Когда вода окрасится кровью

Ночью Хэнк долго не может заснуть. Во мраке спальни ему мерещится Даниэль. Безумный взгляд голубых глаз безмолвно глядит на него из угла комнаты, просто смотрит, но этого достаточно, чтобы почувствовать, как тревога клубком вьется где-то у шеи. Хэнк отворачивается, засыпает в беспокойстве, но прозрачный силуэт мужчины тенью нависает над двуместной постелью, и вновь не делает ничего, но не перестает выглядеть от того менее угрожающим. Комната медленно наполняется осенним холодом. Хэнк плотнее закутывается в одеяло, смыкает глаза до плясок разноцветных огоньков перед ними, но все равно видит на обратной стороне век отпечатавшийся образ их неравной битвы, острые зубы и мощные руки, и в плече ощущается фантомная боль от его сомкнутых челюстей. Хэнк много ворочается, пытаясь прогнать морок, но, заснув, просыпается снова. На смену кошмарному образу приходит прекрасный лик молодого русала, но на самом деле непонятно, что из этого хуже. Цветущая красотой и жизнью внешность его обманчива, потому что прямо за ней Хэнк всем сердцем ощущает огромную опасную силу, существо, несущее смерть. Коннор ласково манит его в свои сети, чтобы в момент сомкнуть их, захлопнуть ловушку, разорвать старое тельце Хэнка на части, а после припасть к ним устами, лелея каждую в отдельности. Его длинный по-змеиному гибкий хвост свивается у него на ногах и талии, сковывая движения – Хэнк, честно, не знает, возможно ли такое в действительности, – и Коннор сдавливает его плечи руками, неприятно царапает кожу острыми коготочками и жадно впивается губами в его собственные, сминает хищно и повелительно, оставляя на них пресловутый солоноватый привкус крови и моря. И тогда Хэнк просыпается снова. Тяжело дыша, он бредет в ванную комнату и окунает горящее лицо в прохладную воду, потому что мысли его больше не слушаются. *** Хэнк критично осматривает свое плечо, с неохотой и удивлением признавая, что слюна, похоже, у Коннора волшебная. Старательно зализанная рана пропадает уже на следующее утро, оставляя после себя лишь неровные белесые рубцы, и совсем не ощущается. Для пробы Хэнк вертит плечом, безжалостно сминает пальцами кожу, но все равно не чувствует никакого дискомфорта, словно и не было этой раны вовсе. Синяя кровь Даниэля, приставшая к одежде, внезапно тоже исчезает. Это выглядит странно, если не сказать пугающе. От нее не остается никаких следов – ни на куртке, ни на разодранной гавайке, которую Хэнк, равно как и куртку, не успел постирать. Словно не было этой встречи, не было никакого Даниэля, никакого Коннора, был лишь шрам, внезапно образовавшийся. Это похоже на сумасшествие. Хэнк так и разглядывает свое отражение в зеркале, глядит на плечо со всех сторон с недоверием, пока с ужасом не осознает, что такими темпами вот-вот грозится опоздать на работу. Неловко разорвав для Сумо пакет с кормом, Хэнк молнией устремляется к входной двери и едва не забывает ключи у компьютера. Рассеянность Хэнка подмечает даже Джеффри, когда буднично проходит мимо его рабочего стола к своему кабинету. — Все хорошо? — спрашивает он удивленно. Хэнк отстраненно махает ему рукой и кивает как-то невпопад и заторможено. — Да, конечно, как обычно. — А, оно и видно, — хмыкает Фаулер, скрестив руки на груди, — ну, тогда мне, наверное, показалось, что ты мешаешь кофе своим плеером. Андерсон мгновенно переводит взгляд на чашку кофе в руке и сам словно бы удивляется этому. Тогда от Джеффри доносится лишь знакомый тяжелый вздох и тихое цоканье. — Бухать надо меньше, — гогочет Гэвин где-то неподалеку. — Рид, иди в жопу! — шикает на него Андерсон и выставляет в его сторону средний палец. Фаулер предупредительно фыркает на них обоих. — Я в норме, Джеффри. Ведешь себя, как моя мамочка. — Хэнк, если что случилось, ты можешь поговорить об этом со мной, просто к слову. — Да я... не выспался просто, — отвечает Хэнк уклончиво. Мысли его витают где-то не здесь. Джеффри привычно не настаивает ни на чем, хотя, видит бог, ему давно следовало это сделать, и все-таки скрывается за дверью. Хэнк, глухо матерясь, спешно вытаскивает маленький плеер из горячей чашки, с досадой отмечая, что тот, возможно, теперь сломан, и сует его в карман. Однако это переживание недолго занимает его – все в мире меркнет перед главной загадкой человечества, имя которой Коннор. Хэнк был в настоящем замешательстве. Впервые за долгое время все его мысли были заняты не саморазрушением, а образом таинственного