Воспоминания о герое

Остановиться можно было где угодно: в Косом переулке, местном волшебном районе, в загородном доме любого чистокровного колдуна… Робер выбрал пустующие министерские комнаты на первом уровне по принципу «куда Альдо — туда и я», а на деле просто не хотел выходить из-под земли. Глупо, но он лучше останется здесь, в этом жутковатом и неприятном подземелье, чем ещё раз поднимется в город. После жизни в одиноких замках и бескрайних лесах лондонские высотки пугали и давили, и ладно бы стояли по отдельности — скученность неказистых магловских зданий наводила тоску. Чего удивляться, что Дракко заартачился, когда его пытались запрячь… Крылатый конь остался в Венгрии вместе с Матильдой и спокойной, полной ожидания жизнью. Теперь-то Эпинэ точно знал, что вечно ждать неведомого — не так уж плохо. Когда это неведомое на самом деле происходит, может быть в разы хуже. Открытое признание врага ничего не ускорило, не считая спешного отъезда разбогатевшего Штанцлера и таких же шустрых выборов. Благодаря подпольной кампании, проводимой Потомками Зверя втихую уже несколько лет, сторонников на холодном острове хватало, а никто из местных кандидатов не решился тягаться с наследником Ринальди. Может, Анэсти уже не так харизматичен, как в молодости, но лучше в политику сунется он, чем сам Альдо. Если бы были силы, Робер бы удивился или возмутился, зачем им ещё и это, но… задним числом всё становилось очевидно, и даже в усталом письме для Матильды он не выразил особых эмоций на этот счёт. Ну, министерство. Ну, министр… пусть так… Это никогда не было делом Эпинэ, не станет и сейчас. Оставался только Альдо, от нетерпения бьющий копытом не хуже Дракко, тяжёлое разбухшее небо (там, снаружи, над дурацкими высотками и всем волшебным миром), непонятные сны, противоречивые воспоминания о суде, ожидание Зверя… И всё это — здесь, в незнакомом, абсолютно чужом городе. Свои люди казались какими-то не такими, когда они сталкивались в коридорах.  — Ну и катакомбы, — сказал вчера кто-то из них. — Тут можно хоть весь магический мир запрятать.  — Но не нужно, — ответили ему. — Рано или поздно мы выйдем на свет… Маглы должны знать, что… Кому должны маглы? Им, малочисленным чародеям с деревянной палочкой через плечо? В превосходстве магии Робер никогда не сомневался, только вот их так немного… численный перевес тоже играет роль. И не рушить же весь этот огромный внешний мир, который за века отстроили неволшебники. Неужто кто-то ещё рассчитывает на безмятежное сосуществование тех и других? Хуже, если этот кто-то хочет настоящей революции… Жаль, что он не понимал этого раньше! Революция не понадобится, если им не удастся одолеть Зверя. Каждый раз, как только Робер оставался один и не делал ничего полезного, спотыкаясь на пороге выделенной ему комнатки, он слышал Его. Казалось, Зверь топает так громко, пробивается из-под земли, а больше никто не обращает внимания…  — Друг очень впечатлительный, — заметила Мэллица. Он её не спрашивал, но всё было написано на лице. — Но Аль… избранный — тоже.  — Правда? — Роберу не нравилась идея брать маленькую чародейку с собой и превращать её в какую-то… министерскую секретаршу, но никто не возражал, а рыжей девочке даже шёл фирменный наряд. Более того, она была счастлива помогать Альдо и его деду, что уж тут поделаешь.  — Правда. Избранный реагирует иначе. Друг был прав, говоря, что он черпает силы… Он словно переполнен энергией, — Мэллица аккуратно подбирала слова, Робер молча смотрел на неё, борясь с желанием заправить медный локон за ушко. И слушал. — И эта энергия хлещет через край…  — Думаю, Зверь испытывает то же самое, — пошутил Эпинэ, но шутка не удалась.  — Да, — серьёзно кивнула девочка. — Увлечённые люди, которые говорят красивые слова в старом замке, замкнулись на герое и враге… Устранив врага, они не догадались заместить его главной опасностью — Зверем. Зверь тоже разумен, и он чувствует всё. Потом они разошлись, выполняя каждый свои мелкие поручения, а Робер не мог перестать думать то о медных волосах, то о вещах, которые говорила Мэллица. Она ведь так чертовски права, но считает, что Альдо умнее всех… Друг и впрямь силён настолько, чтобы одолеть любого монстра, которого ему предложат. Надо намекнуть ему, что, если Зверь когда-то подчинялся Ринальди, это не значит, что он утратил своё чудовищное сознание с гибелью хозяина. Все эти мысли и обрывочные разговоры сопровождали его за рутиной переезда, подготовкой плакатов, болтовнёй с Альдо, встречами с лондонскими агентами и приёмом новых последователей, из которых Роберу меньше всех нравился Марсель Валме. Даже как следует разобраться в своих чувствах не удалось, потому что в конце суетливого дня после суда он вырубился, едва коснувшись головой подушки, и снова видел не пойми что. Задыхаться, тонуть и бежать в невидимом, сдерживающем шаг мареве он уже привык. На сей раз сновидения оказались воспоминаниями, искажёнными впечатлениями с суда. Робер опять попал на туманные болота, снова и снова носился по ним, зовя родных и будучи не в силах ни до кого докричаться. Теперь там был ещё и Алва, но не на краю оврага, как в реальности, а напротив неподвижных, беззащитных фигур… Братья и отец!  — Вы все умрёте, — говорил он. Теперь Робер отлично знал этот голос и мог представить даже во сне. Злые, издевательские интонации, абсолютное равнодушие к чужим жизням и судьбам… — Здесь и сейчас. Враг смеялся и убивал.  — Отойди от них! — собственный крик потонул в оглушительном стуке: сердце колотилось, как бешеное, во сне или наяву. В этот момент — один и тот же сон привиделся трижды за ночь — Рокэ поворачивал голову на оклик, и в лице его не было ничего, кроме усталости и смертной скуки. Палочка смотрела вниз, а люди напротив — лицо Арсена то и дело замещало лицо отца — вновь оказывались живы.  — Да, я призвал Его, — тихий голос прерывался оглушительным лязгом цепей. Мишель делал два шага вперёд и на ходу превращался в Штанцлера, почему-то в чёрном, как ночь, длинном плаще. В общем, выспаться ему не светило. Никак. На следующий день стало немного легче: голова болела, как обычно, но хотя бы отпускала сумятица в собственных чувствах, которой он так легко поддался на суде. Катастрофы не миновать, виновник сознался и арестован, больше никакой войны, кроме той, которой они ждали веками. И что же не так? Конечно, куда проще колебаться, когда подсудимый прямо перед глазами… От мысли о том, что Алва — такой же человек, как все они, сделавший чуть больше ошибок и в конце концов оказавшийся там, где он оказался, Робер отказываться не стал. Не смог. В конце концов, переобуваться в воздухе просто некрасиво, и слишком сильно было убеждение, что все мы равны и зла в чистом виде не бывает. Но среди тех самых ошибок — его, Робера, семья. И пока он не выяснит хотя бы, кто именно пал от руки Рокэ и почему выжил он сам (они оба?), ничего не закончено. Прощать нельзя. Можно только сочувствовать. Этому сильнее всего способствовал заявившийся предатель. Робер понимал — для коллег Алвы всё это было страшным ударом и наверняка они до сих пор не поверили, что мнимое предупреждение из газет оказалось настоящим и последним. Трудно признать правду, когда тебе так искусно морочат голову, и так далее, но… столь скорого предательства Эпинэ не ожидал. Он не мог осуждать этого чистокровку, потому что сам, по сути, был таким же и занимал ту же позицию, однако это не мешало испытывать глухое раздражение к нему как к человеку. Сразу вспомнился монолог Альдо, когда он рассуждал, как должно быть трудно Рокэ с его репутацией заводить здесь хоть каких-нибудь друзей… Они даже успели испугаться, что «напарник» будет ставить палки в колёса, а он не стал. Он пришёл и сдался