(без)надёжность

      Арсений поднялся по лестнице и собрался с духом, чтобы постучаться. Дверь была приоткрыта, в номере тишина.       Мужчина постарался не думать, в каком состоянии сейчас находится Антон, раз дверь так и осталось приоткрытой. Он так хотел обнять его. Сказать, что сожалеет, что обвинял непонятно в чём, что он его обожает и не хочет терять. И никогда не сделает вид, что ничего между ними не было, потому что такое врезается в память навсегда. Арсений не изменился, и Антон тоже. Они просто немного запутались.       Сгорая от нетерпения, Попов тихонько вошел внутрь. В голове было множество сценариев. Он представлял себе, что Антон тоже ушел куда глаза глядят или всё еще сидит за тем столом, как он его и оставил, или вообще бросил его после безосновательных обвинений в изменах. В последний вариант так сильно не хотелось верить, и Арсений погладил кольцо на пальце.       На кухне никого не было, еда осталась нетронутой. Арсений неуверенно прошел дальше, его нервы были на пределе, он не знал, что его ждет, как вообще произойдет этот разговор.       — Антон? — позвал он, но ответа не последовало. — Тош, пожалуйста…       Комната была тускло освещена встроенной лампой, рядом с прикроватной тумбочкой. Шторы не были задернуты, луна скрывалась где-то за облаками. В дальнем углу кровати, спиной к нему, сидел Антон в той же одежде и смотрел куда-то перед собой. Недалеко валялся телефон.       Арсений замер, глядя на его сгорбленную спину с выпирающими позвонками, светлые волосы, любимую шею. Антон обернулся на звук тихих шагов. Его зеленые глаза смотрели прямо в душу, как будто готовые сносить новые страдания. Его руки всё еще сжимали какой-то предмет.       Арсений подошел ближе. Всю обратную дорогу он пытался придумать себе речь, после которой бросится в объятия мужа. Но оказавшись в этой абсолютной тишине и полумраке, которые совсем не располагали к романтике, комнате, впитавшей всю боль и отчаяние, он остановился. Попов сел рядом, касаясь плечом Антона и мягко вытаскивая немного помятый лист бумаги из его рук. Набросок мужчины вполоборота, с глазами, только внешне спокойными, а на самом деле напряженными и прячущими внутри обиду. С неровно лежащими темными волосами. С выражением молчаливого нежелания уходить на лице, но при этом с рукой, протянутой куда-то вперед.       У Арсения встает комок в горле.       — Боже, Антон… — ломающимся голосом произносит он, поворачивая его лицо к себе.       Глаза Антона, покрасневшие то ли от того, что он плакал, то ли потому что писал в полутьме. Арсу хочется стереть эти следы морщин на лбу, ранок на губах, и взять назад свои слова. Он начинает целовать его куда придётся — в уголки губ, щеки, нос.       — Прости, мне не стоило так вываливать на тебя… — начинает он, но Антон притягивает его к себе, сотрясаясь всем телом, вновь на грани той истерики, которая нахлынула сразу же после того злополучного хлопка дверью.       — Нет, ты правильно сделал, что сказал. Только Арс… пожалуйста, не уходи! Больше никогда… — хрипло шепчет Шастун. Он так давно ничего не говорил, что связки не хотят его слушаться: — Мне пришлось написать твой портрет, потому что ты ушёл, а это было единственным способом удержать тебя рядом.       — Я здесь, — шепчет в ответ Арсений, гладя его по волосам, опуская руки на плечи, не чувствуя чьи это слезы на щеках. — Я тебя больше не оставлю. Обещаю.       — Мне хотелось, чтобы ты был такой, какой ты есть. А в итоге на бумаге получился несчастный и одинокий мужчина. И тогда я подумал: «Это я виноват в том, что ты стал таким. Это ведь я написал».       Антон снова берет в руки лист и гладит его, прижимает к себе. Попов решительно качает головой:       — Нет, это вовсе не так. Давай забудем эту ссору, я сам придумал нам проблемы и отказывался от возможных решений.       — Я не хочу видеть тебя таким. Запоминать тебя таким. Прости меня. Я всё заслужил, поэтому…       И Арсений целует его. Этим поцелуем он хочет сказать, что любит Антона до умопомрачения и жизнь до встречи с ним была серой и унылой, лужи казались бездонными, а будущее беспросветным. А тот пришел и превратил воду в лёд, и теперь каток — это их место. Антон раскрасил его мир. И Арсений очень сильно любит его — самого красивого и талантливого мужа на свете.       Но Антон, оторвавшись, останавливает его:       — Ты имел полное право претендовать на то, чтобы всё время принадлежало тебе и больше никому. Прости еще раз. Мне нужно было разобраться. Теперь я не один, нас двое. Я позвонил спонсору и объяснил, что больше не буду подстраиваться под его расписание в ущерб своей личной жизни. И он пришел в ярость.       У Арсения ломается и падает что-то внутри. Злой голос внутри ехидно замечает, что он добился своего и теперь карьера Антона поставлена под угрозу. Сможет ли он выставлять свои картины в менее известном месте?       — Господи, мне так жаль… Я могу сам позвонить и извиниться, ведь еще не поздно…       — Нет, он пришел в ярость, потому что его секретарь был в курсе ситуации и ничего не доложил ему. Он спросил меня, почему я не сказал прямо, что занят, и каким местом я думаю, если самолично порчу свои отношения с любимым человеком в медовый месяц. Он сказал, что семейная жизнь так не строится, поэтому перевел деньги за номер в пятизвездочном отеле, в котором мы с тобой проведём целую неделю, занимаясь лишь друг другом.       Арсений охает от удивления, смотрит широко раскрытыми глазами, пока его руки мнут рубашку. В глазах Антона проскальзывает тень сомнения:       — Если ты всё еще хочешь оставаться в этом городе и не против провести со мной здесь столько времени…       Арсений загадочно улыбается, встает и толкает Антона на кровать, усаживаясь на его коленях.       — Только если ты не против длинных-предлинных очередей в Эрмитаж…       Его руки невесомо касаются кожи, задирая и стаскивая футболку. А потом расстегивая рубашку. Антон прижимается к нему, приподнимаясь на локтях, вдыхает его запах после дождя. Шастун обнимает так сильно, отчаянно, что Попов сцепляет руки на его шее и наслаждается моментом. Это сейчас кажется самым необходимым.       Без предупреждения Антон несильно кусает его в плечо, зализывает и целует в ключицу. Он снова целует, но уже ниже, пока Арсений рвано дышит, не пытаясь остановить дорвавшегося парня, чувствуя, как тот близко и сам остро нуждаясь в этом, отгоняя от себя мысли, что хотел отказаться в какой-то момент от всего. Сегодня он хочет отдаться в прямом смысле этого слова, хотя у них всегда положение определяется моментом. И пусть шея раскрашивается доказательствами принадлежности их друг другу. Арсений ведь действительно неотделим от Антона. А Антон от него.

***

      Поздним утром в номер стучится горничная с любимой всеми фразой, нарушающей личное пространство: «Уборка номеров!» Попов отказывается от услуг, пока Антон недовольно мычит в подушку. Арс всё еще чувствует каждый поцелуй этой ночи, закидывает на него ногу и слушает, как бьется его сердце. Наконец он чувствует, как снова проваливается в дрему, но Шастун переворачивается на живот и откидывает рукой челку Арсения.       — Шаст, ты же обычно сам соня, дай поспать… — бормочет он.       — Я забыл тебе кое-что сказать, — едва слышно отвечает Антон. — Мы были вчера честны друг с другом, поэтому я должен признаться… и надеюсь, что это тебя не заденет…       Арсений напрягается, и на секунду хочет остаться в приятном неведении.       — Давай, рассказывай.       На секунду замявшись, Антон выдает:       — Я понимаю, что ты хотел меня порадовать. Но, честно говоря, я не люблю суши. И никогда не любил. У меня на рис аллергия. Я незаметно выплюнул, и мне просто не хотелось с тобой пререкаться…       Арсений начинает смеяться.