Когда вода окрасится кровью

Губы Коннора, извечно мокрые, отдают знакомым солоноватым привкусом. Хэнк смакует их, лениво и нежно, смелее, чем во всех своих кошмарных сновидениях и диких фантазиях. Коннор подается ему навстречу, отвечает так же неторопливо, с блаженной истомой, не сопротивляется, лишь раскрывает лепестки губ навстречу чужим ласкам и млеет под их теплой метафорической тяжестью. Все это между ними возникает так спонтанно, так непринужденно, что Хэнк не сразу замечает, что делает – будто и не он вовсе, а его тело жаждет с русалом близости, – и он вдруг теряется, замирает на секунду. Коннор, не ожидавший этого, сразу упирается ему в верхнюю губу и улыбается бледно-бледно, потому что усы щекочут его нежную кожу. — Ох, эм... — шепчет Хэнк, медленно отстраняясь, и бас его пробирает Коннора до приятных мурашек, — прости. Я... мда. Коннор не понимает его неловкости – слова человека разнятся с реакцией его тела. Он наклоняет голову набок, пытаясь прочитать в растерянных голубых глазах больше, чем Хэнк сам смог бы ему рассказать, но на поверхности не видит ничего, кроме того, что уже прочувствовал, разделил с ним в эти минуты. Это кажется ему нелогичным, но потом он вспоминает слова Андерсона – люди ведут себя нелогично, – и все становится на свои места. Для них это норма. В глубине глаз у человека залегает что-то неуловимое, знакомое по вчерашнему взгляду, и Коннор вдруг пугается, страшится, что Хэнк опять покинет его. Хэнк противится ему очень пассивно, словно нехотя, и тогда вместо ответа Коннор вдруг сам целует его, сминает губы отчаянно и красноречиво, желая выразить этим самым весь спектр накопившихся внутри него эмоций, все свои мысли, свое отношение и тоску от одиночества в тесной пещере, надавливает ладонями на широкую грудь Андерсона, чтобы после оказаться сверху, придавить человека к земле всем своим мокрым корпусом, не отпускать его ни на секунду. Хэнк ошалело отвечает, действительно не сопротивляясь, окутанный не то мороком собственных потаенных мыслей, не то русалочьим заклятьем. Юноша входит во вкус – самые разные эмоции взрываются у него в голове фейерверком, клокочут в животе приятным тягучим комом, – и он выгибается навстречу, когда чужие руки в беспамятстве обхватывают его спину, оглаживают голые плечи. Он целует Хэнка сильнее и сильнее, словно остановиться, прекратить – означает поражение, словно они являются частью одного целого, правильной и неразрывной, целует жадно, до помутнения, пока огромный мокрый нос собаки внезапно не вклинивается между ними, нарушая идиллию момента. Хэнк тут же отталкивает русала от себя, смеется хрипло, протестующе, когда Сумо, словно ревнивая женушка, сам вдруг начинает вылизывать щеки и нос вначале ему, а затем и Коннору. — Сумо, фу, прекрати! — говорит Хэнк, посмеивается, оттягивая пса назад за ошейник. Сумо лишь пускает слюни и немного скулит, очевидно, проголодавшись. Коннор глядит на них, прикрыв глаза, приложив пальцы к тем местам, где его только что касался огромный розовый язык, и сводит губы в тонкую линию в попытке выдавить из себя нужную эмоцию. — Прости, — добавляет Андерсон немного погодя и треплет Сумо по холке. — Зачем всегда извиняться? — не понимает Коннор. — Блин, Коннор, спроси че попроще. Хэнк отпускает пса. Сумо вертится вокруг них, бьет хвостом, тыкаясь мордочкой то в того, то в другого, но эти высокие создания, кажется, слишком поглощены друг другом, чтобы заметить его страдания. — Ты злишься? — спрашивает Коннор, вспоминая потаенный блеск в глазах человека. Голос его мелко подрагивает от тревоги. — Пожалуйста, не злись на меня. — Что? С чего ты... — начинает Хэнк. В глазах Коннора он читает столько тоски и боли, что спотыкается, сбитый с мысли. Коннор выглядит так же, как в первую их встречу, напугано и разбито, и до Хэнка долго доходит, чем вызваны его переживания. — О, Коннор, нет, я не злюсь, я просто... я уже не знаю, что и думать. Я совсем запутался, понимаешь? — Хэнк тяжело вздыхает, роняя в руки голову, медленно оттягивает вниз щеки. — Ты в любом случае тут больше ни при чем, не бери в голову. Коннор не отвечает, и Хэнк чувствует, что чертовски благодарен ему за это. Коннор, хоть и не является человеком, всегда ведет себя очень проницательно, замечает изменения в поведении Андерсона, кажется, даже раньше, чем он сам. Хэнк чувствует себя полным идиотом. Он злится на судьбу, а не на Коннора. Теперь это точно. Андерсон отворачивается, не знает, как смотреть Коннору в глаза после того, как сорвался, дал волю своей потаенной части так просто, не сдержался и совершил подобную глупость – поцеловал его так искренне и непринужденно. Сердце в груди стучит как бешенное, а голову бросает то в жар, то в холод. Еще и мокрая одежда эта... — Ты замерз, — начинает русал, коснувшись рукой оголенного участка человеческой кожи. Неловкое молчание между ними, наконец, нарушается. — О, поверь, сейчас мне охренеть как жарко, — восклицает Хэнк тут же. Дыхание после поцелуев у него все еще сбитое. Возможно, позже у него и будет воспаление легких, но сейчас у него происходит их гребаное воспламенение. — Так только кажется. Люди плохо переносят холод. Я знаю. — О, да что ты? Откуда? — тянет Хэнк саркастично. — Не помню... Р. К. Камски. Все это помнил именно он, конечно. Коннор не помнил о людях ничего. Хэнк тяжело вздыхает, поднимается в вертикальное положение и усаживается поудобнее, скрестив ноги наперекор ворчащим от холода суставам. — Ты совсем ничего не помнишь, верно? — спрашивает он устало. — Ну, о себе. — Я помню море. — А до него? — Ничего. До него не было ничего. Пустота. — Понятно, — Хэнк угрюмо упирает руки в колени. — А