Воспоминания о герое

«…жалостливая пернатая старуха так и не пожелала выпустить своих птенцов из гнезда, и жили они вместе ещё какое-то время, пока голодные драконы это гнездо не растерзали. Мать была уже слишком стара, чтобы спасать и спасаться, а птенчики — птенчики, её взрослые и крылатые детки, так и не выучились летать. Она сама не дала им шанса… Вот и разорили птичье гнёздышко». Но пернатая старуха — это, конечно, перебор. Весьма самокритично, как рассудила Арлетта, мельком глянув на своё отражение в оконце летящей кареты. Интересно, что скажет об этой сказочке Ли? Невинное развлечение, скрашивавшее женщине её горькое вдовство, грозило перерасти в манию, Арлетта торжественно пообещала себе перестать и трезво оценила ситуацию лишь несколько «последних разов» спустя. В конце-то концов, это никому не мешает — всего лишь колдунья средних лет мучает перо и отправляет полупритчи-недосказки одному из своих сыновей. Как в каждой шутке есть доля правды, так и в каждой сказке, вышедшей из-под её, Арлетты Савиньяк, пера, хватало частичек её собственной жизни. Прав был Бертрам, заставший её за чтением злополучного письма в тот роковой день, когда посоветовал отвлечься, не отвлекаясь… И ведь не сразу, дурочка молодая, поняла, а как поняла — не оторваться. Только так ей удавалось скрывать свои чувства, что было столь необходимо после гибели Арно. Не позволишь себе разрыдаться при детях, при дальних родичах тоже не позволишь. Не выкажешь гнев перед картинно скорбящими и приглушающими голос коллегами в министерстве. Даже при своих не позволишь лишней оговорки — Арлетта знала, что за каменными вратами у старших мракоборцев есть сердца, если не живые — то просто старые, и тревожить их почём зря своими слезами она не собиралась. Таким образом, вся боль выражалась на бумаге — и то не через неё саму, а через абстрактных ведьм, драконов, пепельных фениксов и безымянных птиц… Не все сказки выходили грустными, жизненными они получались чаще и чаще. Например, эта коротенькая записка о птенцах. Сколько всего в ней заложено! Собираясь написать что-то о взрослении, чтобы достойно пережить выпускной своих и чужих чад, Арлетта слегка перестаралась и заметила это слишком поздно. Голодные драконы… Голодные драконы обязательно вернутся, и, если она ляжет костьми и не даст детям податься в управление… рано или поздно не только их гнездо, да весь магический мир полетит в тартарары, в этом никаких сомнений.  — Почти прибыли, мэм, — карету ощутимо тряхануло — шли на снижение. Братов кучер был хорош, но против ветра и дождя бороться не умел, так что жаловаться не пристало. И почему бы ей не добраться в Хогвартс как-то иначе? Ах да, безопасность… Из-за ухудшения здоровья министра Дорака, что никак не удавалось как следует скрыть, иногда роптала колдовская оппозиция, и редкие политические хулиганства выражались в основном в перекрытии каминной сети. Летальных исходов пока не наблюдалось, но застрять в камине не пожелал бы ни один высокопоставленный волшебник. И низкопоставленный тоже. Хогвартс в сумерках выглядел таинственно, будто живая картина на фоне темнеющего неба. Казалось, что отблески закатного пламени ещё не ушли, засели в башенных окнах, но это всего лишь зажжённые свечи изнутри. Большой Зал, окна которого выходили прямо на луг, который предстояло пересечь гостям, светился мягко и заманчиво, ничем не напоминая о том, что это учебное заведение — так выглядят лучшие межнациональные колдовские балы, а не выпускные, впрочем, школа чародейства и волшебства не могла не отличиться и в этом. Арлетта усмехнулась, выходя из кареты и позволяя услужливому кучеру накинуть ей на плечи лёгкую вечернюю мантию; она представляла себе мнение Вольфганга о роскоши и всяческих светских танцульках слишком хорошо, чтобы поверить, будто директор занимался балом сам. Чем угодно в этой школе, но не каким-то балом.  — Вас проводить до крыльца, мэм?  — Благодарю, не стоит. Меня встретят. Кто-нибудь да встретит, она и сама дойдёт… Убедившись, что её с неохотой оставили одну, Арлетта прошлась вдоль нескольких карет, лошадей, саней и использованных порталов — гости собирались со всех краёв света. В этом году у Хогвартса во всех смыслах богатый выпуск — юные колдуны из разных стран, молодые волшебники и волшебницы из разных семей… Кареты побогаче, кареты победнее… Масти чудесных лошадей, помеченных клеймом… Родители и родственники имели право вот такой ватагой завалиться в Хогвартс лишь на выпускном, поскольку турниры и прочие соревнования были делом редким. Вот они и завалились, и, несмотря на окрепшее с годами раздражение в адрес неприятного и консервативного общества магов, Арлетта была до странного рада очутиться здесь, среди них. То ли встряска, то ли — чем Мерлин не шутит! — простая женская жажда выгулять платье… А платье и впрямь ничего, в меру скромное, но, если приглядеться, видно — дорогое. Благородные бордовые тона, потемнее мантия на плечах, заколотая рубиновой брошью. В этот вечер было принято одеваться так, чтоб не забывать своих колдовских корней, но в случае чего — танца, например — сбросить классическую мантию и в лёгкой, почти магловской одежде пуститься в пляс. Арлетта не зарекалась насчёт танцев, но и не планировала ничего: с удовольствием она бы потанцевала лишь со старым другом Бертрамом, разумеется, с согласия его супруги, но его здесь нет — старшему-то сыну ещё год до выпуска, да и сам почтенный маг стал плоховато ходить. Значит, будь что будет, а вот и чадо.  — Не знал бы — решил, что идёт одна из выпускниц, — столь смелые комплименты пока не давались Ли только потому, что он был чересчур серьёзен. Поправив очки скорей по привычке, нежели из-за необходимости, Арлетта окинула взглядом старшего из близнецов и осталась довольна — всё-таки не проигнорировали её советы и не стали сочетать несочетамое… Брюки да рубашка, галстук-бабочка, та самая купленная зимой мантия — и лучше не знать, сколько она стоит, но денег в семье хватало.  — Благодарю тебя, начинающий льстец. И что же, на тебе нет ничего когтевранского?  — К чему эти знаки различий? — старший галантно подал даме руку и был молодец. Остальных-то куда дел, мастер-прорицатель? Должны были вылететь вместе. — Тем более, мне не идёт… К слову, я отговорил Эмиля от этого ужасного красного галстука.  — Чем же он ужасен? Тем, что красный?  — К сожалению, это не та материя, которую я могу объяснить. Но если б наш однокурсник Арнольд снова напялил розовое с зелёным, и то смотрелось бы лучше.  — Пожалуй, что и так. Я всё равно не верю, что ты выбрал благородный чёрный только поэтому.  — Всё-то ты знаешь, — не очень удивился сын, проводя её в холл, уже забитый людьми. — Я собирался провести большую часть вечера рядом с Росио, выглядеть лучше него не получится, значит, надо выглядеть не хуже. Если хочешь знать, кому действительно идут факультетские цвета…  — Мам! — второй такой же белокурый юноша, только улыбка радостная во все тридцать два… Неужто они так похожи, если не знать? Эмиль действительно оказался без красного галстука, но зато с алыми запонками — с учётом такой же отделки мантии смотрелось неплохо. То ли удобства ради, то ли чтоб отличаться от близнеца, великий загонщик собрал волосы в симпатичный небрежный хвостик. — Отлично выглядишь… Дядя Гектор решил не приезжать?  — Спасибо, дитя моё. Гектор сказал, что его нога коснётся Хогвартса только в год выпуска родного сына, в ином случае это неприлично. Не думаю, что он вас разлюбил, но ехать не хотел — это точно… Ну что, мне делать вид, что я не замечаю ваших подружек?  — Это всего лишь пара на один вечер, — пожал плечами Лионель, чуть поведя левым плечом. Слева, значит. Судя по описанию и стоящим рядом богатым родственникам, та держащаяся с достоинством девочка, похожая на ожившую фарфоровую статуэтку, вполне разделяла мнение Ли о танцевальных формальностях.  — Мы в последний момент раз… разбежались с Дженнифер, — поделился Эмиль, бесстрашно глядя по сторонам. — Так что ты не знаешь, кого не замечать.  — Я учту. Покажите мне ещё Росио и господина директора, а потом развлекайтесь без материнского надзора. Оказалось, что вопрос она задала не из лёгких. Местоположение обоих оставалось загадкой, хотя обоим же следовало в этот вечер оставаться на виду, из чего Арлетта сделала вероятный вывод, что они запропастились вместе и, не дай Мерлин, переругиваются на прощанье. До начала торжественной части не нашлись, значит, так тому и бывать — уже пора было собираться в Большом зале, преобразившемся по случаю праздника. Яркие и довольные выпускники, даже в последний день держащиеся факультетскими группками, грустные и счастливые, плачущие и выдыхающие с облегчением родители, парочка колдовских репортёров… Зачем они здесь? В газетах о выпускных писали разве что мельком. Надо уточнить у Вольфганга, в курсе ли он, что здесь пресса — излишнее внимание и посторонние глаза на мероприятии старый друг не жаловал. Как и само мероприятие: с теплотой, но всё же строго произнеся напутственную речь и отметив особо отличившихся, Вольфганг уступил пьедестал растроганным коллегам с их вечером воспоминаний и снова скрылся, только мелькнула не шибко праздничная тёмная мантия. Неужто что-то стряслось в управлении? Нет, она бы знала… А речь вышла хороша! Другие фамилии были Арлетте неинтересны, зато комментарии в адрес своих она выслушала с гордостью. Два Савиньяка — один обладатель множества кубков и медалей за блестящую игру в квиддич и капитанского звания на своём последнем году, другой владелец значка старосты школы, отличительных грамот и немалого количества благодарностей за успехи в учёбе. Один Алва — «самый способный и выдающийся колдун потока, в чьих силах изменить магический мир…». Нет, Вольфганг не перестарался, эта формулировка принадлежала не ему. Когда-то давно такими словами сопровождали выпуск юных волшебников, покидающих стены Хогвартса с уже пригретыми местечками в колдовском сообществе, а потом и в министерстве магии как таковом. Директор недвусмысленно дал понять, что некоторые способны постоять за себя даже без наличия именитых родственников, ну и, пожалуй, позволил себе немножко похвалить подопечного напоследок… Только так, чтобы этого никто не понял. В первую очередь подопечный, в своё время обеспечивший им скорый рост седых волос, особенно после их с Лионелем фееричной выходки на шестом курсе. Чуть отойдя от тревожно шмыгающей носами и нежно вздыхающей толпы, Арлетта остановилась недалеко от украшенной светящимися лепестками колонны и наконец смогла углядеть детей. По отдельности, но всё же на них смотреть было интереснее, чем на преподавательский состав (с которого сыпался песок ещё в их с Арно времена) и более эмоциональных родителей выпускников. В поредевшей после СОВ и ЖАБА гриффиндорской толпе виднелась макушка Эмиля — сын с кем-то шептался, умеренно, но всё равно слишком энергично для важности момента жестикулируя