В зале номер десять царил холод, чего и следовало ожидать от подземелья. Робер никогда раньше не был в лондонском министерстве магии, и всё же оно оказалось именно таким, как он себе представлял: уходящие вниз этажи, мрачные и насквозь ледяные со слабым оттенком сырости, бесконечно лязгающие двери и лифты, атмосфера наглости и власти. Парадный холл рассмотреть не удалось: как ни крути, рано пока торжествовать, да и не очень-то хотелось — мигрень, донимавшая в замке Раканов, отошла на задний план по сравнению с той, что настигла здесь. Чем ближе к холодному острову, к эпицентру событий… Проклятье, если Зверь вылезет прямо сейчас — Робер первым подставит ему голову на откусывание. В прошлый раз он так пошутил, теперь нет.
Он сидел тихо, радуясь тому, что лицо скрывает широкий капюшон плаща. Компания так себе — неуклюжий сквиб Одри Лаптон и отъявленный мерзавец (по словам покойного Мишеля) Уолтер Айнсмеллер. К Лаптону у Робера претензий не было, они и познакомились-то сегодня — сквиб с сомнительной, но всё же принятой альянсом родословной никогда не покидал пределов Англии, с какой-то ребяческой верностью путаясь под ногами у местных агентов. Благодаря этому парню пару-тройку последователей да набрали, хоть он сам и казался бесполезным колдуном. Айнсмеллер же никогда так не бесил Робера, как сейчас, и дело явно не в больной голове: усатый выскочка, не имеющий никакого отношения к пророчеству, вернулся из Албании на всё готовое буквально пару дней назад, повторно предложив свою преданность Анэсти. Поскольку сопровождения не хватало, а Уолтер в своё время отучился на Слизерине (пусть и Хогвартс, но всё же чистая кровь!), его обречённо приняли. Теперь этот… возвращенец сидел по правую руку от Робера и едва ли не облизывался, глядя на окольцованное цепями кресло в центре зала, ждущее подсудимого. Да, они враги, но такой голод во взгляде, такая жажда зрелищ… Эпинэ порадовался, что Айнсмеллера не назначили на судейскую скамью — тут уж всем было бы худо.
А ведь тут могли быть Матильда или Мэллица, Альдо; Дракко, на худой конец! Увы, приятных соседей Робера лишили обстоятельства: все близкие люди и кони пока остались на континенте. Их, в отличие от матери и деда, хоть можно ждать здесь, но прямо сейчас… И зачем он согласился, вот зачем? Всё продумано и просчитано до омерзения точно, исход ясен… Для массовки, таков ответ… И, возможно, показания Робера пригодились бы в одном из обвинений. Да, пожалуй, ради памяти отца и братьев он здесь и торчит, как недовольная мандрагора в тесном горшке. Заорать бы! То-то удивятся…
— Что-то смешное? — услужливо поинтересовался Уолтер, поворачивая к нему голову и пытливо всматриваясь сквозь плащ. От айнсмеллеровского взгляда неприятно закололо в виске, перед глазами всплыла его обрамлённая редкой растительностью ухмылка.
— Ничего, — буркнул Робер и раздражённо одёрнул ткань. — Вам показалось…
Досадно, что чистая кровь не определяет характер. Та же Матильда, свои родные, тот же Альдо — может, каждый с закидонами, но не благоухает превосходством, как борода покойного Хогберда — духами! О том, что соглядатай умер, узнали утром. Робер не скорбел, его первой мыслью вообще была радость от того, что из этого мира исчез ещё один неприятный запах… Тьфу, отвратительно. Никакого уважения, а столько желчи! Эпинэ криво усмехнулся, подумав, что он тут придётся даже к месту, если придётся эту самую желчь выливать. Голова назойливо гудела, волны боли то отступали, то накатывали вновь, будто в предвкушении взрыва. Будет вам взрыв… Хотя лучше не надо.
Когда часы пробили пять, ничего не произошло. Ещё несколько минут пунктуальные судейские поёрзали на своих местах, недовольно и нервно хватаясь за карманные часы, затем двери распахнулись с громким, почти торжественным стуком. Рокэ Алва явился в зал суда, как на званый ужин, во всяком случае, так казалось со стороны; растерявшаяся охрана в лиловой форме с буквой «В» осталась топтаться у двери, так как подсудимый проводил себя сам. Гомон улёгся, ряды скамей и стульев погрузились в звенящую тишину. Робер неотрывно наблюдал за знакомой фигурой, невозмутимо устраивавшейся на страшном кресле. Во что полагалось одеваться обвиняемому, Эпинэ не знал, но мракоборческая форма смотрелась как вызов.
— Добрый вечер, господа, — Алва позволил заколдованным цепям обвить запястья и лодыжки и откинулся на спинку кресла. — Я вас внимательно слушаю.
Снова поднялся ропот, местами недовольный, местами восхищённый. Лаптон тоже что-то забормотал, Робер его не слушал — прямо сейчас Рокэ как никогда походил на врага, того самого, кого все они ждали и боялись! Все сомнения и страхи насчёт того, что они ошиблись, отступали перед его выражением лица, полным презрения и цинизма. Кто бы ещё стал глядеть на суд исподлобья и с пренебрежением? Только тот, кто гордо не воспользовался шансом убежать… Только виновный, осознанно виновный.
