Воспоминания о герое

Сегодня его разбудило не солнышко, поскольку солнышка снова не было, а ошеломительный запах еды. Марсель ещё не открыл глаза — уже определил, что в комнате чудесным образом появились тёплые круассаны, сыр, ветчина и ароматный кофе. В самом деле, угадал. На столе стоял поднос со всем этим великолепием. Прекрасный сервис немало удивлял, ведь раньше никто не утруждал себя завтраком в постель… Что ж, сочтём это за хороший знак! Вторым знаком было отсутствие в комнате кота; правда, вчера вечером он уже немного ходил, приволакивая лапу и раздражённо дёргая хвостом, когда его хотели потрогать. Наверное, ушёл гулять по дому. Ничего страшного… Но завтрак! Воистину, неисповедимы пути местных хозяев, и ведь обошлись без своих подозрительных шотландских блюд, а сделали просто и вкусно. Эту радость определённо стоит слопать прямо в постели. Когда он одевался, гадая, куда мог деться одолженный у кого-то из братьев плащ, в окно вежливо долбанули клювом. Сова, ещё и министерская! Жаль, с ней не поговоришь: вот письмо и прощай. Почерк Савиньяка утешал одним своим наличием, только это нисколько не убавляло самых мерзких ожиданий от содержания письма… Вряд ли что-то хорошее, когда всё так плохо.  — Обычный кусок пергамента, — сказал себе Марсель, повертел в руках злополучный конверт и, не притронувшись к печати, вышел. Кусок пергамента определённо выигрывал — жёг ладони предчувствием и мешал наслаждаться относительно приятным утром. Поэтому было решено вторую чашечку кофе выпить внизу. Не бодрости духа ради — чтобы оттянуть момент. Докопавшись до невыспавшегося бармена и убедившись, что завтрак в постель определённо не был его инициативой, Валме осмотрел поднадоевший обеденный зал «Пьяного якоря» и направился к наименее занятым столикам. Сначала ему померещилось в бессолнечном полумраке, но сидевшим у окна человеком мог быть только Рокэ, тем более, он обернулся первым. Шагов эдак за двадцать…  — Доброе утро, — ничего оригинальнее в голову не пришло. Марсель устроился напротив, надеясь, что физиономия не выдаёт его смешанных чувств. Самым трудным было не смотреть на седую прядь.  — Доброе, — скользнув по нему взглядом, смысл которого определить не вышло, Алва снова отвернулся к окну. Не хочешь прядь — смотри на скулы; впрочем, стоило признать, что в человеческом виде он выглядел гораздо лучше. — Ты спишь целую вечность.  — Ты тоже.  — Так было нужно. В зверином облике быстрее заживает всё, хотя спешить особо некуда.  — Разве? — между прочим, они ещё ни разу об этом всём не говорили. Во всяком случае, с позиции случившегося, ведь раньше были сплошные загадки, а теперь… — Мне казалось, мир летит в бездну, скажи, если я неправ.  — Лететь в бездну можно очень долго, — заметил Рокэ, отпив немного кофе. Марсель машинально повторил и обжёгся горячим напитком. — Со всеми положенными остановками и сменой расписания поездов. Рано или поздно прибудешь по назначению…  — Ну, если ты так уверен, я даже открою это злосчастное письмо, — решился Валме и меньше, чем через минуту, протянул конверт. — Или ты. Я не возражаю, там ничего личного… Его трусость проигнорировали, хотя Марсель решил, что вполне её заслужил после всяких приключений. С другой стороны, заставлять едва не умершего в тюрьме человека сходу кидаться во всякие новости — нехорошо, но рано или поздно он бы сам спросил. Рокэ читал, держа разглаженный листок у подоконника с каким-никаким светом, Марсель молча ждал, не особенно загадывая наперёд. Он собирался радоваться и болтать, а язык сам собой завязался в узел, и радостно как-то не было.  — Твои родные целы, — сообщил Алва, переворачивая лист. Хвала всему, чему только может быть хвала! Одним камнем с души меньше. — В остальном ничего неожиданного. Читай и рассказывай…  — Рассказывать что? — уже живее осведомился Валме и забрал ставший безопасным пергамент.  — Всё, что есть.  — Непременно, я же не зря заделался предателем. Прямо тут или пойдём наверх? Кстати, я забрал твою палочку. Она в плаще… который на тебе.  — Уже нашёл. Поэтому нас никто не увидит и не услышит, — он шевельнул левым запястьем, рассматривая отороченный рукав, будто там было что-то интересное. Плащ был в последний момент похищен из шкафа Водемона и определённо знавал лучшие времена, и всё равно это не тонкая серая материя сомнительного качества, которую выдавали заключённым.  — Надо будет добыть приличную одежду, — постановил Марсель и уткнулся в письмо. Собирался сказать другое, но сначала новости. «Ничего неожиданного» в переводе на общепринятый оказалось, во-первых, сообщением о том, что все призванные на подмогу волшебники прибыли в Англию каждый в своё время и сейчас занимаются возведением барьера из защитных чар, растянувшись длинной цепью по восточному берегу. Хватит их или нет, Валме не знал, для него стал новостью и сам факт, что в Лондоне сгрудились мракоборцы разных стран и даже старые добрые пограничники со своей бесценной помощью. Во-вторых, Лионель не поленился проверить всех, о ком он просил, а также составил короткий некролог. Не стало Рудольфа, что плохо, но лично Марселя не особо тронуло. Не стало Карлоса Алвы, как и многих пациентов Святого Мунго, не оказавшихся готовыми перенести тряску, давление и прочие гадости не только и не столько колдовского характера.  — Мне жаль, — больше ничего на ум не приходило. Пустые слова…  — Не стоит, — Рокэ не изменился в лице и едва ли пошевелился, но почему-то Марселю на ум пришёл кот, дёргающий хвостом. — Это не та смерть, из-за которой надо страдать.  — Может быть, но твоя мать…  — За ней присмотрят. Не думаю, что Ли отправился бы в больницу за подробностями, значит, это был Хуан.  — Ладно, — он покорно вернулся к исписанному листу. Работа кипит, щит строится, маглы предупреждены, всё чётко и стройно. Потомки Зверя оказались разумнее без своего сомнительного лидера — не зря он поставил на Эпинэ. Для полного счастья не хватает эпической схватки Альдо со Зверем: ни того, ни другого не видно, разве что их следы. — Тогда там, кажется, всё в порядке…  — Кажется, да, — согласился Алва. Собравшись с силами, Марсель поймал его взгляд и в очередной раз ничего не понял. А серебристая прядка даже красивая, жаль только, что такие дают не за счастье.  — И что дальше?  — Тебе известно больше, чем мне.  — Я расскажу, — пообещал Валме. До жути не хотелось становиться плохим гонцом, однако обратной дороги нет. — Но раз это терпит, ты тоже можешь что-нибудь рассказать. Он выдержал долгий, испытующий взгляд, напоминая себе, что от кошачьей ипостаси добиться чего-либо было и того труднее и сговорчивостью она тоже не отличалась. Оставалось молиться Салазару, чтобы Алва думал о том же, а не об их последнем не самом удачном разговоре.  — Не сейчас, — наконец ответили ему. Никаких тебе обиженных реплик или упрёков, хотя иногда Марселю казалось, что к ним он готов больше.  — Как скажешь. Я, правда, не знаю, с чего начать…  — Начни с главного, — Рокэ пожал плечами, судя по глазам, снова отрешившись от всего сущего. Может, готовился выслушать что-то премерзкое, и в таком случае был прав… — Ничего не кончилось, верно?  — Верно. Я бы сказал, даже не начало кончаться.  — Вот поэтому надеяться глупо, — Марсель подождал пояснений, но не дождался. Отхлебнув для храбрости остывшего кофе, он сначала вкратце, а потом всё более и более живописно поведал, как складывались дела сразу после получения повестки. Рокэ как будто всё это знал или предполагал, во всяком случае, переспросил только дважды — на моменте тайного проникновения в суд (Валме тактично умолчал, что Савиньяку пришлось превратиться в женщину) и на знакомстве с Эпинэ.  — Потом я под шумок одолжил одну карету, одного Потомка и четырёх страшных лошадей, и мы полетели за тобой. Это было жутко, но познавательно, — вошёл в раж бывший предатель. — Но больше жутко, учитывая, что я боялся тебя не найти. В итоге ты сам меня нашёл…  — Не совсем так. Меня нашёл твой патронус.  — Это не считается?  — Они могут быть самостоятельны… В любом случае, я ни при чём.  — Хорошо… — ничего хорошего, особенно дальше. Поняв, что все события, включая подложное предательство, он пересказал, Марсель решил не тянуть жилы из фестрала, благо дальше тянуть было совсем некуда. — Ты был прав насчёт пророчества, а Лионель — насчёт того, что его не так-то просто передать другому. Можно лишь пересказывать своими словами, так что полной версии мне так и не досталось — не очень хотелось играть во второго Карла Борна, тем более, я рассчитывал за тобой заехать… Тем не менее, господа Потомки оказались вполне разговорчивы. Сказка о Звере в этом замешана, но не она определяет правила игры. Есть Зверь, тот самый, которому предречено вернуться и порушить всё на своём пути. Есть некий враг, то ли призывающий лично Зверя, то ли просто беды на всё человечество, и он до последнего мешает спасению бытия. И есть некий герой-спаситель, они ещё называют его избранным… — кофе кончился невовремя, и Валме по старой детской привычке прикусил губу. Больно, а куда деваться. — Согласно всем, кого я опросил, героем считается младший из Раканов. Как наследник великого Ринальди, он вполне может справиться с этой напастью — так они считают… по-моему, в этом есть своя логика. И справедливость, если она ещё где-то осталась.  — Возможно. Хотя не факт, что справедливость об этом знает, — Рокэ посмотрел на него, так же внимательно и равнодушно, как на протяжении всего путаного рассказа, но Марсель не сомневался — он знает, он уже знает, что сейчас услышит, и определённо этого не хочет. Кто бы хотел… Если бы хоть у кого-то был выбор, пророчество не было б пророчеством.  — И вот… — красноречие сегодня можно похоронить вместе с остатками Азкабана. В горле неуместно запершило. — Я видел Ракана; то, что они ошиблись, ясно как белый день. Имелся в виду явно не доморощенный победитель, который козыряет своей фамилией по поводу и без… Не то чтобы я был совсем уверен, но скорее всего этот избранный — всё-таки ты. Гадкие новости так и не исчерпались, но хватит. Валме не был уверен, что сам сможет это договорить, какое уж тут выслушать. Через наступившее молчание прорезались звуки извне; за чарами их никто не беспокоил, но не пропали бесследно чужие голоса, крики с кухни, цоканье увесистых каблуков хозяйки и неоправданно весёлое звяканье тарелок.  — Отвратительно, — вполголоса сказал избранный и прикрыл глаза.

***

К вечеру местные маглы были слегка обокрадены по части одежды и еды. Марсель опасался, что его упрекнут в неподобающем чистокровному магу воровстве, но его не упрекнули; Рокэ не возражал, ему вообще было всё равно, во всяком случае — во что одеваться. Валме собрал в кулак всю волю, чтобы не приставать, однако и это не пригодилось: напарник явно предпочёл восстанавливать силы дальше и преспокойно спал до ужина в кошачьем обличье. Также не хотелось спорить насчёт поезда. Уверенности Алвы в том, что спешить некуда, он не разделял, но кому тут виднее… К тому же, возвращаться скоро действительно не хотелось, здесь единогласно. «Пьяный якорь» был покинут пешком. Марсель демонстративно распрощался с хозяйкой, делая акцент на том, что он уходит, как и приходил, в гордом одиночестве, и заодно убеждаясь, что эта женщина тоже не могла снизойти до завтрака в номер. Честно говоря, он уже догадался и умилился, но источать благодарности вслух было как-то поздно, как на Ла-Манше с огневиски.  — Признаться, я до сих пор не уверен, что сделал что-то полезное или хотя бы правильное, — терпение лопнуло, едва не самый приветливый в мире трактир остался позади. Шли они небыстро, и Марсель не мог молча топать по заросшей тропинке, которая сама по себе внушала тоску. — Узнать хоть какую-то часть правды казалось таким важным, но я бы не возражал, обратись всё это сном. Алва ответил не сразу, но всё же ответил, в чём Валме немножко сомневался про себя. Относительно вернувшись, он вёл себя не страннее обычного, и всё же чего-то страшно не хватало: то ли стремительной гибкости, то ли саркастичных подначек. От протянутой руки Рокэ вежливо отказался, хотя он уже почти не хромал, что до второго — Марсель старался не подавать виду, что ему неуютно, и всё равно завязывал какие-то странные разговоры. Привычка… видимо, из разряда вредных.  — На правду твои действия никак не повлияют, на неё вообще мало что способно влиять. Всё же лучше сделать, чем бездействовать, — примерно то же самое он сказал, затевая ссору со Штанцлером. Это теперь всё кажется не таким. — Даже не будь нам известно то или другое, всё бы обернулось так, как оно предначертано. Ненавижу пророчества.  — Я мог ошибиться. Никаких имён, никаких точных сведений, кроме того, что все участники драмы уже родились…  — Вряд ли ты ошибаешься. Это трудно объяснить, но некоторые вещи известны на подсознательном уровне с самого начала, просто они не сразу облекаются в слова.  — Могу послушать, — закинул удочку Валме. Безрезультатно: пришлось довольствоваться очередным косым взглядом, не поддающимся трактовке. Он не знал, насколько Рокэ не хочет об этом говорить, зато знал точно насчёт себя любимого — не давить на собеседника во имя удовлетворения собственного любопытства было в новинку. Именем Салазара, да он впервые испугался кого-то потерять. Семья не в счёт, она никуда не денется… — Если бы я тогда не полез, ты бы рассказал о суде?  — Может быть. Сейчас это неважно, — кто бы сомневался в таком ответе.  — Всё равно мне не стоило обижаться из-за пустяка.  — Нормальная реакция на грубые слова, — пожал плечами Алва.  — У меня-то да. Не понимаю, как ты меня не треснул, — наверное, более своевременных предложений он ещё не делал.  — Зачем? — на это Марсель не нашёлся с ответом, во всяком случае, без непечатной лексики. Впрочем, Рокэ его и не ждал. — Завтра сядем на поезд, вряд ли он приедет раньше, чем нужно. Сойдёшь, где захочется. Поедешь домой. Какое ещё домой?!  — И ты дальше один собрался? — справившись с первичным обалдением, переспросил Марсель. Это пинок под зад или как? Оказалось, ошибся, ещё как ошибся.  — Ты сделал больше, чем кто-либо когда-либо делал. Я не стану этим злоупотреблять, — из-за бесстрастного тона он не сразу сообразил, что именно сказал Рокэ. Кому нужен тон?..  — Очень мило с твоей стороны, но я не сойду, — решительно отказался Марсель, тряхнув головой. — Я могу ехать молча, если что. Займусь художественным свистом. Шуточка про свист прошла неоценённой. Рокэ задумчиво посмотрел на него, и, хотя эпоха тренировок и проверок давно осталась позади, Марсель на всякий случай подобрался.  — Почему ты остаёшься?  — «Потому что я твой друг» не устроит?  — Слишком просто.  — Ну, извините… А куда я ещё денусь, тем более теперь? — как бы поизящнее сформулировать распирающие чувства, чтобы лишнего не сказать? — Я едва ли не впервые в жизни оказался для чего-то нужен, и я не намерен променять прекраснейшее из чувств на его отсутствие.  — Наверное. Мне не понять, — холодно ответили ему.  — Ты с ума сошёл? — оторопел Валме. — Именем Мерлина, ты вообще последний, от кого я ожидал услышать такое! Спасти столько жизней от тёмного колдовства, завалить не одно страшное чудовище, я уж не говорю о всяких новых зельях, заклинаниях и теории волшебства, и… — он сбился с мысли и умолк, всё ещё возмущённый услышанным. Через возмущение в сердце потихонечку закрадывалась боль, настолько же чужая, насколько своя.  — Как, должно быть, увлекательно выглядит моя жизнь со стороны, — отметил Алва. Тень усмешки мелькнула и пропала, а потом он заговорил, негромко и невыразительно, словно читал биографию незнакомца с давным-давно выцветшего листа. — Это похоже на проклятие. У меня не было времени думать об этом всерьёз, а когда было — ни к чему определённому так и не пришёл. Выжить, когда все умерли — первая и единственная точка отсчёта… Выжить, пережить и попасть в большой мир; понять, что стараться было незачем: в набитом сверстниками замке мне не нравилось решительно ничего. Не помню, чтобы я кому-то говорил об этом — все кругом довольны до умопомрачения своей школьной жизнью, а расстраивать опекуна казалось неприличным. Или не казалось, я не был особо щепетилен в том возрасте; намекнул покойный Савиньяк, он вообще умел подбирать ключи к самым упрямым дверям. Что в очередной раз доказывает, что лучшие люди долго не живут, зато я всё ещё здесь… Я не любил Хогвартс, как ни старался его полюбить, а порой просто ненавидел. Приходилось что-то отрицать, с чем-то смиряться, искать пути… Всё это — на фоне якобы нормальной детской жизни. Представь, что ты ходишь, разговариваешь, ешь и учишься, как обычный человек, но стоит на минуту остановиться, задержать дыхание или закрыть глаза — и ты опять оказываешься напротив пустоты. У пустоты твоё лицо, и она кричит. Я всегда знал, что что-то не так. Не хотелось поддаваться слухам, но они никогда не вырастали на пустом месте; к выпуску я сам едва не поверил в забранную душу, хотя и прочитал тонну запрещённой литературы всем назло. Каждый дурак в состоянии объяснить, чем отличается поцелуй дементора от счастливого спасения, только грань между ними не так тонка, их вообще несколько, этих граней… может, нет ни одной… Я видел и понимал, что должен быть в порядке — в конце концов, скорбеть по родичам надоело довольно скоро, вряд ли бы они этого желали, даже мать со всеми её проявившимися странностями. Только никакого порядка не было, никогда не было, как ни старайся и как ни строй из себя другого человека. Мне в очередной раз объяснили, что я неправ. Я в очередной раз не поверил… дело не в зельях, дело в том, что они дают… При чём здесь зелья, Марсель не понял, но задавать вопросы было не с руки. Он слушал, затаив дыхание, понимая, что вряд ли кто-то когда-то слышал от Рокэ столько и сразу и к тому же о себе; ещё больше понимая, что никогда этого не забудет и эти слова ещё долго будут выскребать на сердце кровавые царапины.  — Единственное, что не вызывало у меня сомнений, это выбор профессии, — рассеянно продолжал он, не обращая внимания, слушают или нет. — Неопределившиеся одноклассники казались такими дураками. Мне и в голову не приходило, что у людей могут быть проблемы с выбором; у меня его не было, я сам его себе не оставил. Теперь, наверное, ясно, что не столько я и не столько сам… Чем бы я ещё занялся, как не поисками ответов? Я объяснял это по-разному, от семейного наследия до капризного нежелания быть защищаемым; и то, и другое было ложью, истина крылась в том, что я никогда ничего до конца не понимал, и это бесило… Разобраться в деталях какого-нибудь клятого зелья, знать назубок теорию сложнейших заклинаний, историю тёмной магии и не понимать, как всё это относится ко мне. Почему относится не так, как к другим. Что-то никто рядом со мной не изображал карманный вредноскоп, заводясь, как по часам, при каждом намёке на тёмную силу… Курса до пятого такое происходило редко или я попросту не замечал. Потом стало ясно, что это чутьё не положено каждому волшебнику, и даже каждому способному волшебнику оно не даётся. Тогда за что? С возрастом это обиженное «за что» переросло в «почему». Наверное, где-то в тот момент я вырос или просто перестал ждать от жизни её последней милости… Едва не