***
Шпион проходит в свою комнату и замирает на пороге, когда замечает, чем занимается Скаут. В голову лезет шальная мысль, и он уходит в режим маскировки, аккуратно и тихо подбираясь ближе. Джереми же сидел на диване и как следует натирал «расщепитель» до состояния блеска. Уж слишком он любил свою биту, и как он ликовал, когда добивал ею какого-нибудь орущего солдата, который так сильно надоел ему своим криком, и вообще, он, как бы, наоборот отправлял врагов отдыхать, ничего личного. Он так сильно гордился собой, что невольно заглядывался на собственное отражение. Он не замечает, как к нему подбираются и рывком тянут на себя, заставляя вздрогнуть. – Что за...! – Вскрикивает он, сжимая биту в руках только крепче, как вдруг чьи-то руки в перчатках лезут к нему под футболку и начинают... щекотать. Парень тут же взрывается смехом, по запаху одеколона опознавая в незнакомце Шпиона. Бита незаметно падает на пол, а бостонец старается увернуться от цепких рук француза. Однако тот перестаёт мучить его секунду спустя, опуская на пол. – Испугался? – Язвительно интересуется Лазутчик, доставая из выглаженного пиджака порт-сигар. Однако как только он переводит на него взгляд, его там не оказывается. – Я же просил не курить! Ты же так себя убьёшь, – Джереми злится и складывает руки на груди, и когда он такой взъерошенный, с хмурым лицом, он выглядит только умилительно. – Я сказал что-то смешное?! – Шпион начинает смеяться, и вовсе не от того, что парнишка сделал что-то глупое, он смеется от того, как же обаятельно тот злится. Но Разведчика этот смех не устраивает, он быстро поправляет свои взлохмаченные волосы и идёт мстить французу, но тот словно пропадает. – Думаешь, сможешь застать меня врасплох? Ты очень мило выглядишь, когда злишься, mon petit lapin*. Прости, не смог устоять. – Звучит за спиной, и как только бостонец оборачивается, натыкается на улыбающегося Шпиона с сигаретой во рту. Когда успел? – Л-ладно, на этот раз я тебя прощаю. Но знай, что я ненавижу тебя. – Скаут поднимает забытую биту с пола и продолжает начищать её с угрюмым лицом. Он принципиально отворачивается от француза, давая понять, что он не хочет с ним разговаривать. – Mon petit lapin обиделся? – Как-то удивлённо спрашивает мужчина, и аккуратно присаживается позади мальчишки. Ему приходится приобнять его со спины и ласково чмокнуть в макушку, прежде чем он вновь подаёт голос. – Отстань. Я же просил тебя не курить, а если и курить, то редко и не при мне. Ты не выполнил ни одного пункта, поэтому я не хочу, чтобы ты дышал на меня своим дымом! – От поцелуя его голос вздрагивает на середине фразы, но он продолжает хмуриться. – Оо, но ты никогда не возражаешь, когда целуешь меня, пока я курю. Скаут сильно краснеет. – Это... это другое. – Француз нарочито понимающе кивает и выдыхает облако дыма в другую сторону. – Ну так может оторвешься от полировки и без того сверкающей биты, и поцелуешь меня? – Француз чувствует, как напрягается и замирает Скаут, и он совершенно точно не ожидает, что его в ту же секунду повалят на мягкую поверхность, мягко вжимаясь в губы с резким поцелуем. Так противоречиво, что Шпион только довольно улыбается и второй рукой поглаживает ровную спину разведчика. Когда оба теряют дыхание и самоконтроль, они отстраняются друг от друга, и смотрят друг другу в глаза. Француз, самодовольно улыбаясь, опять затягивается сигаретой и нарочито медленно выдыхает дым носом. Скаут, вопреки всем ожиданиям, не реагирует на выходку, а просто берёт запястье с сигаретой и тянет его на себя, чтобы затянуться сигаретой. Видя это, мужчина, конечно же, удивляется, и смотрит, что будет дальше. К его большему удивлению, парень не закашливается, а спокойно выдыхает дым лазутчику в лицо. – Ты курил прежде? – спрашивает он, и когда парень кивает, то его брови непроизвольно хмурятся. – Не смей начинать заново. – Хорошо. Я просто буду курить вместе с тобой. Ты же ведь не будешь курить столько, чтобы я стал зависим? Шпион сглатывает и усмехается, отводя взгляд. Похоже, теперь в ловушку попал он. А ещё он не может не отметить про себя тот факт, что сидящий поверх него Скаут выглядит достаточно сексуально. – А как же твоя зависимость от поцелуев с привкусом никотина, mon petit lapin? - он лукаво прищуривает глаза. – Как нибудь разберусь. Но пока ты не бросил это дело, я не против использовать это в своих целях раз за разом, – Он опять прижимается своими губами к губам мужчины и они с долей нежности начинают танцевать языками, яростно вылизывая друг другу нёба. Чёрт, да они оба друг друга стоили. И вновь они отрываются друг от друга только тогда, когда кислорода в лёгких становится меньше, чем ничего. Скаут жадно дышит и ложится мужчине на груди, прижимаясь ближе. Последний и не против, наоборот устраивается по-удобнее, и кладёт руки под голову. – Тебе когда нибудь приходилось быть «купидоном»? – зачем-то спрашивает француз, изучающе рассматривая узор на потолке. – Нет. Что ты имеешь ввиду? – Тут же следует ему в ответ, а шпион только хитро и низко хихикает, даже не намекая на то, что он задумал. – Просто спросил. – Выдержав небольшую паузу, он добавляет, – Однако обстоятельства всячески склоняют меня к тому, чтобы я им был. – Ты про Хэви и Медика? – Догадывается парень, а француз тихо угукает. – И что ты хочешь сделать? Запереть их в одной кладовке? – Слишком глупо, mon petit lapin. Я придумаю что нибудь получше этого.***