На судейском возвышении откашлялись. Робер знал, что постоянный состав изменился и министр Штанцлер явился лично на замену приболевшему Гектору Рафиано. Как так вышло, что вероятно предвзятый судья захворал именно сегодня, Эпинэ не думал и думать не хотел, а особо сложные дела допускали участие верховного чародея страны. Скоро Август таковым не будет…
— Вы опоздали, — заметил один из министерских секретарей, заготовив перо для конспекта заседания.
— Дела, — неопределённо ответил Алва. Нет, тут они дали маху, нельзя было отпускать ему столько времени… Впрочем, никто из остальных лидирующих мракоборцев не мог бы им помешать, а в управлении Рокэ не появлялся с полудня, так же как в доме Савиньяк.
— Господа суд, свидетели, все, кто сейчас с нами, — заговорил, приподнявшись, Штанцлер. Его котелок немного съехал набок, но то ли взволнованный, то ли старательно делающий вид министр этого не заметил. — Мы собрались здесь, чтобы прослушать и разобрать одно из самых сложных дел в истории магии… Я сразу скажу вам, я буду предельно честен — далеко не все карты мы можем раскрыть раньше времени, но в ходе суда подтвердится, что как обвиняющая, так и обвиняемая сторона знают одно и то же и расходятся лишь в своём отношении, — как жаль, что пророчество держат в тайне. Им придётся лить воду, витиевато избегая главного обвинения — по счастью, неглавных скопилось достаточно. — Стоит отметить, помимо прочего, что наше расследование начнётся сильно издалека. Кому-то из вас наверняка покажется, что суд ходит вокруг да около, но поверьте — для полноты картины, для того чтобы хронология событий выстроилась совершенно чётко и ясно, мы начнём с самого начала. Множественные нарушения колдовских законов, чародейской этики, норм поведения и морали…
— Поведения и морали? — переспросил Рокэ, доселе любезно слушавший важный лепет Штанцлера. — Если я сейчас пошлю вас к троллям, это прибавит мне очков в обвинении?
— Вам это не понадобится, — Август предпочёл не отвечать прямо. Что ж, это умение ему явно пригодится. — Позвольте привести краткий план нашего заседания, не все присутствующие с ним знакомы. Сначала будут оглашены обвинения — по очереди, сразу после каждого имеет право высказаться подсудимый, опровергая или же принимая их. Потом, после небольшого перерыва, выступит свидетельство защиты — мы назовём те же пункты, на сей раз коротко и без участия обвиняемого, и смогут высказаться те из присутствующих, кто не согласен с озвученным. Последний пункт — подведение итога и вынесение приговора на его основании.
Он слегка лукавил: между итогом и приговором таилось главное обвинение — венцом всему объявленному прежде. Если не раньше. Роберу сказали, что Алва признается в том, что сделал, оно и логично — иначе бы он не явился… Эпинэ дорого дал бы, чтобы услышать из первых уст правду о Звере, но они знали, что скорей всего враг будет отпираться до последнего; какие бы «решительные меры» ни предпринял министр, они давали плоды. Угроза, шантаж, может — раскаяние? Чем Мерлин не шутит, что-то из этого заставило Рокэ прийти…
— Наше заседание, господа и дамы, собрано на скорую руку — так может показаться на первый взгляд, — если бы министр говорил быстрее и только по делу, они бы уже закончили. Так ли нужно это зрелище?.. Нужно, увы: чтобы убедить всех, кто не знает пророчества. — С утра вы получили приглашения, и вот вы здесь. Однако уже много лет всё к тому и шло, и перед оглашением главного обвинения мы рассмотрим все прегрешения подсудимого, начиная со школьных лет.
Штанцлер выдержал паузу, секретарь зашуршал пером, Алва присвистнул. Робер еле удержался от того, чтобы фыркнуть, но взял себя в руки — это всё равно что фыркать над могилами родных.
— Подсудимый, вы согласны?
— А меня кто-то спрашивает? И, любезный Август, почему так официально? Мы с вами, к сожалению, не первый день знакомы.
— Как бы я хотел обращаться к вам по имени в неформальной обстановке, — в голосе министра зазвучали отеческие нотки, лживые насквозь. — Мы с вами, к сожалению, такой возможности лишены.
— Ну, в таком случае я согласен, господин судья. Остаётся надеяться, что обвинение всё-таки будет обвинением, а не повтором того, что я сказал, — улыбнулся Рокэ.
— Мы начнём с громкого скандала, — Август демонстративно уткнулся в свои бумаги, — произошедшего при непосредственном участии Рокэ Алвы, когда он обучался на четвёртом курсе. Как всем известно, школа чародейства и волшебства Хогвартс не терпит дуэлей — юным магам уставом учебного заведения строго запрещено состязаться в своём мастерстве, за исключением занятий в тематических клубах, — ну и фраза, он что, читает с листа? — Некоторые из вас наслышаны о дуэли, главными действующими лицами которой являлись слизеринец Отто Гельбраузе и гриффиндорец Арман Рафиано. Должны были являться… Вмешательство подсудимого изменило ход дуэли, и в дело пошли запрещённые заклятья. Хроника школьных происшествий сохранила всё в целости: когда Рокэ Алва одолел своего соперника, практически одержав победу, он отказался сбавлять напор, и Гельбраузе ещё какое-то время мучился от сглаза, хотя уже признал поражение. Никакие мольбы и просьбы не остановили дуэлянтов… Когда всё прекратилось, каждый из участников боя понёс наказание, что также задокументировано в архивах. За исключением одного, который, по логике событий, должен был отработать сполна, а если строго следовать правилам — исключён. Ваше слово, подсудимый…
— Глаза разбегаются, — съязвил подсудимый, — даже не знаю, откуда начать. Для разнообразия начну с конца: если строго следовать правилам, исключены должны быть зачинщики, а не вмешавшиеся секунданты. Или все вместе? Это, кажется, ситуативно, но вам виднее. Что до остального, я не припомню ни просьб, ни молитв — если вы имеете в виду тот эпизод, где мы перешёптываемся с отсутствующим Савиньяком, он всего лишь предлагал мне стукнуть Гельбраузе о дальнее дерево… Запрещённые заклятья — это у вас какие? Непростительных в тот день точно не звучало, а уж откуда Отто известен призыв змеи — вопрос к руководству славного факультета Слизерин. По счастливому для Рафиано стечению обстоятельств, я знал контрчары.
