На отмели бездны

Среди огней Корусанта чернел силуэт: напротив панорамного окна, лицом к развёрнутой над столом голографической карте, стоял Дарт Сидиус. Подойдя, Вейдер преклонил колени. — Лорд Вейдер, — кивком поприветствовал учитель и, оглядев повреждения, дозволил встать. — Вижу, бой прошёл удачно? Странное чувство, командуешь армией, устанавливаешь межгалактический порядок, и даже родной пятьсот первый замирает от ужаса в твоём присутствии, но стоит попасть под этот насмешливый взгляд, так сразу и превращаешься в провинившегося мальчишку. Тебе двадцать два года, за плечами война, смерть жены, предательство близких, — а чужая власть по-прежнему душит и давит. — Да, учитель. И помимо, есть новости с Внешнего кольца. Согласно нашим разведданным мууны восстановили Совет пяти и собирают флот. Сидиус внимательно, с любопытством выслушал детали, сложив руки в замок на животе, а когда Вейдер замолчал, спросил: — Как считаешь, что тебя выдаёт? После травм, полученных в бою с Винду, его голос тоже изменился, словно носимая маска скрывала иного человека. Не канцлера Палпатина, которому напрасно поверил Скайуокер. Новый голос походил на рваные края корабельной обшивки: он резал и дребезжал, неровный. Наверное, молнии повредили связки. Или напряжение, потребовавшееся для их использования. До сих пор — спустя невыносимо долгие два месяца ученичества! — Вейдер не понимал, как работают эти умения. — Учитель… — горло стянуло. Он опустился на колени, хватаясь за шею. — Тебя выдают страх, тревога и надежда, — проскрежетал Сидиус. — Так что же ты скрываешь от меня, лорд Вейдер? При удушении сперва настигает паника. Относительно песка в горле, звона в ушах, лавы в лёгких любые самоуспокоения блёкнут; рассудок оказывается миражом в непрерывности физического тела. Жажда дышать распирает, разум застилает утробный ужас, а потом темнота, смерть, ничто, — но до наступления распада ошейник слабеет и гортань вбирает воздух в готовое взорваться тело. Пытка длится столько, сколько захочет учитель. И твоим разумом, и плотью, всем владеет лишь он: есть ли фигура выше, фигура божественнее и недостижимее того, кто властвует не над одной твоей жизнью, но и над всем действительным миром, — ведь по его желанию всё возрождается и гаснет?.. Сегодня учитель был в дурном настроении, но кольцо вокруг шеи разжалось быстро. — Попробуй вновь. Ты собирался сообщить что-то куда более важное, чем доклады о делах, с которыми справятся и моффы. Вейдер остался стоять на коленях. Лёгкие горели. — Обнаружен след Мола, — мгновения передышки позволяли сказать правду, не говоря её. — Ваш бывший ученик станет проблемой, если не уничтожить его. Одна короткая голозапись. Три с половиной секунды, качество отвратительное, информативность близка к нулевой. Одна-единственная улика с планетки, вошедшей в Империю месяц тому назад. Венатор с триста тридцать второй ротой канул в никуда, Галактика огромна, не верилось удаче — и правильно не верилось, след оборвался, где искать, как спасти… — Мол ничего из себя не представляет и не будет представлять, — учитель задумчиво потёр костяшки большим пальцем. — Как ни ужасно жить, не оставляя следов, умереть забытым — хуже всего. Не трать на него время. Что-нибудь ещё тебя беспокоит, друг мой? — Нет, — Вейдер не позволил слабому импульсу радости скользнуть в