буквально в первый же день. Не говоря уж о том, что они с Робером не сочетались решительно ни в чём, и даже короткий вводный разговор оказался пыткой! Не имея прав и полномочий говорить о запретном, он честно рассказывал про первородную магию, про силу, которую колдуны черпают из природы. Во многом помогли разговоры с Мэллицей — она не так часто обращалась к сведениям из пророчества, говоря о том, чему её научили в родном селении, и это было много полезнее. О глупости и бесполезности вербальных заклинаний, об изначальной ненужности волшебной палочки Валме слушал вежливо, но как будто вполуха, словно ему всё это и так известно. Молодец, конечно, что тут скажешь, решил Робер и пошёл по второму кругу, только другими словами. Ну не может он взять и выдать суть пророчества… тому, у кого нет даже метки! Да, окольными путями можно поведать основное, и всё равно это чревато: барьер есть барьер, а искусственное родимое пятнышко в виде когтистой лапы — как замок на губах. Однако становилось ясно, что базовая информация о Потомках Зверя и о том, чем они занимаются, слизеринцу и так известна.  — Ну разумеется, — не удивился Альдо, когда Робер наутро жаловался ему на вчерашний разговор. Скорей, сдержанно гневался, пытаясь не показывать, что испытывает совершенно неуместную обиду за арестованного врага. — Раз уж его правда приглашали, всё знает…  — Тогда какого лешего ты от меня хочешь?  — Не кипятись, я просто был занят… Что, так бесит?  — Очень, — сознался Робер. — Видеть не могу.  — Ты ещё догони Штанцлера и дай ему пинка за то, что отобрал у Алвы палочку, — посоветовал Альдо. — Робер, я искренне не понимаю, как ты ещё можешь колебаться!  — Я тоже, — почти не соврал. — Но это бесчеловечно и мерзко. Сам разбирайся со своим предателем.  — Он не мой предатель… Всё же как это на руку! Я, если честно, опасаюсь, что Азкабан ему не помеха… Ты же был там, расскажи ещё раз, как всё было.  — Ты достал, — вздохнул Робер и опустился в кресло. Кабинеты все на одно лицо, в замке и то комнаты разнообразнее. — Опять хочешь услышать про приговор?  — Я просто не верю, что он смеялся, — протянул Альдо, сидя на краю стола и слегка болтая ногами в такт своим мыслям. Светлые волосы его словно сияли, наверное, это всего лишь отблески… из искусственного окна. — Ну ты сам подумай. Дементоры. Страшно же! Ладно, глупо прозвучало, сам знаю, но для него…  — Угу, — не очень хотелось поддерживать разговор. Уже сто раз все сказали, что для человека, впервые столкнувшегося со стражами Азкабана в одиннадцать лет, это должно быть страшным испытанием. Хуже смерти. Некоторые даже пытались отозвать свой голос, когда услышали приговор, но как раз в этот момент Робер малодушно покинул зал и узнал всё утром. — Помню.  — И реакция эта мне не нравится, — вынес вердикт Альдо Ракан. Тоже далеко не в первый раз. — Спорим, у Алвы миллион способов сбежать? Знаешь, даже самый супер-пупер-бесстрашный… чего ты смеёшься?.. Ладно, на здоровье… самый бесстрашный и саркастичный ублюдок не обрадуется, когда его отправляют на казнь, хуже которой для себя и представить нельзя.  — Я тогда подумал, что он сошёл с ума заранее, — почему-то Альдо не счёл эту мысль глупой, кивнул только. — А Матильда пишет, что ты не зря волнуешься… Он ведь правда может выбраться.  — А она почему так решила?  — Когтевран, — брякнул Робер, и его едва не снесло волной праведного гнева.  — Опять эти ваши глупости! Не слушай ты её, ба, конечно, мудрая женщина, но школьные стереотипы из неё даже дед не вывел… И что, что Когтевран? Идиотское разделение, не находишь? Ты вот, например, храбрый и отлично колдуешь в бою, но при этом до трясучки добрый и наивный парень… Совмещаешь же как-то. А теперь представь, что старая ветхая шляпа пихает тебя на Пуффендуй какой-нибудь.  — Пуффендуй так Пуффендуй, мне всё равно…  — Ну, может, и так, — отмахнулся Альдо. — Я вот насчёт себя тоже не знаю. Я же могу быть жестоким, если надо, но по головам своих не пойду… Тьфу, затягивает. Короче, дичь это всё, забудь и выкинь из головы.  — Не спорю, что дичь, но кое в чём бабушка твоя точно права. Алве ничего не стоит изобрести способ покинуть Азкабан… — мысль пришла в голову Роберу так внезапно, что он подумал мимоходом, не добавить ли в список своих достоинств латентного когтевранца. — Как насчёт проверки?  — Я тоже об этом думал, — одобрительно хмыкнул избранный. — Но что именно ты будешь проверять? Обманет на раз-два, тебя особенно… извини уж, душа ты моя доверчивая…  — Трудно возразить.  — Вот. Возвращаемся к нашим змеям, — а вот и пришла вторая мысль, правда, на сей раз не самостоятельно. — Спорим, Валме что-нибудь такое знает подходящее? Во всяком случае, он это обещал. Я так понял, он не столько за семью свою боится, их-то мы никак преследовать не будем… а за собственную шкуру, и это логично. Его точно не порадует, если вдруг Алва покинет тюрьму. Представь, какую он ему весёлую жизнь устроит? Когда доверился предателю, а тут такое!  — Верно, — неохотно согласился Робер. Логическая цепочка его устраивала, а перспектива снова общаться со змеёй — не особо. Альдо и не спрашивал, он уже выводил пером на бумаге особое приглашение. Что ж, уходить после такого разговора как-то некрасиво, но хотя бы они не останутся снова наедине.

***

Палец кровоточил. Вечно его травмирует это министерство! Дело в том, что в лифте Марсель глянул на своё отражение и пришёл к выводу, что навесил слишком много чистокровных серебряных цацек. Как будто стремился доказать, что… ну да, он и стремился, но не настолько ж откровенно! В последний момент сдирая очередное украшение, он порезался острым раздвоённым язычком декоративной змеи и понял, что Салазар затею не одобряет тоже. Ну и ладно, ну и пожалуйста. Зато младшему Ракану что-то понадобилось — пришло время развлекаться дальше, хватит страдать в неказистой комнатушке «‎Дырявого котла». В том же кабинете обнаружились те же люди. Марсель начинал смекать, что не настолько главный в их семье многоуважаемый новый министр: судя по всему, Альдо, чуть что, готов его сместить. Надо копнуть поглубже в этом вопросе… А вот и Робер Эпинэ, средоточие вселенской грусти и недосыпа. За что-то он ощутимо невзлюбил предателя, что наводило на мысль о неверности потомкозвериному братству. Может, им объединиться против всей этой гадости и поднять микровосстание? Нет, идея так себе — тем более, лично с Альдо Робер явно крепко дружил, вариант плохой. Очень плохой. Мы же уже знаем, на какие глупости людей толкает дружба…  — Что-то случилось? — светским тоном поинтересовался Марсель, устраиваясь в кресле напротив стола. За столом, соответственно, восседал Альдо, а Робер стоял у него за плечом, подчёркнуто избегая марселевского взгляда. Не выспался, бедолага, ну ничего, не один такой… Валме сам еле спал этой ночью, воображая свой феерический провал. Только он успел заколдовать физиономию, чтобы не выдавать себя, а Эпинэ даже не попытался.  — А чего вы боитесь? — вопросом на вопрос ответил Ракан. Он старался держаться развязно и фамильярно, как вчера, но явно имел в виду что-то конкретное и его лично интересующее. Что у них общего? Власть не подходит, магия тоже. Ну, предположим, арестованный Рокэ. Просто одной стороне надо, чтобы он ни в коем случае не вышел обратно, а вторая только того и добивается, ну и информации заодно… Только б он там продержался в этом своём Азкабане, пока не… как сложится, правда, на кону слишком много всего. Бедный, бедный кон…  — Есть вещи, — уклончиво сказал Валме, как бы невзначай крутя в пальцах серебряную змейку, покрывшуюся мелкими крапинками крови, красной и чистой. — Простите мне моё недоверие, но всё-таки… я не знаю вашей структуры и не уверен, кому здесь стоит