***
Часы с неумолимой тоской стучат: тик-так, тик-так, и вместе с этим Эрвина покидало терпение. Прошли минут пятнадцать, а Хистории все не было. Прежде девушка не позволяла себе такого пренебрежительного отношения к отцу. «Все же догадалась?» — взяв в руку телефон, Смит проверил, не отправила ли она ему сообщение. — «Пусто». Он вновь отложил телефон, как вдруг дверь распахнулась. Но это была не Хиса, всего-навсего Ильза с кофе. — Благодарю, — Эрвин машинально облизнул губы, Лангнер оставила поднос перед ним. — Может напомнить ей о встрече? — обычно секретарь молча выполнял его поручения, редко Ильзу удавалось застать в разговорчивом настроении. Что уж говорить, Смит и сам не был болтлив. Потому она идеально подходила на эту работу. Теперь ему было трудно представить на этом месте другого человека. Только она. — Не стоит, она придет. У нее нет выбора, — отпив из чашки, Эрвин неожиданно взглянул на Ильзу иными глазами. Как долго она служит ему верой и правдой? Два года? Три? Он не мог никак вспомнить. Словно она всегда была на этом месте. — Ильза, — она уже собиралась покинуть кабинет, как вдруг электрический импульс прошёлся по телу от его громкого голоса, заставляя вздрогнуть. — Да? — Ты знаешь, что я непременно ценю в людях? — Ильза не понимала к чему шеф затеял этот разговор. Голубые глаза, казалось, хотели прожечь в ней дыру. «Нужно ответить. Будет странно если так и буду пялиться» — ответ сам прилетел в голову. «Ну разумеется... это качество он ценит непременно. Забавно...» — Может, преданность, мистер Смит? — видимо, ответ был верным. Его губы растянули в искренней улыбке. Нередко такое можно было пронаблюдать. Но за долгие годы службы ей удалось и не один раз. — Верно, я ценю тебя. И рад, что... — параллельно из селектора донесся голос. Хистория уже в здании? — Мистер Смит, к вам парень просится, — известил человек из проходного пункта. — Говорит, что близкий друг вашей дочери. — Пустите, — он вернул внимание к секретарю и продолжил. — Я рад, что ты простила меня. Хоть это и заняло много времени. — Я просто поняла безвыходность ситуации, — перед ним словно был человек, а робот, лишенный всех чувств. Определенно он проникся жалостью к девушке, но лучше она будет такой, чем вернётся к страданиям по отцу. — И не виню Вас больше. Он был безмерно счастлив, что сохранил хоть кого-то рядом. Конечно тот случай был беспрецедентным и Эрвин огорчился исходу, но папа Ильзы и так был при смерти. Он лишь действовал в интересах общества. Правда пришлось отключить свои чувства напрочь и солгать обоим. Он не мог допустить того, чтобы подопытный образец попал на свободу. Это было чревато тяжёлыми последствиями, к тому же он безумно хотел опробовать на мистере Лангнаре одно вещество. Подходящий шанс представился бы ещё нескоро. Но, увы, сердце не выдержало. По предварительному медицинскому анализу мужчине оставалось прожить не меньше полугода, но какая разница? Мистер Лангнер скончался спустя пару минут после введения препарата и самое досадное, что Ильза видела все своими глазами. Наконец-то он мог оставить это в прошлом, на один кошмарный сон в коллекции стало меньше. — Вы много сделали для нас, мистер Смит. Если бы не вы, мы бы так и прозябали в нищете, — Ильза скромно улыбнулась ему и открыла дверь вовремя подошедшему гостю. — Проходите, чай или кофе? Парень уставился на девушку с лёгким удивлением, но вскоре помотал головой. — Я ненадолго. Смит догадывался, что парнем рвущимся к нему был Эрен Йегер — однокурсник Хистории и по совместительству давний друг. Первым делом он изучал досье на каждого студента и лишь потом пускал туда саму Хису. Как и на это парня он раздобыл подробное досье. Его отец был врачом, а мать домохозяйкой. Ничего примечательного. Комично, что детишки искренне верили в то, что их связь была величайшей тайной. Каждый раз Хистория заставляла беднягу прятаться по углам, хоть Смит и знал обо всем, он не препятствовал их игре, лишь забавлялся. — Мистер Смит, я..., — не успел он открыть и рта, как его перебили. — Я знаю, кто ты, — вмиг Йегер напрягся и обернулся к двери, словно в поисках пути отступления. — Эрен Йегер. И я знаю зачем ты здесь, — Эрвин