— Возможно, по фактам вы правы, но наказание всё равно отсутствует в списках. Более того, дуэльный кодекс гласит, что следует снисходить до пощады к врагу в том случае, если вы дерётесь не до первой смерти. Раз уж нарушен устав школы, почему не прислушаться к нему, не снизойти до пощады?
— Меня это тоже интересовало, — живо откликнулся Алва. — Почему Гельбраузе не снизошёл до пощады, когда Рафиано упал на землю? Помню как сейчас… Его победа была очевидна, тем не менее, он решил ничего не предпринимать… Пришлось мне.
— И всё же отсутствие наказания говорит не в пользу либо руководства школы, либо вас.
— Отсутствие должной аргументации и свидетелей говорит не в пользу господина судьи. Вы доказываете, что я сделал что-то не то или что я по природе являюсь беспощадной сволочью? Пока нет, но такими темпами скоро начну.
Робер следил за их переговорами, почти не дыша, хотя при пошатнувшемся здоровье это было не лучшим решением. Большая часть аргументов суда неизбежно будет притянута за уши именно потому, что им надо доказать… пожалуй, Алва и прав, сам того не зная — им надо доказать, что он является врагом, а враг — это совокупность всего дурного, что когда-либо было сделано, надумано и сказано, от начала и до пика. Если только он не сознается раньше. Кто-то на соседней лавке громко забубнил, и Эпинэ резко вспомнил о больной голове. Как было хорошо, как тихо! Алва и Штанцлер говорили достаточно чётко в гулком зале, чтобы не напрягать слух, а теперь приходится.
— Давайте вызовем всех, если вам неймётся, — предложил Рокэ, закидывая ногу на ногу настолько, насколько позволяли цепи. — Сколько нас там было, четверо и четверо?
— Вам известно лучше моего, что на это нет времени. Придётся нашему сегодняшнему составу прислушаться к голым фактам, тем более что участие большинства причастных не интересует суд по причине своей, так сказать, пассивности… И, Рокэ, я вынужден напомнить, что всё вами сказанное может быть использовано против вас…
— Оно уже используется, — пожал плечами подсудимый и подавил зевок. Внимательно следивший за ним Робер не удержался и получил удивлённый взгляд от Лаптона. — Почему бы мне не сказать что-нибудь ещё? Продолжайте…
Ситуация оказалась неоднозначна, но большая часть присутствующих выразила осуждение — пока не голосованием, только лицами, шёпотом да изредка прорывающимися возгласами. Робер долго не думал, он сразу представил себя на месте незнакомого слизеринца: пощадить врага… Его пощадили, лучше бы не. Того школьника не пощадили, и кто знает, каким человеком он был тогда… Смог бы сам Эпинэ не опустить палочку, если попросили? В четырнадцать, в пятнадцать, в двадцать пять?
— Можно понять, что у вас были какие-то противоречия, — говорил тем временем Штанцлер, вздохнув, крякнув и поправив наконец злополучный котелок. — Однако я не представляю, что могло бы сподвигнуть на то, чтобы причинить вред другу, — временному судье пришлось сделать паузу: тут уж встрепенулись многие, не сдержав возгласов возмущения.
— Какое совпадение, я тоже, — напомнил о себе Алва. — О чём речь теперь?
— Ваш шестой курс, дуэль с Лионелем Савиньяком. Увы, эта ситуация не задокументирована официально, что также вызывает вопросы к руководству школы, но вид на внутренний двор открывается из многих окон — не составило труда после стольких лет найти очевидцев. Поначалу не происходило ничего выдающегося, видимо, вы использовали чары, действующие изнутри… Закончилось всё мощным атакующим заклинанием, которое отбросило вашего соперника на немалое расстояние, вплоть до того, что он врезался в статую и ненадолго потерял сознание… Не обошлось без травм. Вы не можете этого отрицать…
— Не могу и не отрицаю, — Робер отчётливо видел, как на лицах тех, кто сомневался в предыдущем обвинении, проступили недоверчивость и страх. — Может, вы заодно подскажете, сколько времени занял сей процесс? Помнится, мы так и не подсчитали.
— Это неважно, — начал отвечать Штанцлер, но его перебил какой-то волнующийся старик в судейской мантии:
— Это бесчеловечно! Непростительно! Как можно — друга?..
— Спросите друга, — посоветовал Алва, мельком глянув на объект возмущения. — Думаю, он бы вам много интересного рассказал, если бы был здесь, как и многие мои коллеги. Чудесным образом, тут никого нет.
