Be my eyes.

Питер чувствует влагу, собирающуюся в уголках глаз, но не обращает внимания, потому что яркий мир и мягкая улыбка на лице Локи затмевает всё. И мир может подождать, ведь эта улыбка предназначается сейчас ему, пока изумрудные глаза наблюдают за ним. Боже, Паркер соврёт, если скажет, что не скучал по искрам коварства в них, по лучам закатного солнца в смольных волосах, по ярким краскам всего вокруг. И слёзы скатываются по щекам, когда парень приподнимается на локте, чтобы второй рукой обнять его за шею, утыкаясь в неё носом. — Спасибо, — шмыгает носом он, снова падая на спину, и второй рукой обхватывает Лафейсона за плечи, из-за чего тот падает на него всем телом. — Хэй, кроха. Не благодари. Я тоже рад, что ты снова видишь, хоть твои глаза теперь и темнее тех, что были ранее, — с улыбкой произносит Локи, растерянно взглянув на него, и перекладывается на бок, притягивая его к себе и поглаживая по спине. — Не плачь, пожалуйста. Я не знаю, что делать с плачущими детьми. Меня ведь потом обвинят в доведении тебя до слёз. Питер смеётся сквозь слёзы, качая головой, и продолжает марать футболку на нём, даже не пытаясь успокоиться, ведь это бесполезно. И ему это известно. — Я не могу, — шепчет судорожно парень, приподнимая голову, и смотрит на него, будто пытаясь запомнить черты его лица навсегда. Словно это их последняя встреча. А вдруг?.. — Мне казалось, что это конец. Боже, я считал, что для меня жизнь закончена, ведь без зрения ничего нельзя сделать. По крайней мере, я бы не смог. Только пианино. Только музыка. И всё. А потом пришли вы и дважды спасли меня. Как я могу не благодарить вас? Локи слушает его сбитый шёпот, поглаживая по голове и спине, и не может не улыбаться. Возможно, потом будет больно. Возможно, через год ледяное сердце разобьётся на тысячи мельчайших осколков, убивая его в который раз. Возможно, скоро жизнь для него перестанет быть чем-то хорошим. Возможно, но это всё будет потом, а сейчас перед ним тот, кто даёт ему почувствовать вкус этой самой жизни, принося краски и тепло. — Хорошо. Если для тебя это важно, то я услышал. И я рад, что ты снова видишь, — говорит Лафейсон, заглядывая ему в глаза, и стирает мокрые дорожки с щёк, замечая, что сейчас кофейная радужка становится ярче и притягательнее. — Но ты должен пообещать, что не будешь больше сдаваться. Что бы ни произошло, не сдавайся. Ну, или приходи ко мне. Возможно, какой-нибудь ритуал ещё найдётся. Паркер кивает и снова смеётся, чувствуя, что слёзы постепенно прекращаются, а в теле остаётся лёгкость. Приятно знать, что кто-то готов помочь с любой проблемой, не прося ничего взамен. Или?.. — Не поверю, что Бог коварства не попросит чего-то взамен, — хитро произносит Питер и приподнимается, пропуская сквозь пальцы его волосы и улыбаясь. — Красиво. Приятно и красиво. — Я уже говорил твоему отцу. Нет, Пит. Это не тот раз, когда я требую что-то за свою помощь. Да и зачем? У меня всё есть, а то, что нужно, мне никто не сможет дать, — пожимает плечами он, прикрывая глаза, и впервые полностью расслабляется в чьём-то обществе, наслаждаясь его действиями. — Ммм, можешь считать, что это благодарность Старку за спасение во время войны. Паркер фырчит что-то себе под нос, ложась на спину, и перекладывает его голову к себе на грудь, начиная двумя руками перебирать волосы и неотрывно следить, как чёрные пряди скользят между бледных пальцев. — Это странно и интригует. Мне теперь хочется узнать, что же никто не сможет вам дать. Вы не скажете, что это? — спрашивает Питер, проказливо улыбаясь, и отделяет прядь, деля её на три, заплетая после слабую косичку. — Спасибо. Я теперь у вас в долгу, потому что вы повязаны со мной теперь на год. Лафейсон неопределённо фырчит, качая головой, как бы говоря, что нет, не скажет. Такое не говорят тому, кто думает, что что-то должен ему. Такое не говорят кому-либо вообще, потому что слишком личное, способное ранить. — Не скажу, что это мне в тягость, так что не надумывай, — бормочет он, закатывая глаза, когда на лицо падает косичка, а за ней вторая. — Ты решил парикмахером стать, м? — С вашими волосами только им и становиться, — хмыкает Питер, чувствуя, как в груди разливается что-то тёплое и тягучее. То, что спасало его из тьмы и холода в эти дни. То, что приносит с собой счастье и боль в равной мере. То, что зовётся лю… дружбой. — Знаете, я представлял их другими. Не двумя переплетёнными линиями, но мне нравится. Тонко и красиво. Особенно зелёная линия. Не столь яркая, как вторая, конечно, однако, и так сойдёт. — Так и думал, что ты скажешь что-то в этом роде, — фырчит Локи, разглядывая запястье, на котором блекло переплетаются зелёная и коричневая линия. — Мне нравится больше вторая. Она более бледная, что удивительно, ведь они до закрепления связи должны оставаться одинаково-тусклыми. — А что означают эти линии? — спрашивает Паркер, слегка вздрагивая, когда ему на живот опускается ладонь, прохлада от которой чувствуется даже сквозь футболку. — Что-то вроде отображение наших аур. Как ты понял уже, зелёная — моя, коричневая — твоя. Нужно будет поискать информацию об этих браслетах, чтобы понять, почему так, — чуть хмурится Лафейсон, мягко стуча пальцами по его животу, и приподнимает уголки губ, чувствуя мимолётную дрожь под щекой. — Да, думаю, что стоит найти. Только меня возьмите с собой, а то будет нечестно, — кивает Питер, продолжая перебирать длинные пряди, и прикрывает глаза, которые с непривычки устают от яркости всего вокруг. Снова придётся привыкать к тому, что зрение усиленное, а мир вокруг так и пылает яркостью и разноцветьем. Это прекрасно, как и то, что можно всё видеть, но быстро выматывает. — Кажется, я снова хочу спать. Это нормально? — Всё ненормальное — нормально. Так что да, — хмыкает Локи, лениво накрывая обоих одеялом, и думает, что теперь пришла его очередь использовать парня в виде подушки. Идеально просто. А главное, виноваты во всём браслеты. Они, и только они.