голосе, постарался скрыть её в Силе, чтобы не быть услышанным. — Я могу идти? Не ответив, Сидиус подошёл к столу и выключил карту, отчего комната погрузилась в полумрак, — рекламные вывески, окна небоскрёбов, фары лендспидеров и огни космических кораблей выбеляли и самую глубокую ночь. После, с мягкой улыбкой расположившись в кресле, он уронил руки на подлокотники и спросил: — Куда именно, на поиски бывшего падавана? — С чего… вы взяли? — Вейдер опять почувствовал, как задыхается, и причиной тому была не Сила. — Я не… Морщинистое лицо с сожалением искривило губы. Пытка возобновилась. На этот раз надолго. Выплывая из телесного беспамятства в редкое просветление, краем мысли, частицей разума, Вейдер осознавал, лучше уж так, чем молниями, — от тока, проходящего сквозь тело, возникает ощущение, словно глаза пытаются выдавить из орбит изнутри, сердце грозит разорваться, а после мучает непреходящая жажда; да и электроды костюма не выдерживают, так что каждый подобный «сеанс» означает унизительные часы в операционной под манипуляторами FX-6. Сидиус молчал, как молчат космические чёрные дыры, а в заложивших ушах чудился почему-то плач Падме, и от себя становилось невыразимо гадко. Пытка кончилась. Он опёрся на правое колено трясущейся рукой, восстанавливая дыхание. Упорствовать бессмысленно. Этот урок он выучил ещё в первый месяц. Сидиус всё знал, потому и вызвал после сражения. Немногих Скайуокер считал близкими, но учитель разгадывал тайны с пугающей лёгкостью. Кто предал из Пятьсот первого? Не стоило доверять легиону, клоны… клоны запрограммированы на верность Императору. — Я найду её, — сказал Вейдер. — Прискорбное недоверие, — заметил учитель и подался вперёд. — Ты ведь считаешь, что я недооцениваю тебя. После того, как не справляешься даже с заботой о собственной жизни. Что же ты намереваешься делать, отыскав падавана? Может быть, ты кажешься себе готовым к большему, готовым выступить против учителя? — Асока важна, — голос не дрожал, пропущенный через вокодер. — Очень важна. Дайте мне найти её. Я потерял след и не уверен, что она жива, но… Пожалуйста, повелитель. Сидиус наклонил голову, сделал равнодушный жест, позволяя говорить дальше. — Я обнаружил, что она пережила катастрофу вместе с Молом, — покорно продолжил Вейдер. — Если ублюдок сделал ей хоть что-нибудь… Мне нужно понять, где он прячется. Я не совершу прежней ошибки, её — спасу. Хотя бы её. Горло, лёгкие, душа, — всё горело. Учитель не поймёт, ценностей вне власти для него не существует. Однажды Вейдер тоже станет таким. Уйдут страх, стыд, терзающая память о прошлом, но сперва — задолго до того, как победа разорвёт цепи — он должен стать выносливым и хитрым. Ввязывать её, ещё девочку, несбывшуюся младшую сестру, он одновременно с тем и не хотел. Бросать её на столь опасного противника, как Император, рисковать ей… — Ах, я вижу, — после долгого молчания бросил учитель с презрением. — Скайуокер просто очень хочет повидать падавана. — Скайуокер мёртв. — К сожалению, Скайуокер властвует над тобой. Это разочаровывает, но я не враг тебе. Приведи девочку, у меня найдётся применение. «Загадку» я разрешу: Мол — неразумное дитя, а дети стремятся к дому, даже если тот разрушен, — Сидиус рассмеялся и поднял руки, готовясь выпустить молнии. — И последнее, запомни, лорд Вейдер, не стоит лгать мне.