рукой. Компания когтевранцев казалась и того скромней: на факультет для самых умных и находчивых из года в год поступало всё меньше и меньше ребят, а выпускалось хорошо если две трети из них. Найти Лионеля не составило труда, Рокэ же она проглядела так глупо, что впору над собой посмеяться — смотрела на него в упор и гадала, кто такой. В своё оправдание Арлетта решила, что признать в этом молодом человеке своего «третьего сына» ей бы не удалось и в менее формальной обстановке. Плечом к плечу с Ли, чуть поодаль от остальных, в заколотой переливающимся сапфиром иссиня-чёрной мантии и собранными на затылке передними прядями, он был вполне узнаваем, но Арлетту сбило с толку неподвижное отрешённое лицо — лицо человека, выросшего слишком быстро… Они все такими были, только к Эмилю нужно приглядеться, а с Ли — поговорить, чтобы заметить. Ещё она приготовилась честно прогонять ассоциации, а не понадобилось — Рокэ не был похож на братьев в своём возрасте, как не был похож на отца. Во всяком случае, здесь и сейчас.  — Недюжинную храбрость, — бормотал декан Гриффиндора, неумело пытаясь скрыть распирающие его чувства, — неповторимое мужество, неоспоримую отвагу… Да уж, неоспоримая отвага — это хорошо… Напутствие или подведение итогов? Леший с ним. Приличия ради оглядев остальных выпускников, обзор на которых был открыт каждому родителю, стоявшему на временной трибунке, Арлетта вернулась к своим. К своим двоим… Нет, то, что Рокэ и Ли тогда натворили, выходило за рамки всего, что они когда-либо делали. Легилименс ещё никого до добра не доводил — то, что оба остались с головами на плечах и не угодили в больницу Святого Мунго, было чудом. И, как другие спасительные чудеса, воспринималось как должное: больше Арлетту волновало, не пробежит ли между ними какая кошка после такого. Ведь не дети малые, должны были понимать, что у каждого уже завелись свои тайны! По регулярным письмам и коротким летним встречам она знала, что вряд ли кого-то из сногсшибательной парочки обрадовало бы такое грубое вмешательство в сознание. Они не могли знать, что первым делом при атаке на разум всплывают самые уязвимые места, и о правильных методах защиты знать тоже не могли. Арлетта смела лишь предполагать, пусть и с уверенностью, кто и что кому невольно показал, а как они после этого жили — в голове не укладывалось. Похоже, мальчишки не нашли иного выхода, кроме как закрыться ещё больше… Не друг от друга, нет — если б один не доверял второму хоть на капельку единорожьей крови, они бы притормозили… От всего мира. От мира, который может так легко, одним заклятьем вскрыть твоё сознание и вытащить наружу всю подноготную. От неведомого мира за стенами Хогвартса, который живее всех живых, который попытается победить их снова и снова, как когда-то… победил их отцов.  — …самых находчивых и талантливых волшебников, — окончание торжественной части тут же пробудило умолкший было гомон, и со всех сторон в уши хлынули потоки чужой болтовни, неконтролируемой и беспощадной. — Вот этих-то волшебников министерство как раз…  — …направо и налево, и во все щели, чтоб им жизнь малиной не казалось! Взрослая жизнь…  — …обошлась с ним очень грубо, он ведь ей не изменял…  — …как и какой-либо другой жабе. Вы же знаете, что северные особи размножаются иначе? На колдовских болотах моего друга Генри…  — …все будут плясать до утра и наступать на ноги, гляди в оба…  — …на этого заносчивого ублюдка! Пусть ему кто-нибудь этот сапфир…  — …в самое сердце, такой красивый…  — …но мог быть повкуснее, знаете ли. Вот в моей молодости «Слёзы вейлы» пользовались не таким спросом, как этот пресный…  — …старикашка, когда он наконец отправится к Годрику?  — Когда соплохвост жало проглотит! Сколько раз тебе говорить, мы уедем только после того, как…  — …Алва и Савиньяк прекратят выделываться…  — …и выпьют хорошую порцию огненного виски, вот такие у меня кони! Дальнейшее от Арлетты улетело, впрочем, она и без того развеселилась достаточно, ловя обрывки сплетен и пересудов. Ради такого можно и потанцевать — сколько всего услышишь, пока будешь медленно и важно кружиться по залу! Было б с кем… Несколько взмахов волшебными палочками — и зал визуально расширился, наверняка сжав до предела соседние помещения замка. Теперь здесь можно было плясать до упаду, на что намекал и огромный граммофон, ждущий лишь сигнала, чтобы встрепенуться, откашляться, пожелать всем доброго вечера и скрипуче уточнить, какую музыку желают господа. Оказавшаяся совсем близко Арлетта знала, на какую громкость обычно заколдовывают такие граммофоны, поэтому поспешила отойти.  — Не от меня, надеюсь, бегаешь? — хрипловато осведомился фок Варзов, когда Арлетта едва не налетела на него, избегая одновременно граммофона и цепкого взгляда бывшей однокурсницы. Прятаться она не собиралась, но сначала хотелось насладиться беспечной болтовнёй с детьми, а уж потом держать лицо. — Дело есть.  — Слушаю внимательно, — значит, что-то всё-таки стряслось, но почему он не спешит?  — Никакой катастрофы. Всего лишь хотел, чтобы ты кое-за кем присмотрела, — взгляд директора скользнул в сторону, выхватив кого-то у стола с закусками и напитками. — Поздно. Ну надо же… Любопытство жгло сильнее пламени, но Арлетта не стала сыпать вопросами, а небыстро, с достоинством обернулась. И что такого, за кем ей здесь надо смотреть? Острый взгляд выцепил из бесконечно движущейся толпы Рокэ и незнакомую девушку в чёрной вуали, которую он вёл под руку как раз к ним навстречу. Неужто неофициальное чадо соизволило влюбиться в кого-то столь секретного? Арлетта не вспомнила ни одной выпускницы, одетой таким образом, и слишком поздно поняла, что ошиблась. Ошиблась весьма и весьма грубо.  — Добрый вечер, — Росио не торопился подтверждать или опровергать её догадки, просто остановившись рядом со своей спутницей. Чуть ниже ростом, лица не видать — популярная в мире волшебниц односторонне зачарованная вуаль, но руки, руки выдают возраст. — Арлетта, вы выглядите удивительно.  — А чувствую себя удивлённой, — не стала любезничать она. — Долорес!  — Да, — тонкая рука коснулась заколдованной материи, и Арлетта понадеялась на свою всеми любимую внешнюю непоколебимость — так давно не видела вдову Алваро вне больничных стен. Впрочем, это дело десятое, но выпускной! Последний школьный праздник… Долорес всё же нашла в себе мужество ненадолго оставить старшего сына, чтобы навестить младшего… И этим она напоминала не то себя прежнюю, не то всю свою семью, только с той женщиной давным-давно никто не разговаривал — все привыкли к её тени. А тень улыбалась несмело и решительно одновременно. — Я понимаю, все вы не ожидали меня видеть… И ты, hijo.  — И кто же мне всю плешь проел своей безопасностью, а? — несмотря на грубый подбор слов, господин директор едва ли на неё злился. — На счастье, в замке целых три легальных мракоборца…  — Три?  — Невидимая охрана высокопоставленных гостей, я этого не говорил. И всё же, Долорес…  — Я не отказываюсь от своих слов, но… — она откинула вуаль жестом, не утратившим былого изящества, вскинула голову с заплетённой тяжёлой причёской и слабо улыбнулась, заслышав со всех сторон первые изумлённые шепотки.  — Это неправда, mamá. Я вас почти ждал, — Арлетта, как и все, не отрываясь смотрела на Долорес и напрочь забыла о присутствии её сына. — Но того, что вы откроете лицо, я предугадать не мог. Позвольте пригласить вас на танец. Очередная традиция школьных выпускных. Рассеянно думая о том, как её поделят близнецы, Арлетта перевела взгляд на Рокэ — сама учтивость, но будь она проклята, если Долорес только что не восстановила репутацию в глазах своенравного сына.  — Это и впрямь неожиданно, — произнесла Долорес. — Но я всё-таки тоже Алва. Заиграл вальс. По всему залу птенцы отправились в свой первый полёт…