Резко, но легко проснувшись, Медик потягивается и пытается разглядеть хоть что-нибудь в тёмной комнате. Было неясно, сейчас утро или вечер, но темно было так, будто сейчас полночь. Под пледом и одеялом было тепло и уютно, посему идти куда то не очень хотелось. Однако тело ломило от столь долгого сна, и нужно было немного размяться. Но как только он вылез из-под одеяла, его обожгло холодом, а тело затряслось. О нет. Нет-нет-нет. Он что, заболел? Попробовав откашляться, горло зазудило тупой, тянущей болью. Да. Так и есть. Огорченно вздохнув, Медик проигнорировал эту самую боль в горле и включил настольную лампу, протирая глаза. Как было хорошо, когда лекарства у тебя под рукой, и ты можешь вылечить себя сам. Но заботливого Хэви с глупым чаем с лимоном (Oh mein Gott*, как это можно было пить?) всё равно бы не заменило никакое лекарство. Как только очки оказываются на его переносице, а глаза получают способность хорошо видеть все вплоть до мелочей, мужчина переодевается в более тёплую одежду и наконец занимается поиском подходящий лекарств. К нему в руки идут таблетки от головы, от горла и какой-то травяной сироп, чтобы мокрота лучше отходила. Как только коробка с лекарствами откладывается, взгляд случайно останавливается на еще одном листе, что лежал на его столе. Это был его список, но всё было написано другим почерком, таким знакомым, но... как он нашёл этот чертов лист и как ему хватило терпения переписать это всё? Захотелось тут же извиниться за сказанные тогда слова, даже если он был сильно истощён и зол. Кстати об истощении. В желудке было целое ничего, и это целое ничего было бы неплохо набить едой. К тому же неплохо было и попить воды, ведь в горле совсем пересохло, да и таблетки нужно было чем-нибудь запить. Как только немец выпрямляется, в глазах темнеет, а тело резко тяжелеет, но мужчина успевает предотвратить падение, оперевшись о стену. Темнота растворяется разноцветными фейерверками перед глазами, и всё возвращается в норму. С глубоким вздохом всё окончательно пропадает и Медик спокойно выходит из комнаты, почувствовав некоторое облегчение. Пока он шёл до кухни, его начинало трясти сильнее, однако холода не чувствовал. Впервые за это время ему не было так холодно, даже наоборот жарко. Будто времена года резко поменялись местами, и холодная зима уступила место душному и жаркому лету. Он с какой то надеждой взглянул в окно, где-то внутри понимая, что такого просто не могло быть, и увидев всё тот же белый снег, которого иногда становилось то больше то меньше, в зависимости от погоды, вздохнул. На что он только надеялся? К слову о климате. Туфорт был противен ещё тем, что любое время года здесь было адским и непригодным для жизни. Лето было невыносимо жарким, настолько, что жить снаружи без привязанного к тебе вентилятора было той ещё пыткой. Зимой же существовать без максимально тёплых вещей было тоже невозможно, одно радовало, что хотя бы у них было отопление. Сейчас, правда, нет, но обычно бывает. Спасибо Инженеру. Ну и нападали на них гораздо реже, можно было сказать, несколько раз в две недели. Видимо, вражеская команда тоже страдала и не хотела лишний раз вылезать из тёплого убежища, хотя так было нужно. Зачем? Вы серьёзно это спрашиваете? Как глупо. Кухня была пуста, что было неудивительно, учитывая какой сейчас час. – Пол-третьего, wie lange habe ich geschlafen?*? – в неверии прошептал доктор, опираясь руками на столешницу. – Dieu, всё в порядке? – Сзади послышался голос Шпиона и характерный звук снятия маскировки. Доктор настолько к этому привык, что даже не дрогнул. – Volle Ordnung*, – тихо пробормотал немец, и поняв, что собеседник мог не понять сказанное, продублировал. - Говорю, всё в полном порядке. Herr Шпион, почему вы не спите в такое время? – Встречный вопрос, mon cher ami*. – Лазутчик подходит к окну и приоткрывает его, выдыхая облачко дыма, которое сносит ветром. – Посмею ответить на него сам. Исходя из того, за чем я наблюдал часами ранее, вы умудрились заболеть, и проснулись совсем недавно. Удивительно, что Михаил, с которым вы в ссоре, продолжает следить за вами и вашим здоровьем в такое время. – Он делает паузу, вновь затягиваясь и выдыхая облако дыма в окно, – Что насчёт меня, просто вышел покурить, без каких либо целей. Немец замирает и с придыханием слушает, что говорит его коллега. Удивительно