***

Асажж спрятала смешок за бутылочным горлышком. Жёлтые огни природных светильников легонько покачивались в полумраке за окном, в ушах шумело вино, а вблизи на матрасе сидела Тано, сплетя пальцы замком на колене правой ноги и подложив под себя левую. Глотнув, Асажж расхохоталась: — …а то, видела бы ты лицо Кеноби! Уголки губ Тано дрогнули в вежливой, отстранённой улыбке. И то верно, что толку превращать разговор в вечер воспоминаний; именно вечер, — пусть на улице сумрачный датомирский рассвет, в крепости Сестёр вечная ночь. Наклонившись, Асажж пихнула мягкий бок локтем, протянула бутылку: — К хаттам всех. Выпей со мной, Тано, ну, давай. — Не хочу. Смысл? — Зря, — Асажж поставила бутылку на песчаный пол, прикрыла глаза, бездумно ворочая языком: — Или что, боишься своего забрака? — Он не мой. И не боюсь я его. Дай сюда. Асажж приоткрыла один глаз, скосила: неужели подначка сработала? Сделав робкий глоток, Асока нахмурилась на последовавшее смешливое «как тебе?» и поставила бутылку обратно, перегнувшись через вытянутые ноги соседки. — Не особо вкусно, — Асока вернула руки в замок, впиваясь пальцами в кожу. — Два месяца прошло. — Что? — Я говорю, мы тут уже два месяца торчим. Мне надоело ждать. И чего, главное, ждать? Он мне никаких планов не рассказывает, скрывает свои мысли. Не доверяет. — Да уж наверное он не будет тебе доверять после того, как ты бросила его в горах. — Сам виноват, — быстро, почти слитно пробормотала Асока, опуская подбородок к груди. — Мол, конечно, такой же безмозглый монстр, как… Неважно, тебя оставляли там не забавы ради. Казалось, он тебя убьёт. — Асажж хохотнула, припомнив исступлённое, полубезумное выражение забрачьего лица; щёки за два дня ходьбы запали, губы покрылись сетью трещин от обезвоживания. — Но, знаешь, ты права: не скатать ли нам развеяться? — Не стоит покидать планету. И ты пьяна. — Покидать и не придётся, рогатенькая, — встав, Асажж снова приложила губы к холодному, скользкому горлышку, а затем отшвырнула бутылку. — Возьмём моего Огневержца, он меньше вашей дуры. На юго-западе, среди равнин Синей пустыни, лежал город. Лет двадцать тому назад на телах площадей копошились туристы, питаясь городом и питая его самого, но война прошлась и тут, невольно, едва ли коснувшись заоблачными тенями кораблей Конфедерации. Просторные пыльные кварталы, малочисленные торговцы хламом… Асажж наведывалась редко и держалась центра, а точнее, кантины, где лениво брала заказы из автомата выдачи и где значительно менее лениво просаживала последние кредиты. — Вы с Молом переводите записи Талзин, — сказала Асока уже на широкой полосе космопорта, клубящейся красным песком. — Но он мне особо ничего не рассказывал, а я бы с удовольствием познакомилась с вашей культурой. — Лучше я познакомлю тебя с кантиной, — ответила Асажж. По правде, кантины давно слились в единое тусклое помещение с грязным полом. Убийцы и наёмники в тёмных углах. В просветах — девочки с разноцветными задами, сиськами, лекку, волосами. Бычьи хари авантюристов, беспокойные пальцы барыг, блеск битских саксофонов… Но долгая стоянка вскрыла удивительную неповторимость. Начать можно было с того, что эта кантина ютилась в потерпевшем крушение корабле, чей корпус, за давностью, превратился в нечто причудливое, и только кроваво-красное «Номад» на боку обновлялось с незапамятных времён, судя по слоям краски. На третьем столе от входа (он таился в удачном пересечении прохлады и тени), красовалась длинная, глубокая царапина, и в истории её появления фигурировали гиглдаст, три кредита и гаморреанец. Красавчика-бармена, по-душевному не любопытного, звали Бату. На его груди звездой бледнела точка от выстрела, а на правом бедре множество шрамиков рассекало татуировку с кессельских спайсовых рудников. Большая часть алкоголя делалась из чёрного корня, но подавали и прау, и ардис, и другие известные напитки. «Номад» открывался в шесть по местному времени. Домир клонился к горизонту, — ждать не пришлось. — Ну вот, — сказала Асажж, усаживаясь за третий стол, — обычная кантина. Она махнула Бату издали: «два на твой выбор». Пожалуй, парнишка