поверил, что всё это — бред напуганного ребёнка, который вбил себе в голову, что побывал на грани смерти. Ну побывал и побывал, вернулся же… Наверное, звучит жестоко, но мне понравилось забыть о жалости, она тормозила и не давала смотреть по сторонам. Так стало гораздо лучше, хотя проблем не убавилось, просто я всё меньше и меньше позволял им брать над собой верх. Работа подходила, я знал, что нахожусь на своём месте, и давал знать другим; их это задевало, но не признать очевидность не вышло ни у кого… Меня упрекали в излишней самоуверенности, только излишней она не была. Что поделать, если никто не справлялся лучше? Если бы предложили другого кандидата, который выполнял ту же работу с меньшими потерями и большим энтузиазмом, я бы честно признал чужое первенство, я даже искал его, но не находил. Все кругом пытались что-то делать, а я видел, что всё не так… Ради денег, ради славы, ради престижа. Ради того, чтобы кому-то угодить. Никто из моих коллег и даже друзей не сталкивался с настоящей пустотой и не терял больше, чем себя; я их в этом не виню, но это заметно… Они никогда не умирали и не боялись смерти. В большинстве своём людям везёт — им не приходится сталкиваться с чем-то, в корне меняющим жизнь, и не приходится задаваться вопросом, зачем они вообще выжили. Это весьма отличается от распространённого «зачем я живу»: если ты выжил, ты кому-то или чему-то должен, а долги принято отдавать. Если есть, кому. Какое-то время было тихо, хотя не совсем спокойно. Мне даже довелось побыть счастливым, хотя едва ли это стоило разбитых вдребезги надежд и всего, что было после. Не могу сказать, что я потом долго ненавидел этот мир, всего лишь узнал цену людям, а люди узнали цену мне… Всё взаимно, не стоит винить в своих или чужих грехах слепое бытие. Его составляем мы сами, ну или наша пустота, у кого таковая имеется… Со временем всё, что я так любил говорить, претворилось в реальность. Мне действительно стало всё равно, кто что скажет — ни чужая любовь, ни чужая ненависть не могли заткнуть этот внутренний голос… Удивительно, как он не сорвался. Орал без умолку. Чем ближе от короткой эйфории и принятия жестокости мира к грядущей катастрофе, тем громче… Настолько громко, что это стали замечать. Ты ведь тоже заметил.  — Да, — ни с чего охрипшим голосом откликнулся Марсель. Он был уверен, что Рокэ давно забыл, к кому обращается.  — Ну вот… Хотя для меня ничего не изменилось. Всё то же самое, только осторожнее, осознаннее. Ты не устал это слушать? Есть более приятные способы провести вечер… Я ещё не знал, с чем именно мы все столкнулись, но не сомневался, что оно крепко связано с прошлым. Как с недавними смертями, так и с чем-то совсем древним и спящим. Чем чаще поднималось это спящее, тем меньше оно давало спать мне; от привычной, уже почти незаметной реакции на нарушенный магический баланс не осталось и следа, теперь каждый змей, бык или ещё кто становился ближе, громче и ярче. Они ломились во все двери… Как-то раз я решил, что они стремятся меня убить. Эгоистичная глупость, достойная себя семнадцатилетнего, и всё же — я был уверен, что должен умереть. Умереть не вышло…  — Ты пытался?  — Скорее, решил не сопротивляться. Довести дело до конца и всё равно попробовать поддаться. То ли мы оказались сильнее противника, то ли умереть мне не суждено — понятнее не стало. По моим личным неубедительным подсчётам, я должен был давно лежать в могиле, люди так не живут, это не похоже на жизнь. Собственно, поэтому меня бы никогда не тронуло чьё-то самоубийство по причинам хрупкого характера… Грубые слова, незадавшаяся жизнь — безусловно, неприятно, но ты всегда можешь спросить с обидчика, поинтересоваться у окружающих, за что тебя выгнали с работы или выставили из дома. Мне спрашивать было некого. И, честно говоря, не о чем. Все эти догадки о пророчестве