ты, человек, помнишь свое рождение? — спрашивает Коннор странным тоном. — Что за бред? Нет, конечно. — Я помню, — отвечает он серьезно. Глаза русала чернеют. — Море рвет на части, сшивает заново. Оно заменяет кровь, голос, мысли в одно с морем целое. Оно разговаривает. Ты слышишь? Голос у Коннора вкрадчивый, и Хэнка пробивает до мурашек. Во рту вдруг пересыхает, когда он представляет себе эту картину, и он заторможенно облизывает губы. — Нет, Коннор, люди не слышат. Мы слышим только шум прибоя, а не то, что ты там имеешь в виду. — Ты слышал мою песню... имеешь представление. Воспоминания о ночи, о шторме, отдаются во всем теле фантомной болью. Хэнк ежится, вздрагивает, оглядывая новое беспорядочное убранство маленького грота. Куски скал валяются у сводчатых стен, поверхность которых вчера нещадно избивали волны стоячей воды. Даже само это словосочетание взрывает Хэнку мозги, и он верит лишь потому, что видел все своими глазами. — Тебе страшно? — спрашивает Коннор, пытливо склоняя голову на бок. В его ясных глазах он, кажется, читает все мысли, все эмоции. Хэнк заторможенно мотает головой. — Я видел дерьмо и постраннее, — врет ему Андерсон. Коннор, довольный ответом, ложится головой ему на ноги. — Боялся, уйдешь, — роняет он просто. Хэнк молчит, утопая пальцами в волнах каштановых волос. Никакой ответ не приходит ему в голову. Да и что тут ответишь, когда перед тобой так просто обнажают душу? Хэнк никогда не умел принимать это. Коннор не человек... теперь, и ему не ведомы людские сомнения, страхи и заморочки. Он прям в своих чувствах, в своем поведении и до неловкого напорист. Хорошие качества, но местами такие неуместные! Хэнк хотел уйти тогда. Хотел убежать, спрятаться от этой разрушающей силы, но больше всего он хотел спрятать от нее самого Коннора. Со стороны моря доносятся крики чаек. Наверное, штормом вынесло на берег множество интересных для них вещей, будь то всякий мусор или зазевавшаяся рыбка. Шторм... Одно воспоминание о нем порождает в голове больше вопросов, чем ответов. Хэнку кажется, словно он находился в его эпицентре, был свидетелем чего-то потустороннего, надежно спрятанного природой от человеческих глаз. Как правило. Бушующий ветер, беспокойное море, могильные звуки и хрупкая фигура Коннора, окутанная ореолом вселенского могущества, как кульминация, апогей, как секретный ингридиент этой ядерной композиции – все вдруг смешивается в голове во что-то невообразимое и томительное для пытливого воображения. Хэнк вспоминает его напряженную спину и черные, как смоль, глаза, и в душе вдруг пробуждается тревога, беспокойство. — Коннор, — начинает Хэнк после долгого молчания, неловко перебирая пальцами мокрые пряди, — ты в порядке? В смысле, вчера мне показалось, ты... — Все хорошо. — Точно? — Коннор кивает. — А что это было вообще? Ты, типа, можешь устраивать шторм или что-то в этом роде?.. — Нет, — отвечает Коннор сквозь прозрачную улыбку, — просто подпеваю. Море громкое. — А. Ничего себе подпевочка! — усмехается Хэнк нервно. — С песнями его сила растет, — продолжает Коннор. — Звуки притягивают стихию. Сложно устоять, но когда ты рядом – не так. В голосе Коннора опять мелькает та неуловимая интонация, полная грусти, искренности и какой-то влюбленности. Хэнк тяжело вздыхает, отводя взгляд куда-то в сторону. Ладонь его, погруженная в волны волос, замирает. — Слушай, Коннор... перестань. Не говори так. — Почему? — искренне удивляется он. — Потому что! Ты что, правда не слышишь, как это звучит? — Нет. Я это от себя, от сердца. От признаний его, от искренности сердце бьется о ребра как заведенное. Хэнк не хочет их слышать, но вместе с тем чувствует в них острую необходимость. Он выдыхает собравшийся в легких воздух очень тяжело и медленно, прежде чем собирает мысли в кучку. — Ну, взгляни на меня, — Хэнк делает резкий характерный жест рукой, — ни кожи, ни рожи. Как я могу влиять в твоей жизни на что-то? Ты привязываешься ко мне просто потому, что тебе даже не с чем сравнивать, Коннор. Это не то, что ты думаешь Коннор мягко осаждает его ладонью. Хэнк замолкает, в очередной раз поражаясь своей покорности. — Это не так — медленно начинает Коннор. — Я много наблюдал за людьми, как ты приходишь на утес, незримо сидел рядом. Ты всегда возвращался, и я чувствовал твое родство со мной и с морем. Ты делил с нами бури и солнце, как не делил их никто другой, — он слабо усмехается. — Ты спрашивал, почему я спас тебя тогда, в море. Когда ты опустился под воду, я испугался, почувствовал... ревность, нежелание делиться тобой с морскими глубинами – сложно объяснить словами. Я спас тебя и уже тогда знал, что другой человек мне не нужен. Океан на втором плане, ты – на первом. С тех пор впервые, теперь все чаще. Раньше боялся признаться. Теперь не боюсь. — Ну нихера ж себе ты разболтался, — выдавливает из себя Хэнк шутливо и удивленно. — Серьезно, я даже не знал, что ты на такое способен. Охренеть, — Коннор глядит на него терпеливо и укоризненно. — Ладно, если без шуток, то... мх. Слушай, Коннор, ты ведь меня совсем не знаешь. — Я знаю, ты потерял что-то, — перебивает Коннор, — знаю, что заботливый и смелый. Знаю, что доверяю. — Коннор... — И когда ты смотришь на меня, — русал приподнимается на руках, приближаясь лицом к лицу человека, — знаю, что вижу в глазах то, что сам чувствую. На губах Хэнк ощущает горячее морское дыхание. Он снова почти попадается на эту удочку, но в последний момент берет себя в руки и отодвигается в сторону. — Коннор, пожалуйста, — Хэнк нехотя отстраняет русала за плечо, — я не хочу рушить то хрупкое что-то, что есть между нами. Мое сердце не выдержит, если я привяжусь к еще