Воспоминания о герое

Сначала казалось, что ничего не изменилось, и это было страшно. Они и так редко виделись с отцом, а похороны напоминали кошмарный сон, пришедший лишь единожды и больше никогда не грозивший повториться. Память о грустном Рождестве вымыло из головы новым учебным полугодием, и, казалось бы, всё вернулось на круги своя, но тут Ли впервые столкнулся с тем, что окружало его лучшего друга — с бесконечными сплетнями и разговорами о своей семье от тех людей, которые вообще не имели отношения к вопросу. Он отвечал; сдержанно и вежливо, подчёркнуто равнодушно, иногда раздражённо, иногда — когда обращались профессора — жалостливо. На взрослых это действовало, только на них. Монотонность происходящего заставила налечь на учёбу. Лионель знал, что братец наматывает круги вокруг квиддичного поля, даже когда отменяют матчи, и прекрасно понимал, что он чувствует. Чтобы держаться на плаву, нужно сделать так, чтобы голова всегда была чем-то занята, только вот от чужого отношения никуда не деться. Даже если «Пророк» или какой-нибудь паршивый «Вестник ведовства» не выпускал положенную на неделе страшную сплетню («Это заговор министерства! Орден мракоборцев хочет распустить Квентин Дорак, у власти нет денег на содержание…»; «ШОК! На самом деле, Арно Савиньяка убила его собственная жена, потому что…»), даже если слизеринские задиры молчали, то Ли не мог не замечать, как все вокруг понижают голос или провожают его странными взглядами. Эмиль не замечал, а может, на него так не смотрели. Эмиль давал сдачи тогда, когда это требовалось, и нехотя отпускал нанесённые обиды, хотя было видно — на нём смерть отца сказалась больше. Никогда ещё Ли не чувствовал себя такой бессердечной заразой, как его все называли, но он и себе-то объяснить не мог — если его и вправду ничто не задевает, почему он не спит по ночам? А затем, затем всё стало вставать на свои места. Не пришёл подарок от папы на день рождения. Не попадалось его имя в новостях о поимке колдовских контрабандистов. Не писала мать о том, как они вместе поработали на этой неделе, не хотелось планировать пасхальные каникулы — либо снова к дяде, либо в опустевший родной дом. Кто-то притащил из Хогсмида шоколадных лягушек, чтобы его порадовать — кажется, староста курса, внезапно проникшийся неуместными чувствами к Лионелю (вполне вероятно, из-за его возросших успехов в учёбе); так вот на карточке попался отец, он знакомо гримасничал, ободряюще улыбался и подмигивал, а Ли впервые за это время почувствовал ком в горле. Лягушка с карточкой ещё валялась на столе, когда он уходил вверх по лестнице, а Росио заверял старосту в том, что он, староста, никогда ещё не был таким кретином.  — Львы правду говорят, — Рокэ вернулся за ним какое-то время спустя, оставив гостиную в замешательстве (но, кажется, никого не прокляв). — Некоторым когтевранцам противопоказано проявлять любые чувства, кроме чувства собственного превосходства.  — Это было не про Слизерин? — изобразил интерес Лионель. Он валялся на кровати с учебником по зельям, пытаясь понять, что только что произошло.  — Нет. Не знаю, что они там чувствуют, превосходим-то мы, — пожал плечами друг, плюхаясь на соседнюю кровать. — Не хочу сказать, что они все идиоты, но…  — Но ты это уже говорил.  — Много раз?  — Частенько.  — Надеюсь, однажды до них дойдёт.  — А карточку я зря не взял, — заметил Лионель, невидящим взглядом просматривая дыру в рецепте амортенции. — Нет, не ходи за ней, я так… Он неправильно истолковал движение друга. Рокэ протянул руку и положил на тумбу злополучную картонку; всё это время она лежала у него в кармане. Было ещё кое-что, не дававшее покоя Лионелю, и это мать. То, что они с детства разбились на такие вот парочки — Эмиль и папа, Ли и мама — было ясно всей семье, хоть дядя и подкалывал иногда: ты кого больше любишь?.. Ясно, что любил он обоих, но гораздо лучше понимал её. А сейчас не понимал, и это пугало. Маме явно было тяжело, она нашла в себе силы написать им трижды и обнять на похоронах; она не плакала, но лучше бы плакала, Ли изо всех сил надеялся, что ей было, с кем поговорить — потому что знал, что перед своими детьми она плакать не станет… Он случайно догадался о некоторых других вещах; догадался и не знал, что теперь с этим делать. Любопытство и внимательность — впервые Лионель пожалел о таком сочетании качеств: летом он заметил, что