морского существа на белом песчаном берегу. Пребывать в таком состоянии было как минимум непривычно, как максимум – странно до чертиков. О Конноре невозможно было не думать. Кто он такой? Что он такое? Пока все офицеры в участке ломали голову над тайной загадочных полуночных исчезновений, Хэнк пытался распутать клубок вопросов поистине вселенского масштаба. Новая форма жизни. Охренеть можно. В обеденный перерыв, когда остальные его коллеги отправились в ближайшее кафе или комнату отдыха, чтобы отведать свои домашние ланч-пакеты, Хэнк шерстил интернет в поисках каких-либо упоминаний о существовании мифических морских существ, но, как и следовало ожидать, не обнаружил ничего внятного. Форумные темы больше напоминали переписку маленьких девочек, фанатеющих по другим хвостатым девочкам, а все известные Хэнку легенды описывали русалок, сирен и прочих тварей как женщин красоты до того невероятной, что впору было сойти с ума. Коннор, конечно, тоже был не дурен собой и занял мысли Хэнка с пугающей легкостью, словно и не выходил из них вовсе, словно жил в голове все это время, надежно укрытый другими воспоминаниями, но девушкой по-прежнему не был. Хотя, кто их знает, этих созданий... Как минимум волосы у него были короткими, а голос был хоть и высоким, но все же мужским, а это уже качественно отличало его от описания длинноволосых сладкоголосых красавиц. Да и грудь, вроде как, у него совсем плоская... Тогда Хэнк решился на отчаянный шаг и после работы заглянул в библиотеку, надеясь найти хоть какую-нибудь информацию в недоступных в электронном виде источниках. Признаться, Хэнк всегда любил печатные книги больше новомодных электронных журналов, коими в последние годы были устланы все прилавки магазинов Америки – прежде всего, от книг приятно веяло типографской краской или пылью, чуть более неприятным запахом, и страницы в них имели свойство желтеть, загибаться с хрустом и резать пальцы лучше острых кухонных ножей из керамики, то есть, в целом, быть теми самыми, олдскульными, настоящими книжками со своими маленькими извечными недостатками, старыми и скучными, как сам Андерсон, — любил, но в библиотеках не был, кажется, со времен учебы в институте. Как сказал бы сам Хэнк: дохрена давно, короче. Библиотека была совсем маленькой, одной на весь город, зато пестрела морскими сказками и легендами в силу своего специфичного расположения и, что самое главное, сохраняла ту самую атмосферу обиталища "древних" печатных текстов. Роскошный холл библиотеки венчал огромный ростовой портрет основателей этого города. Камски. Такие портреты висели во всех богато украшенных старых городских зданиях. На протяжении множества десятков лет их чета оставалась одной из влиятельнейших в этой местности и только в последние годы молодые члены семейства Камски разъехались по мегаполисам. На какое-то время их родовое поместье и вовсе опустело, пока около десяти лет назад в город вновь не вернулся младший из сыновей – Элайджа. Конечно, к этому портрету лично он не имел никакого отношения, но его далекий предок был во многом на него похож: имел тот же самовлюбленный взгляд, например. У самого Элайджи тоже был портрет, нарисованный рукой великого Карла Манфреда, но висел он в какой-то глуши, Хэнку неведомой. Этот же портрет был самым большим из всех, которые Хэнк видел развешанными то тут, то там, и вышел из-под руки какого-то американского мариниста (Хэнк никогда не умел разбираться в искусстве). На нем был изображен глава семейства, его жена, два сына и три дочки. Это были самые первые Камски в городе, разодетые в одежду прямиком из конца девятнадцатого века, а прямо за ними плескалось оранжевое закатное море. Милая миниатюрная библиотекарша выдает Хэнку несколько книг. Хэнк благодарит ее мягкой улыбкой и садится за стол у окна в читальном зале. Конечно, он не собирается читать их целиком – на это ушло бы непозволительно много времени, – скорее хочет просто пролистнуть, пробежать глазами по содержанию. В первой же книге обнаруживается старая история про моряка, что увидел в море русалку, влюбился до беспамятства, и разбился о скалы в ее поисках. Описывается она очень художественно – не самый надежный источник информации, однако глаз Хэнка цепляется за упоминание голубых полос на хвосте. Полезного ничего, впрочем, почерпнуть не удается, разве что кроме теории о том, что русалки способны влюбить в себя человека с первого взгляда. Да нет, бред какой-то. В другой