кому-то. Тот поцелуй, он ничего не значит. Ясно? Господи, да это даже звучит как полный бред, — добавляет он чуть тише. — Ясно, — спокойно говорит Коннор, немного подумав. Внезапно, он подается вперед, мазнув губами по чужим губам, и отстраняется так же резко. — Это тоже ничего не значит, — добавляет он и игриво юркает под воду, прежде чем Хэнк успевает разразиться приступом негодования. Люди нелогичные. *** Надо ли говорить, что Хэнк безбожно опоздал на работу, потому что пришел домой лишь в десятом часу утра, прозябший до нитки, и отмокал в горячей ванне еще минут сорок? Джеффри все равно снисходительно простит ему это – все-таки вчера они вместе выпили несколько стаканов и были, что называется, в схожих положениях. Хэнк, конечно, переносил попойки с гораздо большим успехом – как-никак, за несколько лет умудрился накопить багаж определенного опыта, – но совсем трезвым к ночи тоже не был. Так или иначе, работу никто не отменял. Почти не отдохнувший за ночь, вымотанный как физически, так и эмоционально, Хэнк поплелся на работу не в лучшем расположении духа. Перспектива видеть нахальную рожу Гэвина отравляла день сама по себе, но сегодня виделась вдвойне отвратительной. Он ведь обязательно начнет глумиться над ним, если что-то пойдет не так, а если все пройдет как надо – начнет брюзжать и капать на мозги своим занудством и оправданиями, что он смог бы справиться с задачей в тысячу раз лучше. На сегодня был назначен очередной допрос. Чтобы не провалить его, как вчера, перед тем, как показаться на глаза коллегам, Хэнк как можно незаметнее проходит к камерам, в которых они оставляют всех задержанных. Аншлага в них нет уже несколько месяцев, зато есть Кэра Уильямс, заточенная в самую дальнюю, ту, что находится у голубоватой пустой стенки. Хэнк бредет вдоль крохотных комнат со стеклянными дверями, то ухоженных, то исписанных, исцарапанных непристойными надписями, и останавливается у третьей по счету. Кэра сидит в ней на крохотной скамейке, совсем одинокая. Вид у девушки очень осунувшийся, затравленный, Хэнку становится жаль ее на мгновение. Девушка кидает на него нечитаемый взгляд и тут же отворачивается, больше никак не выдавая свою заинтересованность происходящим. — Хэй, — начинает Хэнк дружелюбно, — нам нужно поговорить. Без свидетелей, — Кэра на него даже не смотрит. — Я знаю про тебя кое-что, — Кэра не реагирует. — Я знаю про синюю кровь. Девушка вздрагивает, словно подпрыгнув, и разворачивается в сторону полицейского. — Тогда отпустите меня! — говорит она надрывно. — Прости, милая, не могу. На тебе висит несколько обвинений. — Пожалуйста, мне нужно к Алисе... — С девочкой все в порядке, — заверяет ее Андерсон, — она в хороших руках. На твоем месте я бы побеспокоился за себя. Мисс Уильямс слабо кивает и долго о чем-то размышляет. — Кто еще знает? — Только я. И я бы хотел, чтобы это знание так и осталось между нами. — К-конечно. А вы тоже?.. — Кэра неопределенно машет руками. — Нет, я человек, — тараторит ей Андерсон. Кэра понятливо опускает голову. — Слушай, я правда хочу во всем разобраться. Я помогу, чем смогу, если ты расскажешь мне правду. Один мой друг, он... во всем этом разбирается. Он поможет. Кэра глядит на него решительно, сжав в тонких пальчиках подол своей темной туники. Хэнк понимает ее совсем по-родительски, видит в ней, в ее действиях, в ее взгляде лишь одно желание, близкое его сердцу, и оттого осознает, как тяжело ей сейчас приходится. В каком-то смысле его восхищает стальная выдержка этой женщины. — Обещайте, клянитесь, что поможете. — Обещаю. Кэра Уильямс тяжело вздыхает, видимо, согласившись. Хэнк все еще не чувствует, что она ему доверяет, но она хотя бы не отказывается от разговора. — Что... что вы хотите узнать? — спрашивает она, набрав храбрости. Хэнк решает начать по порядку. — Мясо. Откуда оно у тебя? — Один мужчина отдал его мне. Я не знаю, где он его взял. Знаю только, что он раздает его всем... нуждающимся. — Сможешь его описать? — Высокий, но ниже вас, темнокожий... — Имя, место встречи, хоть что-нибудь? — Он не назвался. Мы встретились в порту. Отлично. Хэнк непроизвольно цокает, бурчит расстроенно. Их загадочный мужчина выходит настоящим анонимом. Единственной стоящей зацепкой становится, пожалуй, лишь цвет кожи подозреваемого, но как чернокожих, так и загорелых в их городе тоже немало. Сложно было почерпнуть из этих знаний что-либо конкретное, кроме того, что Кэра не являлась тем самым убийцей, которого они так долго разыскивали. — Откуда ж ты о нем узнала? — спрашивает Хэнк, сопоставляя в голове новую информацию. — Он тоже не такой, как все, — переходит Кэра на шепот, — Он говорил, что своим нужно помогать. Много кто знает друг друга в лицо, но я нет. Простите. Повезло наткнуться на него в подходящее время. — Когда, если не секрет? — Несколько месяцев назад. Может, два или три... Он отдал мне много мяса. — Зачем? — Чтобы выжить! Ну вы, наверное, и сами это знаете, — Хэнк выглядит растерянным, но кивает пару раз, чтобы не сбить Кэру с мысли. — Эти запасы нужны, чтобы продержаться несколько месяцев. Достаточно грамотно заморозить мясо, и вот уже нет нужды выбирать себе новую жертву каждое полнолуние. — До чего дошел прогресс, — фыркает Андерсон. — Конечно, людям сложно это понять, — согласно начинает Кэра. — Да и мне было нелегко примириться с этой печальной необходимостью, но ничего не поделаешь. По-другому нельзя. Это просто способ выжить. Хэнк задумчиво чешет бороду. У него еще нет единого сформировавшегося мнения о девиантах. Все, что он о них знает, умещается в одно предложение – они едят и похищают людей. Зачем это им в действительности, он не имеет