нравился ей. Хотя бы не бородатый, в отличие от иных её добрых знакомых. И ничего общего с использованием Силы: не ситх, не джедай. Просто беглец от прошлого. — Так насчёт записей Талзин. — Асока глянула на бармена с настороженностью. — Разве Сёстры не относятся к Силе иначе? — А ты решила записаться к желающим выведать секреты? Тоже будешь заливать о перспективах, как Мол? Секретов она не знала. И не хотела знать, хватит с неё тайн. Асока быстро помотала головой, «не в этом дело», а потом сказала, понижая тон: — У меня было видение. Подошедший WA-7 расставил бокалы и удалился. — В обители есть статуи двух крылатых существ, — продолжала Асока, — подобных тем, что мне встречались. Не смотри на меня так, не в реальности. В тот раз мы с Энакином и Оби-Ваном попали в какую-то аномалию, наверное. В любом случае помню я немногое. — Хочешь сказать, что видела Близнецов? — Асажж непонимающе вскинула брови. — Ладно, это боги, в которых Сёстры вроде как верили. Дурацкий миф, не более. — Да. И недавно я видела их опять. — Поговори с Молом, уверена, он лопнет от счастья. Я просто наёмник. Всё. — Я не могу поговорить с Молом. Он захочет подробностей. А я не захочу ими делиться. — Асока подняла стакан, принюхалась и медленно отпила. — Ты вернулась сюда, к своим корням. Почему? Асажж тоскливо оглядела измусоленные барные стулья у стойки, бледно-жёлтые плафоны, синий свет витрины, присутствующих и дугу выхода. Позвало, толкнуло, бросило обратно — «ты всегда будешь принадлежать Ночным сёстрам», — и будь проклята Сила, но одна малоизвестная наёмница рванула прямо с Корусанта, стащив корабль и наделав шуму. А потом грянул приказ Шестьдесят шесть. Это, страшное, эхом прокатившееся по Галактике. — Раз ты так просишь, — вздохнув, согласилась она и припомнила, что Близнецов называли Крылатой Богиней и Клыкастым Богом. Им, спутникам Датомира и символам сторон Силы, посвящалась в записях Талзин целая глава. Рассказывала Асажж неторопливо, облокотившись на столешницу, задумчиво рисуя пальцем случайные узоры на неровной поверхности. — Было что-нибудь про Мортис? — спрашивала, перебивая, Асока. — Вентресс, вспомни, пожалуйста. — Мортис? — оборвав прежнюю мысль, Асажж откинулась на диван. — Если где и будет… — Она выругалась. Впрочем, беззлобно. — Я пообещала, ладно, но прежде чем продолжу… В чём дело, Тано? Почему это так важно, разве ты не понимаешь, что твой дружок со своими грандиозными планами — совсем набекрень? Я могу понять, почему Мол ослеплён местью, и сама была такой же, но ты?.. Нечто неясное блеснуло в голубых глазах, но Асока покачала головой и призрак исчез. — Естественно, месть ничего не меняет, но я не отступлю. Энакин жив, и не один он, — она вспыхнула лихорадочной улыбкой. — Я остаюсь сражаться за него, за тебя, за выживших джедаев и… за Мола. Пусть я не Избранная, в отличие от Энакина, но я попытаюсь. Тебе не кажется, что нашему миру слишком уж не хватает порядка? — Раньше. — Асажж показала Бату, чтобы тот повторил. — Но сейчас я считаю, что в нашем мире слишком много тех, кто хочет навести порядок. Тьфу, говорю как сраный джедай, — забудь. Допьём и слетаем кое-куда, раз ты так хочешь. Близко, не бойся. Дроид принёс новую порцию. Опустошив стаканы, они поднялись. Сколько ни пей, Сила не отпускала, нашёптывала, грызла предзнаменованиями и заманивала могуществом, не понимая, безмозглая, единственного, чего желала Асажж: ослепнуть, оглохнуть, забыть. Покинув «Номад», миновав криволинейность домишек и чахлые пальмообразные деревья, проскочив длинную разметку космопорта, они вернулись к Огневержцу, и, включив двигатели, Асажж спросила: — Знаешь о ква? Раса датомирская, но про них куча галактических свидетельств, — она обернулась удостовериться, что Асока кивнёт. — Талзин писала про забытый город в Синей пустыне. Я не уверена, что мы его найдём. Да и датомирские бури, думаю, понимаешь. На поиски впрямь ушло много времени. Когда небо начало темнеть, лишая резона дальнейший пролёт над однообразной пустыней, на горизонте замаячила точка. Замаячила, увеличилась и мало-помалу выросла в низко дрейфующую сеть шестиугольных