— Всему отделу мракоборцев были высланы приглашения, — и это правда. — Мы не хотим, чтобы действия суда выглядели бесчестными. Если они не явились, значит, сделали это по своей воле.
— Да что вы говорите, — улыбка подсудимого показалась Роберу жуткой. Ладно, он знает, что сделал, знает, что исход судебного процесса фактически предрешён; знает ли, что пергамент с пригласительными орошён лёгким, но действенным снотворным зельем, выкупленным у ещё живого Хогберда? Человеческий фактор — получив такую записку, так или иначе дочитаешь до конца, чтобы понять и поверить, как раз к тому моменту и подействует средство…
— Так, — рассеянно пробормотал Штанцлер, видимо, тоже задумавшись о снотворном. — Так что вы скажете? Вы не отрицаете, что такой инцидент произошёл?
— Произошёл, только вы не передёргивайте… Неужели другие школьники никогда не тренировали заклинания на заднем дворе? Сплошь и рядом кто-то отрабатывал чары. Пострадать мог кто угодно, мы с Савиньяком оба знали, на что шли.
— Тем не менее, передёргиваете вы. Ущерб был слишком велик.
— Дорогой министр, если вы никогда не ощущали боли сильнее, чем от удара мизинцем о прикроватную тумбочку — это не значит, что у остальных порог такой же низкий. Будущие мракоборцы должны быть готовы ко всему. Если бы Лионелю сильно не понравилось, что я сделал, меня бы приложило не хуже о какую-нибудь другую статую.
— И всё же, почему вы не проявили сдержанность?
— Мне показалось, что напротив стоит кто-то другой, — объяснил Алва. Никто ничего не понял, но переспросить не решились. — Такое случается.
Робер не сомневался, что он что-то умалчивает, однако в самом деле серьёзно не хватало Савиньяка для хвалёной полноты картины… Увы, большая часть корпуса мракоборцев предвзята в силу личных причин, да и слишком опасно было привлекать всех. Формальности соблюдены, а совесть нечиста, грязная игра продолжается. До чего же подло с его стороны понимать всё и ничего не менять, но у каждого есть своя сторона, так вот на стороне Эпинэ сплошное семейное кладбище… милостью семьи подсудимого. О том, что кладбищ хватает у них обоих, Робер старался не думать. Пока успешно.
— Даже фамилий не назвали, — выдал кто-то на соседней скамье. В короткой паузе обсуждалось последнее обвинение. — Ну, Гельбраузе я знаю, он сам это рассказывал. А тут кто? Непонятно.
— Если понадобится, я здесь, — вкрадчиво заметил Уолтер, поворачивая к шепчущимся колдунам свою физиономию. Тут Робер и понял, почему он здесь сидит… и почему его с распростёртыми объятиями приняли в замке. Выпускник Хогвартса и ровесник врага — ценный источник информации, когда вам надо на скорую руку составить процесс, не затрагивая основного.
— Мы собирались озвучить ещё несколько моментов из школьных лет подсудимого, но я вижу, что слушатели уже переменили своё мнение… Выберем лишь несколько моментов, дополняющих ситуацию: умышленное отравление зельем Эмиля Савиньяка, также вашего друга и лидирующего гриффиндорского спортсмена, многочисленные немагические драки, особенно та на пятом курсе, нарушение воли семьи и опекуна и посещение Хогсмида на постоянной основе, частые дисциплинарные нарушения, издевательства над однокурсниками… Что смешного?
— Последнее, — нет, это невозможно! Он действительно смеялся… — Издевательства над однокурсниками, серьёзно?
— Не говорите уж, что это они издевались над вами!
— Они пытались, вероятно, — заверил суд Алва, — но у них не получилось. Обвинения одно другого краше, вы буквально описываете жизнь среднестатистического ученика Хогвартса, только почему-то из всех доступных выбрали именно меня. К слову, зельем бесформенности невозможно отравиться — прошу прощения за придирки к деталям, но мой покойный отец-зельевар этого бы не простил.
— Боюсь, у вас весьма искажённое представление об обычной школьной жизни, — покачал головой Штанцлер. — Столько раз попасться на горячем и не вылететь из Хогвартса не удавалось никому, а незаконное посещение деревни Хогсмид — и вовсе исключительный случай. Другие ваши ровесники не грешили в таком количестве.
— Значит, они скучные дураки, что я могу сказать…
Август ещё раз покачал головой, перелистывая бумаги. Несомненно, его реакция послужит мотивацией для выбора некоторых судейских, особенно пожилых, доверчивых и давно знающих министра — он всегда умел произвести приятное впечатление, почти на всех… В отличие от Алвы, которому явно было плевать, что он настраивает против себя суд. Правдой ли, неправдой ли? Всё, что сказано, обернётся против вас. Не в силах больше терпеть, Робер потёр пальцами виски.
— Вы в порядке? — Айнсмеллер, будь он проклят. Всё ещё наслаждается мерзостью происходящего… с обеих сторон.
— Да, спасибо. Не отвлекайтесь.
Время потянулось мучительно медленно. Казалось, дальше должно быть динамичнее, а ощущение такое, будто песок в часах застрял и сыпется по крупинке. Робер прикрыл глаза на какое-то время, открыл: Штанцлер готовит следующий этап обвинений, оживлённо шепчутся присяжные на своих скамьях, Рокэ, похоже, тоже дремлет с открытыми глазами… нет, с закрытыми… нет, проснулся. Проклятье, они одновременно вздрогнули от чересчур громкого взвизга скрипучего пера, как только что разбуженные люди.