понятия. — Твой бывший муж, Тодд Уильямс. Говорят, что он все же исчез. Это как-то связанно с нашим расследованием? При упоминании мистера Уильямса, глаза Кэры наливаются печалью и ужасом. Очевидно, с ним ее связывают не самые лучшие воспоминания. — Я... не уверена, — отвечает она хрипло. Хэнк задумчиво хмурится. — Вчера я рассказала вам правду: у нас с Тоддом были очень непростые отношения. Я сбежала от него, но он снова нашел меня, и... у нас завязалась драка. У него опять был один из его приступов. Он... бил меня, унижал. Бедняжка Алиса стала свидетелем этого, так что у меня не осталось иного выбора. Я позволила этому случиться. Все произошло слишком быстро, и когда я пришла в себя, он был уже мертвый. Мы... избавились от тела примерно тем же способом. Хэнк почувствовал приступ дурноты. — От него осталось хоть что-то? — Нет, — коротко ответила Кэра. — Знаю, звучит не очень, но Тодд был ужасным человеком. Он это заслужил. Лишь когда его не стало, я вдруг почувствовала себя по-настоящему свободной. Словно только тогда я вырвалась из его сетей, понимаете? Это была просто защита. Хэнк ее понимал. Иногда, жертв домашнего насилия можно было оправдать и приписать им самозащиту, но каннибализм?.. Хэнк не знал, как помочь ей с этим. — Ты ведь понимаешь, что это все равно преступление? — спрашивает он. — Я попытаюсь помочь, но... — Я не жду, что меня оправдают, — отвечает Кэра отсутствующе, — пообещайте мне, что присмотрите за моей девочкой. Без меня ей будет очень тяжело... Я не хочу, чтобы она пострадала. — Никто не пострадает, — уверяет ее Хэнк, — даю свое слово. Очевидно, если Кэра – девиант, девочка ей совсем не родная. Но то, как сильно она пытается помочь ей, как держится ради нее и оберегает, даже когда сама находится под угрозой, говорит Хэнку о многом. Возможно, не все в этом мире делится на черное и белое, возможно, даже в извинениях Даниэля был какой-то тайный смысл. — Тебе придется повторить все это, когда я поведу тебя на допрос, — начинает Хэнк. — Опустим некоторые детали, и я посмотрю, что можно сделать. Кэра согласно кивает. *** Рида до невозможного раздражает Хэнк Андерсон. Сложно сказать, чем эта неприязнь вызвана на этот раз – тут, как правило, сходятся воедино несколько факторов. Первый, самый весомый по мнению Гэвина, звучит так – Андерсон перетягивает на себя одеяло. Как старший по званию, он постоянно оказывается в центре внимания, и люди вокруг автоматически считают его ответственным за всю проделанную работу. Никому нет дела до того, какой вклад в успех вносит Гэвин или любой другой напарник Андерсона, потому что эффект всегда один и тот же – пышный заголовок статьи и имя "самого амбициозного лейтенанта полиции". И пускай этот амбициозный не сделал ничего, просидел штаны в богом забытом месте, все равно журналисты вылижут его личность с головы до пяток, обольют золотом слов и накрахмалят, как рубашку для торжественных ужинов. Вторым раздражающим фактором является его удивительное везение, по-другому то, что творится с ним на работе, никак и не назовешь. Андерсон раскидывается роялями из кустов направо и налево, всякий раз доставая решение задачи из рукава, словно гребаный Гудини. То он находит таинственного информатора, что с первой попытки безошибочно указывает им на нужного подозреваемого, в то время как весь участок не может разобраться с этим месяцами, то проводит допрос так, словно читает человека по сценарию, пока в это же самое время Гэвин получает от него кукиш с маслом. И все вокруг радуются успехам Андерсона, восхищаются так, словно ему два года и он только что не обмочил штанишки. Ведь даже несмотря на всю его мизантропию и угрюмость, все какого-то хрена любят его и уважают, что у Рида просто сводит зубы от того, как легко этому сукину сыну все дается. Несправедливо. Вот и сейчас Рид стоит за стеклом и ошарашенно наблюдает за тем, как мисс Уильямс рассказывает напарнику все как на духу. Рядом сидит Крис, улыбающийся во все тридцать два, с этим глупым восхищением во взгляде, таким, что хочется вмазать ему по роже, лишь бы стереть это дурацкое выражение. Когда Хэнк возвращается обратно, Крис поднимается с места и дружески хлопает его по плечу. — Отличная работа, сэр, — говорит Миллер и выходит из комнаты, чтобы увести задержанную обратно в камеру. — Пф, да я просто разговорил ее для тебя, — брезгливо вставляет свое слово Гэвин, глядя на напарника испепеляющим взглядом, — ты просто пришел на готовенькое. — Ну да, что б мы без тебя делали, — саркастично отвечает Андерсон. Все в участке рады продвижению в расследовании. Хэнк и сам кажется вдохновленным этим – весь сияет несвойственным ему авантюризмом, посмеивается даже, – ни от кого не укрывается эта метаморфоза. На обеде Коллинз, пережевывая второй пончик, даже говорит невзначай: — Видали? Хэнк сегодня в ударе. Гэвин непроизвольно сжимает в руках бутерброд и оттого случайно пачкает пальцы в соусе. — Да, — вторит ему Тина, — он вообще в последнее время какой-то странный. В хорошем смысле. Недавно мы столкнулись в коридоре, и он даже пожелал мне доброго утра. — А со мной он снова стал разговаривать, представляешь? Я ведь сижу рядом с ним, слышал, как они с кэпом обсуждали какую-то подружку... Думаешь, у нашего Хэнка?.. — Да ни за что! — тянет она насмешливо и удивленно. — Нет, серьезно! По крайней мере, это бы объяснило... — Так, ну все, хватит, — говорит Гэвин, со стуком опуская пищу на стол, и разворачивается к выходу из комнаты отдыха. Тем же днем Андерсон отправляет его в порт, чтобы вести бесполезное дежурство. Сам ведь наверняка понимает, что это гиблое дело – искать какого-то чернокожего парня, которого видели в том