было то, что он чертовски прав даже в хронологии событий, хотя и не указал, что именно он видел. Выходит, он... – Позвольте задать немного грубый вопрос. Вы шпионили? – Француз поднимает брови и слегка улыбается, вновь выдыхая дым в окно. – Как вы догадались? – Спросил лазутчик, с некоторой язвительностью в голосе. – Потому что на задний двор выходят только мои окна, mein Freund*. Желаете объясниться? Внезапно атмосфера культурного разговора перерастает в самый настоящий допрос, так как в голосе немца слышится некоторое раздражение. Шпион прекрасно понимает его реакцию, поэтому закрывает окно и тушит сигарету о пепельницу, смотря собеседнику в глаза. – Да. Безо всяких сомнений, я обязан это сделать. – На его слова немец сводит брови к переносице и чуть опускает голову, ожидая последующих действий и слов собеседника. – Команда давно заметила, что между вами с Михаилом что-то не так, и я решил выяснить, в чем причина. Однако использовать маскировку было лишним, ведь причина была настолько проста, что об этом можно было с легкостью догадаться. Но я рискну спросить, в чём же заключается ваш бойкот Михаилу? Я понимаю, что это личное, но это ваше дело, рассказывать мне об этом или нет. Разговор останется исключительно между нами двумя. – Немец зачем-то замечает, что это самая длинная его речь без использования слов на его родном языке. И тут он срывается. Опять. Потому что этот чёртов конфликт успел довести его ещё на стадии преследующего его Миши, и к таким разговорам он банально не успел подготовиться. Немец одним движением опрокидывает в себя горку разноцветных таблеток и стакан воды, после вытирает рот и указывает на стол, предлагая сесть. Француз, почему-то, отказывается. – Этот Schwachkopf*, он совершенно точно старается свести меня в могилу своими выходками! – Француз приподнимает одну бровь, не понимая что собеседник имеет ввиду, но объяснение не заставляет долго ждать. – Всякий раз, когда мы на поле боя, Scheiße*, в середине боя, он будто специально не дожидается моего über-заряда и лезет под пули, естественно, умирая через несколько секунд! Я молчал, долго молчал, думал, что всё исправится, что это просто случайность, Scheiße*, я правда на это надеялся, но это стало случаться только чаще, будто ему совсем плевать на меня, на мои чувства, на то, что из-за этого процент успеха только уменьшается! Я так устал от этого, mein Freund*, чертовски устал, но он, черт возьми, не видит в этом никакой проблемы! – В конце голос срывается на сиплость и доктор начинает заходиться кашлем, зажмурившись от боли. Француз немного поднимает голову и медленно, понимающе кивает. Он не прерывает собеседника, давая ему выговориться, так как фальшивая поддержка только бы усугубила ситуацию. Внезапно он слышит глухой удар об стол и видит, как доктор опёрся о него локтями, а руками обхватил свою голову. – Он... Он совсем не думает о том, что мне день изо дня снится его смерть, что я правда волнуюсь, не произойдет ли на респауне какая ошибка, что бой закончится ранее, чем он успеет возродиться, но ему... словно правда плевать. Главная цель этого Dummkopf* - побыстрее закончить бой, неважно каким способом, сколько раз он успеет умереть за это время, и сколько седых волос появится у меня на висках до конца боя! - Он не сдерживается и бьёт кулаком по ровной поверхности. Шпион невольно вздрагивает от громкого звука, но понимающе молчит. Иногда всем нужно выговариваться, так что в этом не было ничего зазорного. Где-то вдали слышится стук, что напрягает француза. Он решает оставить мужчину одним, напоследок похлопав его по плечу. – Tout ira bien*. - Обещает Шпион, прежде чем пропадает. И немец ему правда благодарен, потому что весь этот груз, который он хранил на душе в течении месяца, просто невозможно было тащить дальше. Дальше он бы прирос к сердцу раковой опухолью, только мешая и отравляя жизнь. Шпион выходит из режима маскировки и подходит к застывшему на месте Хэви, который слышал весь разговор. – На этом моя работа окончена, mon ami*. Думаю, ты разберешься с этим и без меня. – Француз вновь растворяется в воздухе, направляясь неизвестно куда. Скорее всего, в свою комнату, навёрстывать упущенные сны. Мише и правда больше не нужна была помощь, потому что он сам услышал то, что ему было нужно. Совесть заголосила только громче, и ему самому стало стыдно за излишнее геройство на поле боя. Он правда не мог себе представить, как сильно от этого страдает Медик, как сильно он накручивает себя, когда он умирает, и какие сны ему снятся на самом деле. И вспоминая его заплаканные голубые глаза, там, на снегу, он понимал, как сильно довёл его своими выходками. Сколько нервов было потрачено за весь этот месяц, и сколько же противоречивых чувств он скрыл за своей улыбкой. Но вопреки своему сердцу и желаниям, он разворачивается и уходит, оставляя Медика в гордом одиночестве.