ячеек, древних настолько, что слились песчаным цветом с равниной. Это было кольцо зданий, волей неведомых технологий проплывающее тысячелетия над переменчивым ландшафтом: то ли искусственный интеллект не дремал, управляясь с навигацией, то ли ещё что. Да и неважно, Асажж в археологи не записывалась и особенного интереса к предмету не имела. Пристыковались. Обнаружили не город, а одно название: и формой, и размером тот оказался с Барышника Торговой Федерации. Зданий осталось семь вместо некогда восьми: последнее давным-давно обрушилось. Но и то, обходить прилично. Свой длинный язык Асажж прокляла по меньшей мере дважды, пока шарила замерзающим лучом фонарика по дверям ближайшей постройки; промолчи она, и упомянутый язык грела бы приятная горечь чёрного корня, а взгляд — тело симпатичного бармена. В любители всякого ветхого poodoo она бы ни за что не записалась. Ей куда больше нравилось сражаться. Дуку особенно не вмешивался, но изредка упрекал — «много делаешь, мало думаешь», и реже, когда на него накатывала сентиментальность, он кутался в фамильные халаты по-домашнему уязвимо, пил Créme D’Infame и наказывал за пустяковейшие провинности, а попутно бросал ту или иную фразу о природе Силы, притворно случайную фразу, — вот тогда-то Асажж впитывала с алчностью. Не из любви к знаниям, а из жажды утереть нос однажды и Дарту Тиранусу, и его собственному мастеру. Но теперь она почему-то увлеклась, просто так увлеклась, и едва двери поддались воле Силы, до странного сладко тряхнуло в коленках заманчивым словом «вдруг». — Чувствую себя героем той голооперы про джедая, — пробормотала она, следуя во тьму за Асокой. Запустение анфилады возродило притихший на миг цинизм: глупо полагать, что ещё существуют неразграбленные сокровищницы. Ближайший путь подсвечивала клинками Асока, дальний — выхватывал фонарик. Собственные клинки Асажж увидеть не надеялась. Ведьминские луки в обращении оказались неудобными, но со временем она привыкла; втайне ей хотелось оставить световые мечи в прошлом, как и воспоминания об ученичестве. В тот далёкий день жертве (ласату, награда за которого составляла ровно двести тысяч кредитов) повезло, он успел удрать, запутав следы, пока преследовательница медлила, оглушённая далёким, печальным откликом в Силе. Отклик походил на океанскую пену во время отлива, когда вода обнажает рябые барханы влажного песка; на исчезающие в вечности круги, не находящие береговой линии; на тихий плеск уходящей эпохи. С учителем умерла и ненависть. Вместо неё в желудке свилась вина, и опустошённость, и глупая, смешная жалость, но вложи судьба ей в руки орудие убийства Дуку, никаких сомнений бы не возникло, долг перед Талзин и Сёстрами был неоплатным. Они привнесли в серость одиночества удивительные вещи, недоступные ни джедаям, ни ситхам: любовь, верность, подлинную общность, связь многих. И Асажж боялась открываться навстречу. Она и теперь слышала. Когда алкоголь из крови выветривался, в крепости веяло шёпотом теней, обещающих могущество взамен мести, процветание взамен ненависти; «…всегда будешь принадлежать…», родное и зловещее, нависало туманным роком. — Любопытно, чей покой они оберегают, — сказала Асока, останавливаясь перед полуразрушенной скульптурой неизвестного зверя. — И для чего… …Для чего нужна месть и ненависть последней выжившей? Никакая война не воскресит очаги в пустующих домах. Не ради тщеславия мёртвых же они мстили? Раньше, несколько лет тому назад, ответы казались такими лёгкими: месть требовалась ей, а в живых мертвецов она не верила, природные критичность, сухость и прагматизм не благоприятствовали надеждам на существование вещей, встречавшихся разве что в сказках. Только вот сложно не уверовать в «духов», как называла их Талзин, когда они сами стучат в голову. — Для чего бы ни оберегали, — машинально сказала она, — великим этому не стать. — Да брось, — Асока засняла скульптуру встроенной в нарукавник голокамерой и пошла дальше. — По-моему, вполне величественно. — Безжизненно. Как никто, как ни один джедай не поймёт, Асажж понимала: Тёмная сторона ведёт к страданиям. Круг жестокости, агонии, вечного