книге мельком рассказывалось о том, что Альфред Камски лет сто назад видел в море четырех людей с хвостами вместо ног. Будто они, чтобы тот не убивал их, принесли ему в дар горы жемчуга со дна морского, будто именно им он обязан своим внезапно возросшим состоянием. Хэнк кривится, читая эту историю: встречи с одним только Коннором хватило, чтобы понять, что русалки – очень смертоносные создания. Невозможно было поверить в то, что сразу четыре таких Коннора не смогли бы завалить какого-то жалкого богатея. К тому же никто, кроме этого Альфреда, их больше не видел. В третьей книге мифические морские существа упоминаются сразу дважды. Первый раз, когда автор рассказывает, будто видел, как с утеса, того самого, с площадкой, однажды сиганула юная дева, но не разбилась, а стала морской пеной, и волны теперь вырисовывали на скалах ее лик. Во второй раз идет рассказ о юноше, влюбившемся в русалку и добровольно утонувшем в море, чтобы быть с ней вместе, будто утонув, он потерял свою душу, и тогда морская дева превратила его в себе подобного. Хэнк не знает, что и думать на этот счет, потому что выводы напрашиваются неутешительные. Русалки – опасность, держитесь от этих тварей подальше. В большинстве рассказов мельком фигурирует то, что русалки едят человеческое мясо в качестве деликатеса. Будто зубы у них острее акульих и растут так же в несколько рядов, а хвост настолько мощный, что способен одним толчком перегнать корабли, идущие на скорости в восемнадцать узлов, если не больше. Будто увидеть их – признак скорых несчастий, крушения корабля или вовсе смерти. Будто русалки – всего лишь животные, тупые, безэмоциональные, не способные на осмысленную речь или сопереживание друг другу и людям, рассуждающие не мозгом, а своим бездонным желудком, и сердца у них каменные, а кровь ядовита. Читать такое отчего-то неприятно. *** На пляже снова никого, а отлив обнажает голый скалистый берег. Хэнка тянет к морю почти безотчетно, и он поддается, как будто для этого нужна особая причина. Причины нет, убеждает он себя, нет, а если есть, то уж точно не та, тяжеленная и кареглазая, имя которой он выкрикивает пару раз и глядит в море. Хэнк не знает, зачем зовет его, зачем надеется, будто Коннор сквозь толщу воды услышит его бесполезные призывы, но все равно пытается. Хэнк не решается рассказать кому-нибудь о том, что случилось вчера на пляже. Знание это кажется каким-то сокровенным, слишком личным, да что уж там, случайным или неправильным, тем самым, которое узнаешь, когда нечаянно заглядываешь в спальню родителей поздней ночью. Синяя кровь, девианты, русалки... да все это сродни открытию жизни на Марсе! Скрывать такое от целого человечества кажется слишком неправильным, слишком эгоистичным решением, однако, что еще остается? Если он расскажет о Даниэле, о его трупе, о его безумном нападении на берегу, возникнут вопросы. Криминалисты, ученые – все они соберутся в кружок и будут глядеть на его тело, исполосованное синим, разглядывать кровь с умным видом и гадать о природе ее загадочного ультрамаринового оттенка. Они оглядят труп со всех сторон, возьмут образцы крови и кожи, и поставят свои бесчеловечные опыты, но еще раньше они заметят следы острых зубов на шее и остатки рыбьей чешуи под ногтями. И тогда они все поймут, узнают об еще одном участнике их локального конфликта, обнаружат его со временем, поймают в клетку себе на потеху, словно он очередное безмозглое животное, мутант, так, диковинка, восьмое чудо света. И тогда они причинят Коннору боль, запрут в неволе, где с каждым днем он будет хиреть, подобно увядающей розе, становясь бледной измученной тенью самого себя, сломленной и израненной, убьют даже, лишь бы получить желанные ответы на тысячу новых вопросов, потому что люди жестоки и любопытны по своей сути. Нет, Хэнк никогда не позволит этому случиться. Он не позволит, чтобы кто-то навредил Коннору. Не позволит, даже если для этого придется спрятать один труп – тысячу трупов! – потому что Хэнк верит, что это правильно. Потому что Коннор живой, потому что он не достоин стать жертвой человеческого эгоизма и лечь под нож за то, что имел глупость спасти какого-то ничтожного пропитого старика. Дважды. Утреннее происшествие с исчезновением синей крови с одежды только укрепляет уверенность в том, что скрыть все обстоятельства вчерашнего дня возможно. Это немного взбадривает Хэнка, рождает где-то в груди надежду на то, что и сам Даниэль волшебным