доверять секреты. Я правильно понимаю, господин Ракан, что вы на самом деле куда более влиятельный человек, чем ваш почтенный дедушка-министр? Никогда ещё так не срабатывала лесть: Альдо довольно надулся, Робер тут же закатил глаза и пнул ногой его кресло. Значит, не Анэсти, хорошо. Плохо! Понятнее не стало, а раскрывать ему всех местных тайн пока никто не собирается! А боятся они одного и того же, только по разные стороны баррикад. Значит, будем бить туда. Очень страшно прогадать: если он сделает хуже, вся операция — единорогу под хвост. Откровенно говоря, если он сделает хуже, то будет умолять Лионеля осуществить свою угрозу насчёт убийства. Или умолять не придётся.  — Правильно понимаете, — похвалил себя Альдо, отвлекая от панических мыслей. Марсель принуждённо растянул губы в верноподданической улыбке, всё ещё теребя несчастный змеиный кулон. Сосредоточься, именем Мерлина! — Как вы говорили, сделка? Сведения за сведения; это действительно так, я вам всё объясню более подробно, когда вы поделитесь обещанной информацией.  — Если ещё придётся объяснять, — внезапно подал голос Эпинэ, пялясь куда-то в пространство, словно слышал шаги за дверью. До боли знаком этот взгляд, попробуй отвлекись. И что это за намёки такие? На грядущую катастрофу? Всё-таки раканский Зверь, в которого до последнего не хотелось верить… Связи между ними и Алвой в Азкабане Марсель всё ещё не видел, а жаль.  — Да, всё так… вернёмся к моим опасениям, — самый опасный ход. — Возможно, вы недооцениваете моего бывшего напарника… Поместив его в тюрьму для волшебников и даже лишив палочки, что, кстати, противоречит правилам, но вполне уместно по фактам, вы зря на этом останавливаетесь.  — Некоторые вещи остановить невозможно, — дёрнул щекой Робер. Что-то он сегодня разговорчивый. — Вы знаете, что было перед приговором.  — Конечно, знаю. Брр, ужас! — как можно убедительнее вздрогнул предатель. — До сих пор не представляю, как он мог призвать на наши головы катастрофу и кошмар, — конечно, ведь он не призывал. Ситуация — прелесть. — Этого я тоже, разумеется, боюсь…  — Этого не бойтесь, — наконец-то раскрыл карты Альдо.  — Почему? — наивно хлопаем глазами, как будто мы влюблённая школьница. Есть! Альдо снова надулся, а Робера перекосило. Значит, всё как надо.  — Мы вас защитим, если не вдаваться в подробности, — всё-таки притормозил, соображает. «Мы» — это Потомки? Потомки Зверя, которые останавливают Зверя… Какие-то неблагодарные потомки, противоречивые. Или «мы» — это Альдо, который признал, что влиятельнее своего деда? Альдо, вокруг которого постоянно носятся какие-то люди, едва ли не кланяясь ему в ноги, и лучший друг торчит за плечом, как телохранитель чародейской знаменитости? Как жаль, что им не виден этот фарс со стороны!  — Ладно, я вам верю, — тревожно вздохнул Марсель, вспоминая матушку. Помогло. — И всё же, катастрофа катастрофой, но…  — Боитесь, что Алва сбежит из тюрьмы? А куда ты так торопишься, солнышко? Тоже хочешь об этом услышать? Ну нельзя же так откровенно искать ответы на свои вопросы!  — Да, — Валме опустил глаза, словно ему было стыдно признаваться. Судя по фырканью, которое донеслось со стороны Робера, тот даже не пытался делать вид, что одобряет предательство.  — И каким же образом? — Альдо всё-таки догадался изобразить ненавязчивый интерес, только поздно. Вот чего он боялся и вот что хотел узнать. Как хорошо, что кое-что Марсель успел продумать!  — Выдавая эту тайну, я рискую своей головой, — предупредил он, озираясь с таким видом, будто Рокэ мог внезапно появиться из-за угла и всё услышать. Было бы замечательно, но увы… — И я надеюсь на вашу защиту и покровительство. В конце концов, — подольём масла в огонь, — он рассчитывал на меня. Можно даже сказать, считал своим другом…  — Я вас не осуждаю, — заявил Ракан. — Вы сейчас работаете на безопасность магического мира. Марсель сделал вид, что его осчастливили эти слова. Выражение лица Робера нельзя передать словами… Как же он, предательский предатель, умудрился его выбесить! Очаровательно, хотя немного не с руки.  — Рокэ — анимаг, — выпалил он на одном дыхании и умолк. Эффект был произведён, теперь — время театральной паузы. — Вот и всё… В общем, ему не составит труда покинуть Азкабан, избежав и охраны, и дементоров, даже не пользуясь волшебной палочкой.  — В Азкабане можно превратиться? — спросил Робер, преодолев ради этого своё отвращение к собеседнику.  — Можно, я читал. Были случаи… — тут соврал: может, случаи и были, но подобная литература никогда не попадалась под руку. Если вообще существовала. — Скорее всего, его поместили в обычную камеру, ведь об этой анимагии не известно широко. Если б было известно, она бы не помогала в работе.  — Само собой, — покивал Альдо. Нет, стоило признать, что он держал лицо достаточно хорошо, вот взгляд горел от нетерпения, как у какого-нибудь пробудившегося змия, которому приспичило покушать водорослей, рыбок или тонущих марселей. — И в кого же?..  — Ворон. Он ворон. В голове звучало лучше, громче и убедительнее. Марсель промаялся всё утро, пока не получил письмо, гадая, какое животное вообще может подойти. Остановился на чёрной птице — ну, мантия, факультет, да и есть же что-то птичье… Ладно, самые большие надежды Валме и впрямь возлагал на Когтевран: даже у приезжих ребят должна сработать столь прямая ассоциация! Вот сам он в это верил с большим трудом, слишком сильно в памяти отпечатался кот. Грация эта, леность в голосе, взгляды из-под прикрытых век… На ум пришла фраза, что коты умирают молча: уходят из дома, чтобы не испустить дух при хозяевах, и больше никогда не возвращаются. Он едва не разрыдался в подушку и заставил себя думать о птицах.  — Собирайся, — вполголоса велел Альдо. Сработало! Хвала птичьему факультету, получилось!  — Сейчас? — такое ощущение, что у Робера какой-то свой интерес в происходящем, но на интригана он совсем не похож. Как и на жаждущего мести, что ему с учётом обстоятельств вполне подходило. — Вы хотите сказать, он может улететь?  — Запросто. Вряд ли тамошние окошки рассчитаны на такое, — нервно хихикнул предатель. — Человек не выберется, но птица вылетит…  — Мы сегодня же проверим камеру, — заверил Альдо, начиная сочинять какие-то документы. Вероятно, пропускные, чтоб беспрепятственно попасть в Азкабан на правах гостя. — Если окно великовато, распорядимся о переводе… Спасибо за такие ценные сведения. Не беспокойтесь, вы будете вознаграждены.  — Благодарю вас! — может ли он как-то навязаться в тюрьму? Нет, никак нет, только не сейчас. Не было ли ошибкой столь рьяно убеждать, что он боится побега?.. Теперь не заделаться спутником, это слишком противоречит выказанному страху… Да, не стоит, он найдёт другие способы туда пробраться. Но до чего же всё прозрачно и… жутко. Если здесь априори считается, что катастрофа грядёт неизбежно, спасёт от неё только блондинистый Ракан, а виноваты в ней мракоборцы как таковые или исключительно Рокэ… Зная, что они-то как раз не виноваты, но катастрофа всё равно грядёт — самое страшное, если произошла чудовищная ошибка и ситуация вывернулась наизнанку. По каким-то неведомым причинам решено было так, и Потомки всю свою жизнь плясали, исходя из того, что вбили в свои тупые головы. Теперь даже при взгляде на истину ничего не исправить, не говоря уж о том, что они нашли способ провернуть всё почти легально. И ведь постскриптум из повестки не притянешь как доказательство шантажа — сейчас в начальстве сплошное раканьё, попытка добиться справедливости сделает только хуже. Не факт, что для одного директора. «Я склоняюсь к мысли о предсказании или пророчестве… Что хуже, если это и впрямь было предначертано». Да уж, пророчество — это вам не судьба, против которой можно переть, сколько душеньке угодно. Оно как формула заклинания, заложенное в механизм до начала времён. Надо при случае сказать Рокэ, что он угадал. Если все причастные доживут до этого момента… Предначертано-то ладно. Оно ещё и тайное, как эликсир бессмертия. И, судя по всему, криво прочтённое! То-то влипли… Мерлин, Лионеля бы сюда, но известнейшего медиума на порог не пустят… К тому же, как Марсель успел понять, Савиньяк уже пытался пробраться в мозг просвещённого колдуна и едва не двинул кони. Придётся как-то разбираться самому.  — Всё в порядке, — а эти двое продолжали негромко о чём-то спорить. Марсель среагировал, когда Робер повысил голос — эффект неожиданности. — Что со мной сделается? Как-то же пускают надсмотрщиков, постоянных гостей.  — И то верно, — Альдо легко поднялся и, схватив со стола готовые свитки без печатей, куда-то пошёл. Наверное, дополнять пропускные документы у своего венценосного деда. Когда он исчез, остались втроём — два человека и одна неловкая пауза.  — Вы не боитесь ехать в Азкабан? — вежливо спросил Марсель. Присесть на хвост он уже не надеялся, но в разговоре всегда можно узнать что-то интересное. — Помимо пленников, ещё же есть стражи…  — Как-нибудь, — Эпинэ невесело усмехнулся, явно думая о чём-то своём. — Пускай сожрут, мне уже всё равно.  — Как же так? Вы ведь добились, чего хотели. Власть, престиж. Откровенничать он явно не хотел. Происходящее напомнило другой разговор — опять.  — Возможно, я вас удивлю, — сарказм Роберу давался плохо, в отличие от вполне понятной сухой неприязни. — Но в жизни есть более важные вещи, чем власть или престиж.  — Да, мне не понять, — улыбнулся Марсель, ожидая, пока его выставят за дверь.  — Мне вас жаль.  — Мне вас тоже…  — Что? — он обернулся на пороге, как будто споткнулся от этих слов. Предатель сделал вид, что не расслышал, и загадочная беседа окончилась, а грустный невыспавшийся Потомок отправился в Азкабан. В последний раз поборов идиотское и неоправданное желание присоединиться, Валме отправился бродить по министерству, наживая себе новых врагов. Паршивое настроение — самое то! Несмотря на то, что на самом деле он не предал и даже кое-что узнал… А может, именно поэтому.

***

Камин, подобно старому дереву, повидал многое. У него и плакали, и смеялись, и ссорились, и мирились, и пили на брудершафт. В него бросали отравленную шкатулку, в нём жгли ставшие ненужными письма от любовниц. Раньше на полку над ним ставили подарки для трёх маленьких детей, потом — бокалы с вином, когда дети выросли. Теперь же напротив этого камина сидел старик, высматривая что-то в тихом пламени… а может, и не высматривая вовсе. Каминную сеть им перекрыли. У господина директора осталась возможность перемещаться между их домом и школой, но, кажется, сейчас ему этого не очень хотелось. Лионель спустился на первый этаж, чтобы незаметно выйти из дома и любым другим путём попробовать проникнуть в министерство, однако он не смог пройти мимо. Во-первых, Варзов мог рассказать матери, во-вторых… неважно, это же Ли здесь самый бесчувственный, верно? Он присел на соседнее кресло, не зная, рассчитывать ли на разговор. Оставлять старика казалось таким неправильным. Однажды не поговорив с кем-то вовремя, упустив какие-то детали, начинаешь задумываться о том, что не любое молчание можно понять. И не любые обещания нужно держать до последнего — например, клятву не лезть в голову.  — Чего тебе? — осведомился Варзов, не повернув головы. Звучал он хорошо, а выглядел — плохо. Здоровье или нервы? Может, плохо спал эту ночь? Какую же по счёту?  — Шёл мимо, увидел вас.  — Ври больше… Иди в своё министерство, — проворчал директор, прикрыв тяжёлые веки. — Один вон ушёл уже… В детстве старик казался самым неприступным из всех старших мракоборцев, даже круче отца, это потом Ли понял, что он тоже думает слишком громко. Из уважения и некоторого — по юности — страха он не пытался читать мысли Вольфганга, хотя знал, что может. Сейчас образы нахлынули сами собой. Он заставлял себя думать о школе, о стране, о бестолковых министрах, а выходило только о Рокэ, о его покойном отце. Об Арно.  — Вы можете на время забыть об этом, — тихо сказал Лионель, имея в виду директорский омут памяти. Фок Варзов не ответил, только поглядел на него, как на несмышлёного школьника. В его взгляде Ли видел целый чужой мир — картины прошлого, мрачных холодных тварей в тёплых южных краях, мёртвые тела друзей, маленькую невинную душу.  — Ты правда думаешь, что я забуду это, даже избавившись от воспоминаний?  — Я могу вам помочь. Сейчас не время…  — Раскисать? Спасибо, утешил!  — Я этого не говорил. Не время вспоминать, — он не собирался рассказывать много, тем более — того, в чём сомневался сам. — Будьте уверены, у него есть план.  — Знаю я, — крякнул старик, с усилием отводя взгляд. Отсветы каминного пламени гнездились в уголках морщин, которых с год назад ещё не было. — Вы же все умные у меня, что аж жуть берёт… Сообразительные да изобретательные… Бесстрашные все как один, а то я не знаю.  — Вот видите, — признаться, Ли и сам был рад это услышать, только ободрение получилось с горечью на губах.  — Вижу. Вижу, что ты ничего не понимаешь… Не обижайся, вы все такие, — под «вы все» он имел в виду Ли и Рокэ, причём такими, как он их запомнил в старшей школе. Нет, Вольфганг различал, но прямо сейчас он тонул в прошлом, отказываясь от спасательного прута. — Можно много чего уметь, много знать, выкручиваться из силков и никого и ничего не бояться, только от настоящего мрака никто не застрахован. Будь ты хоть тысячу раз готов, истекать кровью — это больно… Лионель подался вперёд, но ничего не сказал. Пока ничего. Когда в первый раз ощущаешь себя на месте кого-либо, нужно время, чтобы привыкнуть и понять… Вольфганг говорил о них, об их детстве и юности, об их оборванной молодости. О них обоих и всё же только об одном. Мальчишки, рано потерявшие родных, с самого детства взращивали в себе этот барьер, эту великую стену, через которую ничто не пробьётся: ни наивное доверие, ни излишняя обманчивая радость, ни чужая атака, ни боль. Два воина и один воин, два равнодушных циника, отрицающих в себе живого человека, потому что это неправильно. Потому что это приведёт к провалу, и снова кто-нибудь умрёт. Два упрямых независимых бойца, которые справились с этой задачей и даже друг друга воспринимали как с лёгкостью заменимое оружие. Чтобы вернуться в реальность, Ли до крови вжал ногти в ладонь. По привычке он и бровью не повёл, но всё-таки понял то, чего бы никогда в жизни не позволил себе понять сам. Если бы остался жив отец, который до конца видит в тебе человека, когда ты сам его не видишь, Ли бы не задумываясь шагнул за него в любую тюрьму мира. Вольфганг видел даже после конца.  — Марсель не предатель. Я всем соврал, — он хотел сказать не это, но так показалось лучше. Надо хоть иногда прислушиваться к иррациональному внутреннему голосу — он бывает прав. Варзов наклонил голову, слушая. Эта привычка!.. — Не знаю, когда они сговорились, но всё идёт по плану.  — Хоть какая польза от этих чистокровок, — одобрительно проворчал старик. Определённо, его это утешило.  — Да. Именно… Дайте мне ещё пару дней, я пытаюсь с ним связаться, — удивительно ровная речь для того, кто снова кроит новую идею на ходу. — Если не выйдет, если пока ничего не изменилось… вам ведь известны пути в Азкабан.  — Известны. И, Мерлина ради, хватит уже меня утешать!  — Так точно, сэр. А он всё понимает, и ни возраст, ни запрятанная сентиментальность — не помеха. Врагам не нужны мракоборцы, врагам не нужен Росио на свободе, им много чего не нужно. Подыграть чудовищному плану, чтобы выяснить правду, мог лишь один… И, как ни странно, ещё один.