***

Пальцы быстро перебегают с клавиши на клавишу, извлекая из инструмента нужный звук. Сегодня у него настроение гуляет от «всё просто супер» до «лучше бы я не просыпался сегодня». И понять не сложно, кто в этом в виноват. Прошёл уже месяц с того, как зрение чудесным способом вернулось к нему. Да, Локи можно назвать чудом. Точнее то, что он сделал, можно назвать чудом, магией. Боже, как же шумно было, стоило им на следующий день вернуться в Башню. Наверное, даже последние праздники, что они праздновали в кругу семьи, не сравнятся с этим. И Питер в тот момент явно почувствовал, что значит счастье. Видеть улыбки на лицах родителей, неподдельную радость в глазах близких и родных за него, и замечать определённый взгляд на себе, который наблюдает за ним. Его счастье в том, чтобы видеть нужных людей, слышать их и касаться, понимая, что они рядом. Всё это самое важное для него. Остальное так, глупости. И ему страшно, что когда-нибудь он снова лишится этого. Наверное, это мелькнуло в его взгляде, потому что тогда рядом оказался Лафейсон, успокаивающе коснувшись ладони и взглянув в глаза, а в голове вспыхнуло: «Я буду рядом, чтобы помочь. Не бойся». Всё. Ток, пролетевший по всему телу, ударяет после по сердцу осознанием. Ужасным и таким нужным, отдававшим томлением в солнечном сплетении. То, от чего Питер старался бежать, догнало его. Не вовремя и зря. Хоть Локи и обещал быть рядом, кто сказал, что за этим не кроется обычная дружба? Да и надёжно ли обещание? Потому что рядом его больше нет. Уже идёт вторая с половиной неделя, а Паркер остался один. Точнее, рядом всё ещё некоторые Мстители и родители, но Лафейсона с Тором нет. Они отправились в Асгард, разбираться со своими делами, говоря, что по возможности приедут. Неужели столько дел накопилось, раз уже почти месяц выбраться не могут оттуда? Да, Питер утрирует, однако, ему можно. Так ведь ведут себя все влюблённые идиоты, у которых нет шанса на совместное будущее? Даже, если и нет, всё равно. Он обещал быть рядом, когда нужна будет помощь, а сам находится в Норвегии и помогает брату. — Боже, какой я идиот, — недовольно стонет Паркер, ударяясь лбом о полированную поверхность пианино, которое издаёт низкий и какой-то слишком уж трагичный звук из-под его пальцев. Зря Тони пытался впихнуть в него эгоизм, потому что, кажется, получилось. Только проявление такого эгоизма отцу точно не понравится. — Самокритика очень даже полезна, но не в гордом одиночестве, — звучит до боли знакомый и усталый голос от двери, заставляя его вздрогнуть и обернуться на источник. — Ох, точно. Привет, Паучонок. Опять же начнёшь про манеры и этикет говорить. Питер даже дар речи теряет, бегая по нему взглядом, пока тот не цепляется за одну вещь. Очень расстраивающую его вещь. — Ты подстриг волосы, — констатирует факт парень, фырча, и отворачивается от него, показав напоследок язык. — Так что здороваться не буду, Мистер Лафейсон. Обойдёшься. Локи закатывает на это глаза, устало улыбаясь, и проходит к нему, садясь рядом и пихая его в плечо. — Они мешались, тем более не так сильно. За пару месяцев отрастут обратно, — оправдывается он, не понимая, когда всё дошло до этого. — Не дуйся. Лучше сыграй что-нибудь успокаивающее. Я безумно устал за эти недели. — Много дел было, да? — спрашивает Питер, на что получает в ответ лишь кивок, и вздыхает. — Иди на диван. Там удобнее отдыхать. Только накройся пледом. — Не помню, чтобы с переходом на «ты», позволял ещё и командовать собой, — фырчит Лафейсон, но на диван послушно переходит, даже пледом накрывается. А после всё смешивается в один миг, за который комнату наполняет несколько спокойных и усыпляющих произведений. Однако усыпляет его далеко не это. Тёплый Питер, скользнувший к нему, прижимается к его груди и через несколько минут уже начинает сопеть, что помогает ему расслабиться и самому провалиться в сон. Это ведь именно то притяжение, исходящее от браслетов? Не может ведь быть, что это что-то другое. Глупости, конечно. И сердца, бьющиеся этой ночью в унисон, свято надеются на это. Иначе потом будет больно. До дрожи в губах больно.