Воспоминания о герое

Продраться через сон сложно, через иллюзию — проще, если знаешь, что это именно она. Зелье, из чего бы оно ни было сделано, явно рассчитано на двойной эффект: снотворное и гипнотическое в сумме — сочетание так себе. Не убьёт, но погрузит в бессознательное состояние ровно настолько, насколько нужно его создателю… Ли почувствовал подвох, дочитывая проклятое письмо. Всего лишь капля! Как и все, оторваться он не мог, хотя понимал, что стоит. Попробуй тут подумай головой, когда у тебя на руках вежливое приглашение в суд над названым братом. Помнится, перед тем как совершенно бездарным образом поддаться и рухнуть, он именно так и рассуждал: помимо зелий и трав, отправитель неплохо разбирается в людях. Хоть на секунду застынь, ошеломлённый, с бумажкой в руке — и этого хватит сполна. Выручило то, что он хоть что-то успел сообразить. Таким образом, не иллюзия имела дело с Лионелем, а Лионель имел дело с иллюзией. Убедительные цветные пятна перед глазами, томные и обволакивающие, будто сон, ему даже нравились, а проступающие через них силуэты — не очень. Сколько должно пройти лет, чтобы его перестало глючить на отце и Борне? Сейчас, конечно, самое время — всё возвращается… Не позволив гневу овладеть собой, а подсознанию — увлечься выдуманной сценой убийства, Ли приложил все усилия, чтобы проснуться. Хорошая, славная легилименция! Контроль над чужими мыслями требует контроля над своими, уж это он сумеет… Пробуждение оказалось не таким приятным: падая, он задел что-то локтем и набил шишки ещё в паре мест. Перевёрнутый стул рядом намекал, как это произошло. Поднявшись и поморщившись, Савиньяк вернул на место мебель и, не мешкая, отправился искать остальных. В голове, ещё не пришедшей в себя после таких усилий, не просто сталкивались — боролись мысли, но разрешать им безобразную драку нельзя. Не сейчас. Что-то пошло не так, и впасть в отчаяние — худшее, что он может сделать. Сложенный кусок пергамента пылал в кармане. Не в прямом смысле, однако Ли почти ощущал исходящий от него пожар. Сначала — первостепенные дела. Семью он нашёл за стеной, в гостиной: мать, к счастью, на диване, она точно не ушиблась, братцу повезло чуть меньше — Эмиль тоже растянулся на полу, впрочем, он хотя бы не задел никаких дурацких стульев. Разместив их рядом, Лионель прикинул, что растолкать не выйдет. Если и выйдет, он потратит на это все силы… И что, Мерлинова борода, важнее? Вот что? Кто бы подсказал…  — Фридрих, — позвал Лионель, по-прежнему щурясь на спящих родных. Родные. Именно. Утром мама сказала, что Марсель ей сказал, что ему… путаница… дядя Гектор у себя дома, что-то приключилось со здоровьем. Как интересно, у верховного судьи! Да, точно, было письмо, даже не письмо — открытая записка, чужие конверты никто не вскрывал. Очаровательно, раньше Ли не обращал на это внимания. Надо срочно связаться с дядей. — Фридрих! Спишь, что ли, старая птица?.. Он замолчал, обернувшись к клеткам. Старой птицы не было — не было вообще никакой. Ни служебных, ни маминой сипухи, ни марселевского сычика, ни Фридриха. Воспоминание номер два: кто-то в управлении упоминал, что ему срочно нужны совы. Кто-то. Проклятый сон, он повлиял на память. Кто-то. Росио. Не сейчас. Третье открытие явило себя само шумом с лестницы.  — Что происходит? Надо срочно куда-то бежать? — второй вопрос вопросом не был. Марселя тоже пошатывало, и он явно не понимал, с какой стати; Лионель же не мог понять, как ему удалось вырваться. — Они ведь живы?  — Да, просто спят, — и тебе бы стоило. — Ты тоже это получил?  — Ещё бы, — возмущённо пробормотал Валме, проделывая тот же путь взглядом: диван, спящие, клетки, совы. Нет сов. — Пять часов. Троллья матерь! Прошу прощения… Лионель бы простил, скажи он что покруче. Старинные настенные часы с выгравированным по центру оленем показывали половину седьмого.  — Иди за мной. И поправь, если что не так, — времени тянуть больше нет. Мерлин, что они проспали? — Нас пригласили, мы не явились. Следовательно, формально наша неявка на нашей совести. Так?  — Так, — Марсель проснулся окончательно, получив в руки повестку. — Ага, у меня такая же… Нас там не хотят видеть, я полагаю? Очень сильно не хотят. — Их проблемы… В чём бы его ни обвиняли… — Ли не договорил, весьма удачно отвлёкшись на отпирание двери в котельную. Он не любил обрывать фразы на середине, но ощущения — как будто ушат ледяной воды сверху вылили, и не надо лгать себе, что это из-за гипноза.  — Нам лучше прикрыться, — рассуждал слизеринец, пинком помогая с дверью. Научился уже, каков молодец. — Иначе попытаются выставить за порог. Ты не знаешь, какого лешего?..  — Я ничего не знаю. Посвети, — нужные сосуды упорно не бросались в глаза. Спокойно, они где-то здесь. Главное — не задумываться, только делать. — Ты прав, мы придём, но в другом обличье.  — Остальные?  — Нет времени.  — Понял, — удивительно, насколько лаконичным он может быть. — Что за обличье?  — Если ты слышал семейные шутки про захват министерства… — опять. — В общем, у нас всегда был запасной план на случай, если придётся проникнуть в Атриум и дальше, но при этом не являть миру своё лицо. Заготовленное про запас оборотное зелье и несколько волосков с мантий рядовых сотрудников, которых никто не заподозрит.  — Гениально, — брезгливо фыркнул Валме. — Волоски так волоски… Надеюсь, их носители ничем не больны.  — Не должны быть. Пей… — полутьма позволяла пережить болезненную трансформацию без ущерба для самолюбия. Что ж, Марселю повезло больше, а вот Ли оказался какой-то женщиной — пришлось одолжить мамин наряд из гардеробной. Время шло… — Так, я из бюро распределения домашних эльфов, — какой высокий голос. В чужом теле непривычно до жути, но по сравнению с сознанием это полная ерунда. — Ты…  — Я знаю, кто я, — страдальчески вздохнул незнакомый староватый мужчина напротив. — Я Освальд! Вот уж не думал, что снова свидимся, то есть, не свидимся… Это мой коллега. Бывший.  — Отлично, — Лионель сверился с короткой запиской, вместе с волосами хранящейся около опустевших сосудов. Его теперь звали Эвелин. Почерк Росио. — Идём. Через минуту они уже выходили из камина в Атриуме. Кто-то мог узнать Освальда или Эвелин, пришлось шагать быстро и отворачивать от всех лицо. При «захвате министерства» они не продумывали таких мелочей, как случайные встречи со знакомыми, но пока никто не реагировал на помятого морщинистого мужчину с грустным лицом и невысокую женщину, чьи кудри непривычно ложились на капюшон маминой мантии.  — Что мы сделаем, мисс Эвелин? — галантно осведомился Освальд, нагибаясь на ходу, чтобы обратиться к даме. Лионель привык обращать внимание на сознание того, с кем говорит, поэтому его ничего не смущало, а вот Валме явно неудобно. — Вряд ли всё уже закончилось, значит, проникнем в зал… Я готов штурмовать, однажды Освальд пытался пробить лбом стену — ему это позволительно… Выступим в защиту?  — Сначала попытаемся понять, в чём дело, — женским голосом ответил Савиньяк. Было бы смешно, не будь так напряжённо. — Понимаешь… Освальд, по закону его ни в чём нельзя обвинить, только если я чего-то не знаю. Всё, что он делал, делалось на благо министерства, — самообладание потерялось на имени. Они почти у лифта, ещё можно договорить.  — На благо министерства, которое мы знаем, — поправил зачарованный собеседник. — Если некие господа уже попятили старого больного Штанцлера, обстановка меняется. Но что-то я не вижу в Атриуме следов революции, тут всё как обычно…  — Да. Это меня и настораживает, — признался Ли. Первые несколько этажей они проехали вдвоём. — Нужно разобраться. Хотелось бы верить, что наша помощь не понадобится.  — Так и будет, — побитому жизнью Освальду не очень-то шли жизнерадостные интонации.  — Кстати, как тебе удалось проснуться?  — О, спасибо, что спросил… спросила, дорогая. Повод для моей гордости. Было непросто, но я вспомнил, как Рокэ сказал мне, что я мог бы неплохо сопротивляться всяким таким гипнотическим штукам. Это было, когда мы нашли лунорожу… В лифт набились ещё маги со спокойными, будничными лицами; разговор пришлось прервать. Кто-то поздоровался с Освальдом, Марсель не подвёл и изобразил своего тоскливого сослуживца так, как должно. С Эвелин никто не разговаривал, и Лионель об этом пожалел — минуты в лифте тянулись мучительно медленно, вынуждая думать о том, о чём он думать не хотел. Рокэ что-то знал. Если не знал, то чувствовал. Что-то постоянно подводило к этому дню, и всё, что они делали — отмахивались от очевидного… Ли так привык не задавать ему вопросов, что совершенно не учёл — может статься, что задавать эти вопросы будет некому. Разумеется, он не заламывал рук ни внешне, ни внутренне, и в целом был согласен с Марселем: драматизировать пока нет смысла, в конце концов, если обвинения и впрямь несправедливы, Росио сам раскидает треклятый Визенгамот даже без волшебной палочки. То, что грызло изнутри, было вызвано запоздалым сожалением, смешанным со злостью на самого себя. Ты же хотел спросить. Ты столько раз хотел спросить… И раз за разом не решался, думая, что это не нужно. Как всё логично! Росио тоже не привык отвечать на какие-то там вопросы, тем более незаданные, вот и ушёл молча… И всё же по здравом размышлении Савиньяк не обнаружил поводов для паники, одни лишь сантименты. Всё упиралось в сов — зачем-то же они были нужны. Разумеется, у Рокэ есть план, у него всегда есть какой-нибудь план, пусть и сымпровизированный в последнюю минуту. А вот ты зря нервничаешь, ну да это дело десятое — контролировать свои чувства вошло в привычку давно.  — Мисс, — заботливо спросила какая-то пожилая колдунья, легонько коснувшись локтя Эвелин. — Мисс, у вас всё хорошо? Выглядите неважно. Лионель не ответил, поглядев на своё отражение в отполированной эльфами лифтовой панели. Феерический провал! Да, он привык следить за лицом так же, как за мыслями, но то было своё лицо. Малознакомые черты Эвелин исказились от переживания, лоб изрезали тревожные морщинки, а в больших глазах плескалось усердно скрываемое волнение.  — Я в порядке, — улыбнулась Эвелин, проведя ладонью по лбу. — Спасибо. Ещё несколько человек вышли на десятом этаже, где располагался зал суда. В письме было и это: адрес, время, канцелярски двусмысленные наивежливейшие формулировки… «нижайше просим Вас посодействовать судебному процессу над Рокэ Алвой, дабы он был справедлив и честен…». Да будь процесс справедлив и честен, вы бы не перестраховались, избавившись от львиной доли потенциальных защитников таким образом.  — Именем Салазара, — пробормотал Освальд. — Сколько здесь людей.  — Половину впервые вижу, — хмуро сказала Эвелин. — Похоже, перерыв, они не расходятся… Сольёмся с той компанией у колонны и войдём со всеми, не раньше.  — Так точно, мэм. Лионель изобразил подобие улыбки чужими губами. Марсель даже в облике тощего пессимистичного колдуна оставался Марселем. Не чувствуя никаких угрызений совести, Ли мягко проскользнул в его сознание, просто чтобы убедиться… в чём? Неважно, привычка… Валме не подвёл: поддерживая готовность в любую минуту начать бить стены, он неустанно приободрял себя, убеждённый, что это приключение кончится так же весело, как все остальные. Лионель почти разделил его наивный ребяческий энтузиазм, пока не нащупал что-то ещё: запрятанный гораздо глубже назойливый страх, неуверенность и — снова рвущее душу сожаление. О чём?  — Дамы и господа, — провозгласил кто-то от дверей. Толпа колыхнулась в сторону оратора, прозвенел колокольчик. — Мы продолжаем.

