Завтра брошу

Они пролежали так полчаса, выкурив сигареты четыре на двоих. В фургоне в самом деле стало душно, и, кое-как отцепившись, Ди переместился в сидячее положение, стараясь не тереть сонные глаза. Мерзкие мысли всё ещё ныли, но настроение тихо близилось к той отметке «нормальности», которой давно не было и в помине. Чес словно лучился спокойствием, успокаивал, что для Ди было чем-то выбивающим из колеи. Присутствовало ощущение, будто он выпил ту самую водку — только подслащённую, не мерзкую. — О чём думаешь? — поинтересовался виновник кризиса в голове, привставая на локтях, чтобы взглянуть на Ди. Подросток посмотрел на него тяжёлым взглядом и пожал плечами. Он ушёл через пару минут, всё-таки размазал чёрную подводку на глазах и лаконично послал Чеса, который предложил проводить его под предлогом глубокой ночи. Впрочем, добрался без происшествий. А потом залёг на дно на грёбаную неделю. Чес всегда отличался синдромом «мамочки» и гиперопекой, вопреки всем мнениям друзей и знакомых о его поведении на первый взгляд. Наверное, об этих качествах знал лишь Глэм. Потому и сам заботился о нём, как о члене его семьи, ругался, когда находил травку в карманах, и расстраивался, когда улавливал хоть какую-то грустную перемену в настроении Чеса, которую другие бы вовсе не заметили. Но это не было тем, чего он хотел. Совсем не было. Через дня четыре безрезультатных смс, в которых он спрашивал, в порядке ли подросток, какого хрена не отвечает, и вообще, он обиделся, забил и ушёл в трёхдневный запой, собирая моральные ресурсы. Тем же занимался Ди, лёжа на кровати и невольно рыская соцсети друга отца. Фотографий нашлось достаточно. С концертов, на страничках друзей и некоторых фанатов. Тем не менее собственного аккаунта Чес не имел, что вызывало любопытство и раздражение. Подросток за всю жизнь влечения к какой-либо персоне ни разу не испытывал и испытывать не собирался, потому гордо причислял себя к ряду аромантиков, игнорируя своих сверстников, что целовались по самые гланды и вызывали отвращение. Вот только Чес вызывал эмоции из ряда вон выходящие. И это расстраивало и пугало. Всё изменилось, когда глубокой ночью Чес кинул здоровенный камень в окно, чуть не разбив стекло, и, стоя под этим самым окном, держал на готове гитару, намекая, что готов петь серенады, бесстыже гогоча в плечо, дабы родители его предмета воздыхания этой самой серенадой не послали нахуй. И всё стало проще. Лучше и светлее. Увидев светлую кудрявую макушку, высунутую из окна, Чес смог лишь улыбнуться мягко, используя всю харизму, что имел в запасе. На секунду показалось, что уголки губ подростка растянулись в мелкой улыбке, потом голова исчезла, бросив: «Дай мне минуту». Ди вышел с небрежно очерченными глазами и бросился из окна с явными задатками суицидника, пока Чес, поймав его, попытался не грохнуться задницей на гитару, мирно лежащую на траве. — Застегни. — скомандовал подросток, сползая с него, протянув ему чёрный чокер, развернулся спиной и завёл волосы вперёд, демонстрируя тонкую бледную шею. Чес зацепил железки и невольно загляделся на созвездия веснушек, что были рассыпаны по плечам. Ди, прощупав чокер, повернулся обратно. Уставился на него так, что взвыть захотелось от отражения ярких звёзд в бездонно-голубых глазах. — Почему ты пришёл? — спросил он. — А почему ты спустился? Кое-как втолкав гитару в чехол, они мирным шагом удалились с лужайки дома, перед этим проверив наличие света в родительской комнате. — Хе-хе, смотри, звёзды на член похожи! — О боже. — Нет, ты посмотри! «И вправду похожи». Почему-то именно в эту ночь Ди тянуло к нему особенно жёстко, и мозг проигрывал в голове то, как хорошо бы было завалить мужчину на траву и завернуться у него под боком в калачик. Они негласно двигались в сторону фургона, и, зайдя, Ди в точности как Чес плюхнулся на кровать, заскулив, когда понял, что матрас оказался жёстче, чем он думал. Чес бесстыже заржал: — Ну ты лох, я только вчера кровать поменял. В этот раз Ди не выдержал, и лицо скосило в чём-то наподобие улыбки. Оба замерцали как гирлянды. «Совсем опидорасились», — подумал Чес и плюхнулся рядом. Но момент он не испортить не мог. — А щекотки боишься? И Ди, который автоматически сгруппировался в боевую позу лёжа, не оставил ему выбора. Дальше последовали крики, смех, маты и пинки, под которые Чес ржал как ненормальный и продолжал щекотать бока подростка. — Это насилие! — кричал Ди, думая, вырубится ли Чес, и надолго ли, если он ударит его своими сапогами. — Ща ёбну! Тот ржал и пытался увернуться от пинков и подушки, которая, к сожалению, всё же прилетела прямо в лицо. Свалился на спину, пока Ди вскочил с кровати и забился в угол, точно как кот шипя и ненавистно прожигая взглядом. — Требую компенсацию! Чеса накрыло по новой. — И что же? — сквозь смех еле выговорил он. Ди резко плюхнулся на него, чуть не заехав теми же сапогами по рёбрам, посмотрел угрожающе, и, видимо, не найдя сожаления за содеянное в глазах Чеса, вгрызся в плечо. — Да ёб! — крикнул Чес. — А ну отпустил, слышишь! Ай, собака! И, схватившись за его челюсть, с горем пополам разжал зубы подростка. Ди отстранился, оскалился и сполз с него, нашарив телефон, сел как ни в чём не бывало. «Сам виноват, — подумал Чес, — но вот же собака!» — Ты просто пиздец, Ди. Тот закатил глаза, решив принять за комплимент, а потом с видом полной невинности выскреб у того с тумбочки сигарету. Они опять лежали. Еле помещаясь на этой крохотной кровати, согревая друг друга и деля между собой пепельницу, изредка прерывая тихую песню на заднем плане криками из-за пепла на простынях. Сказать точно, кто первый потянулся к чужим губам, было сложно, но прижавшись друг к другу, по инерции закрыв глаза, они растягивали момент, пока Ди не приоткрыл губы, а Чес, браня всё на свете и все будущие вытекающие проблемы, не прижался к губам подростка. Дух перехватило напрочь. Ди сдержал скулёж, во-первых, от неожиданно давшей знать о себе ориентации, во-вторых, от того, что во всём блядском мире из всех людей и мест, он прямо сейчас лежит с самым близким другом своего отца в фургоне и делает то, что недавно называл «целоваться до гланд». Но имело ли это смысл, если прямо сейчас тёплые губы напротив своих ощущались лучшим, что он когда-либо чувствовал? Чес захватил его челюсть ладонью и, придавив, продолжил поцелуй, и они оба сгорали дотла, пока во рту стоял вкус ментола. Через секунд тридцать отстранил его Чес, посмотрел глубоко в глаза, большие, затравленные, но с теми самыми искрами, и они оба обменялись дружным: — Блять.