месте несколько месяцев назад, вот и скидывает работу на дурачка-напарника. Сам Хэнк отправляется в разъезд по остальным адресам – которые, между прочим, для него нашел именно Рид! – чтобы найти других возможных свидетелей, которые могли бы точнее описать этого парня. Конечно же Гэвин никого не обнаруживает. По улицам снуют толпы "подозреваемых", задерживать которых – полный бред, если не знаешь об их виновности наверняка. Он возвращается в участок ни с чем, измотанный дежурством, и садится за свой стол, чтобы хоть немного отдохнуть, прежде чем перейти к остальной изнуряющей рутине. Андерсон обнаруживается там же, на своем месте, заполняющим какие-то документы на планшете. Вокруг него копошится пара офицеров, то и дело заглядывающих в рабочий планшет через его плечо. Они переговариваются о чем-то, деловито упирая руки в бока и задумчиво скребут подбородки – до ушей Рида долетают лишь невнятные отрывки случайных слов. Он решает вслушаться в их разговор повнимательнее лишь для того, чтобы обнаружить, что без него Хэнк задержал очередного ненормального. Этим задержанным оказывается Руперт Трэвис, заводчик голубей. Как выяснилось, на своей ферме он держал не только живность и здоровую пищу, но и кое-что посерьезнее. Он запаниковал от прихода полиции, сам себя выдал, поддавшись секундному желанию убежать, скрыться и навлечь на себя еще больше подозрений – можно сказать, идеальный улов. Журналисты, словно дежурившие под окнами участка денно и нощно, на следующее утро цепляются за эту новость, как псы за свежее мясо. Страницы электронного журнала, какой Рид привык читать перед работой за легким завтраком, пестреют красочным заголовком: "Фермер-убийца? Новое расследование лейтенанта Андерсона" – и Рид чуть не давится горячим кофе. На работе Фаулер прилюдно хвалит напарников за проделанную работу и прочит обоим премию в ближайшем будущем. Гэвин чувствует себя несправедливо обманутым, непричастным к тому, о чем ведется разговор, но покорно молчит, греясь в лучах чужой славы, дуется в сторонке, не привлекая к проблеме особого внимания. Андерсону просто повезло. Вот и все. Со всеми бывает. Но везение это не ограничивается одним днем. Словно по волшебству он распутывает одно дело за другим, так быстро и точно, что назвать это простым совпадением не поворачивается язык. Только за одну неделю Андерсон распутывает тайну загадочного исчезновения вначале Майкла Грэма, как выясняется, не такого примерного семьянина, а настоящего завсегдатая секс-клуба, а затем и остальных без вести пропавших: Чарльза Белла, парня, который отправился поужинать в какую-то забегаловку с хот-догами на причале, но так и не вернулся, Сары Корнуолл, жившей на самой окраине, Карлоса Ортиса, остатки которого обнаруживаются на чердаке какого-то безумца, и прочих личностей. По мере накопления информации, постепенно собирается и пазл личности их темнокожего мясника. Рид сам берется расследовать эту часть дела, потому что быть в их с Андерсоном тандеме обузой ему противно (тем более, что Хэнк сам отправляет его искать этого типа). Он долго и упорно копается в сути вопроса, подключает к расследованию сторонних информаторов с улицы, которые могли бы приглядывать для него за активностью в портовой части города. Выясняется даже, что Иерихон, связанный с мистером Филлипсом, оказывается не городом, а старым рыбацким судном, какое видят в порту раз в месяц, а то и меньше. Знание это открывает в деле новые горизонты, позволяет Риду взглянуть на ход расследования по-новому, но все его старания, весь тяжкий труд, вся та информация, что он бережно собирает по крупицам из различных источников – все это вмиг рушится, когда Хэнк одной небрежно брошенной фразой упоминает старый маяк на полуострове близ городских окраин и отправляется туда вместе с напарником и группой офицеров. Там, в давно автоматизированном здании, покинутом людьми десятки лет назад, они конечно же обнаруживают настоящую мясницкую берлогу с кучей крючков, размолотых костей и прочего дерьма, словно с Андерсоном и не может выйти иначе. Рида это бесит, раздражает до одури все его везение, все знания, которые ему спускает с небес гребаный бог из машины, в то время как он неделями рвет жопу в поисках заветной разгадки, но больше всего вышеперечисленного его возмущает то, что Хэнк снова неосознанно присваивает себе всю славу. Их темнокожим парнем оказывается некто Джош, скрывающийся на этом маяке большую часть времени. Никому и в голову не приходило проверять это место раньше и, видимо, зря. Хэнк гордо повязывает парня в наручники, пока Рид, скрестив руки, глядит на это зрелище с нескрываемым скепсисом. — Это я такой долбанутый или мир? — ворчит как-то Гэвин после очередного успешно проведенного допроса, на котором он, конечно же, опять остается в стороне. — Тебе не кажется, что нашего вечно угрюмого деда подменили пришельцы? — Да разве ж это важно? — отвечает ему Крис расслабленно. — Я за него рад. — Нет, я тоже ссу кипятком от счастья, но, черт, поверь мне, что-то тут не чисто. Он как будто... знает все наперед. Ты подумай, ни разу не ошибся. — Мне кажется, ты ищешь скрытый смысл там, где его нет, Гэвин. Гэвин недовольно фыркает. — Пф. Искать – моя гребаная работа. Меня что, одного это напрягает? Он ведь ведет себя странно. Да даже хуже, чем странно! Ты не замечал? — Ну да, он стал более активным... — Не-не-не, — Перебивает его Рид, — в смысле еще более странно. Я слышал, он завел себе какого-то информатора, а с тех пор, как мы взялись за расследование, перестал ходить в бар, хотя он все равно не остается на ночную смену, и начал покупать рыбу килограммами. — Может, у него рыбная диета, — Крис