образом может испариться, исчезнуть, словно он и не существовал до этого. Исчезнуть и не подвергать жизнь Коннора опасности быть обнаруженным. Чтобы убедиться в своей теории Хэнк снова решает вернуться на берег – такую отмазку он себе выбирает. Выбросить труп в море было не вариантом – буйные волны могли вновь прибить его к берегу, и тогда его нашел бы кто-то другой. Оставлять труп разлагаться прямо на пляже тоже было бы слишком глупо, поэтому еще вчера Хэнк оттащил его к небольшому гроту в утесе, утопающему под водой во время этого аномально высокого прилива. Чувства у Хэнка были противоречивые – раньше он никогда подобным не занимался, даже наоборот, активно пресекал все попытки сокрыть от полиции улики. Сейчас все эти слова и действия казались ему лицемерием, потому что в аналогичной ситуации Хэнк не смог поступить иначе. Эмоций было много, но ни одной из них не являлось сожаление от содеянного. Старый грот был надежно скрыт от случайных зевак. Чтобы добраться до него, любому человеку пришлось бы долго брести вдоль дикого пляжа под аккомпанемент шумящих волн, пробираться меж скалистой рощи, чтобы после вскарабкаться к небольшой дыре, проделанной морем множество лет назад. Конечно, во время прилива уровень воды поднимался настолько, что скрывал дно пещеры в своей лазурной синеве, но в остальное время добраться до нее становилось сложнее. Хэнк и сам обнаружил ее чисто случайно, когда катался с Джеффри на лодке и осматривал берег через бинокль. Тогда его взгляд зацепился за неприметную черную щель, заметить которую с берега было практически невозможно, и Хэнк посчитал, что это хорошее место, чтобы спрятать сокровища (или тех исчезающих в полнолуние людей), но, кое-как добравшись до нее, так ничего и не обнаружил. Вчера идея вновь посетить грот показалась ему гениальной, а сегодня он всем сердцем проклинал отлив, резко опустивший уровень моря на несколько метров. Когда вода переливалась через каменные ворота, что служили входом в эту миниатюрную пещеру, найти ее не составляло труда. Берег, можно сказать, сам вел тебя к цели, и заблудиться было сложно. Но когда вода уходила, как сейчас, и грот снова становился сухим, вход мог случайно затеряться в скалах, и Хэнк, честно, прошел бы мимо, если бы не глядел на неровную каменную стену в оба глаза и не знал того, что обязательно должен что-то отыскать. Добравшись до каменных ворот, Хэнк неуверенно оглядывается по сторонам. Противоречивые чувства все еще роятся у него в голове и изъедают душу. Его профессиональная часть вопит о неправильности всего происходящего, но другая, непонятная, настроена решительно. И Хэнк делает шаг. Сразу за крутым каменным спуском обнаруживается вода невероятного синего оттенка. Красивый и глубокий, он кажется чем-то мистическим, пленяет и завораживает. Хэнку чудится даже, словно вода стала еще синее с его последнего визита, но он решает списать это на освещение пещеры в разное время суток. Это та небольшая часть моря, которая никогда не покидает пещеру, какими слабыми или сильными ни были бы приливы. В то время как большая часть морской воды с волнами утекает из грота сквозь небольшие зазоры в камнях, эта "лужица", глубиной в несколько футов, не иначе, всегда остается недвижимой, создавая для стоячей воды надежное пристанище. В гроте водные блики мерно играют на чернеющих стенах, рисуют на них причудливые белесые узоры. После ухода воды спуск в грот слишком крутой, и Хэнк упирается рукой в один из ближайших камней, чтобы сойти вниз и проследовать вглубь каменного зала, туда, где, помнится, он покинул Даниэля в прошлый раз. Пространство под ногами, словно каменистый бортик у природного бассейна, с оттоком воды тоже становится только шире, и Хэнк больше не прижимается к самой стенке, чтобы не промочить ноги. Хоть Даниэль и был раза в два легче Коннора, оттащить его тело слишком далеко не вышло. Если добавить в уравнение поврежденное плечо, время, которое Хэнк потратил на то, чтобы дотащить девианта до грота, и время, чтобы втащить его в этот самый грот, станет понятно, что Хэнк умотался, как собака. Он оставил тело не так далеко от выхода, лишь спрятал за сталагмитами для большей надежности, и оттого было вдвойне странно совершенно нигде его не обнаружить. Хэнк хмурится, ничего не понимая. Неужели девиант действительно испарился?.. Хорошо, с одной стороны, но с другой... До ушей доносится тихий водный всплеск. — Коннор? — спрашивает Хэнк, с надеждой поворачиваясь