила:       — Думаю, мисс Грейсон причастна. Когда Блейз упомянул Империус и Круциатус, у неё в голове всплыл тот день в Дуэльном клубе. Можно было бы списать на то, что она стала свидетелем вашей с Гарри потасовки в Большом зале, но потом у неё в голове возникла ещё одна картинка. Эта картинка уже касалась того, что случилось первого сентября. Тут сложнее найти объяснение.       — В газетах об этом не писали, да. Что насчёт Монтгомери?       — Она его побаивается. Кажется, он ею недоволен.       — Трагедия.       — Вообще, мне показалось, что мисс Грейсон не владеет всей информацией. Всё, что я поняла, — ваша теория с оборотным верна. Под обличием министра ходит другой человек, но его лицо мне незнакомо.       До последнего хотелось верить, что эта их «теория» — неверна. Что у Бруствера просто поехала крыша, а Монтгомери с дружками также просто решили этим воспользоваться. Без всего этого. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, чем именно теперь Поттер начнёт всех задалбывать. И Грейнджер ведь это подхватит.       Несомненно.       Или Поттер впутает во всё это Вислого, чтобы «Золотое трио» в полном составе в очередной раз спасло мир. Как в старые добрые времена. И Грейнджер наверняка с удовольствием влезет в эту операцию «найти настоящего Кингсли Бруствера» под командованием своего дружка.       А следом — Драко, потому что… Она не имеет права так рисковать собой. Не сейчас, когда он только-только… Если она вздумает вернуться к…       Рохля. Нюня. Ты просто жалок.       Гринграсс. Сосредоточиться на Гринграссе.       — Малькольм Гринграсс. Тебе что-то удалось узнать?       — Я не уверена.       — Что значит, «не уверена»?       — Мисс Грейсон с ним знакома, но мне не удалось выяснить…       Опереться бы локтями о колени и бессильно уронить лицо в ладони. И дышать, успокаиваясь. Дышатьдышатьдышать.       Но не сейчас, когда, будто любопытный нюхлер на горшочек с золотом, на него пялилась Лавгуд, которая с присущей ей блаженностью при первом же удобном случае упомянет про то, что Драко Малфой на самом деле жалкий слабак.       Сейчас про это знало лишь ограниченное число лиц.       В груди что-то противно ёкнуло, и ему пришлось закусить внутреннюю сторону щеки, чтобы заставить себя не заорать, не ударить кулаком о стоящую рядом стойку с журналами.       Лавгуд ни при чём.       Это он слишком самонадеянно решил, что у него уже почти всё схвачено. И это не должно входить в привычку. Не стоит забывать, что у него никогда не бывает всё схвачено. Не в этой жизни. Не в этой вселенной.       — …очень хотела бы сообщить больше, но я не всесильна, к сожалению.       Но панику раньше времени наводить тоже не стоит.       Он выпрямился. Удержался и не скривился, встретив сочувствующий взгляд Лавгуд. И даже вроде как сумел ровным голосом произнести:       — Этой информации вполне достаточно. Подробности Грейсон сама нам расскажет под сывороткой. Думаю, как раз в понедельник Поттер этим займётся. Или мы можем сами — в поезде на обратном пути.       — У нас уже есть сыворотка? — она удивлённо приподняла брови. — Здесь?       Минутная стрелка дошла до четвёрки.       — Да, я приобрёл её у своего знакомого. И ты даже представить себе не можешь, как у меня чесались руки подмешать Грейсон пару капель в коктейль, когда она отходила «попудрить носик».       — А разве не ты должен был приготовить…       — Я могу, но вряд ли Поттер захочет ждать, пока она будет настаиваться в течение всего лунного цикла.       — Гарри бывает нетерпелив, — Лавгуд мягко улыбнулась. — Но в этом случае его можно понять. Он чувствует вину и ответственность перед каждым, кто пострадал на его празднике.       — Святой Поттер, да-да. Мне ли не знать.       Пауза.       Когда там уже придёт Блейз? Эта сраная минутная стрелка будто застыла.       — Кстати, я хотела извиниться. Я чуть всё не испортила, когда мисс Грейсон рассказывала про своего жениха.       — Только за это? Больше ты ни за что не хочешь извиниться?       Лавгуд моргнула. Раз-другой. Улыбнулась этой своей блаженной улыбкой и мечтательным голосом проговорила:       — Вряд ли кому-то нужна информация о том, что тебе нравится, как пахнет Гермиона. Или о том, что у неё на теле восемь родинок.       Вообще-то, уже одиннадцать. Ещё три Драко обнаружил пару дней назад. Возможно, это даже не предел.       