не нравились мне ещё и потому, что я меньше всего на свете хотел обнаружить там себя. Это бы отвечало на вопросы, но при этом ограничивало в действиях. Пророчество не судьба, его не перепишешь и не перекроишь на свой лад, даже если захочешь вывернуться из силков — в конечном счёте окажешься там, где тебе предначертано; ты можешь думать, что пришёл туда сам, но, зная о том, что тебя направляли, будешь только обманывать себя. Бороться за что-то эфемерное, когда ничего не осталось, вошло в привычку, только смысл в этой борьбе, если на её итог никак не повлиять? Смыслы находились, в конце концов, смысл никогда не бывает один и он точно не длится вечно, но иногда… иногда я опять закрывал глаза и видел то же, что раньше. Проклятое ничего, которое никуда не делось, как бы я ни отворачивался от него. Всё осталось прежним: дорога в темноте, где не видно, кто я, не видно, куда я иду, не слышно ничего, кроме бесконечного немого крика. И всё снова и снова замыкалось на душе, пока ты не сказал о пророчестве…  — Прости, я не этого хотел…  — Не прощу, потому что не за что. Это тебя не касается и, к счастью, не коснётся, потому что такие вещи не переписывают века спустя. Просто теперь стало ясно, к чему всё шло и почему ничего не менялось. Я нужен для того, чтобы исполнить предначертанное, только и всего. Когда это произойдёт, могу идти на все четыре стороны, но не раньше.  — Смысл никогда не бывает один, — повторил Марсель запоздалым эхом. — Почему ты считаешь, что нужен только для этого?  — Потому что я заложник собственного образа и останусь таковым, пока не решу это изменить. Я это знаю, пусть и не так давно… Я — то, что я делаю, что говорю, как себя веду и сколько стою по меркам правительства, но не я сам. Это не так трагично, как казалось раньше, потому что прежде я этого не понимал, а теперь мне всё равно.  — Знаешь, если бы это было так, ты бы сейчас стоял здесь один, — прозвучало как-то неудачно, и он добавил: — Я не только про себя. Фок Варзов, покойный Савиньяк… они же, но живые… Любой из них не постеснялся бы дать тебе затрещину за такие слова.  — Для начала, они бы этого не услышали.  — Ты просто не хотел говорить…  — Думаешь? — деланая усмешка тоже слегка просила о затрещине, но только теоретической. Марсель честно попробовал представить такую ситуацию и не смог. — Они не виноваты в том, что видят во мне то, что я сам из себя сделал. Частично мы поработали вместе… Ли же не жалуется, когда его называют бессердечной заразой. У него есть сердце, просто далеко не для всех. Насчёт себя я не уверен.  — Зато я уверен.  — В чём именно?  — В тебе. Понимай, как хочешь… Если бы я узнал всё это раньше, я бы всё равно остался… Может, это тоже прописано в каком-нибудь пророчестве? Что-нибудь в духе: «да не отделаться тебе от него во веки веков», — у всех своё чутьё, Марселю показалось, что пришло время пошутить. Тем более, это была не такая уж шутка, скорей пресловутая «доля правды». Когда он решился скосить глаза, Рокэ вроде улыбался, хотя не совсем понятно, чему. — В общем, если не прописано, сам пропишу. Возможно, я не лучшее живое существо под этой луной, но я от тебя не отстану, что бы ты о себе ни думал.  — Всё ещё?  — Всё ещё. Помолчали, неумолимо приближаясь к скромной железнодорожной станции — никаких тебе башенок вокзала, никакой суеты, спасибо на том, что есть платформа и рельсы. На землю падали тени, слишком крупные для обычных и слишком подвижные для отсутствующего ветра, и изредка с востока доносился уже знакомый вой, леденящий кровь и всё, чему положено леденеть от ужаса. Марсель непочтительно проигнорировал очередной звериный напев: в голове постепенно укладывалось всё, что он услышал, и естественное первичное отторжение в духе «ты абсолютно неправ» до жути быстро сходило на нет — чем больше он думал, тем сильнее убеждался, что