к морю. Его каштановая голова осторожно выглядывает из стоячей воды, в той стороне, в которую Хэнк даже не смотрит. Хэнк бы и не заметил его вовсе, если бы еще неокрепший голос вдруг не прошелестел его имя. — Коннор! Господи, ты-то что тут делаешь? — Хэнк подбегает к краю воды. Он испытывает такое облегчение от их новой встречи, что невольно улыбается, хотя сердце его все равно сжимается от тревоги. Коннор тоже подплывает к нему, цепляясь руками за камень, на котором сидит Андерсон. — Здравствуй — с трудом выговаривает юноша. — Тела придают морю, даже девиантов. Вернулся за ним, вода утекла. Не перепрыгнуть – много суши. Хвост поврежден. Хэнку кажется, что Коннор никогда в жизни не говорил настолько длинных фраз, и его отчего-то прошибает гордость. Дикция у русала становится в разы лучше – это Хэнк подмечает почти сразу. — Чего не уплыл-то? — спрашивает Андерсон, оглядываясь на каменные ворота. — Вода ведь не за секунду исчезла. — Предавал тело морю. Долгий процесс. Хэнку это объяснение, впрочем, ничего не дает. — Ладно, черт с этим. А я смотрю, ты сегодня болтливый. Репетитора нанял? — Общение – польза. Вспоминаю понемногу. — А, — тянет Хэнк многозначительно. Приятно видеть в поведении русала свою заслугу. — Так, значит, ты тут застрял, да? — Коннор утвердительно качает головой. — Ладно, посмотрим, что можно сделать. Хэнк критично оглядывает пещеру, стараясь не думать о том, что его попытка спрятать тело Даниэля привела к тому, что Коннор вынужден терпеть заточение в каменном гроте. Интересно, где же сам Даниэль? Надежно спрятан в толще воды, а, может быть, уже давно переваривается в желудке морского зверя?.. Хэнк решает, что разберется с этим позже, а сейчас нужно сосредоточиться на задаче. Выход из грота находится на метровом каменном возвышении, а подъем на него слишком крутой, чтобы без труда втащить туда тяжелое тело. Да уж, в одиночку Хэнку никогда не доставить Коннора к морю, особенно если тот продолжит вести себя как мешок с картошкой. Быстро задыхающийся, своевольный, но все же мешок с картошкой. Интересно, чего русал такого ест?.. Очевидно, вся проблема заключалась в его гигантском рыбьем хвосте, пожалуй, даже слишком большом для его роста – именно он придавал его весу несколько лишних десятков килограмм, ведь человеческая часть Коннора не выглядела слишком тяжелой. Коннор выглядел стройным и подтянутым – конечно, Хэнк, а как еще мог выглядеть тот, кто беспрерывно бороздит океан и напрягает для этого все мышцы? – совсем не сравнить с собственной фигурой Андерсона, пускай тоже достаточно мощной, но все же имеющей несколько лишних кило от частого употребления пива. Возможно, будь у Коннора пара красивых человеческих ножек, Хэнк бы и смог без труда закинуть его к себе на плечо, но в данной ситуации закинуть кого-то на свое плечо было под силу наоборот самому Коннору. Хвост был проблемой, но проблемой определенно красивой. Еще никогда ни у одной рыбы Хэнк не видел такого прекрасного хвоста. Перламутровые переливы его темно-синей чешуи и голубые борозды, рассекающие бока, казалось, навсегда отпечатались в голове Хэнка как пример величайшего искусства, на которое только способна мать-природа. Интересно, знает ли Коннор, насколько он красив, гордится ли этим? А, может, в их подводном мире он считается настоящим уродом?.. Вчера Хэнк откровенно засматривался на этот хвост и потому очень удивился, когда узнал, что тот, оказывается, поврежден. Он попытался воскресить в памяти вчерашний образ, но не нашел ни глубоких царапин, ни сильных переломов. Хотя, кто он такой, чтобы разбираться в подобного рода вопросах? Он и русалку-то впервые в жизни увидел, а их анатомию не знает и подавно. По крайней мере, это уточнение объясняло вчерашнее поведение Коннора, его невозможность отползти к воде самостоятельно и сильную слабость. Внезапно Хэнк снова вспоминает о своем волшебно затянувшемся плече и заливается краской от других, сопутствующих ему воспоминаний. — А ты не мог бы, ну, лизнуть свой хвост, чтобы он побыстрее прошел? — спрашивает он, неловко отворачивая взгляд. Коннор отрицательно мотает головой. Неугомонная мокрая прядка снова выбивается из общей массы волос и падает ему на лоб. — Только кожа. Чешую нельзя. — Хреново, — цокает Хэнк. — Мне тебя не дотащить, ты ж тяжелый, как товарный поезд. Хм. А подождать прилива не можешь? — Придется. Нет вариантов. Но нет рыбы. Если очень повезет, это займет всего две недели. Коннор