А лицо Лавгуд так и оставалось безмятежным, будто она ничего такого не сказала. Пожалуй, у них с Блейзом действительно есть все шансы на здоровые — в их извращённом понимании — отношения.       Но, с другой стороны, есть ли в этом мире по-настоящему нормальные пары? Отношения отца и матери, например, до сих пор оставались для него за гранью понимания.       — Драко?..       Ах, да. Лавгуд всё ещё здесь.       Минутная стрелка преодолела пятёрку.       — Кхм, так что там с женихом Грейсон? У тебя было такое лицо, будто она скормила его соплохвостам на завтрак.       — Она превратила его в статуэтку единорога с помощью зелья и отдала в маггловский антикварный магазин в Сиэтле, чтобы никто не смог ему помочь. И знаешь, лучше бы она действительно сделала именно то, что ты сказал. Тогда бы его мучения закончились ещё в прошлом веке. А мисс Грейсон… Обычно мне не свойственны такие мысли, но, клянусь, тогда мне хотелось, чтобы она подавилась коктейлем и больше никому не смогла навредить. Это неразумно с моей стороны, понимаю, но…       — Злиться на кого-то — это нормально. Более того, некоторые заслуживают того, чтобы выплеснуть на них свои эмоции. Ты не можешь быть добродушной и всепонимающей для всех и каждого. Ты не грёбаное солнце, которое освещает мир.       С минуту она молчала, в задумчивости барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Потом улыбнулась каким-то своим мыслям и, глядя на двери лифта, проговорила:       — Спасибо за эти слова. Может, ты и прав.

***

      Гермиона едва успела закрыть чернильницу и в спешке отодвинуть в сторону пергаменты с проверенными сочинениями, когда Драко вышел из ванной в одних пижамных штанах и, перевернув её на спину, без лишних слов навис над ней. С мокрых после душа волос на её лицо тут же упало несколько холодных капель.       Ещё одна его особенность, о которой Гермиона узнала за несколько последних дней, — Драко почти никогда не пользовался полотенцем. Не самая лучшая привычка, но не ей возмущаться: он ни слова не сказал о её любви швырять одежду на стул, не донося ту до шкафа.       Прежде чем Гермиона успела возмутиться, что его влажный торс не способствует сохранению домашнего задания студентов в надлежащем виде, Драко увлёк её в долгий требовательный поцелуй. Её ладонь машинально разжалась, тут же выронив испачканное чернилами перо прямо на белоснежное покрывало, и потянулась к его затылку, зарылась в мокрые пряди.       Привкус мятной зубной пасты на кончике языка и немного его самого — идеально.       Не то чтобы она мечтала об этом моменте на протяжении всего дня, пока их группа слонялась по Лондону.       Ложь. Она думала об этом каждую чёртову секунду чёртова дня.       К стыду своему, Гермионе приходилось несколько раз одёргивать саму себя, когда её воспалённый мозг подмечал наиболее удачные моменты и места, в которых они с Драко могли бы ненадолго… затеряться. Хотя бы на пару минут, чтобы вновь окунуться в этот вихрь кружащих голову ощущений.       Окунуться и плыть по течению.       Не думая о том, что там, когда-нибудь завтра, она рискует разбиться о скалы. Рухнуть камнем вниз с водопада прямиком в неспокойные воды горной реки.       Не думая о том, куда несёт это течение.       Не думая о…       Просто плыть по течению, чувствуя, как тело отзывается мурашками на каждое прикосновение. Чувствуя, как под уже тёплой ладонью Драко сердце ускоряет свой ритм, разгоняя кровь по венам.       Под весом его тела дыхание сбивается. Безнадёжно.       Самая приятная ноша в её жизни — она могла бы лежать так часами.       Беззвучно хватать воздух пересохшими губами. Растворяться в простыне как кубик льда в жерле вулкана. Бормотать что-то несвязное, что-то просящее — явно ниже её достоинства, — когда Драко нарочито медленно, нарочито играючи проводит большим пальцем под её грудью, очерчивая контур. Сжимает грудь ладонью. Пропускает меж пальцев напряжённый сосок и тянет. Так мучительно-сладко тянет, едва ли не до онемения.       Но так и не делает то, что уже давно должен был сделать.       — Сними её. Рубашку.       — Ты плохо просишь.       И следом в полубреду…       — Сними её, пожалуйста.       — Всё ещё плохо.       — Ты… — слабое смиренное возмущение.       — Я «что»?       — Издеваешься.       — Разве? — Драко наклоняется ближе и шепчет, задевая мочку уха. — Грейнджер, я только начал.       