— Итак, — прочистив горло, продолжил временный судья. — Следующие два обвинения должны были разбираться на локальных дисциплинарных слушаниях, но всё ограничилось рабочим разговором и пересудами в газетах. Ещё не вступив в статус мракоборца, подсудимый вмешался в семейную ссору, случившуюся в кофейне в Косом переулке. С порога, не вдаваясь в подробности, он применил силу на рядовом колдуне…
— Вы что, цитируете «Вестник ведовства»? — пробормотал Алва, щурясь на читающего Штанцлера. — Кошмар…
— Всего лишь следую фактам. Все очевидцы ещё в ту пору подтвердили, что вы не медлили ни минуты.
— Конечно, не медлил. Захожу в кафе перекусить, а там кто-то использует круциатус. Единственное, в чём вы можете меня упрекнуть, это отсутствие должных полномочий, но этот вопрос уже был решён среди мракоборцев — меня даже немножко наказали, если чудную поездку в Ирландию можно так назвать.
— И так всю жизнь, — страдальчески возвестил министр. — Вам всё сходит с рук, даже то, что вы сами считаете неправомерным… Это ли не зло?
— Нет, — Алва перестал рассматривать судейский стол и оперся затылком о спинку кресла, чему Робер безмерно позавидовал на своей голой скамье. — Зло — это тот колдун, который решил из ревности запытать жену. Ну или жена, изменившая своему темпераментному мужу, примерно представляя последствия. Вы ещё припомните, что я чашки побил — велика потеря для мира магии! Там всё собрали быстрее, чем газеты написали свои статьи…
— Не уходите в детали, вы не собьёте нас с толку.
— Нельзя сбить с того, чего нет, — согласился Рокэ, обращаясь к потолку. — Давайте дальше, господа. Мне безумно интересно…
— Дальнейшее также касается раннего периода вашей работы, Рокэ. Во время нападения на Атриум, которое мы все, к сожалению, прекрасно помним, вы напали на адвоката. Он не причинял никому вреда, напротив, пытался спасти одного из сбежавших узников. Мы понимаем, что этот поступок весьма опрометчив, но проявление милосердия никак не может являться поводом для атаки. Вам это, видимо, недоступно…
— Вам тоже много что недоступно. Невинные радости отрочества, например… То, что я ось зла и атакую всех подряд без видимой причины, я уже уяснил. Думаю, все присутствующие уяснили. А почему никто не упомянул, что узник продолжал находиться под влиянием империуса и был опасен? Не потому ли, что до сих пор неясно, кто за этим стоит?
Удар! Заговор и впрямь на совести Потомков, хотя дементоров долго просить не пришлось — они явились сами, первыми среагировав на грядущее пришествие Зверя задолго до других событий. Робер ощутил напряжение своих соседей, однако Штанцлер был хорош: и бровью не повёл.
— Явно не вы, и сейчас это всё, что нас интересует.
— Хоть что-то не я, — протянул Алва. — Разнообразие…
Нет, он не скажет, что знает… Почему? Что же сделали или пообещали сделать, что он буквально не развязывает себе руки? Или просто устал и не хочет спорить? Приглядевшись в коротком перерыве, Робер обнаружил на враге такие же следы жестокой бессонницы, как на себе самом, словно в зеркало смотрел. Спросить потом, как и до чего они додумались… Кажется, к деталям судебного процесса привлекли Матильду, или она сама себя привлекла. Вряд ли чародейка настаивала на жестокостях, скорей наоборот. И правильно, по большому счёту с них всех хватит, особенно перед ликом грядущего… Потонув в омуте размышлений, Робер и сам не заметил, как сдался и прикрыл глаза.
***
А жаль, что всё так рано закончилось — это твой последний выход, как бы ни хотелось второго акта. Отыграть назад не получится, только ценой, которой ни в коем случае не уплатить; возможно, потом её уплатят другие, но не ты и не сейчас. Поддаться, не поддаваясь — всё, что остаётся. Со стороны будет выглядеть, как жалкие попытки удержаться на берегу, ну и какое дело до стороны? То, что видят все — не то, что скрыто, а что скрыто — они, видимо, и сами не знают… Самонадеянные и тщеславные недоучки, получившие в руки неположенную власть…
Больше ничего не будет, значит, уйдём красиво. Почему бы раз в жизни не сделать то, чего от тебя хотят? Не все; но тех, кто хотел бы иного, предусмотрительно убрали. Они живы и наверняка целы, иначе всё стало б слишком очевидно, и хорошо, что их тут нет. При желании разберутся позже, хотя попрощаться было бы не лишним… Хорош, конечно — успеть к тем, кому уже много лет нет до тебя дела, и не успеть к тем, для кого действительно важен. Стал. Почему-то… Со своей стороны всегда лучше видно, и вот мы снова вернулись к сторонам.
