Другое, близкое, родное

Предложения Кузнецова всегда были хорошими. Ему и виднее, кто как ни он отлично понимал обстановку в городе? Новая идея, однако, больше походила на небольшую операцию: подать прошение на личную аудиенцию Коха для восстановления документов невесты. Легенда проста, оттого и не такая рисковая. Действовать будут двое, сам Николай и Валентина, потому в их романтической истории любви не должно быть никаких заноз, чтобы и жених, и невеста могли правильно пересказать свое знакомство и ситуацию в целом. Сама радистка была довольно милой и скромной девушкой. Золотистые волосы ее всегда собраны в аккуратную прическу, лебединый стан и тонкая талия выдавали в ней хрупкую леди с чувственной натурой, однако храбрости Довгер было не занимать – кто решится передавать шифровки под носом у врага? Говоря на немецком, Валентина вполне могла сойти за фольксдойче, полуарийского происхождения, и придуманная Кузнецовым и командирами легенда вполне этому отвечала. - Мать твоя славянка, а отец немец и очень честный человек, преданно служивший новому порядку, – устно диктовал их общую историю Николай. – Его убили партизаны, а документы пропали в пожаре вместе со всем ценным. Повтори. Они сидели на крохотной кухне в небольшой квартире на Шоссейной улице, ныне Автобанштрассе (чертовы немцы все коверкают на свой лад). Тихо шипел закипающий чайник, в бумаге посреди стола привлекательно белел редкий сейчас кусковой сахар, а Кузнецов основательно втолковывал радистке важную легенду, заставляя повторять за ним вслух, снова и снова. Они просто не имеют права провалиться – Коха срочно требовалось устранить. - Николай Васильевич, я уже запомнила. Может, дальше? – Валентина невзначай оправила юбку на коленях и прямо взглянула в голубые глаза напротив. Неужели он думает, что она настолько глупа, и в женской голове информация не задерживается? Ну уж нет. Была бы таковой, не стала бы радисткой, которая наизусть знает несколько видов шифров, включая знаменитую морзянку. - Нет, Валя, ты делаешь слишком большую паузу перед тем, как рассказываешь про пожар. Это неправдоподобно. Блондин встал и направился к окну, по немецкой привычке заложив руки за спину. Возможно, он был неправ, так бесцеремонно обращаясь с девушкой, но успешность операции зависела буквально от самой незаметной, казалось бы, мелочи. Гауптманн фон Бабах в ответ на помощь Зиберта пообещал устроить ему встречу с рейхскомиссаром: только сам Кох мог разрешить вопрос с документами для подозрительной фольксдойче. - И никакого Николая Васильевича. Зови меня Паулем. Такой выпад и вовсе обескуражил девушку. - Что, даже когда мы разговариваем по-русски? - Даже когда мы разговариваем по-русски, Валя. Привыкай. - Тогда… Не желаете ли чаю, мой милый Пауль? – и гордо вздернув носик, радистка сняла с плиты горячий чайник, обхватив ручку полотенцем, чтобы не обжечь руки. Смелое обращение для партизанки было совершенно нормальным для невесты немецкого офицера. Однако хмыкнув, Кузнецов не промолвил и слова, лишь кивнув, соглашаясь на стакан горячего чая. Все должно было пройти по плану: они вместе идут в рейхскомиссариат, вместе говорят с гауляйтером, затем Довгер уходит, а Зиберт завершает разговор пулей. До неприличия просто, но стоило понимать, что после покушения живым будет не уйти. Несомненно, товарищи попытаются придти на помощь, абсолютно точно будут давать яростный отпор врагам, но чтобы сбежать, Николаю нужно хотя бы покинуть здание управления, а надеяться, что внутри будет мало охраны было бы верхом безрассудства. Хотя о каком безрассудстве он говорит? Покушение на Коха, высокопоставленную фигуру, чистое самоубийство. Оставалось надеяться, что жертва за родину будет всего одна, его собственная. Плеча