Завтра брошу

Чес знал, что будет сложно — потому пытался отдаляться постепенно. Перестал приходить к нему по ночам, писать, а затем и вовсе оборвал связи — все надежды были на Ди. Разозлится, поймёт, что такой неудачник ему нафиг не сдался, найдёт себе кого получше и будет жить спокойно. Чес не страдал низкой самооценкой, но боли, вопреки всему, боялся, и сильно. В этом плане он был трусом, каких поискать. Ему казалось, что гештальт с Глэмом был закрыт давно, вот только Ди вскрыл рану — не до конца зажившую, воспалённую, с ещё свежей корочкой. То, что он почувствовал, когда узнал, что Себастьян влюбился в какую-то рыжую, было не описать. Тешил себя надеждами о том, что всё это несерьёзно, далеко не зайдёт и тот вновь вернётся к нему, в их фургон. Новость о свадьбе убила его. Больно было немного больше, чем когда умерла мать. Он был эгоистом — не хотел больше проходить через это, не хотел скучать по голубым глазам ночами и днями, просыпаться от кошмарных снов со светлой макушкой и плакать — долго, некрасиво, по-детски. Вот только виноват был он, и только он. Не остановил себя, когда они поцеловались, не нашёл в себе такие важные силы объяснить тому, что никому из них это не нужно — и вот, расхлёбывал. Читал многочисленные сообщения подростка и пытался быть сильным. Переезд в Калифорнию он спланировал в последний момент, когда понял, что Ди оказался более настырным, чем Чес предполагал. А теперь за окном фургона творились жуть и воплощение боли. Чес не был особенным, он был пустой оболочкой защитных реакций и невидимой ментальной стеной. Потому до него, хоть убей, не доходило, почему блондин так убивался. Кричал, долбил фургон, да так, что стены тряслись и заставляли сомневаться в том, выдержат ли они, пережившие и так немало всякого, те гнев и тоску, что излучал Ди. В какой-то момент шум прекратился, и он взглянул в окно. Подросток, осевший на пол, выглядел разбито, и терпение Чеса сдало своё. Он был виноват и теперь не имел права оставлять этого ребёнка у своего фургона с разбитым сердцем. Видимо, прощаний с глазу на глаз было не избежать. Когда Чес вышел, Ди уже досчитал до шестисот. Подросток вяло вскочил на ноги и посмотрел затравленно. Глаза, что были яркими, светлыми, словно потускнели, покраснели и смотрели обречённо, обиженно. — Почему ты это делаешь? — прошептал Ди, неосознанно приобняв себя, пытаясь не выдавать больную дрожь, что прошибла тело, когда мужчина всё-таки вышел и встал у открытой двери. Выглядел он ничем не лучше Ди — тёмные глаза, мешки под ними и выражение лица, словно он и вправду собирался прощаться, хотел вежливо послать его далеко и подальше. — Ты же знаешь, что так дальше нельзя? — через минуту тишины подал голос Чес. Хотел было продолжить, но осознал, что слов больше не находит. А что сказать? «Твой отец разбил мне сердце, а ты его полная копия». — Кто тебе сказал?! Если хочешь избавиться от меня, так и скажи, но зачем надо было начинать всё это? Я доверился тебе, а ты оказался полным выблядком! — вновь распалился тот. Казалось, ещё немного, и он в самом деле сожжёт всё на своём пути. — Я тебе не пара, Ди. Есть сотни людей лучше, и все они… — Да нахуй мне они сдались! Я тебя хочу, тебя! — завопил тот, приближаясь. — Ты ведёшь себя, как ребёнок. — Ты говоришь, как твой отец! — выпалил он, не сдержавшись, расплываясь в грустной улыбке. Подросток замер. — Так в этом и есть дело? Мой отец, правда? — прошипел он, смотря жутким взглядом. — За грехи отца своего? Чес не знал, был ли вопрос риторическим, или Ди просто пробовал правду на вкус, в любом случае на то, чтобы сказать хотя бы предложение, сил и моральных ресурсов не хватило. — Если ты думаешь, что ты такой особенный, Чес, что тебя не понять, что ты такой бедный и ничтожный, ты, в принципе, прав, знаешь? — Чес хотел было остановить подростка от наплыва яда, но понял, что поздно — прямо сейчас он наклюкается боли, которую заслужил. — Ты — трус, Чес. Ничего из себя не представляешь! И ты ещё и идиот, если думаешь, что никто не видит, как ты смотришь на Глэма. — Мужчина сжал кулаки, отходя назад, не понимая, чего добивается этим Ди. — А знаешь, кто Глэм, Чес? Он не менее ничтожный, чем ты, так же сидит с языком в жо… Первый удар пришёлся прямо в рёбра, и подросток захрипел. Перед глазами стояла пелена ярости, а может и слёз, в любом случае Чес не помнил, сколько они стояли так, сцепившись — Ди, нанося удары словами, а Чес — кулаками. Под конец они оба лежали на траве, всё такой же мокрой, но отрезвляющей. Ди до сих пор мало-помалу корчился от боли где-то в солнечном сплетении, но улыбался. Странно улыбался — не издевательски, а победно. — Что ты лыбишься? — вякнул Чес, потирая переносицу. Тот выпустил хриплый смешок. — Из тебя всё силой надо вытаскивать, да? Чес нахмурился. Вот же зараза. Вот же манипулятивная зараза. Мало того, что из себя вывел, так ещё и на чувствах сыграл, так, как на гитаре не умел. — Я не мой отец, Чес, — приняв сидячее положение, сообщил он после некоторой тишины. А потом вдохнул полной грудью, посмотрел очень плохо — прямо в глаза, до души, засранец маленький, и прошептал: — Я тебя люблю. Лицо Чеса исказилось. В этот момент, казалось, на физическом уровне он сумел услышал звук падающей стены — той, которой он отделял от себя подростка, той, которой, как ему казалось, он защищал их. — Я тебя тоже, — вырвалось так же спонтанно, как и всё этим вечером, и звучало, как приговор. Всё. Никуда не денутся. Как только могут деться, если даже прямо сейчас, избитые и полные стресса, они чувствовали себя хорошо только потому, что их коленки соприкасались и воздух вокруг был общим? Подросток остался на месте, а Чес давал себе впитывать его, смотреть жадно, словно он пил воду после месяца сушняка. — Не оставляй меня. Пожалуйста. Мужчина вперился затравленным взглядом, но не выдержал и секунды, прижал к себе, уткнулся тому в макушку, сжал крепко, ещё крепче, чем в их последний, как он думал, вечер. — Не оставлю. Ди выдохнул и растёкся, пытаясь расслабить напряжённую спину и насладиться таким важным родным теплом. — Знаешь, а я как раз собирался подавать заявки в университеты Калифорнии, — лукаво улыбнулся он, прикрыв глаза. Чес сзади зашёлся в тихом хриплом смехе. — Какое совпадение. Я как раз переезжал туда. — И правда. — Пауза. — Ну ты и долбоёб, — решил напомнить он в последний момент, чувствуя щекой вибрации от гогота. Глаза отходили от горьких слёз, на щеках застывали тёмные разводы, небо покрывалось розовыми лучами заката, и облака рассеивались, открывая взор на звёзды, что должны будут светить этой ночью ярко и красиво. Ди вытряхнул из кармана пачку, в которой одиноко лежала последняя кокосовая сигарета. Чес выразительно стрелял глазами, пока Ди сообщал шепотом, словно вселенная могла их услышать: — Завтра брошу.