Шепчет этими своими… интонациями. Дразнит. Издевается над ней.       Она плывёт.       Касается ладонью его лица, приближает — хотя куда уж ближе? — к своему, находит губы и проводит большим пальцем по верхней. Палец соскальзывает — она сразу заменяет его губами. Прикрывает глаза, пробуя Драко на вкус. Снова мятная паста и он. Она нетерпеливо углубляет поцелуй, вторгается языком в его рот — чёртов источник этих чёртовых интонаций.       Контроля над ситуацией ноль. Просто ноль. Давно потерян.       Она тонет.       Самое время накрыться белой простынёй и ползти в сторону кладбища. Кажется, у неё как раз забронировано уютное местечко на Кенсал-Грин.       А вторая ладонь уже хаотично мечется по торсу Драко, оглаживая кожу. От груди к подтянутому животу. Вниз — к резинке пижамных штанов. Ещё ниже — под плотный хлопок.       Ощущать, как он твердеет под пальцами, — магия в первозданном виде. Слышать, как у Драко перехватывает дыхание, — лучше любой песни, которой сирены обрекают несчастных на верную смерть. Предвкушать, как его член растянет её, — до одури восхитительно. Представлять, каким он может быть на вкус, — грязно, порочно.       Она обязательно попробует.       Будто одурманенная, опьянённая собственными фантазиями, Гермиона обхватывает его ладонью чуть сильнее, ведёт вверх, сжимает пальцы теснее у самой головки… И медленно вниз, до основания, распространяя влагу по всей длине.       Мне. Нужно.       Тебя.       Внутри. Меня.       Сейчас.       Внизу живота всё полыхает, горит, трепещет, распространяя по телу жар и дрожь. Гермиона почти готова разрыдаться, и плевать, насколько ничтожной она при этом будет выглядеть. Но Драко продолжает свою пытку: разрывает поцелуй и убирает её руку из своих штанов. Поднимает над её головой, припечатав к постели.       — Не так быстро, Грейнджер, — произносит он едва ли громче шёпота. — Мы ведь никуда не торопимся сегодня, не так ли?       Интонации. Интонации. Интонации.       Тело реагирует быстрее, чем глупый мозг успевает воспринять смысл его слов, а ещё более глупый рот — вымолвить хоть что-то внятное. Пульсация вновь отзывается внизу живота.       Бельё насквозь мокрое. Кажется, даже пижамные шорты.       Узнаю руку мастера.       — А ты… издеваешься, — кажется, она уже это говорила.       Он что, только что закатил глаза?       — Будь хорошей девочкой, не мешай, — и начинает — о, Годрик, спасибо, она уже боялась, что Драко никогда этого не сделает, — расстёгивать пуговицы на её пижаме.       Да Гермиона в общем-то и не планировала хоть как-то ему мешать. Напротив — она помогает. В первую очередь себе.       Торопливо стягивает с себя рубашку, чтобы наконец прикоснуться обнажённой грудью к его коже. Неуклюже звякает браслетом по чернильнице: та отскакивает, падает с кровати и, кажется, прокатывается дальше по полу. Мысль, что чернила могут испачкать белый ковёр, меркнет прежде, чем Гермиона позволяет ей захватить себя.       Плевать. Они с Драко могут хоть полностью изваляться в этих чернилах.       Его губы так близко. Влажные. Полураскрытые. Так и манят.       Она обвивает руками его шею, тянет к себе для нового поцелуя. То, что нужно. Мятная паста. Немного его самого. И ощущение его пальцев, грубо стискивающих кожу, спускаясь от груди к животу. К бедрам. С нажимом на тазовые косточки. Ещё ниже, к ягодицам.       Приподняв бёдра над кроватью, Гермиона расставляет ноги шире. Позволяет стянуть с себя шорты вместе с бельём. И, должно быть, неприлично торопится — обнимает ногами его талию, ёрзает под ним, размазывая собственную влагу по его пижаме. Вжимает в себя.       Ну же.       Драко поднимает руку к её шее, обхватывает, слегка перекрывая доступ кислорода. Разрывает поцелуй, пальцем приподнимает её подбородок и шепчет в самые губы:       — Ты помнишь нашу вчерашнюю игру?       — Годрик…       — Не поможет.       Щёки моментально наливаются кровью. Вчера эта «игра» продолжалась почти полчаса прежде, чем Драко явно неохотно сдался и прекратил выпытывать её… фантазии.       Будто вернулась в кабинет к тому психотерапевту.       Травмирующий опыт.       «Брось, Грейнджер, ты как никто другой знаешь, что общение со мной — в целом весьма травмирующий опыт».       «Не настолько».       «Ну и кому ты опять врёшь?»       Действительно. Кому? Зачем?       — Я не знаю, как лучше объяснить…       — Словами, Грейнджер. Желательно, английскими, — Драко проходится взглядом по её лицу, задерживаясь на приоткрытых губах. — Что наполняет твоё сердце похотью?       — Ты, — даже не раздумывая, потому что…       Эта его садистская ухмылка. И интонации.       Интонации. Интонации. Интонации.       Опустив глаза вниз всего на мгновение — туда, где её влага уже пропитала насквозь ткань его штанов, он снова смотрит на неё. Убирает у неё со лба прядь волос.       — Это мы проходили вчера. И позавчера. И несколько дней до этого. Что-нибудь новое будет? Чего ты хочешь? Как ты хочешь?       — Тебя.       Она может сказать ему это на трёх языках. И ещё на одном мёртвом.       — Какую именно часть меня: мои пальцы, мой язык или, может, мой член?       От резко накатившей паники мозг предательски отказывается полноценно работать и формулировать мысли. Язык — складывать эти самые мысли в предложения, хоть в какое-то подобие человеческой речи. Потому она только и может, что бездумно выдохнуть:       — Да.       Раскинуть бы руки на кровати и прикрыть глаза. И пусть Драко делает с ней, что хочет и как хочет. Просто «да».       А в ответ уже гораздо категоричнее…       — Словами, Грейнджер, я же попросил. Что именно «да»?       — Что угодно.       — Неужели?       «Почему ты смеёшься? Почему издеваешься надо мной?» — так хочется спросить именно это, но она не может вымолвить и слова. Кроме одного.       — Д-драко…       — Люблю, когда ты произносишь моё имя так жалобно.       Всегда пожалуйста.       Если бы не его эрекция, давящая ей на промежность, Гермиона могла бы взаправду решить, что Драко просто не терпится насладиться её унижением. Её пылающим не то от возбуждения, не то от стыда лицом. Но он просто издевается над ней — перехватывает её сосок зубами и щекочет языком самый его кончик. Так сладко-мучительно-восхитительно издевается, что Гермиона только сильнее заводится от этой извращенной ситуации.       И, по правде говоря, она уже в шаге от того, чтобы засунуть куда подальше предрассудки, которые отравляют ей жизнь, и начать умолять о большем. Например, о том, чтобы он… Со всеми вытекающими из этого непотребными эпитетами, при одной мысли о которых у неё обычно внутри всё в ужасе замирает.       Что есть стыд, когда совесть давно утрачена?       Что есть стыд, когда она будто в трансе, пока причина снедающей всё её естество безнравственности прижимается лицом к её животу и шумно, прерывисто выдыхает, обжигая кожу, спускаясь ниже жадными влажными поцелуями. Ещё ниже. Пальцами сжимает её бёдра, массируя. Губами он находит чувствительную точку, проводит языком по клитору.       Ещё раз. Втягивает в себя.       По телу мелко пробегает дрожь. Её глаза расширяются от удивления и…       Господи-иисусе-матерь-божья.       Время капитулировать.       — С-стой! — кажется, что слова вырываются из груди едва ли не криком, но на деле же это невнятный гортанный стон.       Едва ли Драко обратил внимание на её просьбу: он коротко усмехается, поцелуем дотрагивается до внутренней стороны бедра, чуть выше.       Снова языком по половым губам. К клитору. Возобновляет пытку.       Силясь не закричать, Гермиона прикрывает рот ладонью. Не отдавая себе отчёт, сводит колени, зажимая бёдрами его шею. В противовес собственным действиям она сквозь стон выдыхает:       — Пожалуйста, остановись…       — Разве тебе не нравится? — вопрос-ответ проходится тёплым щекочущим шёпотом по распалённой коже и вызывает новые всполохи внизу живота.       — Н-не д-думаю, что это х-хорошая и…       — Посмотри на меня.       В голове будто защитный механизм срабатывает.       Чёртова сигнализация, которая вопит так же оглушительно, как при взломе — только «как ли»?       Страх, который постепенно завязывался узлом внизу живота, теперь взрывается — ошмётки забивают лёгкие и становится трудно дышать. Паника такая же липкая и вязкая, как и удовольствие, которое с каждой секундой рождается между её ног.       И это пугает Гермиону ещё сильнее.       — Нет!       — Сейчас же посмотри.       Будь они в темноте, Гермиона с лёгкостью сделала бы это. В темноте притупляется стыдливость. В темноте откровенность даётся гораздо проще. В темноте мир сконцентрирован на них двоих. В темноте нет ничего, кроме его глаз и прикосновений. Ничего, кроме лёгкой хрипотцы его шёпота. Ничего, кроме их сбившегося дыхания.       