наверняка сможет продержаться, но совсем ослабнет. В противном случае это займет почти месяц, и тогда Коннор наверняка погибнет. Впрочем, Хэнк не садист, чтобы оставлять прекрасного зверя голодать в одиночестве. — Да это не проблема, я могу купить тебе еды, — предлагает Андерсон. Об огромных расходах он как-то не задумывается. — Что ты ешь? В смысле, есть какие-то конкретные предпочтения? Может, коктейль с жемчугом? Устрицы в лимонном соке? — Свежая рыба. Сырая. — Не, ну вот это ты удивил, конечно. А я уж боялся, что ты попросишь омлет с лобстером или пиццу с креветками. Коннор задумчиво тупит взор. — Пиццу?.. — спрашивает он растерянно. Хэнк усмехается ему беззлобно, потому что закономерная наивность Коннора в человеческих вещах умиляет. — Потом расскажу. Ты голоден? Потому что я – чертовски, — русал слабо кивает головой. Хэнк и сам ощущает ворчливое бурление где-то в желудке. — Ладно, креветка, жди здесь, я скоро буду. Хотя, куда ты денешься. Коннор вдруг хватает его за ногу, когда Хэнк выпрямляется, собираясь уйти. — Стой! Эхо его громкого голоса надрывно отдается от темных сводчатых стен пещеры. Это короткое слово выходит у него настолько быстро и четко, что Хэнка пробирает до мурашек. Голос его звучит и как мольба, и как угроза одновременно. А в глазах – растерянность, что-то звериное и зрачки расширенные, точно для атаки. Неприятно. — Коннор, эй, — атмосфера между ними постепенно накаляется, и Хэнк пару раз нетерпеливо дергает ногу, но та надежно застревает в стальной русалочьей хватке. Сила у юнца будь здоров, больновато даже. На лице у Коннора в этот момент застывает выражение совсем непонятное, с примесью тоски и ужаса. — Ты чего? Отпусти! Коннор не спешит расслаблять руки. Хэнку кажется, что выпендриваться перед опасным морским созданием не самая прекрасная идея в его жизни, но он решает дерзнуть: — Слышь, не беси меня, а то разберу на морепродукты! — Не ходи. — Чего? Почему? — Коннор ничего не отвечает, лишь сильнее впиваясь ногтями в лодыжку. Становится еще больнее. Тогда Хэнк вновь присаживается на корточки, заглядывая Коннору в лицо, и прикусывает губы. — Слушай, ты, конечно, то еще страшилище, но я тебе не враг. Я не привык говорить слова благодарности, и все же... ты помог мне, Коннор, и я тебе доверяю. Я не хочу тратить время на бесполезный треп, я просто хочу пойти в город и немного помочь тебе в ответ. Я ненадолго. Понимаю, у тебя нет причин доверять людям, они те еще ублюдки, но со мной ты в безопасности. Я никому не скажу, что ты здесь. Обещаю. Так что отпусти мою ногу, будь хорошей рыбкой. Коннор долго, почти растерянно смотрит в ясные глаза Андерсона, непрерывно о чем-то раздумывая – точно решает, верить человеку или нет. Хэнк не может его за это винить. На его месте, оказавшись в непривычной для себя среде, он бы тоже относился ко всему с тревогой и подозрением. Затем он опускает взгляд к своим рукам и нехотя соглашается, медленно, по одному разжимая длинные бледные пальцы. Хэнк хочет улыбнуться ему ободряюще, но Коннор быстро исчезает в яркой волшебной синеве, и в гроте снова наступает звенящая тишина. *** Продавец на причале глядит на него как на сумасшедшего. — Андерсон, тебе голову припекло? От его грубого тона ладони сжимаются в кулак, а голубые глаза метают молнии. — Чего?! Уже и рыбу нельзя купить? Дожили, блин. Продавец качает головой, скрестив руки на груди. Чего только упирается, идиот? Ведь наверняка никто не покупает у него рыбу десятками килограмм. Порадовался бы доходу, а не брюзжал, как старый дед. — Можно, конечно. Но куда тебе столько? Ты ж в одну харю это не сожрешь. — Слушай, какое тебе дело-то, а? Продавай свой улов и радуйся, что я пока не прикрыл эту сраную лавочку. Мне ведь есть, за что. — Напугал! — говорит продавец насмешливо.— Я просто не хочу, чтобы моя рыба стухла у тебя в холодильнике. Я, в отличие от некоторых, ручаюсь за качество. Потом еще слухи пойдут. — Между нами, девочками, если она стухнет не у меня, так у тебя на прилавке. — Ты че, сейчас назвал мою рыбу тухлой?! Хэнк сокрушенно вздыхает, пытаясь подавить бурлящий в жилах огонь негодования. Раздражение пробирает его до сведенной челюсти, до глубокой складки, прорезавшей нахмуренную переносицу, и он сводит губы в тонкую линию, чтобы не сорваться окончательно. — Да иди ты нахер, Гэри, ты продаешь рыбу или нет? Скрипя зубами, Гэри выставляет счет. — Урод, — бурчит он, когда Хэнк скрывается в глубине улиц. Мимо как раз