Проклятый перерыв, решили извалять в грязи и выставить — так делайте всё сразу! Самое смешное, что эти паузы — не часть пытки: слишком много заминок, слишком много неточностей, вы ведь даже не знаете, в чём хотите обвинить… Всё, что готово — это оболочка, красивые финальные слова, с которыми тебе придётся согласиться, как бы противно ни было. Или ты, или никто. Или всё, или ничего… И всё же этот дурной спектакль бодрит, как никогда. Вот на ком надо срываться, знал бы раньше… Вряд ли бы что-то отменило многодневную бессонницу с удручающей головной болью, и всё же жаль… Нет ли здесь свободного медиума? Неужели никто не хочет посмотреть, как сожалеет вселенское зло? Конечно, нет, сегодня твоя роль такая. Захотят — оправдают впоследствии, но пока терпи уж, ты тут играешь за врага.
Чем дольше тянут, тем быстрее спадает напряжение, возвращается и нарастает гулкий стук в ушах, обрётшая от злости чёткость судейская скамья теряет очертания. Вот за цепи спасибо, они позволяют не терять землю под ногами: попробуй утони в своём тумане, когда что-то услужливо впивается в руки.
А Зверь-то идёт, куда быстрее, чем судебный недопроцесс. Ты чувствуешь каждый его вдох, каждый шаг, каждое шевеление век и каждый всхрап, каждая тревожная волна против воли бросает в дрожь, каждый отголосок утробного рыка отзывается воем в виске. И сейчас, пока вы занимаетесь своими умопомрачительно важными дрязгами, Он Идёт. Он Идёт… Кто поверил — тот спасётся. Наверное.
Две новости, хорошая и плохая… Хорошая — даже самый дурной исход, единственно логичный и оттого предсказуемый, не так уж тебе страшен. Плохая — за всей этой игрой слов, за баловством с понятиями, вывороченной наизнанку правдой и старыми тайнами, за тяжёлыми веками и назойливым шумом в голове так легко и просто было бы им поверить.
Лёгкая добыча настораживает и манит, только сдаваться — по-настоящему сдаваться — никто не разрешал. Ты проигрываешь битву, но не жизнь и не войну…
***
Робер всё ещё ощущал себя заколдованным в мыльный пузырь, который мотается туда-сюда по залу и никак не может ни лопнуть, ни улететь восвояси. В одном повезло, растолкал Лаптон, когда он уже начал заваливаться набок.
— Вы ничего не пропустили, — вежливо пропыхтел сквиб. — Небольшой перерыв как раз закончился.
Эпинэ кивнул, не горя желанием поддерживать разговор — скорей из усталости, чем из грубости. Много там этих перерывов? Ещё же не защита! Дурак, проспал, а мог бы по сторонам смотреть. Альдо его просил «изучить нашу будущую резиденцию», не подумав, что вряд ли друг будет мотаться по министерским палатам в этот день. И шутливо велел сбавить обороты и не зацикливаться на Алве. Спасибо за совет, конечно, но на него все сейчас смотрят…
— Продолжим… — Август сделал паузу, разглаживая очередной листок. — Вам ведь знакомо имя Эмильенны Карси.
Это был не вопрос. Робер, разумеется, впервые слышал — он не знал всех проживающих в Лондоне магов; насторожило, что такое же недоумение выразили все остальные. Все, кроме Рокэ — он ответил не сразу, только снова сев прямо и смерив министра коротким взглядом, полным презрения и ненависти. Кто была эта женщина? Почему-то Роберу сильнее всего на свете захотелось, чтобы Штанцлер пропустил этот пункт. Не из сочувствия к врагу, вовсе нет, просто… А из чего тогда?
— Вы превзошли себя, господа суд, — ровным голосом заметил Алва. — Знакомо, и?
— Из уважения я не буду озвучивать подробности ваших отношений, — пояснил министр. Особого восторга это снисхождение не вызвало. — В нашем современном магическом обществе связи с маглами не возбраняются. Есть множество смешанных браков, смешанных семей… Не буду отрицать, что моя чистая кровь протестует, но не настолько, чтобы использовать аргументом личную неприязнь… Однако применение колдовства при посторонних маглах запрещено — после этого приходится стирать им память, если уж вы не собираетесь поддерживать отношения, просто так раскрывать наш мир нельзя. Более того, строго запрещено применение колдовства на самих маглах.
— Кто бы говорил, — пожал плечами подсудимый. — Сегодня утром скончался один человек, прямо поспособствовавший пресловутому применению. С ним вы приятельствовали…
— Не переводите стрелки, Рокэ! Вы ранили маглов!
— Раз вы всё знаете — должны знать, почему.
— Это вас не украшает. Прошу прощения, господа, что мы говорим загадками, но я сдержу своё слово…
— Очень тронут, с ума сойти… И что же дальше?
— Вам следовало трансгрессировать, уйти оттуда и никогда не возвращаться… раз уж так вышло, но ни в коем случае не применять чары на неволшебниках. У них остались травмы, которые потом пришлось объяснять. И вы никому не стёрли память — один из участников драмы избавлялся от ожогов в магловской больнице недели спустя.
— Я должен был ворваться в магловскую больницу? Ладно, учту на будущее.
Они помолчали, стреляя друг в друга взглядами. Робер не хотел воображать и додумывать, но сознание само собой рисовало драматичные картины прошлого. Женщина-магла, трагедия, вред… Неволшебники на многое способны, Алва намекает, что первым не нападал? Но как всё это могло выйти, сколько их там было, Мерлинова борода? И, в самом деле, зачем причинять боль более слабому существу? Судя по всему, подумал Эпинэ, это главный вопрос сегодняшнего процесса. Он настолько запутался в своих чувствах, что уже не мог решить, кому здесь верит меньше — Штанцлеру, Алве или собственной совести.