пожимает плечами. — А может ты пойдешь нахер со своими оправданиями, — шипит на него Гэвин. Его раздражает, что Миллер, как и прочие офицеры в участке, не воспринимает его подозрений всерьез. Хэнк Андерсон что-то утаивает. Это Рид знает точно. Хэнку не может везти просто потому что. *** К концу своей смены Хэнк чувствует себя выжатым лимоном, но определенно испытывает удовлетворение от хорошо проделанной работы. Уже очень давно он не чувствовал чего-то подобного, словно когда-то перестал быть собой и вспомнил свое предназначение только теперь. Все подозреваемые успешно пойманы и рассажены по камерам, остается только выбить из них признание и определить девиантов. Если над первой частью плана нужно будет попотеть как следует, то последняя из них легко выполнима. Хэнк решает сфотографировать их всех на телефон, чтобы позже показать Коннору – уж он-то точно должен без труда узнать своих давних знакомых. По крайней мере, Хэнк на это надеется. Первым делом после работы он сразу же отправляется к нему. Приливы сегодня высокие, и вода подступает к скалам с опасной близостью. Над городом стелется туман. Он слаб, но даже так скрывает вдалеке вершины высоких домов и редкие холмы, поросшие таежными деревьями. Старый маяк, что находится чуть поодаль на полуострове, и вовсе растворяется в нем, исчезает в молочной пелене почти на половину. Разум Хэнка, кажется, тоже затуманен самыми разными мыслями, думать о которых совершенно не хочется. Мыслям это невдомек, поэтому они наступают на него, настигают в самый неподходящий момент, напоминая Хэнку то о предстоящей лунной фазе, то о Конноре, которого выбросить из головы совершенно невозможно. Невозможно противиться свежим воспоминаниям, призрачному ощущению чужих губ на собственных, гипнотизирующим карим глазам и рукам, которые, несмотря на все запреты, касаются его так же бесстыдно и нежно – невозможно, но он старается. От мыслей этих, от воспоминаний лицо становится пунцовым, горячим, и Хэнк давит их, душит в зародыше, потому что задумываться об этом слишком опасно для его ментального здоровья. Остается лишь только глушить их в работе, утопать в ней с головой, как когда-то давно, кажется, в прошлой жизни, в которой дела не успели еще скатиться вниз на стремительной скорости, делать как раньше, выматываться, чтобы не оставлять себе ни сил, ни времени на посторонние заморочки. Скоро им придется расстаться, это неизбежно, но Хэнк хотя бы успеет воспользоваться помощью Коннора и раскрыть самые громкие дела этого года, так он решает. Хэнк возвращается в пещеру с полным намерением докопаться до сути. Последнюю неделю все чувства и мысли он давит, откидывает на второй план от греха подальше, стоит только переступить порог каменного грота, и лишь надеется, что Коннор в очередной раз не забудет их давний разговор и не будет придавать произошедшему в то утро какой-то смысл свыше. Ради них обоих сейчас между ними не должно быть ничего большего. По обыкновению Хэнк перекидывается с Коннором парой фраз, когда садится на импровизированный каменный берег, прежде чем приступить к сути его расследований. Общаться с ним, как с ребенком, охочим, жадным до новых знаний о мире, в котором он новый гость, становится своего рода традицией. Русал в этом смысле очень похож на мальчишку – такой же пытливый и доставучий почемучка. В руках у Хэнка его смартфон. Коннор выглядит очень заинтересованным новой вещицей человека, которую он видит впервые. Она чем-то похожа на ту коробочку дьявола, только в разы больше. — Что это? — спрашивает он с интересом пятилетнего ребенка. Хэнк ухмыляется, видя, как ярко сверкают его карие глаза. — Это телефон. Коннор слабо хмурит брови. Слово кажется ему смутно знакомым, но образ, всплывающий в голове при одном его упоминании, никак не вяжется с этой гладкой черной пластинкой, которую Хэнк осторожно сжимает в ладонях. Тот образ, такой туманный и далекий, рисует его воображению удивительные вещи, высокие-высокие коробки в человеческий рост и черные прямоугольники на стенах, о предназначении которых он может только догадываться – он даже не помнит, где мог видеть их раньше, – все-таки Коннор плохо понимает значение этого слова. — Это не телефон, — говорит он, однако, упрямо. — Слыш, рыбина, мне видней. Или, может, у вас там, под водой, интернет провели? — Что такое интернет? — Проехали, — Хэнк вздыхает. — Скажи лучше, знаешь кого-то? Одна сторона черной коробочки внезапно загорается, вспыхивает ярким бело-голубым светом, и Коннор испуганно отодвигается в сторону. Когда первый шок проходит, а глаза привыкают к ее волшебному свечению, озарившему его сияющее глянцем лицо и часть пещеры, он вдруг замечает внутри телефона застывших людей и приподнимает брови очень удивленно. Русал долго молчит, пораженный, вестимо, и тогда Хэнк щелкает пальцами у него перед глазами, чтобы хоть немного привести его в чувство. — Эй, Земля вызывает Коннора, прием! — говорит Хэнк в перерывах между звонкими пощелкиваниями. Коннор отмирает вскоре, стряхивает головой всю свою задумчивость. — Как ты это сделал?.. — вопрошает он, протягивая пальцы к сияющей стороне коробочки. Она вдруг реагирует на его касание, сменяется на другую яркую картинку, и Коннор снова робко дергается, вжимая голову в плечи. — Магия, — бурчит Хэнк скептически. Он раздраженно проводит пальцем по экрану и возвращает чужому взору предыдущую картинку. — Так что, узнаешь? — Узнаю, — говорит Коннор, внимательно глядя на фотографию заводчика голубей, — это Руперт. — Руперт, значит... — повторяет Хэнк задумчиво. — Всегда знал, что голубей любят только отбитые маньяки. А здесь? — он переключает фотографию. — Трейси