мама, кажется, ждёт ребёнка, а убедиться сумел, подсмотрев письмо дяди Гектора. Сейчас так хотелось забыть! Он ничего не знал о женском здоровье и о беременности как таковой, но то, что младшего братика или сестрёнки у них не будет, как-то смог понять. Никого и не было… после смерти отца. Больше никаких чужих тайн, хотя теперь, как назло, посторонние мысли так и лезли в голову. А ведь Ли так и не рассказал об этом папе. Рокэ был неправ, легилименция — ерунда, она никого не воскресит, и если на тебя направит палочку лучший друг — не поможет. Или помогла бы? Детям не хотели этого говорить; не без помощи Росио им удалось вытянуть из директора правду о Карле Борне. Эмиль до последнего не верил, что этот улыбчивый весёлый человек, в детстве покупавший им игрушки на праздники, мог такое сделать. Раньше внутри было пусто и не больно, сейчас — больно и… как-то ещё, но он не мог объяснить себе этого чувства, просто не мог! Почему бы не осознать всё сразу? Может, он бы уже привык? Последнее мамино письмо казалось веселее, она справлялась ради них… Эмиль никогда не пытался прикрыть своё горе, и эта честная открытость как-то пошла ему на пользу… А Ли никак не мог понять, что он упустил, ещё и говорить ни с кем не хотелось — во всяком случае, об этом. Он и на уроках-то неохотно отвечал, лишь потому что было надо, но профессора оставались лояльны. Все, абсолютно все. Лучше бы надавали по ушам! Только Рокэ по-прежнему был с ним рядом в любой ситуации, и они ни разу не поругались — он слишком хорошо знал, каково потерять кого-то, и в то же время не сочувствовал так открыто, что в него хотелось запустить совиной клеткой. Из этого Лионель сделал два вывода: первый — Рокэ не нравится, когда его жалеют, второй — он сам точно такой же. Или стал таким же в эти полгода, когда чужих соболезнований вылилось на голову полное ведро. Несколько раз Ли порывался поговорить с ним о том, о чём говорить не получалось, останавливало разное: то собственная меланхолия, то грызущая совесть мысль — а вот я ему напомню, мне бы не хотелось, чтоб напоминали…  — Знаешь, я хотел спросить, — наконец решившись, Лионель заговорил с порога и застыл в недоумении. Рокэ не было в совятне! Мир сошёл с ума… Впрочем, ещё в несколько мест его могло занести. В начале третьего курса они забили на всё и спокойно сидели в общей гостиной, теперь опять приходилось уходить куда-то, лишь бы не приставали. Рокэ мог не уходить вместе с ним, но он тоже предпочитал уединение обществу однокурсников. По привычке или из солидарности — непонятно. Во второй раз Ли не промахнулся. В астрологической башне была крутая лестница, подле ступенек — просторные круглые оконные ниши, где, как выяснилось, очень удобно сидеть. И людей здесь всегда было в разы меньше, чем в совятне, не говоря уж об отсутствии птичьих запахов. Рокэ говорил, что здесь холодно, поэтому до весны… Ах да, уже весна.  — Ты читал про Андроса Неуязвимого? — спросил Росио, поднимая голову от книги. В последнее время они не практиковались ни в заклинаниях, ни в зельях, и он опять натаскал всего подряд из библиотеки, забивая свободные выходные. На возвращении «соперника» в строй никто не настаивал. И этого человека половина школы обвиняла в высокомерии и эгоизме?  — Нет… Кто он такой?  — Древний грек, который вызвал самого большого патронуса, — пояснил Рокэ. — Правда, неуязвимым его это не сделало, потому что однажды он всё-таки умер. Из чего я делаю вывод, что у древних греков было туговато с адекватными прозвищами.  — Он казался им самым крутым, — предположил Лионель, садясь рядом на ступеньку.  — А потом взял и умер. Прозвище оставили, надо полагать, в знак признательности…  — Угу. А патронус — это кто? Либо я совсем выпал из жизни, но…  — Ты не выпал. Это заклинание, способное прогнать дементора. В школе не преподают, оно вообще очень редкое, я случайно знаю. «Случайно» у него означало — рассказали или показали дома. При каких обстоятельствах Росио «случайно узнал» про патронуса, Ли, естественно, спрашивать не стал. Наверняка он видел эту загадочную штуку своими глазами — иначе б его здесь не было… Молчание было привычным, не неловким. Лионель ни о чём не думал, и так ему удалось уловить мысли друга — Рокэ был на редкость спокоен и вполне себе увлечён книгой… Почему же «на редкость»? Когда он в последний раз срывался на ком-нибудь? Разве что в шутку, но к таким подколкам все привыкли. Хорошо, а как залезть в голову к самому себе?  — Ты хочешь поговорить?  — Что? — настолько не ожидал, что Рокэ спросит…  — Откуда я знаю? Говори, если хочешь.  — Я не знаю, о чём, — признался Лионель. — Что надо чувствовать, я тоже не знаю. Что-то надо… — И наконец решился: — Что ты чувствовал, когда…  — Когда все умерли? — Ли спросил бы про отца, бессовестно упустив братьев и сестёр; Рокэ по старой привычке «похоронил» всех, не считая Карлоса и мать. — Я тоже не сразу понял. С тобой всё нормально.  — Сомневаюсь, — от того, как он спокойно произнёс такую желанную фразу, горло снова сжалось, как тогда в гостиной.  — Ну так поверь мне.  — Я хочу тебе поверить… И уже верю, только чего-то не хватает. Ли смотрел на Рокэ, и через дружеские чувства, благодарность и восхищение постепенно прорезалось что-то ещё; что-то, что он всё это время так отчаянно ловил и никак не мог поймать.  — Росио, я тоже буду мракоборцем.  — Правда? — удивился или ждал?  — Правда, — оказывается, ответ лежал на поверхности, а он так долго думал. — Когда следующая тренировка?  — Когда захочешь, — улыбнулся лучший друг. Через неделю Эмиль заявил о том же самом, и тут уж они оба не сумели скрыть изумления. Но великий гриффиндорский загонщик поклялся на своей метле, что он станет не менее великим мракоборцем, и не верить ему не было никаких оснований. Никаких!

***

Когда эти дети заявили ему на три голоса, что на Пасху останутся в школе, Вольфганг не удивился: домой они пока не хотели, к дяде ехать смысла не видели, да и вообще весной мало кто разъезжался. И Арлетта не возражала — недавно вернувшись из своего отпуска, она потихоньку разгребала скопившиеся в министерстве дела, заодно приводила в порядок дом. Директор повидал её пару раз и убедился, что сильнее женщины в мире не сыскать. Она даже немного напомнила покойную супругу — такой, какой та запомнилась в юности. И тёмная сторона магического мира не бузила. Короче, всё было прекрасно, кроме малолетних обормотов, вознамерившихся пройти по стопам отца. Ладно — один, но все трое! Хорошо, он неправ. Лионель себя со стороны не видел, но ежу понятно — если б Рокэ приспичило отрастить крылья и сигануть с крыши астрологической башни, за ним следом летел бы Савиньяк. Этого следовало ожидать. Но Эмиль!  — Ты уверен? — переспросил Вольфганг, когда это чудо в перьях заявилось к нему в кабинет. Вообще-то вся школа директора побаивалась — вся, кроме Рокэ Алвы и его друзей, а это уже целых три человека. Непорядок…  — Да, сэр! — ну, в отличие от остальных двух, Эмиль хотя бы придерживался какой-никакой субординации. Припомнить бы, когда Рокэ в последний раз обращался к нему правильно. — А что, вы думаете, у меня не получится? Они тоже удивились…  — Рановато вы задумались, — буркнул директор.  — Но Росио…  — А если Росио с крыши… Мерлин с вами, — махнул рукой Вольфганг. — Так чего ты от меня хотел? Подтверждения какого? Тебе-то я не опекун. Матери напишешь.  — Что для этого надо делать? — выпалил юный гриффиндорец. И надо же! Он оказался первым, кто прямо об этом спросил!  — Ну, слушай, остальным расскажешь… Вам нужны высшие оценки по всем предметам. Лучшие или выше ожидаемого. После школы — собеседование, несколько лет обучения и экзамены, — кажется, ему удалось сдерживать улыбку при виде того, как поник Эмиль. — Не кисни, сейчас обрадую. Ты первый подошёл к этому всерьёз…  — Да ладно? — не поверил Эмиль, удивлённо вскинув брови и тем самым до боли напомнив отца, когда… — Но они же такие, ну…  — Какие? Один балуется заклинаниями не по учебнику, второй всё за ним повторяет. Про курсы перед вступлением в орден известно всем, а вот про экзамены я им пока не говорил, так что поди обрадуй, — и, видя, что мальчишка собирается сказать что-то ещё, добавил строго: — Только не смей пока сообщать об этом матери. Вы можете передумать, а она…  — Не обрадуется, да? Мы уже об этом говорили, сэр, — отважно сообщил ребёнок. — Ли тоже так решил. Но мы не передумаем… А ведь похоже на правду. И Рокэ не передумает, и они не передумают. Детская неосознанная жажда мести? Стремление во всём походить на родителя? Вольфганг задумался, отложив перо: он плоховато знал Алваро глазами своего воспитанника. Если у Арно со своими сыновьями была любовь и полное взаимопонимание, то в семье Алва с этим обстояло несколько иначе. Допустим, Савиньяки