коснулись изящные пальцы. Видимо, разведчик слишком сильно задумался, чем и привлек внимание девушки. Неосмотрительно. Привлек внимание собственного товарища, заставит беспокоиться и нацистских «сослуживцев». - Давай обговорим еще раз. Как только выйдешь из кабинета, ни с кем не разговаривая, нигде не останавливаясь, идешь к выходу и уезжаешь. Поняла? - Поняла. А вы? - А я… – женскую руку накрывает чужая широкая ладонь, подбадривая. – А я разберусь и приеду следом. - Товарищи, это ошибка. Неприятно было одним-одинешенькой сидеть на стуле перед десятком ровесников, вроде бы друзей и однокурсников. В чем он провинился? Неужели в родословной? - Кулацкое отребье… – Анька Колосова не скупилась на ругательства, с отвращением кривя губы. – Расскажи-ка нам, Кузнечик, как твой батька, белый офицер, краснопузых рубил! А?! Что, разве не так он наших красноармейцев называл? Оправдания никто слушать не желал. Отец Кузнецова умер в прошлом году от туберкулеза, но кто бы мог подумать, что смерть родителя одного деревенского парнишки навлечет такие жестокие обвинения в «белогвардейско-кулацком происхождении». Друзья, которые еще вчера улыбались ему, сейчас смотрели на него волками как на врага народа. - Предлагаю исключить Никанора Кузнецова из комсомола и отчислить из нашего славного лесного техникума. Нам такие шавки не нужны. Голосуем, товарищи, кто «за»? Внутри будто что-то оборвалось от вида поднимающихся рук. «Единогласно». Подступающая весна брала верх над зимней стылостью, тут и там распускались ранние цветы и освежались зеленью несломленные кусты. Такие же несломленные, как партизаны, крепко державшие в своих руках подходы к городу. Так или иначе Кузнецов невольно возвращался к товарищам мыслями. Многочисленный партизанский отряд, под сотню человек, знали, однако разведчика под именем Николай Васильевич Грачёв, и только командиры ласково звали просто Колей или Николаем Ивановичем. Партизаны были в большинстве своем искренними и добродушными людьми, милые в своей простоватости и отдающие себя целиком служению родине. Так и получалось: настоящего Кузнецова не знал никто. Даже для отцов-командиров, он оставался сверхсекретным агентом особого отдела НКВД, выполняющим сложные задания в тылу врага. Дмитрий Николаевич Медведев, старший в отряде, был Кузнецову ближе всех. Видавший жизнь полковник, обладавший густыми бровями на вытянутом лице, будто чувствовал внутренние переживания подопечного и всегда мог объяснить мотивы его поступков, частенько выгораживая Николая перед замполитом Астаховым. А вот последний был не самым приятным человеком даже внешне: пухлый, приземистый, лысоватый и в очках, он вечно язвил и наводил смуту в отряде, обвиняя Кузнецова в самодеятельности. Отступать от намеченного плана операции и правда было крайне нежелательно, но иногда того требовала ситуация, и неудача была четко обоснована – кому нужна напрасная жертва опытного советского диверсанта, вот уже год славно работающего в Ровно, городе, взятом немцами? Лукин же, Сан Саныч, был самым добродушным из командиров отряда. Частенько подбадривал Николая, ощутимо хлопая того по спине, и признаться, от его большой теплой руки на плече действительно становилось спокойней. Когда начальство обсуждало в землянке очередной план операции, Лукин забавно пощипывал усы – видно, волнуется и думает, как малокровно провернуть схему, над которой они уже размышляют битый час. А безрукавка его, подбитая мехом, всегда напоминала о доме – такую, кажется, носил поверх рубахи отец Николая. Вот, собственно, и все, кто хоть какое-то имел представление о личности Николая Ивановича Кузнецова, он же Николай Васильевич Грачев, и он же Пауль Вильгельм Зиберт, немецкий офицер и ариец, которого все в городе принимали