и Норт. — Хах. Никогда бы не подумал, что всякая нечисть пойдет ублажать людей в секс-клубы. — Что такое секс-клубы? — невинно спрашивает Коннор. — А... эм, ну, ты еще маленький для таких вопросов. — Но я старше тебя... — Не важно! Не отвлекайся давай, — он снова меняет фотографию. Так Коннор без труда опознает ему Джоша и остальных девиантов, звуча с каждым именем все более задумчиво. Кэру он, почему-то, игнорирует. — Как ты их нашел? — спрашивает Коннор удивленно, когда Хэнк, довольный результатом, убирает смартфон обратно в карман. — Ну, — он усмехается, — это ведь моя работа. Русал вдруг весь воодушевляется. — Хэнк, ты мои глаза и уши, — радостно выпаливает Коннор, припадая к человеку с короткими объятиями, и чмокает его в щеку. Все это происходит так быстро, что Хэнк не успевает ничего возразить, просто едва не валится на землю, теряя равновесие, и на автомате обвивает шею русала рукой, чтобы не упасть окончательно. — Это ничего не значит, — повторяет он довольно и отстраняется. — Коннор, мне кажется, ты не до конца понимаешь концепцию моих слов... — Теперь ты приведешь их ко мне, — игнорирует его Коннор, — в пещеру. Тогда я смогу закончить начатое. — А?.. — теряется Андерсон. — Девиантам не место на суше, они моя забота. Море разбирает, я возвращаю, помнишь? Хэнк нервно поджимает губы и неловко трет рукой шею. — Да, кстати об этом... Ничего не выйдет. Они преступники, а преступникам место за решеткой. Человеческие порядки, — он пожимает плечами. Коннор вдруг меняется в лице, замирает несколько пораженно и как-то встревоженно. — Нет! — восклицает он громко и высовывается из воды почти наполовину. Кончик хвоста его тоже выныривает и безвольно падает на сушу. — Нельзя. — Что? Почему? — Не понимаешь? — тараторит Коннор сбивчиво. Хэнк лишь хмурит брови. Видно, что это очень сильно его заботит. — Полнолуние. Опасность. Жизнь на суше неправильна. Нужно мясо, иначе не выжить, — очередное упоминание человечины в контексте выживания окончательно сбивает Хэнка с толку. — Да в каком плане-то "не выжить"? — не догоняет Андерсон. — В прямом, — отвечает Коннор серьезно. — Девианты – не люди. Им нужна плоть, чтобы обратиться. Без нее земля сухая, кожа трещит и лопается. А там, где раны, — он делает многозначительную паузу, — синеет кровь. Осознание этого вдруг обрушивается на Хэнка как гром среди ясного неба. Синяя кровь, конечно... Даниэль был сильно изранен в их первую и последнюю встречу. Именно так Хэнк понял, что перед ним – не человек. Именно так это поймут другие, когда в следующее полнолуние увидят озверевших от магической жажды заключенных. Каким же Хэнк был глупцом, отлавливая их всех без задней мысли! Образ светловолосого девианта, преследовавший его первые пару дней, вдруг вновь оживает в воспоминаниях Хэнка, сияет так отчетливо и призывно своими синими ранами, мелкими трещинами, словно и вовсе не покидал его памяти все это время. Теперь все становится так очевидно, так понятно, что Хэнк глядит на их встречу совершенно по-другому. — Господи, — выдыхает Хэнк сокрушенно, осознавая всю беспомощность их положения, — и что же нам делать? Я ведь не могу просто, ну... отпустить их! — Тебе придется. Пожалуйста. — Ох, Коннор, это не в моей власти, понимаешь? Другие люди заподозрят, что что-то не так, если я попытаюсь увести всех заключенных к черту на рога. — Или так, или это случится, когда луна взойдет на небо, — холодно чеканит Коннор. — Не могу быть уверен, что твои люди не пострадают. — Черт... Ладно, у нас еще есть немного времени. Я что-нибудь придумаю. Коннор ему доверяет, иначе и быть не может. Он слабо кивает и отводит взгляд куда-то в сторону. Где-то вдалеке за всем этим, притаившись меж камнями, круглыми глазами пораженно наблюдает Гэвин Рид. *** Придумать, как отвести девиантов к утесу, становится непросто. Первым делом на ум приходит захват машины, в которой из участка их повезут в другое место, но Хэнку не хочется действовать так радикально. Конечно, ради Коннора он был готов преступить все законы, но, все же, до такого доводить не хотелось – ему ведь потом жить в этом городе. Так он и проводит около двух дней в поисках ответов на вопросы, которыми в обычной жизни никогда не задается, но придумать ничего лучше у него все равно не выходит. Хэнк считает важным посоветоваться с Коннором, прежде чем принимать окончательное решение. Перевод заключенных в новое место все равно еще не назначен, а, значит, время все взвесить у них с лихвой имеется. Однако уже на подступи к дикому пляжу Хэнк замечает что-то неладное, но никак не может объяснить свою тревогу. Он глядит перед собой, не совсем уверенный в своих чувствах и ощущениях – все-таки он привык доверять своей интуиции, – но не видит ничего необычного. Лишь на половине пути он понимает, что человеческих следов на песке становится гораздо больше. Хэнк прибавляет шаг. Возможно, ему просто кажется, ведь на горизонте не видно никого больше. Возможно он просто никогда не следил за дорогой, а все эти следы – следствие его предыдущих визитов. Андерсон очень неуверен. Полнолуние приближается и вода снова начинает подниматься все выше, так что Хэнку приходится замедляться близ россыпи разноцветной гальки, чтобы не споткнуться о выпирающие камни. В гроте пустота и солнце бликует на краешке водоема. Стоя в проходе, Хэнк облегченно выдыхает, расслабляется даже. Коннор выныривает ему навстречу, как всегда чувствующий его приход каким-то седьмым чувством, и впервые кривит губы в улыбке дольше, чем миллисекунду. — Коннор, — облегченно улыбается ему Хэнк, — я... Над ухом раздается щелчок взведенного курка. Коннор щетинится, напрягая плечи, и угрожающе