В темноте Драко не смог бы увидеть, насколько унизительна для неё эта просьба. Как сильно пылают её щёки. От жгучего стыда. От возбуждения. От него самого. От одного только вида блестящей влаги на его растянутых в полуулыбке губах. От одного только вида этого нездорового азарта, интереса и вспыхнувшего насмешливого огонька в серых глазах. От одной только фразы…       — Ты знала, что у тебя тут тоже есть родинка?       — Вылезай оттуда!       — Хочешь, я покажу где? — он будто не слышит.       — Вылезай оттуда сейчас же! — почти криком.       Истеричным.       От которого вмиг становится тошно. От своей глупой реакции на нормальные — всё-таки зря она тогда прервала общение с психотерапевтом — вещи. А ещё… лёгкая удушливая паника из-за того, что вот прямо сейчас Драко может заявить ей, что она трусливая идиотка с тараканами в голове и последнее, что ему нужно в этой жизни, — травить их.       И будет прав.       В «Космо» писали, что мужчины любят раскрепощённых женщин. Тех, которые знают чего хотят в постели. Правда, буквально в следующем номере писали уже о том, что стеснительные женщины-монашки возбуждают мужчин иногда даже сильнее, чем…       Да, однажды Гермиона потратила целый вечер своей жизни на эти бредни. Да, ни одно слово из этих «мудрых» статей не оказало на неё того воздействия, на которое она, наивная, рассчитывала.       Статьи-то отличные, на самом деле. Если их не читать.       Это она — чистый ноль по всем аспектам собственных потребностей.       Войти в логово Пушка? В гордом одиночестве штудировать содержимое библиотеки Хогвартса, когда по замку ползает василиск, и его главная цель — ты сама? Спасаться от оборотня в Запретном лесу? Пробраться в кабинет Амбридж, рискуя вылететь из школы? Пробраться в Отдел Тайн, рискуя вылететь из этой жизни? Ограбить Гринготтс? Дракон? Уворачиваться от летающих над головой проклятий? Поговорить с Рональдом о разводе?       Она готова испытать на собственной шкуре каждый из этих пунктов ещё раз. Всё это — просто пшик в сравнении с тем, как у неё в венах стынет кровь от одной лишь мысли, что ей нужно своим ртом озвучить свои же желания, которых…       Боги, их так много.       И хочется, и колется.       Гермиона Грейнджер — человек-парадокс.       Нужно ли это Драко? Хороший вопрос. Гермиона обязательно подумает об этом… когда-нибудь не сейчас. Когда-нибудь завтра, когда будет думать, куда всё идёт.       Но если Драко и удивляет эта её реакция, вида он всё равно не подает. По крайней мере, старается. Пробормотав что-то — кажется, что-то не слишком цензурное — себе под нос, плавно подтягивается на руках, приближаясь к её лицу. И целует — о, боги-и-и — с жадностью, глубоко. Так, что терпкий солоноватый вкус её собственной похоти, кажется, навсегда отпечатается в памяти. Вкус того, как Гермиона его хочет. И это…       Грязно. Развратно. Будоражаще.       Волшебно.       — Ты сказала «что угодно» и не дала мне закончить.       — Это было… слишком. Ты не должен…       — А что же я должен делать, подскажешь? — Драко снова чуть сдавливает ей горло, вжимая затылком в матрас, и шепчет на ухо: — Ты меня ослушалась, Грейнджер.       Вкус. Запах.       Слова. Интонации.       Гермиона кивает, насколько положение тела вообще позволяет ей сделать это. Да, так всё и было. Да, она ослушалась. Да, возможно, она хотела ослушаться. Да, возможно, они оба хотели, чтобы она ослушалась.       Подтверждение её сумасшедшей мысли не заставляет себя долго ждать.       — И что мне с тобой теперь делать? — будто бы скучающе, мастерски играя на струнах её души. — Тебе не кажется, что мне стоит тебя наказать?       Да. Тысячу… Нет, миллион раз «да».       Ей нужно. Она ненормальная. Она бы никогда не смогла сама произнести это вслух, потому и ограничивается рваным выдохом и коротким кивком в ответ. И тут же ловит на себе взгляд, полный… Нет, не похоти. Не чего-то мерзкого и коробящего, что Гермиона, признаться, ожидала увидеть, а взгляд, полный какого-то странного благоговения и чего-то ещё.       Она не думает. Не хочет думать. А хочет… позволить себе сдвинуть границы. Позволить себе утонуть. Раствориться. Позволить себе. Она впитывает, точно губка, каждое его следующее слово.       — И как же мне стоит тебя наказать? — будто видит её насквозь.       А в его глазах она видит только одно: смелее.       