***

Робер не сразу понял, в чём заминка, но на зависшего у трибун человека в плаще никто не обратил внимания. Помимо несмываемой охраны, рядом с креслом подсудимого торчал ещё какой-то незнакомый маг и озабоченный Штанцлер.  — Я настаиваю, — говорил неизвестный. Приглядевшись к его облачению, Робер различил какой-то маленький значок на мантии, однако определить не сумел. Не лондонец, увы. — Настаиваю как врач, — ах вот оно что!  — Не стоит. Вы и так много сделали, — Алву от него закрывал один из фиолетовых стражей. — Господин министр, можете не изображать беспокойство, я ни в коем случае не скончаюсь без дозволения суда.  — Раз вы так думаете…  — Он сознание потерял, — буркнул один из охранников.  — Жалею, что приобрёл — вы всё ещё здесь, — едкость в голосе подсудимого была вполне здоровой. Эпинэ пожалел, что видит только министра и врача: чародей-медик являл из себя благообразного пожилого человека, впрочем, либо не очень старого, либо хорошо следящего за собой. Невысокий рост компенсировали пронзительные светлые глаза, которыми он будто бы говорил больше, чем словами — во всяком случае, с Алвой, если не показалось. Пожав плечами, врач отошёл. В его руках Робер успел заметить окровавленный платок.  — Поверьте, несмотря на все наши разногласия, несмотря на накалённую ситуацию… — Штанцлер говорил и говорил, было очевидно, что он своего не упустит, оттого и распинается в поддельном беспокойстве. Мерлин, Робер никогда не испытывал к старому другу альянса таких мерзких чувств, как сейчас. Обида-то не из великих, во многом министр был прав, и всё же каждое его слово отзывалось где-то внутри кислым беспомощным гневом. — Мы можем отложить процесс…  — Полно вам, — один из охранников наклонился, чтобы поправить или вернуть на место цепь. Робер в онемении уставился на бледное, без единой кровинки лицо и глаза, обведённые болезненной синевой. С трибун было не так страшно или действительно что-то приключилось. — Откладывать нечего. Более того, я вам не верю…  — Зря вы сомневаетесь в моём милосердии, Рокэ…  — Мы оба знаем ответ, господин министр. Больше ничего не произошло, наверху зазвенел колокольчик — приглашение всем вернуться в зал. Робер поднялся обратно, ориентируясь исключительно по фигуре Лаптона — едва ли он помнил, где сидел. К сожалению, второй сосед никуда не делся тоже. Объявили начало защиты, и зал взволнованно задребезжал, как стекло, вот-вот готовое разбиться. Кто выступит, что он скажет? Каково будет решение суда? Около половины присутствующих либо прибыло в Лондон сегодня, либо держало связь с Раканами отсюда, с острова. Эпинэ не сомневался, мало что может повлиять на итог, и даже хорошо, что многие здесь думают одинаково — тем скорей они со всем покончат!  — Господа, мы вкратце перечислим оглашённые моменты и позволим высказаться вам — свидетелям, очевидцам или иным причастным, кто хочет принять сторону защиты, — неподалёку от Штанцлера началось шевеление, но министр будто не заметил. Робер прищурился, силясь разглядеть. — Итак, первым из озвученных обвинений… простите, сэр, я ещё не закончил…  — Я знаю, — не очень громкий, но уверенный голос ответил ему. Из судейских?! Эпинэ не настолько разбирался в их чинах, однако по малому количеству нацепок на груди, молодости и положению на пару ступеней ниже судьи понял, что вряд ли кто-то важный. — Первой была дуэль. Моя фамилия — Рафиано, и я протестую. Снова удар по их подготовленности! Да, не пришёл отец, но явился сын. Молодой человек поднялся и встал боком, чтобы по возможности и обращаться к министру, и видеть подсудимого.  — Слушаю вас, — Августу удалось скрыть разочарование. Что ж, они бы не смогли отвлечь всех, да и это было бы совсем несправедливо… Почему всё больше процесс выглядит так, словно это они виноваты во всём? Робер зажмурился, чтобы вызвать в памяти хотя бы лицо отца. Открыл глаза. Не помогло.  — Спасибо. Хотелось бы подтвердить слова подсудимого о том, что судебный процесс недостаточно подкреплён законом, чтобы являться легитимным — к сожалению, у меня пока нет должного чина, чтобы упрекать вас в этом, — бесстрастно заговорил Рафиано. Робер восхитился против воли: наверное, судейского сына за это по голове не погладят, и всё же он выговорился. — Вместо этого я расскажу о том, как дуэль выглядела с моей стороны. Будучи сыном деятеля закона, я бы не ввязался во что-то, этот самый закон нарушающее: пусть локальный устав школы мы и впрямь осознанно игнорировали, ваши претензии к дуэльному кодексу и самой ситуации преувеличены. Подтверждаю, что соперник не остановился тогда, когда ему следовало, и получил сполна. Во мне говорит не старая обида, которой давно нет, а неписаный закон равновесия… Гельбраузе не прекратил атаки, и я защититься не смог. Только вмешательство Ро… Алвы спасло мне если не жизнь, то здоровье, — в эффектную паузу зал снова взбаламутился, как вода. — В свою очередь, Алва опустил палочку по своему решению, без чьих-либо уговоров, когда противник был окончательно повержен. Ничто из этого не нарушает правил дуэли, в каком виде они тогда существовали — ничто, кроме поведения Отто Гельбраузе, однако мы судим не его. Пункта о снисхождении в случае мольбы о пощаде я вспомнить не могу, господин министр, но даже если так — я подробно обрисовал вам, кто из участников процесса ближе знаком со снисхождением как таковым. После его слов всё потонуло в тишине. Неожиданно неловко откашлявшись, Рафиано добавил:  — Про наказания ничего сказать не могу. Это не в моей компетенции. И сел.  — Убедительно, — пробормотал Лаптон слева от Робера. Робер не ответил, в нём боролись необъяснимое ликование и досада. На всех скамьях завязались несвоевременные разговоры, люди жарко спорили об услышанном — знакомые, незнакомые лица. Штанцлер время от времени оглядывал возвышающиеся вокруг трибуны, ожидая тишины; Рафиано сидел на своём месте, плотно сжав губы, смотрел прямо перед собой и не реагировал на возбуждённый шёпот своих соседей. На лице подсудимого блуждала слабая улыбка, но поглядел ли Рокэ на своего защитника или нет, Робер не разобрал.  — Мы вас услышали, — пообещал наконец Август. — Ваше мнение непременно будет учтено. Как видите, у нас сегодня представлены самые разнообразные мнения… Следующее — вновь дуэль, однако я не думаю, что кто-то выскажется. К сожалению, отсутствуют оба Савиньяка и уважаемый господин директор, а все, кто давал показания, не опровергнут того, что сказали сами…  — Статуя.  — Простите?  — Вы можете ещё спросить у статуи, — уточнил Рокэ. — У той, которую ударило Лионелем, помните?  — Вы либо дурачитесь, либо не в себе.  — Всего лишь учусь у вас притягивать за уши. Эпинэ отчётливо слышал одобрительное фырканье за своей спиной. После выступления Рафиано, убедительного и обоснованного, колебания общественного мнения не прекратились, они словно получили второе дыхание. Кое-кто уже начинал шептать, что ни одного мракоборца в зале — это неспроста, кто-то, напротив, обвинял подсудимого в заговоре с родственником друзей.  — Суд слушает, — ещё один человек! На этот раз почти угадал: на груди у волшебницы красовался такой же значок, что у низенького целителя.  — «Привет-ведьма», — послышался шепоток. Что это за дурацкое обозначение, Робер не имел понятия, но явно одна из должностей в местной колдовской больнице.  — Вы совершенно верно заметили, что у разговора Феншо и Алвы было много свидетелей, — бойкая блондинка сразу перешла к делу, вероятно, сработала привычка работать с клиентами разной степени вменяемости. — Но, насколько я помню, это был не сезон воспаления ушной раковины. Лично я прекрасно слышала, что всё произошло по инициативе Феншо… Её дерзкий тон вызвал недовольство у судейской скамьи.  — Хотите — наглотаюсь сыворотки правды и всё докажу, — отмахнулась ведьма.  — Суд верит вашему свидетельству, — вежливо ответил Штанцлер. — Нельзя ли поподробнее?  — Вам уже всё рассказали! Или вы верите свидетелям больше, чем подсудимому? Почему тогда не…  — Спокойно, Альбина, — новый голос. «Привет-ведьма» фыркнула, как кошка, и села; рядом с ней оказался тот самый местный врач, что был у Алвы в перерыве. Настолько низкий, что даже непонятно, привстал он или ещё сидит.  — Целитель Левий! — пронёсся по залу взволнованный возглас, многократно усиленный эхом. — Добрый день, — целитель дождался тишины и невозмутимо заговорил, держа скрещенные руки перед собой. — Хотелось бы взять слово и подтвердить правоту моей подопечной, а также подсудимого. Возможно, вы решите, что я предвзят, однако я выскажусь от лица отсутствующего Оскара Феншо. Он тоже получил приглашение, но не смог явиться в суд лично — иными словами, я ему не позволил, учитывая состояние здоровья. У меня на руках есть расписка с подписью Феншо, где он даёт мне разрешение озвучить его слова. И Левий небрежным жестом поднял маленький свиток, свободной рукой поглаживая целительский значок на груди. Видимо, он был известной фигурой здесь или просто хорошим врачом — никто не полез проверять.  — Благодарю вас, — сказал целитель. — Оскар Феншо заявляет, что не отказывается от своих слов и принимает на себя ответственность за всё, что произошло в тот день. Также он подтверждает, что настоял на работе сам. Я полагаю, это в достаточной мере опровергает мнение, будто бы Рокэ Алва спровоцировал своего коллегу.  — Мы вас услышали, — если Штанцлера и огорчил такой поворот событий, он не подал виду, уважительно кивнув целителю. Не успел никто ничего добавить, как поднялась очередная дама: в тёмной мантии, с непривлекательным, но решительным лицом. Робер смог рассмотреть её повнимательнее — как раз от усталости пялился в дальний угол. — Ваше имя, мэм?..  — Луиза Арамона, — ответила женщина, то ли на нервах, то ли по привычке поправив волосы.  — Арамона, — послышалось пояснительное бормотание Айнсмеллера. — Вы, господа, не знаете, но это фамилия бывшего завхоза Хогвартса. Насколько я помню, они в разводе… семейка та ещё…  — Прошу прощения, вы, помнится, были приглашены?  — Был приглашён мой бывший муж, — пояснила Луиза, избегая смотреть и на судью, и на подсудимого, вперившись взглядом в пространство между ними. — Ни для кого не секрет, что этот пьяница не в состоянии дотащиться до Лондона. Пришлось мне сделать это за него.  — Мы полагали, что Арнольд Арамона выступит в обвинении, — мягко сказал Штанцлер.  — А я предпочитаю выступить в защите, — ответила Луиза. Присутствующих разорвало между гордым одобрением и праведным негодованием. — Сегодня вспоминали историю с инферналом, при которой пострадала моя младшая дочь. Пользуясь случаем, я бы хотела поблагодарить Рокэ Алву и его отсутствующего напарника за помощь…  — Всего лишь работа, — откликнулся Алва, не глядя на женщину. Впрочем, для этого ему пришлось бы обернуться полностью, а кресло было привинчено к полу.  — Это так, — слегка смешалась защитница, но оборотов не сбавила. — Почему-то здесь избегают упоминаний о том, что вы выполняете свою работу. Я всего лишь хотела сказать, что из всех обвинений наиболее нелепо звучит то, которое назвали лояльностью к силам тьмы. Подсудимый… по долгу службы занимается тем, что искореняет зло, а не потакает ему. Будь это не так, Цилла была бы не спасена, а проклята, и кто знает, что бы произошло с нашей деревней. Что касается мёртвой женщины, она оказалась совершенно безобидна и даже не забрала с собой моего бывшего мужа — таким образом, ни один человек не пострадал, — Луиза с вызовом окинула взглядом слушающих её, и Робер понял, что ошибался. Она не волновалась — она сдерживала гнев. — Не скрою, я плохо разбираюсь в судебном производстве, но то, что вы делаете, несправедливо. Спасибо за внимание. Она села. Раздались редкие, но уверенные аплодисменты. Эпинэ ожидал увидеть на судейской скамье сплошь кислые рожи и ошибся ещё раз.  — Боюсь, вы будете разочарованы, — это сказал Рокэ. Они вели со Штанцлером очередную борьбу взглядов. Надо же, время текло так медленно, и вот мы здесь…  — Разделяю ваши опасения, — ответил Август и в знак важности момента даже снял свой котелок. В зал суда словно запустили молнию — что-то же ужалило столько людей одновременно, включая тех, кто не знал об исходе суда. Они замолчали, глядя друг на друга. Ничего не происходило, не скрипело перо…  — Хотите сказать, это я должен озвучить? — Алва приподнял бровь и усмехнулся. — Нет, господин министр. Как вы могли бы выразиться, я всё уже сказал. Обвинять в очевидном — задача суда.  — Вы правы, — кротко ответил Штанцлер. — Господа, не скрою, всё это время во мне брезжила надежда на раскаяние, но подсудимый ни разу не воспользовался этим шансом, — врёт и не краснеет, ничего в нём не брезжило. Робер весь подобрался: он так сильно хотел это услышать своими ушами. — Поэтому я и оттягивал, но… всё было тщетно.  — Так перестаньте оттягивать, — еле слышно произнёс Эпинэ.  — Господа, все вы знаете о недавних событиях. Все читали газеты, и все вы помните заявление подсудимого о том, что Лондону и самой Великобритании угрожает необратимая опасность. Посовещавшись с высшими чинами министерства, я пришёл к выводу, что блокаду мы не примем, и, как нам кажется теперь, это верное решение. Ведь с одной стороны это защита, а с другой — ловушка. Штанцлера слушали не дыша.  — Но как можно с такой точностью определить, что грядёт катастрофа? Откуда подсудимый знает в деталях, как упомянутая катастрофа зарождалась, с каких пор над нами висит эта угроза? И почему он настаивал на том, чтобы никто не покидал остров? — Август выдержал паузу и бесстрастным голосом произнёс: — Рокэ Алва, вы обвиняетесь в осознанном и запланированном привлечении тёмных сил к нашему государству, а также в открытой угрозе, предъявленной нашему народу. Министр ещё не договорил, как в зале начался хаос. Одни вскакивали с мест и вопили во весь голос, что это неправда, что Алва их предупреждал, а не угрожал. Вторые потрясали кулаками и кричали, что так и было. Третьи орали на первых и с пеной у рта доказывали, что они-то с самого начала знали — нечисто с этим заявлением, ой как нечисто. У Робера опять начала раскалываться голова. Не в силах смотреть на пёстрое колышущееся море людей, он в сотый за сегодня раз уставился на Алву. Казалось, подсудимого вообще не трогает суета сует, поднявшаяся, по сути, из-за него — ни усмешки, ни презрения, никаких эмоций. Роберу показалось, что он вздохнул, прежде чем ответить, но по какой причине, оставалось только гадать.  — Прошу тишины, — Штанцлеру пришлось воспользоваться палочкой, чтобы все умолкли. — Прошу тишины, спасибо… Рокэ…  — Я принимаю обвинение, — равнодушно сказал он.