— Вы ошибаетесь, — наконец сказал Рокэ. — Если проверите, ни у кого из участников процесса не осталось воспоминаний о том дне, как и обо мне в целом. По разным причинам я не мог сделать этого сразу и не хотел обращаться в соответствующий отдел министерства, пришлось поработать позднее.
— Это почти так, — Август поморщился с таким видом, будто ему искренне жаль. Может, так и было… — Сами знаете, я не хотел, но… Вероятно, по личным причинам вы не тронули ту женщину. Вы оставили ей все воспоминания, и они по сей день не стёрты. Это не просто жестоко, это всё ещё нарушает правила.
— Не переиграли, — подсудимый снова улыбнулся, на этот раз, правда, не так живо, как раньше.
— Что? О чём вы?
— Когда вы в последний раз проверяли означенную Карси? Вчера, я полагаю? Господа суд, советую сделать это снова. Ручаюсь вам, что эта примечательная во всех смыслах особа уже ничего не помнит.
— Невозможно, — озабоченно нахмурился Штанцлер, пока пара магов с его скамьи устремились к выходу из зала и за дверьми, вероятно, спешно трансгрессировали. — Вы бы не успели…
— Тем не менее, я успел. Спасибо, что назначили заседание на вечер.
После очередного перерыва вернулись те двое, глотнули сыворотки правды и при суде подтвердили, что женщина ничего не помнит: у неё не осталось памяти о магии как таковой. Айнсмеллер принялся через Робера пояснять Лаптону, что эти ребята из отдела по работе с маглами — спасибо, а то мы не поняли! Эпинэ снова уставился на Алву, пытаясь понять, чего ему стоили эти чары — то ли боли потери, если они ещё встречались, то ли отказа от медленной мучительной мести воспоминаний, мести за себя, что бы у них ни произошло. Третьего не дано…
В глубине души Робер надеялся, что его возьмут на суд не ради показаний или свидетельства, но — эгоистично! — ради самого себя. Он хотел ещё раз убедиться в том, что ненависть направлена по адресу, хотя, казалось бы, поводов хватало. Как он уже подчёркивал ранее, Алва к себе не располагал, и именно это заставляло задуматься об обратном. Вместо того, чтобы исходить праведным гневом, Эпинэ смотрел и видел… человека, со своими ошибками, тайнами и противоречиями. Если бы не Зверь, он бы вмешался, вытряс всю правду о своих родных и — кто знает, хотя бы воздержался от прямого приговора… Зло должно быть наказано, но, как правильно заметил сам Рокэ, что такое это зло?
— …обратиться к настоящему времени, — Штанцлер-то, старик, тоже небось устал. Наверное, если бы он мог себе позволить, сократил бы поток обвинений. Робер напрягся, ожидая услышать про свою семью, но этого не произошло. — Одно из недавних громких дел, связанное с трагедией в проливе Ла-Манш… Всё разрешилось или продолжает разрешаться, хотя, вынуждены признать, мы понесли некоторые потери. Речь о том, как всё началось, — Август подождал вероятных возражений или замечаний, а может, просто перевёл дыхание; в любом случае, Рокэ его проигнорировал, бесстрастно позвякивая цепью на левой руке. — Вновь с прискорбием должен признать, что не всё так гладко в нашем колдовском руководстве, на сей раз в управлении мракоборцев. Ведь вы не станете отрицать, что дело было записано на ваше имя. Как так вышло, что к проливу отправился ваш коллега Оскар Феншо, не имеющий ранее никакого отношения к ситуации? Не молчите же, иначе суд будет вынужден признать, что вы его подставили…
— Он сам подставился, — эти слова вызвали пару-тройку невнятных смешков на судейской скамье, и Алва счёл необходимым пояснить: — Нет, вы меня не поняли… Оскару взбрело в голову меня заменить, он напросился. Я дал согласие, хотя, как сейчас очевидно, этого делать не стоило.
— Но зачем? Ничто не приходит в голову, кроме устранения молодого и успешного коллеги… Не представляю, с какой целью вам делиться с кем-то лаврами, тем более что не вышло…
— Лаврами? Господин министр, в этой замечательной стране далеко не все выполняют свою работу для того, чтобы их похвалили. Не отрицаю, что в более нежном возрасте и с амбициями, как у обсуждаемого Феншо, я бы с вами недолго спорил, но дельце-то недавнее.
— Вы знали, что всё пойдёт не так, но отпустили его и задержались с подмогой, — покачал головой министр. — Всё это тоже отлично известно.
— Ещё бы, мы поставили на уши всю больницу своими разговорами.
— Зачем так издеваться над бедным коллегой? — мучительно протяжно выдохнула пожилая дама, которая, кажется, уже вступала в разговор. Или нет? Робер обратил внимание, что никто, кроме Штанцлера, вообще не открывает рта. Так, похоже, принято, раз удивлённых нет…
— Снова издеваться… Что ж у вас за картина мира такая, — раздражённо огрызнулся подсудимый. В первый раз, Эпинэ бы на его месте уже всё поджёг. — Видите издёвку там, где её нет, и проглатываете с костями там, где она действительно была… Или недостаток информации, иначе и не скажешь. Молодой человек хотел поработать и заявил об этом, я отпустил его поработать, несмотря на внушаемую мне министром боязнь лишиться неведомой славы. Дальнейшее — его совесть и ответственность, вопреки тому, чьё имя написано на бумажке. Или вы считаете, что «молодой и успешный коллега», не первый год мракоборец, должен отступать на полпути? Подмога явилась тогда, когда было нужно.