Позволить себе не думать, да? Плыть по течению? Заткнуть за пояс стыдливую трусиху и паникёршу внутри себя, способную хоть к какому-то подобию активных действий только после пары бокалов красного?       Кажется, отсутствие регулярной опасности, которой Гермиона всегда была окружена в школе, дурно на неё повлияло. Притупило вкус к жизни. Быть может, ей стоило пойти работать в Аврорат?       Смелее.       Проглотив комок в горле, Гермиона сосредотачивает взгляд на приоткрытых губах перед собой. Так проще. Самую малость, но проще. На выдохе произносит:       — Думаю, я заслужила, чтобы ты меня… отшлёпал.       Немая сцена: они оба замирают, не двигаясь. На самом деле, даже не дыша. Она будто в вакууме. Только стук собственного сердца в ушах. Вкус. Запах. И облегчение прокатывается по телу зыбкой рябью. Как гора с плеч. Как камень с души. Как сотни ничего не значащих метафор.       Как его губы, которые медленно растягиваются в самодовольной ухмылке. Шепчут:       — Как?       — Как ты хочешь.       Его следующие слова чудом не оставляют ожоги на и без того разгорячённой коже.       — Поворачивайся.       — Зачем?       И действительно — зачем?       Самый. Глупый. Вопрос. В её жизни.       Как если бы она пришла во «Флориш и Блоттс» и спросила, имеются ли у них в наличии книги. О, Гермиона вполне может себе представить ошалевшие от подобной несусветицы глаза продавца: у Драко сейчас примерно такие.       Или ей это только кажется.       Она всё испортила, да?       Но Драко ограничивается только удивлённым взглядом, предпочтя никак — спасибоспасибоспасибо — не комментировать вот это вот её… всё.       У неё почти вырывается вздох облегчения, но…       Резкое движение — и она уже вплотную прижата щекой к подушке, а тазовые кости грозятся продавить кровать. До боли. До сбившегося дыхания. До пожара по выгнувшемуся позвоночнику.       Она вздрагивает, когда слышит щелчок: вокруг запястий что-то смыкается, точно тиски. Что-то мягкое, но прочное. Похожее на…       — Это что, наручники? Откуда…       — Лежать.       — Когда ты…       — Общительная, ты действительно хочешь поговорить об этом сейчас?       Сейчас — это когда под ней безбожно мнутся сочинения студентов, которые придётся возвращать им после проверки? Кажется, Гермиона была слишком самонадеянна, когда решила, что отложила пергаменты в безопасное место.       Сейчас — это когда она с ужасом осознаёт, что просто мятые сочинения — меньшая из зол, потому что мятые сочинения, пропитанные её потом и не только, проблема куда глобальнее?       Сейчас — это когда её практически лишили контроля над ситуацией и она уже жалеет, что не стала сразу же допытываться у Драко о Грейсон?       Определённо, да.       И она обязательно — обязательно — сделала бы именно так, но сейчас она может лишь со вздохом закусить губу, стараясь не думать о дискомфорте в мышцах. Концентрируется на прикосновениях кончиков пальцев к своей коже. На невесомых покрывающих её плечи поцелуях. От лопаток к пояснице. Ниже, к ягодицам.       Тут мягкость губ на коже сменяется быстрой, даже пикантной — что, прости, Грейнджер? — болью, от которой на миг темнеет перед глазами. Всего лишь миг, но вполне достаточно сердцу, стремящемуся вылететь из груди.       Он её укусил. У-ку-сил. Драко Малфой только что её укусил.       Она даже не успевает пошевелиться и запротестовать — не хочет. Затаив дыхание, в ожидании кусает губы, гипнотизируя мутным взглядом их с Драко силуэты, серой тенью мелькающие на стене. Надели её природа талантом, уже сегодня ночью Гермиона писала бы с них картину.       Она — расплавленный воск. Пластилин. Мягкая податливая глина. Драко мог бы вылепить из неё что угодно. Как ему угодно.       Гермиона сама выгибается ему навстречу, когда он вздёргивает её бедра вверх, проводит ладонью по изгибу ягодиц, вдоль позвоночника… Снова по ягодицам. Сжимает их. Разжимает. Разогревает. Разминает. Готовит к удару.       Вдох-выдох.       От вида тени замахивающейся ладони по телу сперва прокатывается волна оцепенения, но практически сходит на нет, когда на правую ягодицу опускается лёгкий жалящий удар. Заставляет кровь прилить к истязаемому участку кожи.       Ого.       Приглушённый звук отдаётся в голове эхом, и она вздрагивает, невольно округляя глаза от нового ощущения. Такого… волнующего нутро ощущения, что короткий рваный выдох вырывается из груди скорее от неожиданности, чем от боли.       