***

Приглушённая музыка проникала сквозь щели и толстые стены в каждый угол замка, а пол директорского кабинета будто бы сотрясался от буйных плясок на первом этаже. С учётом того, что оттаптывали каблуки не меньше сотни взрослых магов, такое вполне могло случиться. После людного и душного Большого зала тишина и спокойствие были сродни издевательству, эдакой дразнилке — вот, мол, сейчас ты здесь и тебе хорошо, а потом ты спустишься обратно, будешь точить лясы с чинушами и выпивать со старыми друзьями. Нет, второе как раз неплохо, но не без первого — увы. И почему он обязан быть там? Речь сказана, гости встречены, ученики почти отпущены. Навсегда. Если кто-то не возжелает вернуться в качестве преподавателя, разумеется, но Вольфганг знал, что у лучших выпускников этого года другие планы на жизнь.  — Значит, это правда. Быстро он. Вольфганг давно не пересматривал этих воспоминаний — своих, Арлетты и Арно — и не ожидал, что воспитанник справится столь скоро. Рокэ по-прежнему стоял над Омутом памяти, выпрямившись, но не убрав рук с края чаши, и смотрел вслед тающим и растворяющимся белоснежным завиткам воспоминаний. Следовало догадаться, что ему приспичит именно сегодня, и всё равно пришлось спешно перекраивать планы — директор был спокоен, оставляя внезапную гостью в лице Долорес в хороших руках, а именно — в руках Арлетты. И вот мы здесь, имеем то, что имеем…  — Конкретнее, Рокэ. Я не знаю, сколько из этого ты не помнишь.  — Я помню всё, — выражение его лица было крайне трудно прочесть, слепящие блики в полутёмном кабинете искажают любой взгляд. — Кроме последней минуты перед вашим приходом. Так выглядит душа?  — Да, — рано или поздно пришлось бы об этом говорить с кем-то, кроме Арно. — Мой патронус успел вовремя. Поцелуй дементора — неприятнейшая вещь, но, к счастью для тебя, довольно затянутая по времени… Он был бы и рад полакомиться, да не вышло.  — Это многое объясняет. — Что ты там себе объяснил? Сейчас бы Вольфганг многое отдал, чтобы Рокэ сделал что-нибудь из разряда битья посуды или выбрасывания в окно этого грешного Омута, а он молчал, такой спокойный… Нет, это не спокойствие; конечно, не оно.  — Мне из тебя каждое слово вытягивать?  — Простите, сэр. Я вспоминал некоторые странные вещи, — Рокэ рассеянно провёл ладонью по гранёному краю чаши, отчего по зыбкой поверхности воспоминаний прошла рябь. На стенах кабинета, книжных полках и портретных рамах в ответ колыхнулись тени — острые клыки и кривые рога. Наваждение исчезло, полутьма осталась. — И пришёл к выводу, что, наверное, некоторые пустозвоны не были так уж неправы на мой счёт. Вышло бы совсем необъяснимо, если б человек, из которого почти забрали душу, не казался не таким…  — Приехали… Не ты ли всем зубы заговариваешь, что тебе плевать на чужое мнение? И что до пустозвонов?  — В основном плевать, но дело не только в них. Полгода назад на зельеварении мы разбирали сложнейшие зелья, — Вольфганг поймал себя на том, что ловит этот момент откровения так же, как когда-то они с затаённым дыханием слушали воспоминания Алваро о доме. Некоторые трещат без умолку, когда их не просили, а некоторые роняют ценные сведения по капле раз в сто лет, вот так задумчиво глядя в никуда, будто беседуя с собственной тенью. — И в их числе была жидкая удача, известная под именем «Феликс Фелицис». Разумеется, профессор не позволила нам варить его своими руками — даже в случае удачи, прошу прощения за каламбур, зелье бы настаивалось вплоть до самого выпускного. Фортуна меня не очень заинтересовала — как-то глупо быть искусственно везучим двадцать четыре часа, чтоб потом вернуться в реальность и снова решать все проблемы самому, не находите?  — Согласен, но и ты учти, что не все такие находчивые и могут справляться со всем сами. Иногда и впрямь надо… Не пробовал, не знаю… Так что же?  — У этого зелья особый запах, — наконец убрал руки от Омута. Это затягивает, опасная штука — память… — Как у амортенции, где каждый слышит то, что любит — то, что делает его счастливым. Именно счастливым; вероятно, составитель рецепта плоховато знал латынь…  — Ближе к делу.  — Когда мы обсуждали этот эффект, я сказал, что у них запах моря и песка. У обоих зелий, — Рокэ вскинул голову и резко посмотрел ему в глаза: — Правда, я соврал, чего никто не заметил, потому что оно не пахло. Ничем. Ни то, ни другое. Ни амортенция, ни феликс…  — Не может быть, — ещё бы он в зельях разбирался. Помянул, называется, Алваро!  — Я тоже так считал, сэр. Но все стояли вокруг котла и перечисляли с вдохновенными лицами, как им мерещится свежескошенная трава, кремовый торт и прочая ерунда… На обоняние не жалуюсь, но я не уловил ничего, кроме запаха ингредиентов и старого котла. Если не чуять амортенцию — ничего не любить, то не чуять феликс — никогда не быть счастливым?  — Я не зельевар, и ты ставишь меня в тупик, — взял быка за рога Вольфганг. — Но что я тебе точно скажу — с тобой всё нормально. Поцелуй дементора — выдумка сплетен и газет. Я с этими тварями провёл достаточно времени, чтобы знать, как они действуют: действуют они наверняка… Тех несчастных секунд, когда твоя душа была вне тела, ни на что не хватило и не хватило б никогда. Со всем, что касается зелий, помочь не могу, но если ещё раз услышу от тебя какую-нибудь мерзость в духе «никогда не быть счастливым» — засуну головой в котёл и оставлю там до тех пор, пока не образумишься, понял?  — Так точно, — ну наконец-то улыбнулся, ненадолго, правда. — Вы же проверили отцовские стеллажи? Он хранил там такие же воспоминания, помимо зелий, и кое-какие записки. Детям было не пробиться через защитные чары, но, может, с его смертью путь стал открыт.  — И за дураков нас тоже не держи, всё это давным-давно сделано. Чары и вправду были, они частично спали в тот же день, а частично их сняла Долорес в прошлом году — мы попросили её как единственного причастного совершеннолетнего члена семьи… Ничего, что могло бы помочь. Никаких следов. Самую главную тайну, которую он наверняка знал, твой отец унёс с собой в могилу.  — И, вероятно, не только мой, — отозвался Рокэ. — К слову о покойных и не очень, Карл Борн…  — Без вести. Жив ли, мёртв ли, мозги ему промыли основательно, — этого Вольфганг не скрывал и раньше, но всё же теперь можно говорить свободнее. — Все открытые участники секты по сей день в розыске, но, сам понимаешь, уровень защиты у них высокий, а нас слишком мало. Да и не дело государственной важности — с точки зрения государств… Чего ухмыляешься?  — Ничего. Не забывайте, что у вас скоро пополнение в ордене… А любую защиту можно сломать.  — Это ещё мечта или уже план действий? — директор не удержался от такой же ухмылки, просто не смог, и услышал в ответ:  — Что-то посередине, профессор. Скажу больше, когда возьмёте в мракоборцы.