встал из-за стола и подошёл к окну, смотря из него на суматошно несущихся повсюду людей. — Но должен разочаровать. Мое решение неизменно, Хистория должна покинуть Францию. — Я все понимаю! — громко возразил ему юнец, отчего Смит опешил. Какой-то малец посмел повысить на него голос? — Позвольте мне быть рядом с ней, — Эрен сразу уловил изменения в настроении Эрвина, потому сменил свой громкий бунтующий тон на более покорный. — Пожалуйста. Я не могу потерять Хисторию. Йегер был хорошим парнем, одни из лучших результатов в университете, семья была благополучной, ни у кого не было судимостей или иных проблем с законом. Самое главное Эрен нравился Хистории безумно. Позволив парню поехать с ней, Смит смог бы убить двух зайцев одним выстрелом. И Хистория с радостью уедет из Франции со своим парнем, нежели в одиночку, и сам Эрен послужит ему дополнительной охраной для дочери. Прелестно. — Я позволю, но лишь с одним условием, — он отвернулся от окна и вцепился строгим взглядом в него. — Ни один волос не должен упасть с ее головы. Даже ценой своей жизни, но защити ее. Скорей всего Эрен не поймет всей ответственности, взваленной на его плечи. Такой напор может даже спугнуть ухажёра Хисы. Но так даже лучше. — Я клянусь! — бодро ответил юноша, Смит не ожидал подобного рвения со стороны. Взглянув в глаза Эрену, он увидел недюжинную храбрость и упрямств, словно перед ним стоял не молодой человек, а зрелый и решительный мужчина. — Ладно. «Придется довериться этому сопляку» На этом они и сошлись.***
Непроглядная темень вокруг и ни единого звука, лишь те, что он сам издавал периодически, чтобы проверить: «а не оглох ли я вовсе?» Тяжело было даже предположить сколько дней он находился вне воли. Пара дней? Неделя? Он пытался подсчитать количество дней по еде, что ему приносили. Но каждый раз он сбивался со счета, казалось они нарочно выбирали разные промежутки времени. Иногда его не кормили настолько долго, что Жан был не в силах подняться на ноги. Тем не менее Кирштейн не опускал рук, он отжимался и приседал, чтобы не растерять свою физическую форму. Надо быть готовым, Жан не собирался прозябать в четырех стенах до конца дней. Порой снились кошмары, он просыпался в холодном поту и трогал свое тело, словно проверяя: не успел ли я превратится в скелет? Не убили ли меня? Во снах его тело находила мать, а иногда и Микаса. Какой из этих вариантов пугал сильнее? Оба по-своему вселяли в него откровенный ужас. Два самых дорогих ему человека наблюдали за тем, как черви и крысы съедали остатки. Остатки его тела. Одна мысль, что сердце матери просто-напросто не выдержит вести о его смерти, пробуждала в нем дикую ненависть. Порой он даже жалел, что ввязался в эту авантюру, но как можно было отказать любимой в помощи? Разве мог он отпустить Микасу одну во все те рисковые миссии, что постоянно прилетали в прелестную голову брюнетки? Ведь Жан знал, с ним или без него, она все равно это сделает. Упорства Адзумабито не занимать, как и импульсивности. Взбредёт какая-то безумная идея и не успокоится ее душа, пока она не достигнет этой цели. Микаса никогда не переживала о цене, что предстоит заплатить за победу, она действовала напролом, особо не задумываясь о жертвах. Кирштейн лишь тогда осознал, что его подруга, любящая попеть в караоке по выходным, выросла. Она уже не та Микаса, что он знал. Не в эту Микасу он влюбился по уши. Но нервировало другое, несмотря ни на что, он продолжал любить ее. «Черт!» — за дверью раздались размеренные едва слышные шаги. Одна его часть уже попрощалась с жизнью, а вторая мигом напрягла все мышцы. Нельзя умирать, не здесь и не сейчас. Надо бороться до конца, до последнего вздоха. Дверь приоткрылась, благодаря чему в его темное царство наконец-то проник луч света. Он пополз на него, словно мотылёк, но глаза пронзила боль, будто тысячу иголок метнули в его глазные яблоки. Но Жан не переставал ползти, он зажмурился, понимая, что придется драться вслепую. Какая бы ужасная гибель не грозила, Кирштейн полон решимости биться до победного. По ушам ударил до боли знакомый металлический щелчок, после чего вспомнить что-либо было уже невозможно. «Все кончено, Микаса»