за своего. Кто прав? Никто. А ведь у русского имелись и собственные переживания. О долге, о родине, родных… - Скучаете, обер-лейтенант? – безупречный, вкрадчивый немецкий принадлежал подсевшему за стойку офицеру. Майор медицинской части, судя по погонам. Зиберт хотел уже было отмахнуться, не желая сейчас заводить новое знакомство, но подняв взгляд от чужого кителя выше, так и застыл, очарованный открывшейся картиной. Военный рядом чем-то отличался от всех остальных: вроде бы те же правильные черты лица и гордый с легкой горбинкой нос, та же армейская прическа с выстриженными на висках смоляными волосами и аккуратным пробором на боку, тонкая линия губ изогнута в благожелательной улыбке… Кузнецов понял, что же его так заинтересовало. Глаза. Темно-серые, загадочные, готовые пронзить насквозь, зацепиться и не отпускать, внимательно следящие и оценивающие каждое движение собеседника. Такой взгляд точно не принадлежит простачку, вроде болтуна Петера. Внутреннее чутье никогда не обманывало разведчика, и это чутье подсказывало, что с человеком напротив нужно держать ухо в остро. - Вы верно подметили, господин майор. Пауль Зиберт, рад знакомству. – мужчины пожали друг другу руки. – Но как вы заметили это? Может, я ждал кого-то. - Ульрих фон Ортель. – черноволосый кивнул в ответ, так же пристально, но без нажима рассматривая офицера. – Очевидно, вы ждали кого-то случайного, вроде меня, потому что уже не первый час сидите здесь в одиночестве. Такой ответ заставил Пауля чуточку рассмеяться. А этот майор ловок на детали. - И судя по всему, вы тоже, герр майор, сидите здесь долгое время, раз наблюдали, как я скучаю без компании. Зиберт всегда отличался смелостью в разговорах с людьми, выше его по чину, и чувствовал меру. Как ни странно, большинство офицеров такое храброе общение на равных без подобострастия располагало к себе. Так произошло и в этот раз: напряжение после знакомства спало, это было заметно по опустившимся плечам собеседников. - Так разрешите же мне составить вам компанию. – Ортель обнажил ровный ряд белоснежных зубов в благосклонной улыбке. – Простите, мы с вами раньше не встречались? Вы кажетесь мне знакомым... Подобные вопросы всегда поднимали внутри нервную волну, заставляя молниеносно вспоминать, состоялось ли действительно их знакомство несколько раньше. Безусловно, ответ будет отрицательным, выдавать такие подозрения было категорически запрещено. - Все возможно, господин Ортель, я работаю по снабжению и часто появляюсь в этом городе. – отделавшись парой общей фраз из легенды, обер-лейтенант решил узнать что-нибудь и о своем новом знакомом. – А вот вас я здесь раньше не видел. Давно приехали в город? - До приезда в Ровно я был занят во львовском госпитале, - охотно отвечал майор, заказав немного виски и достал сигарету из полупустой пачки, вежливо предложив снабженцу. Тот не отказался. - О, я бывал там. Как раз с ранением, из-за которого оказался здесь. Возможно, там мы и могли видеться, - не став разубеждать в своей правоте военного врача, Пауль с удовольствием закурил отличный немецкий табак. Отличный только потому, что подобный редко можно было встретить в скупо снабжающихся армейских кругах, хотя в тылу с этим дело обстояло еще не так плохо, как на фронте, причем с обеих сторон. Но лучше родной махорки не было ничего на свете. - Если вы работали во Львове, - продолжал Зиберт. – наверняка захаживали и к местным красавицам. Эльвира была особенно хороша в своем пении. Взгляд серых глаз просветлел – офицеры явно нашли общую тему. - O, ja, - Ортель одобрительно закивал, и в уголках глаз от его широкой улыбки собрались мелкие морщинки. – Эльвира всегда оказывала по-еврейски теплый прием. Новый знакомый оказался весьма интересным