всё так и есть и ничего правдивее быть не может. Как ни странно, это он понял на своём примере; рука взметнулась вверх сама собой и так же без спроса дёрнулась обратно. Не потому что передумал, потому что самого понятия «обнять Рокэ» в природе не существовало. Это было неправильно, как колдовать с закрытыми глазами или пытаться без подготовки оседлать дикого гиппогрифа, и это же, вероятно, знали и чувствовали все. Марсель сам с горячечной решительностью перечислял людей, которые бы не согласились, и сам же теперь понимал, что в их картине мира тоже такого нет. Возможно, было когда-то, но не тогда, когда нужно.  — Пока мы не уехали, — будничным тоном заметил Алва, останавливаясь на первой ржавой ступени. Момент упущен, хоть плачь. — Хочешь на него посмотреть?  — На кого? — не сообразил Валме, думая совершенно о другом. Отвык уже, что кое-кто так быстро переключается.  — На Зверя. Что ж, если это была уловка на отвлечение, она сработала. Честно задрав голову в небо и заодно смаргивая выступившие слёзы, Марсель прождал с полминуты и ничего не обнаружил.  — Не хочу тебя разочаровывать, но я вижу только тучи, кусок неба цвета тучи и то, что осталось от солнца, тоже похожее на тучу. Всё туча.  — Это не туча. — Он вздрогнул, когда в висок уткнулась осиновая палочка. — Теперь? Сначала ничего не изменилось, только все чувства обострились до предела — постепенно, капля за каплей, вполне естественно и вместе с тем — ненормально ярко. А потом он разглядел. То, что Валме всё это время принимал за одну большую тучу, было подушечкой лапы с вихрами шерстинок и выпирающими из небес когтями. Вряд ли можно назвать такое огромное нечто «подушечкой», зато стало ясно, почему оно так дёргано плывёт по небу — оно не плывёт, а идёт.  — Он прямо над нами?.. — сглотнул бывший предатель и закрыл глаза. — Нет, этого не может быть. Дай мне руку…  — Не надо, — машинально ответил Рокэ, посмотрел на него, усмехнулся и позволил вцепиться себе в плечо. — Ничего страшного, Марсель. Это всего лишь древнее чудовище, которое пришло нас всех сожрать.  — Я тебя стукну, — пообещал Марсель, — когда смогу. А ты можешь это выключить? Я не горю желанием увидеть брюхо…  — Оно кончается где-то над морем, так что не увидишь. Странно, вчера он шёл быстрее, а теперь решил задержаться…  — Тебя слушал, — брякнул Валме. — Извини. Ищу опору. Моральную в том числе… Маглы его не видят?  — Как видишь, не только они. Зверь заколдован, — оторвать взгляд от ожившего небосвода и так-то было непросто, и направленное в его адрес неподдельное любопытство спутника не очень помогало. — Хотя он мог замаскировать себя сам. Вполне разумная тварь…  — Только не говори, что вы с ним общаетесь телепатически, иначе я упаду в обморок. — Красноречивое молчание. — Не-ет! Я думал, ты их просто чувствуешь…  — Но они меня тоже чувствуют, — резонно заметил Рокэ. — Чем не обоюдная связь? Не падай, я тебя не донесу. Не падать так не падать. Простой приказ, чёткий и ясный. Стараясь не думать о том, что над ними ползёт поистине огромный монстр и буквально заслоняет собой солнце, Марсель уставился на лестницу — она была неустойчивой, ржавой, кривой и какой-то дырчатой. Тут даже абсолютно здоровый человек рискует свернуть шею, решил он и подставил локоть.  — Эти ступеньки выглядят жутко, — объяснил Марсель на случай отказа.  — Воистину, — согласился Алва и руку не отверг, хотя стоит отметить, что в начале пути эта рука служила бы лучшей опорой — она не дрожала от ужаса под влиянием звериной изнанки. — Спасибо. В голову не пришло такого «пожалуйста», которое бы выразило все оттенки подтекста этого «спасибо», и Валме обречённо засвистел, исполняя своё обещание насчёт музыкального сопровождения. У поезда, мрачно выступившего из далёкой тени узких рельсов, получилось лучше, но ничего — у него ещё всё впереди…