разводит руки в стороны. — Не двигайся, старик, — шипит ему кто-то голосом детектива Рида. Хэнк осторожно поднимает руки и замирает, почти не дыша. Злость и беспокойство пульсируют у него в висках, больно бьют в уши. Из-за спины у него выныривают какие-то люди в перчатках, с гарпунами и сетью, и медленно движутся в сторону Коннора. — Гэвин, какого черта? — спрашивает Хэнк охрипшим голосом. Рид ему не отвечает. Вместо этого перед взором Андерсона предстает какой-то мужчина в длинном солидном пальто и опрятном костюме-двойке. — ФБР, спецагент Перкинс, — представляется этот тип, — А вы лейтенант Андерсон, я так понимаю. Наслышан. Мы забираем эту рыбку. — Вы не посмеете, — Хэнк дергается в его сторону, но чувствует лишь, как дуло пистолета сильнее упирается ему в шею. Перкинс демонстративно машет своим парням рукой какую-то команду и даже не оборачивается. — И как долго вы собирались прятать от нас такой удивительный экземпляр? — спрашивает он с напускным спокойствием. — Да уж подольше, — отвечает Хэнк ехидно. Рид снова тыкает его дулом в затылок. Меж тем два агента медленно приближаются к Коннору. Русал не двигается, исподлобья наблюдая за всем происходящим, и Хэнку чудится, что взгляд у Коннора очень недобрый, решительный. Один из людей угрожает Коннору острой палкой, оттесняя его к краю противоположного берега, но Коннор резким движением перехватывает у человека гарпун и отшвыривает в сторону. Не удержав равновесия, этот мужчина падает на колени, припадая к берегу водоема на колени в опасной близости. Коннор пользуется моментом и вгрызается ему в руку. В гроте наступает переполох. До того спокойный федерал инстинктивно тянется рукой к своей кобуре. В пещеру вбегает еще несколько человек, и Хэнк, воспользовавшись этим, перехватывает у Рида пистолет – забыл, видать, бедолага, что нельзя подносить оружие так близко к тому, кого держишь на прицеле. Они вцепляются друг в друга, желая одержать верх и завладеть полуавтоматическим пистолетом, но в пылу борьбы лишь откидывают его куда-то в сторону. Хэнк выше его и сильнее, а потому без особого труда оттесняет бывшего напарника к стене и ненадолго выводит его из игры точным ударом в живот. Люди Перкинса набрасываются на Коннора всей гурьбой, чтобы спасти своего товарища и наконец-то пленить русала. Он вдруг издает страшный вой, вновь поет свою русалочью песню так, что море под ним вскипает, бьется о каменный берег, словно живое. Морская вода накрывает людей с головой, относит к каменным стенам, швыряет на острые сталагмиты, и Коннор вторит ей, своей жестокой оглушающей песне, обвивая хвостом чужие ноги до хруста, царапая тонкую человеческую кожу. Кто-то протыкает ему самый кончик хвоста гарпуном, и Коннор вдруг замолкает, истошно вскрикнув, вертится, пригвожденный к суше, как уж на сковородке. Люди Перкинса делают новую попытку накинуть на него сети, но Коннор снова оттесняет их, откидывает назад размашистым ударом хвоста, который теперь оказывается порванным из-за лезвия в клочья. По гроту проносится оглушительный выстрел – это сам Перкинс стреляет в сторону Коннора, промахнувшись то ли случайно, то ли с особой целью. — Прикажите ему отступить, Андерсон, вас он послушает! — шипит федерал, наставляя пистолет на Коннора. — Иначе следующая пуля придется ему в голову. Для демонстрации всей серьезности своих слов, он простреливает Коннору левое предплечье. Коннор валится на спину, шипит и склабится, но силы, кажется, вовсе не теряет. Руки Коннора тут же оказываются перепачканы синим. Синим... Синяя кровь. Сердце Хэнка обливается кровью от ужаса, потому что он знает, что Перкинс не шутит. Перкинс убьет его, убьет Коннора, ведь люди жестоки по своей сути. — Коннор, — начинает Хэнк сквозь силу, слова застревают у него в горле, — хватит, Коннор. Остановись! Голос Хэнка сильнее голоса моря. Он немного отрезвляет русала, и Коннор на секунду теряется, мешкает немного. Он поднимает на человека растерянный напуганный взгляд, вопрошает по-немому в поисках поддержки в знакомом лице, защиты, но видит лишь то, что Хэнк глух к его немым просьбам. — Пожалуйста, — продолжает Хэнк дрожащим голосом, пистолет Перкинса красноречиво подгоняет его мысли, — прекрати. Я хочу чтобы ты немедленно перестал. — Нет... — произносит Коннор одними губами, а потом выкрикивает чуть громче, — нет! — Коннор! Нет, Хэнк не мог предать его! Почему Хэнк так хочет, чтобы злые люди лишили его свободы? Неужели, он с ними заодно?... Русал замирает, парализованный этими рассуждениями. Пока он мешкает, оставшиеся в живых люди приходят в себя и оперативно накидывают на него сети, протыкая один бок гарпуном для больше надежности. Коннор не двигается все то время, лишь смотрит на Хэнка неверяще, пораженно, и Хэнк видит, как в глубине его карих глаз буквально разбивается хрупкое хрустальное сердце. — Спасибо, — издевательски говорит Перкинс, убирая пистолет обратно в кобуру. — Приятно иметь дело с разумным человеком. Федералы туго обтягивают тело русала веревками, стягивают крепко-крепко, так, что в некоторых местах грубая веревка режет слишком нежную кожу. Коннор тяжело дышит, задыхается от усталости ли, от сухости, и все глядит Хэнку в глаза так разочарованно, осуждающе, так... господи. — Ты обещал, — говорит Коннор слабо, срываясь, когда мужики тянут его тушу к выходу из маленького грота. От тона русала Хэнк готов умереть прямо на месте. — Коннор... — Я доверял тебе! — Аманда была права. Люди никогда не меняются. Безвольное тело русала, израненное после неравной битвы, скрывается из вида. Хэнк опустошенно опускается на колени, обхватывая гудящую голову дрожащими руками, и закрывает глаза в бессилии.