собеседником. Неисчислимое количество времени просидели они, споря об искусстве, точнее, о грандиозности задумки оперной тетралогии Вагнера, о мистичности в «Волшебной флейте» Моцарта, вспоминали чудесное лето в Германии, каждый в своем уголке, божественные на вкус сосиски под пиво в один из тех дней, что можно считать выходным. На удивление, Ульрих стал первым, с кем не хотелось говорить о службе, выведывать любые сведения, полезные для командования. В фон Ортеле Кузнецова интересовало другое: то, что не могло попасть ни в какие донесения, ни в какие радиосводки, передаваемые в Москву. И это другое Кузнецов ловил жадно и упорно. То ли сам Николай соскучился по подобным отвлеченным, но отнюдь не бессодержательным беседам, то ли просто хотел хоть на секундочку отстраниться от своей работы. Этот медик явно зацепил его своими суждениями – не витиеватыми, а абсолютно умными и понятными. Свое мнение даже среди высоких офицерских чинов можно было встретить нечасто; насколько бы не были они достойными людьми, обитая в условиях изнурительной службы многие утрачивали охоту к собственным мыслям, более в них не нуждаясь. Иные же глупо вторили словам геббельсовской пропаганды или солдатским сплетням. Стоит ли говорить, что к армейским беседам Зиберт не питал особой страсти, участвуя лишь по необходимости, что уж говорить о незаурядных примитивных россказнях. Но разговор с Ортелем порядком занял обер-лейтенанта и оказался словно глотком свежего воздуха в этой протухшей тыловой обывательщине. Мужской диалог предсказуемо коснулся и женщин – Ортель сетовал о том, что достойных и интересных дам по мере продвижения на восток он встречает все меньше и меньше, однако даже здесь, в Украине, они имелись. На заинтересованный взгляд майор лишь загадочно хмыкнул. То ли он являлся поклонником упомянутой безымянной особы, то ли она была известна в офицерских кругах настолько, что было бы просто неприлично ее не знать.

***

Новый знакомый основательно запал Кузнецову в душу, заинтересовав своей незаурядностью среди всех прочих. В нем точно ощущалась какая-то загадка, но оттого, что мужчина не желал раскрывать все тайны сразу, так и тянуло встретиться и поговорить с ним вновь. Возможно, такое желание вызвала редкая смесь ума и военной выдержки. Сегодня в ресторане Ортель оговорился о редкости толковых женщин на востоке, то же мог сказать Николай и о достойных мужчинах: в тылу остались одни пустоголовые крысы, в основном занимающиеся бюрократией. Пока в отсвете настольной лампы в гостиной плясали невообразимые тени, разведчик все вспоминал эти цепкие серые глаза, которые не отпускали из виду Кузнецова весь вечер. Читалась в них внутренняя уверенность в сочетании с колким превосходством, и такой же взаимный интерес. При этом русский совсем не чувствовал себя очередной диковинной зверушкой, которую рассматривают со всех сторон и восхищаются наградами на груди, как делал недавно гауптманн Бабах. Разговор мужчин состоялся на равных и вышел чересчур толковым, к примеру, оба, как оказалось, превосходно смыслили в искусстве. Возможно то, что военный медик не представлял особой ценности по части сведений (в сравнении с адъютантом Коха), с Ортелем было так приятно вести беседу. «О чем можно трепаться с фашистами?» - наверняка с укором возразил бы замполит Астахов. А вот, можно. Иногда и от работы нужно отвлечься, чтобы не замылить вечно напряженный разум, настроенный на шпионские многоходовочные игры. И начальству, думает Кузнецов, пока не обязательно знать о новом знакомом. - Валя, телеграфируй, - приказывает блондин спутнице, следя за пустой дорогой из-за отодвинутой в сторону занавески. – «Завтра вечером по приглашению сослуживца Петера Штайна, посещю салон госпожи Лисовской. Подпись: Колонист». - Господин штурмбаннфюрер! – в тускло освещенном кабинете появляется молодой адъютант, отдавая честь офицеру. – Передатчик снова работает в городе. Такая новость несказанно обрадовала мрачного мужчину, перебирающего за столом бумаги. Связист, которого служба безопасности не может поймать уже долгое время, после радиомолчания вновь объявился в городе. - Удалось засечь точку? - Никак нет, радиопередача была слишком короткой, - отрапортовал юноша и тут же попятился назад от разъяренно стукнувшего по столу увесистым кулаком командира. - Идиоты! Да вам и пары секунд должно хватать на пеленгование, а вы снова его упустили, играя в свои карты! Офицер гестапо проводил в кабинете день и ночь, выполняя долг и защищая германскую нацию от наводнивших город «чуждых элементов». Евреи, шпионы, подстрекатели – все они были его клиентами, и не смотря на обширную агентурную сеть, Геттелю все равно приходилось лично перепроверять всю информацию об интересующих его личностях, не говоря уже о том, что даже самый преданный служащий с миллионом раз проверенной биографией мог представлять угрозу. Жизнь штурмбаннфюрера и вовсе превратилась в сущий ад, когда он по повышению переправился на восточный фронт из Берлина. Самое отвратительное в работе было то, что неблагонадежные не плыли в его руки общим потоком, как узники концлагерей к ногам коменданта, а каждого такого ублюдка приходилось выискивать самостоятельно, задействуя множество ресурсов, в том числе и человеческих. Раздражающая работа сделала из и так худощавого и долговязого Геттеля натурального цепного пса-ищейку, готового разорвать любого, от кого почует хоть капельку угрозы. Возможно, штурмбаннфюрер СС еще долго срывался на подчиненном, если бы не вовремя вошедший гость. - Ну же, Геттель, что ты так взъелся на мальчишку? Ты же прекрасно понимаешь, что «пары секунд» на обнаружение сигнала недостаточно даже лучшему профессионалу, - едва заметным жестом немец отпускает побледневшего лейтенанта. – Что, опять объявился наш связист? - Объявился, - раздраженно выплюнул долговязый, кивнув в знак приветствия. – А тебя каким ветром сюда занесло, Ортель? Не чувствую от тебя запаха алкоголя или хотя бы, женского парфюма. Эсэсовец явно намекал на слабости военного медика, на что тот лишь выдавил предупреждающую ухмылку. Не стоило шутить так с человеком, явно неуступающему по умственным способностям начальнику разведотдела в Ровно. - В отличие от тебя, мой дорогой Геттель, я хотя бы умею общаться с людьми, и заметь, на любые темы, а не только кричать на невинных людей, - штурмбаннфюреру тут же вернули колкость. – И что, больше никаких новостей? - Ну… Я хочу отправить запрос на одного снабженца, Пауля Зиберта. Он давно ошивается в городе и кажется мне изрядно подозрительным. - Зиберт? О, имел честь с ним познакомиться. Он производит ощущение достойного офицера, чем же он так привлек тебя? – во взгляде черноволосого проскользнул неподдельный интерес. Очевидно, что начальник отдела не будет так просто хвататься за каждого появляющегося в городе военного. - Вечно пропадает из Ровно и… мне кажется, Ульрих, он не тот, за кого себя выдает. Молчание длившееся пару мгновений нарушается оглушительным взрывом хохота. Фон Ортель прикрывает глаза рукой, смахивая проступившие в уголках слезинки, пока глава разведотдела недоуменно косился на смеющегося врача. - Mein Gott, Геттель, это лучшая шутка когда-либо тобой придуманная! – отсмеявшись, сероглазый, однако, вмиг стал серьезным. – У тебя должны быть веские аргументы, чтобы обвинить в чем-то бравого офицера вермахта, служащего на благо Рейха. Ты награды его видел? Зуб даю, он рвал коммунистов голыми руками. - Это мы еще посмотрим, когда из управления придёт его личное дело.