подадутся следом, пытаясь восполнить потерю. Такое бывает, когда ты не можешь ничего сделать, чтоб вернуть человека, и каким-то образом сам занимаешь его роль. Отомстить Вольфганг и сам не прочь, но с возрастом понимаешь, что даже это не главное в жизни — как минимум, месть никого не вернёт, а значит, не удовлетворит твоих желаний, только распалит их ещё сильнее. С этим погодим, детям ещё расти и расти до того, чтобы всерьёз с кем-то подраться. Два новых юных мракоборца в семье… Оценит ли Арлетта? Этого он пока не знал и не мог даже гадать. Зависит от того, как именно она залечила свои раны. Что до Рокэ, у него так и так не было выбора — ладно, выбор есть всегда, но иного образца в семье явно не водилось. Не берём в расчёт сестёр, отец и оба старших брата — мракоборцы, причём сразу лондонские, по стопам Алваро. Наверняка он восхищался ими с детства… Карлос стал проблемой, бедный Карлос, что же ему так не везёт! Последнее, что он слышал от отца — сдержанные упрёки. Если поступление сына на Пуффендуй он ещё мог перенести без открытого снобизма, то робкое заявление о том, что Карлос не хочет быть, как братья, вряд ли. Эту маленькую семейную драму Вольфганг пропустил, услышав только в пересказе Арно пару месяцев спустя, а теперь уже всем всё равно, и в первую очередь Карлосу. Интересно, решил бы парень иначе, если б речь шла о родной стране? Так вышло, и так выходило уже несколько столетий, что основной центр магической защиты в Европе располагался на севере; разумеется, в каждой стране были свои колдовские структуры, но многие выбирали Англию местом постоянной службы. Так же поступил в своё время Алваро, и сыновей он тоже отдавал в далёкий Хогвартс. Сыновей, которые побили все рекорды и поступили на четыре разных факультета… Сам Алваро учился в Шармбатоне, поскольку туда принимали и испанских волшебников, а на родине действовала лишь женская академия в Вальядолиде. Сколько было историй о вейлах, крылатых конях и ячменном виски! Колдографии доказывали, что Алваро в молодости мог бы любую вейлу… Хотя на самом деле не учились они там. Всего лишь стереотип о красивых француженках и не только. К чему же он вспомнил это время? Ах да! Став директором Хогвартса, Вольфганг не удержался и упросил друга проделать кое-что, что не давало ему покоя со дня их знакомства. Распределяющая Шляпа подчинилась новому начальнику и странному ухмыляющемуся гостю и «отправила» его на Слизерин. Значит, латентный слизеринец, сильнейший мракоборец, знаток тёмного колдовства и мастер по зельям… Зельевара лучше Алваро не сыскать, это уж точно. Преподавать в Хогвартсе он отказался наотрез, но за мирным дружеским ужином с усмешкой рассказывал о том, как сварить практически что угодно. И варил. Такой был человек… Ничто из этого не проливало свет на то, какие у него были отношения с младшим сыном. Вольфганг полагал, что никакие. Алваро предпочитал говорить о старших — о тех, кто уже проявил себя, о своих протеже. То, что Рокэ редко о нём вспоминал, ничего не значило — с него бы сталось не сказать. Может, Лионель что-то знает, но директор не собирался соваться в мальчишеские дела из-за личного интереса; просто пришёл в голову вопрос, на который не нашлось ответа… Омут памяти заманчиво поблёскивал на свету. Ну уж нет! Недовольным взмахом палочки директор задёрнул шторы. Вольфганг не пользовался столькими преимуществами своего служебного положения, что его не просто так чинуши прозвали аскетом, но он и не чинуша — он воин, а ещё он предпочитает полагаться на свою память. Что же это за дырявая голова, которая не может удержать нужное воспоминание? Обойдётся он без хвалёного прибора, коих во всём мире — по пальцам пересчитать. Обойдётся до лучших времён. Вместо того, чтоб любоваться на мёртвых, Вольфганг предпочёл живых. Карта показала, что наполовину осиротевшие оболтусы развлекались на заднем дворе. Подойдя к окну, директор сощурился от бьющего в глаза весеннего солнца и высмотрел три мелкие фигурки, практикующие защитные чары в отдалении от других. Кто первым повесил на детей ярлык беспечности и бестолковости, тот дурак. Эти явно слеплены из другого теста… Чтоб ему сквозь землю провалиться, если мелкота сейчас не играет по-крупному! По тому, как они сменяли друг друга и перебегали с кочки на кочку, можно было догадаться — ищут способ, как мог бы Арно спастись от прямой атаки…