проходит патрульный Рид и бросает заинтересованный взгляд на эту картину. — Чего этот дед опять отмочил? — спрашивает Рид с кривой ухмылкой. — Скупил у меня почти всю рыбу, ненормальный. Сам ведь знаешь, он ее не жрет. Я-то не против, но жаль, что пропадет. Гэвин заинтригованно кивает. — Интересно. *** — Прости, что долго, — кричит Хэнк еще у входа, — пришлось ждать, пока испечется тесто, — Коннор выныривает ему навстречу, обласканный лучами закатного солнца, и принюхивается к содержимому пакетов даже на расстоянии. — Да еще этот мудак, Гэри, не хотел продавать мне рыбу, представляешь? Но, черт, это ведь его работа. Иногда я совсем не понимаю людей. Коннор?.. Коннор нетерпеливо тянет пакеты на себя, когда Хэнк оказывается достаточно близко. Пораженный наглостью русала, Хэнк бьет его по вездесущей руке ладонью и нарывается на недовольное шипение. — Фу, прекрати, — говорит он напряженно. Память почему-то возвращает Хэнка на несколько лет назад, в те дни, когда непоседливый Коул точно так же мешался под ногами на кухне, когда Хэнк выкладывал продукты на стол, и становится как-то по-ностальгически горько. Хэнк часто моргает, пытаясь прогнать прочь все воспоминания, но выходит не сразу. — Ты словно с голодного севера, честное слово. — Не ел два дня, — просто отвечает Коннор, и голос у него до того спокойный, что сложно поверить, будто это его хоть капельку волнует. — Оу, ого, — удивляется Хэнк искренне и даже прерывает распаковку на секунду, — а я-то думал, ты Даниэля, эм, того... — он выставляет руку перед собой, так, словно держит в ней воображаемое мясо, и делает вид, что откусывает от него жирный кусок. Коннор качает головой, насупив темные брови. Сказать по-прежнему сложно, ведь лицо у него мраморное. — Нельзя. Я возвращаю, море разбирает. — И где ж он тогда? Коннор набирает в ладони голубой воды и протягивает ее Хэнку. Андерсон хмурится, не вполне уверенный, как интерпретировать этот жест. — Эм, хочешь сказать, что он здесь, в воде? — Нет. Это – Даниэль. — Охренеть... Хэнк ошеломленно переводит взгляд к толще морской воды, отливающей ярким синим оттенком, который теперь кажется не волшебным, а устрашающим. В памяти сразу же оживает образ синей, почти ультрамариновой крови девианта, и от этой аналогии животу становится дурно. Как это вообще получилось? Он пытается прогнать навязчивый образ, но всякий раз ловит себя на том, что возвращается к нему снова и снова. Коннор неожиданно касается его своей рукой, вырывая из потока мыслей, и в этом маленьком незамысловатом жесте читается что-то большее, чем просто касание... понимание? По крайней мере, так хочется верить самому Хэнку. Откашлявшись и стряхнув с себя оцепенение вместе с чужой ладонью, Хэнк продолжает доставать продукты. Он не знает, как поступить лучше, поэтому для пробы просто кидает пару рыбин в водоем. Коннор тут же подрывается за ними, окатив Хэнка столбом брызг от хвоста. — Хэй! — Хэнк морщится, закрывая лицо руками, капельки холодной воды попадают ему на открытые участки тела, вызывают на коже неприятные ощущения и пропитывают рукав куртки, которому досталось больше всего, буквально насквозь. Прыжок Коннора полон какой-то особой грации и мальчишеского ребячества. Он цепко хватает свою добычу, обнажая ряд острых зубов, действительно, совсем как акульих, только в разы меньше. Перед глазами пробегают нелестные строки из книг: о силе хвоста, о каменном сердце, о полнейшем отсутствии эмоций – и Хэнк решает понаблюдать за русалом, чтобы убедиться в своих догадках. Коннор разрывает сырую тушку зубами как заправский мясник, и выглядит это, честно говоря, отвратительно. Хэнк, борясь с отвращением, старается разглядеть все в мельчайших деталях, но, правда, сказать, действительно ли зубы растут у него в два ряда, не выходит. Заметив, что на него смотрят, Коннор вдруг протягивает человеку надкушенную рыбу, мол попробуй, и подплывает ближе. — О, нет, нет, — отнекивается Хэнк сразу, — люди не могут есть сырое мясо. Коннора это, впрочем, не заботит, и он продолжает настырно протягивать тушку Хэнку в руки. — Ты – охотник. Раздели со мной добычу, — говорит он отчетливо. — Не-не-не, Коннор, даже не проси. Я ж траванусь к чертовой бабушке. Ненавижу рыбу. — Хэнк. — Вот что, — Хэнк лезет в другой пакет, — если играть, то по моим правилам, окей? Знакомься, это пицца, единственное нормальное изобретение итальянцев. Хэнк достает небольшую прямоугольную коробку на два кусочка, дно которой