голода. Могущества и наслаждения. Пленительное, сладострастное дыхание Тёмной стороны упрашивало вернуться, но свобода — ценнейший подарок. Предать дар Талзин, отказаться от будущего, ради чего? Да и что им неймётся, беззвучно шепчущим, разве не должны они спать покойно? — Наверное, их жизнь в нас, — сказала Асока. Прозвучавшая как ответ на мысленные вопросы, фраза относилась к прежнему разговору. Сперва оторопевшая, Асажж пожала плечами, не желая и дальше невольно выдавать волнующие её затруднения, и предложила вернуться. — Мы ничего не найдём, — усмехнулась она. — Бестолковая затея, я зря тебя сюда притащила. Не заметив секундного замешательства собеседника, Асока, конечно, заупрямилась. Они дошли до середины, где встретили барельеф с изображениями, в которых Асока нашла сходство со своими видениями, старательно убеждая идти дальше, — Асажж фыркнула, «главное, на древний голокрон не рассчитывай», а по итогам обхода пожалела, что не предложила пари, так как в череде зданий не нашлось ничего, кроме трёх скульптур, гигантского барельефа с Близнецами, настенных надписей на неизвестном языке и какой-то механической рухляди. Асока сняла на голо всё, придавая излишнее значение каждому встреченному пустяку, но под конец помрачнела. — Похоже, ты права, — признала она уже на корабле. Протянув задумчивое «м-м», Асажж забралась в кресло пилота и включила двигатели. Размышления — или, может, отсутствие выпивки — ввергли её в меланхолию. Она и обход-то продолжать согласилась из-за общей растерянности, из-за осмысленного значения, которое приобрела связь с Сёстрами, ответственности — мучительной и горькой ноши. Назад вернулись в полном молчании: и Асока сердито разглядывала сделанные голограммы, и Асажж была не в настроении. Только по пути, оставив Огневержца далеко от крепости, разговорились; дорога вышла длинная, а полдень жарил так нещадно, что попрятались и насекомые, обыкновенно сбивавшиеся в зернистые облачка, и прочая живность, кроме двух девушек, терпеливо преодолевающих иссушённую пустошь. В крепости долгожданная прохлада легла на вспотевшую кожу. По площади рядом с шаманской башней расхаживал Мол, заложив руки за спину. Услышав вошедших, он остановился и обернулся. — Где вы были? — В местном городе, — сказала Асока, подойдя к нему. Потирая подбородок, Мол уронил сухое, шелестящее «расскажи мне», и Асока коротко перечислила, утаив причину путешествия к древним развалинам. — Ты должна предупреждать меня, — сообщил он. — Разве я не просил тебя? — Я не собиралась надолго, — мягко сказала она. — Это не специально, Мол. — М-м, понимаю. Непокорность тебе тоже досталась от Кеноби, — столь же мягко ответил он и вытянул руку, удушением поднимая Асоку над землёй. Асажж шагнула вперёд. Мол, не отрывая взгляда от ученицы, предупредил: — Вентресс. Вмешаешься — умрёшь. Душить он, впрочем, перестал, и Асока, кашляя, слабо махнула «я в порядке». Асажж покинула их. Она захватила дутую зеленоватую бутыль из ближайшего погреба и проскользнула к выходу (на этот раз незамеченной — по старым привычкам ей доставляло удовольствие передвигаться тайно). За полчаса по стандартному времени она не спеша добралась до ближайшей стены Каньона. Выпивать не тянуло. Поставив бутылку рядом, Асажж расположилась на одном из уступов скалы. Какой-то странный отзвук делал день особенным: холод, ощущавшийся не кожей, тревога, трепещущая в низинном мареве… Сколь мало нужно, чтобы понимать и ощущать Силу, прислушайся — и она отзывчиво откликнется, но поиск, напряжение чувства и мысли, проникновение в игольное ушко восприятия простыми не были. Избавившись от Тёмной стороны, Асажж открыла, что и вина, и долг ничем не лучше. Кантина, охота за головами, свобода — разве не прекрасно? Жаль, что отравлено совестью. Говоря, в сущности, о другом, Асока удивительно верно попала в цель: их жизнь, их голоса — в самой Асажж. Ни алкоголем, ни спайсом, ни палочками смерти не истребить беззвёздный шёпот. Она подскочила, вдруг озарённая осознанием — близилось нечто страшное. «Вы победили, победили», — сказала она себе с беспомощной усмешкой и заторопилась вниз. Холод крепчал.