Ещё. Ей нужно ещё. Ей нужно больше.       — Грейнджер?..       — Ещё, — шепчет она на вдохе, а сама не может отвести взгляда от очертаний тени на стене.       Хочется сильнее. Больнее.       Хочется знать, что происходит у него в голове.       Плавное движение ладони. Замах. Удар. Звонче. Ярче. Выдох. И будто со стороны её собственное, надтреснутое…       — Ещё.       Она провинилась. Перед Асторией Гринграсс. Перед Рональдом. Перед Драко. Перед самой собой. Перед всеми, кто видел в ней нечто бо́льшее, чем…       Замах. Удар по горячей коже. Сильнее. Больнее. То, что надо.       С губ срывается всхлип и тут же тонет в мягкой подушке.       Она заслужила. Заслужила это унизительное положение и полную беспомощность. За всё, что она сделала. Она так виновата. Драко должен её наказать.       Так, как может только он. Так, что она добровольно повергла себя в пропасть. Так, что она готова прыгать туда с разбега, забыв о собственной гордости. О каждом чёртовом предубеждении, которое парализует тело и разум. Роняет с небес на землю. Забирает последние крохи счастья, что у неё остались.       Плыть по течению.       Не думать. Вцепиться взглядом в стену, в танцующие на той тени и считать удары.       Не думать не получается.       Удар — хлёсткий, жгучий — за то, что ещё на свадьбе Гарри и Джинни Гермиона хотела сорвать с Драко одежду и ощутить своими руками это тело, пока Рональд глушил огневиски на соседнем стуле.       Удар — жаром проходящийся по позвоночнику — за то, что поддалась своим плотским желаниям и изменила Рональду до того, как решилась сообщить ему о разводе.       Удар — отдающий новой пульсацией внизу живота — за то, что до одури хочет исчезновения Астории Гринграсс из жизни Драко. Из своей жизни. Из их жизни.       С каждым ударом чувство вины тонет, растворяется в этом постыдном удовольствии. Наручники сдавливают кисти. Мышцы горят из-за неестественного положения. Боль в лопатках на грани. Почти нестерпима. Вдох — поверхностный. Рваный всхлип в горячую от дыхания подушку. А в ушах — почти оглушающе — удар.       Ещё. Сильнее. Сильнее. Невыносимо.       До онемения кожи. До брызнувших из глаз слёз. До громкого всхлипа и дрожи от тени замахивающейся руки.       Ладонь застывает в воздухе. И становится так тихо, что Гермиона слышит только колотящееся в бешеном ритме сердце и сбившееся дыхание.       Своё. Драко. Их дыхание.       — На сегодня с тебя достаточно, — он пытается говорить ровно и спокойно, но от Гермионы всё равно не ускользают нервные нотки в его голосе.       Давление на кисти тут же ослабевает: наручники размыкаются, цепляются за браслет и, царапнув кожу холодным металлом, соскальзывают на постель.       Думает, что перегнул? Что заигрался?       Эта мысль впивается в виски, точно раскалённые иглы.       Поддавшись импульсу, Гермиона опирается дрожащими руками на матрас и пододвигается к Драко, сильнее — бесстыже, приглашающе — прогибаясь в пояснице. Оборачивается через плечо. И почему-то её даже не подташнивает от собственного фривольного тона. Слишком не её.       — Только на сегодня.       Красноречивое «так я и знал» в серых глазах — не издёвка. Не насмешка. Действеннее, чем самый лучший успокоительный бальзам на душу. Теплом по коже.       Игрой, правила которой писали они вдвоём.       Не обременяя себя совершенно ненужными сейчас словами, он хватает её за бёдра, с жадностью подтягивает к себе ближе.       Прикосновение головки члена к пульсирующему клитору. Дразнящее. Лёгкое. И ниже.       К самому входу.       Драко перемещает руку на её талию. Сжимает почти до боли. До всхлипа, сорвавшегося с искусанных губ. До мелких синяков, которые ещё несколько дней будут напоминать ей обо всём этом.       Толкается вперёд. В неё. Глубоко. До самого основания.       И двигается. Мерлин, двигается…       Быстро. Отрывисто.       Не церемонится — и не нужно — и дёргает её на себя, ударяясь пахом о её всё ещё горящие от шлепков ягодицы в таком ритме, что мир перед глазами плывёт. Сливается в одну единственную точку.       Вспышку.       Стена, подушка, спинка кровати из красного дерева, белоснежные шёлковые простыни, шелест пергаментов под вспотевшими ладонями и впившийся в колено до боли кончик пера — фейерверком под прикрытыми веками.       Реальность эфемерна.       