все еще приятно согревает подушечки пальцев. В ней лежит пицца с морепродуктами, которую Хэнк тоже не очень жалует, но решает взять специально для Коннора. Тот с интересом глядит на нее, склонив голову на бок, и чего-то ждет. — Спорю, у вас там, в подводном мире, до такого еще не додумались, — хотя бы потому, что под водой нельзя развести огонь, хочет продолжить Хэнк, но вовремя затыкается. Хэнк протягивает один кусочек Коннору, а второй отправляет себе в рот. Коннор неуверенно вращает треугольник теста в руках, глядит на него то сверху, то снизу, то принюхивается к начинке и соусу – и, господи боже, проводит подушечками по кетчупу, чтобы после облизнуть собственный палец, – но все же делает первый укус. Хэнк хочет запечатлеть выражение его лица – как-никак парень впервые пробует человеческую еду! – но то не прорезают даже мимические морщинки. — Ну, как оно? — спрашивает Хэнк в нетерпении. Русал продолжает мучительно медленно прожевывать пищу. — Вредно, — внезапно выдает Коннор. — Много ненастоящего, много жирного. — А ты у нас, типа, эксперт-гастроэнтеролог, — ворчит Хэнк. Коннор непонимающе глядит на него. Действительно, откуда ему знать, кто такие гастроэнтерологи? Тогда Хэнк решает сказать попроще. — Не хочешь – не жри. А нам, людям, надо ж от чего-то помирать. Коннор вдруг роняет кусочек в воду и всем корпусом подается вперед. Руками он упирается в пологие камни и вытягивается так сильно, что едва не касается носом чужого лица, благо Хэнк сам отодвигается назад от неожиданности. Что-то с громким стуком выпадает у него из кармана. — Нет! — говорит вдруг Коннор. — Зачем? На пару долгих мгновений Хэнк теряется, совершенно не зная, что сказать, и просто смотрит в два карих глаза, широко раскрытых, гипнотизирующих. — Слушай, отвали, а? Откуда ж я знаю, зачем, — выдавливает он из себя наконец, когда молчание между ними затягивается, а воздух становится напряженным. — Это нелогично, — отвечает Коннор просто. Хэнк хмыкает. — Ну, с добрым утром, пацан. Люди ведут себя нелогично. — О... — тянет он как-то разочарованно. — А ты? — А что я? — Зачем, м... помираешь? Бестактный интерес Коннора сбивает Хэнка с мысли. Он вдруг чувствует почти физический дискомфорт от нарушения личного пространства, и будь на месте Коннора кто-то другой, Хэнк бы зазвездил ему в рожу. Поначалу он хочет промолчать, вовсе проигнорировать этот искренний, но глупый вопрос и тихо сжать кулаки, впиваясь ногтями в кожу, чтобы выпустить напряжение, но потом все же решает ответить с присущей его басистом тону мрачностью: — Тебе-то что? Ты ведь даже не человек, Коннор, так какого хрена тебя заботит человеческая жизнь? Коннор тут же тушует, расслабляет руки и медленно погружает корпус обратно. Коржик пиццы, проплывая, ударяется об его грудь, и Коннор вновь берет его в ладони, чтобы сосредоточить все свое внимание на промокшем тесте, покрутить его пальцами, очевидно, давая понять, что этот разговор окончен. Его реакция кажется Хэнку интересной, и он решается задать вопрос, который мучал его на протяжении долгих месяцев: — Зачем ты спас меня, Коннор?.. Коннор снова долго молчит, устремив взгляд в воду. Хэнку не хочется давить. — Девиант... — Нет, — перебивает Хэнк, — ты понял, о чем я. Это ведь ты был, верно? Там, на пляже, я видел борозду от твоего гребаного хвоста. Почему, Коннор? Коннор все еще не поднимает взгляд, погружаясь под воду почти по подбородок. — Люди – смерть в море, — говорит он, наконец, как-то абстрактно и тихо, — печально. Хэнк не знает, что ответить. Голос Коннора наполнен такой тоской, что поверить в то, что русалки не испытывают никаких эмоций и обладают каменными сердцами – невозможно. Каменными лицами, может быть, но... Всего четыре слова, а сколько искренности, душевной прямоты, сколько смысла в них заложено. Я не хотел бы, чтобы ты умирал, Хэнк. Это разбило бы мне сердце, Хэнк. Он чувствует себя неловко, но сам не знает, почему именно. Ох, Коннор, бедный Коннор, ты так ошибаешься. — Ладно, эм, я... — пытается перевести тему Андерсон, — я оставлю тебе рыбу здесь. Тут много, должно хватить... Я проведаю тебя чуть позже. — Снова уходишь?.. — Я должен. Не могу же я тут остаться, мне надо спать и работать, — отвечает Хэнк, не уточняя, что больше всего сейчас ему хочется подумать в одиночестве. — С людьми нельзя говорить, — признается вдруг Коннор, — но я буду скучать. Хэнк чувствует тяжесть в горле. — Не говори так, Коннор. Конечно, не будешь.