— Погибли люди!
— Люди погибают всегда, так или иначе. В этом случае вам придётся вызвать в зал суда морского змия, мирное, к слову, существо, и допросить его насчёт мотивов несвоевременного пробуждения.
— К слову о змие — я же говорил, осторожнее со словами… Правда ли это, что вы весьма лояльны к порождениям тьмы — сравнительно больше, чем к людям? Змий, как следует из доклада береговых смотрителей, был вами слегка подлечен, хотя стоило оказать больше внимания своим коллегам.
— Коллег к тому моменту мы перенаправили в больницу Святого Мунго. Если вас интересует точное время всех этих прискорбных событий, спросите у них в приёмной.
— А что вы скажете об инфернале? — снова засуетился старик в судейской мантии. Система пошатнулась, ну или все утомились и стали влезать в разговор.
— Каком инфернале? — устало переспросил Алва, сфокусировавшись на старичке. — У почтенного состава Визенгамота именно сегодня проснулся интерес ко всяким ужасам?
— О том, что на восточном берегу, запамятовал название…
— Действительно, не на западном… Вы всё ещё любите формальности, не передумали за пять минут? Всё, что происходило на том деле, подписано на имя Марселя Валме, включая подробный отчёт о случившемся и причины освобождения мёртвой женщины. Пожалуй, слишком подробный и местами излишне художественный, но я уж вмешиваться не стал…
— Куда уж больше вмешиваться, — вздохнул Август и болезненно поморщился. — Я ни за что не смогу поверить, что достойнейший чистокровный маг из уважаемой семьи с первого задания ступил на кривую дорожку. Бедный мальчик! Вы страшно повлияли на него, страшно…
— Можете поболтать об этом за чашкой чая, — предложил Рокэ, пряча ухмылку. — Правда, вам придётся много-много слушать…
— Непременно, — Штанцлер снова принял деловитый вид, хотя в том, что и его происходящее выматывает, Робер уже не сомневался. — Господа суд, дорогие слушатели, подсудимый… После небольшого перерыва, на этот раз запланированного, мы позволим выступить свидетельству защиты.
Минуту… минуту! Зачем тогда он здесь?! Робер нервно поднялся, забыв, что этого делать не стоит — к счастью, все вокруг начали вставать, чтобы размяться или выйти в коридор, и его прыжок остался незамеченным.
— Куда вы?
— Вас позвать забыл, — ощетинился Робер. Судя по очертаниям собеседника, на Айнсмеллера. Не усатая — усиковатая рожа изобразила подобие понимающей ухмылки и отплыла в сторону. Качнулась… Это он качается, проклятье Мерлина, уже не скрыть. К троллям здоровье, ему нужен Штанцлер.
Министр обнаружился в прохладном коридоре, куда выползли многие уважаемые колдуны, дабы отойти от спёртого воздуха в зале. Судя по охране, маячившей в районе кресла, Алву ожидаемо не выпускали. Опершись плечом о стену, Эпинэ обвёл мутным взглядом холл с высокими потолками и омерзительно гладкими колоннами, подпирающими тёмную пасть свода. Лица, лица… мантии, плащи, накидки… шляпы — остроконечные и котелки, две-три дамы в платках… Рокэ — в иссиня-чёрной, не омерзительно лиловой мантии, под которой виднелась их удобная одёжка для боя — куртка на застёжках и почти магловские брюки. То ли жетон под горлом, то ли брошь… Зачем? Он сверкает и слепит глаза.
— Робер, — донеслось откуда-то издалека. — Робер, мальчик мой, вы здесь?
Нет, он не здесь. Он всё ещё в зале суда.
— Почему? — в упор спросил Робер, убедившись, что смотрит на Штанцлера. Полное старое лицо обеспокоенно колыхнулось — вздыхало. Министр сделал попытку взять собеседника под руку, но передумал.
— Я знаю, о чём вы хотите спросить, мой мальчик, — какой, к лешему, мальчик… для тебя, для старого предателя в котелке! — К большому сожалению, и, поверьте, я сожалею не меньше вашего, мы не можем привлечь испанцев, никак не можем. Это сложный дипломатический процесс, на который у нас нет времени, к тому же, на момент составления ритуального договора мести Алва был ребёнком…
— Что не помешало ему убить кого-то теперь, — перебил Робер. Он уже не сомневался в своей правоте, он лишь хотел знать, кого именно. Кого именно он убил… И почему не убил его, но это не для Штанцлера… Последняя попытка. — Господин министр… сэр Август, это такой аргумент, если что-то пойдёт не так. Никто не возразит!
— Увы, — покачал головой тот, — увы… Я понимаю, что вы чувствуете, но…
Понимает? Он — понимает? Богатый плут, трусливый игрок, умеющий только лепить слова и лебезить перед дедом Альдо! Робер оставил разговор и пошёл обратно, надеясь только, что его перестало так шатать. Никто, абсолютно никто в этом проклятом мире не понимает, что он чувствует, и никогда не поймёт. Робер перешагнул порог наполовину опустошённого зала, взгляд его невольно уткнулся в продолговатую спинку кресла меж двумя плечистыми лиловыми колдунами. Никто…