Есть только сбитые скользящие толчки, его неровное дыхание и её бесстыжие стоны в такт его движениям.       Ещё.       Его имя дрожит на губах. Ноги разъезжаются по простыни. Кончик пера впивается в колено сильнее. Кажется, Гермиона что-то бормочет. Сама не разбирает, что именно.       Неважно.       Замедлив темп, Драко хватает её за рассыпавшиеся по спине волосы, наматывает на кулак. Тянет на себя, заставляя вновь прогнуться в пояснице. Прижимается грудью к её лопаткам. Смыкает ладонь у неё на горле. Проходится дыханием у самого уха.       От недостатка кислорода ощущения внизу меняются. Ещё объёмнее. Ещё горячее.       Он двигается в ней поступательно плавно, с каждым глубоким толчком увеличивая амплитуду. Ускоряется. Вынуждает повернуть к нему голову. Ловит ртом её стон.       Счёт идёт на секунды. Реальность эфемерна.       Ничего, кроме шлепков их тел. Кроме влажного трения плоти о плоть. Кроме тянущей пульсации внизу живота. Кроме беззвучных частых глотков воздуха — как рыба на суше.       Кроме его едва разборчивого шёпота, задевшего ухо рваным дыханием:       — Я тебя люблю…       И снова. Будто в бреду.       — Люблю…       И жар, струящийся вниз по телу, — уже не жар. Не кипяток. Не огонь.       Чёртово Адское пламя Святой Инквизиции, в котором горит несчастная обречённая ведьма. Не жалея. Упиваясь. Ведь она сама шагнула в костёр, глядя прямо в голодные глаза своего инквизитора. Сама приковала себя к этому столбу. Сама почти задыхается, вслушиваясь в вожделенный приговор:       — …тебя.       Гермиона чувствует, как часто и жадно сокращаются мышцы под горячей кожей. Не может — не хочет — удержать в груди низкий гортанный стон. Почти скулит, бессильно обмякая в руках Драко. Позволяет ему добить себя парой резких глубоких толчков.       Оставаясь внутри неё, Драко притягивает её к себе крепче. Гермиона вжимается затылком в его плечо, ощущая, как он пульсирует в её теле. Горячий, подрагивающий.       Её.       Реальность эфемерна. В голове пустота.       Потому Гермиона и не почувствовала никакого дискомфорта, когда Драко рухнул на неё, тяжело дыша, и она оказалась придавлена его телом к постели. Только ловила ртом воздух, пытаясь прийти в себя.       Разбитая вдребезги. Утонувшая.       Через пару минут Драко явно нехотя приподнялся и откатился в сторону, тут же притянув её к себе, и она положила подбородок ему на грудь. Его дыхание уже почти восстановилось. Почти размеренное и ровное, чего Гермиона не могла сказать о своём.       Не смогла даже выдавить из себя и слова возмущения тем, что Драко небрежно смял лежащие под ними безнадёжно испачканные пергаменты и отшвырнул — плевать, за это домашнее задание все студенты получат высший балл, — прочь. Накрыл их обоих одеялом.       — Так и знал, что тебе нужна хорошая порка, — полусонно пробормотал он.       Гермиона слабо фыркнула и, приподнявшись на локте, чтобы лучше видеть его лицо, проговорила:       — Наш мозг устроен так, что центры боли и удовольствия находятся близко.       В ответ на это неубедительное оправдание Драко молча нащупал на постели сорванный с её кисти амулет с потухшими рунами и будто бы между прочим покрутил в руке прямо перед её носом.       — Как скажешь, — произнёс он также будто бы между прочим, но глаза его, как обычно, выдавали.       Ну не объяснять же ему сейчас, что браслет она сняла с себя при совершенно других обстоятельствах? Да и не надо. Ни ей, ни ему.       — Я…       — Ты опять хочешь решить проблему, которой нет, — Драко расслабленно прикрыл глаза и бездумно провёл ладонью по её спине. — Спи.       — Мне нужно в душ.       — Нет, не нужно.       — Драко…       Он цокнул и, кажется, закатил глаза, затем на ощупь взял с прикроватной тумбочки палочку и пробормотал Экскуро, устраняя лишнюю влагу с их тел: пот и… всё остальное.       — Теперь довольна? Давай спать. Завтра трудный день.       Спать? Да, пожалуй.       Ватное расслабленное тело сейчас хотело именно этого — провалиться в сон, прижимаясь к тёплой груди Драко и слушая, как бьётся его сердце.       Лежать. Чувствовать. Не думать. Потому что хорошо. Потому что…       «Я тебя люблю».       И впервые в жизни ей хотелось быть нерадивой студенткой.       «Девочка моя, никогда не верь тому, что мальчик говорит тебе перед сексом. А уж во время… тем более не верь».       Прости, бабуля, мне очень не хочется усваивать этот урок.