Puzzle of dreams

Солнце здесь грело иначе, как-то мягче и осторожнее; лучи скользили по коже ласковыми котятами, и их мягкие лапки приятно щекотали кожу, а не кусали ее. Хантер придремал на солнце, пока Себастиан вызвался доползти до уличной тележки и купить им мороженое и воды. Успокаивающий шум океана, шелест пальмовых листьев, ласковое солнце и смех где-то в отдалении способствовали тому, чтобы Кларингтон провалился в лёгкий сон. Из них двоих Хантер лучше реагировал на ультрафиолет: загорал равномерно и довольно быстро, вызывая зависть у своего бледнокожего мужа. Тот, конечно, обожал целовать ставшие бронзовыми плечи Кларингтона или проходиться языком по ямочкам под ключицами, шепча что-то о золоте и мёде, но это же восхищение не мешало ему предъявлять Хантеру претензии в духе «почему ты такой загорелый и красивый, а я покрыт красными пятнами? Бесишь!». И нет, ни лосьоны, ни санскрины, ни что-либо ещё в таком духе даже не рассматривались Смайтом как средство защиты. Хантер же, напротив, обожал бледность Себастиана. Он готов был часами лежать и прослеживать подушечками пальцев проступающие на руках венки, целовать родинки и кожу вокруг них, наблюдать, как расцветают на молочной шее багровые засосы, напоминающие Хантеру соцветия мака. Они любили всё друг в друге, но полюбить это же в самих себе им порой не хватало смелости. Кларингтон закинул руку за голову, прикрываясь от солнца – оно сместилось, и зонтик уже не бросал благодатную тень на их шезлонги, однако подняться и поправить его было выше хантеровских сил. Парень глубоко и размеренно дышал, проваливаясь всё глубже в сон. Он никогда не был настолько счастлив – казалось, все его мечты слились в одну, приняв форму кольца из белого золота, которое так элегантно подчеркивало природную красоту и нежность пальцев Себастиана – пальцев прирожденного пианиста, хоть он почти и не играл. Оказавшееся идеальным и по размеру, и по силуэту, это кольцо теперь стало неотъемлемой частью облика Смайта, и Хантер до сих пор не мог перестать улыбаться тому, что отныне уже его муж без устали демонстрировал кольцо каждому, кто пытался подкатить. И может, само по себе оно мало кого останавливало, зато вызывающе вздёрнутая бровь – «попробуй, тронь, мой муж тебя в уроборос скрутит», - в совокупности с вовремя появлявшимся за плечом Смайта Хантером действовала безотказно. Хантер обожал Себастиана. Боготворил его, хотя обычно Смайт был более раскованным и свободным в выражении своих чувств, как словами, так и поступками. Хантер же предпочитал словам дело, но чем дальше – тем чаще старался говорить о своей любви, чаще делал комплименты и приятные подарки. Мягко, постепенно он старался приучать Себастиана к тому, что любит в нём всё. Его волосы, отливающие на солнце благородной медью, немного жёсткие, но всегда невыразимо гладкие наощупь – Кларингтон обожал ухаживать за ними, бережно вымывая, когда они вдвоём принимали ванну, а потом наносить маску, молочко, бальзамы; расчёсывать и даже один раз – оцените щедрость Себастиана! – Хантеру довелось уложить их в красивую волну. Его яркие, хитрые глаза, которые некоторые по наивности называли оленьими, и только Хантер сравнивал их скорее с хитрыми глазами дикого кота, независимого и гордого. Однажды Смайт даже нарисовал себе острые стрелки и неотрывно смотрел в глаза Кларингтона, лаская его рукой, – и так быстро от одного хэнджоба Хантер ещё не кончал. Любил он и просыпаться, сразу же натыкаясь на любопытный взгляд этих зелёных глаз, то отливающих изумрудным светом радости, то малахитно темнеющих от гнева. Его податливые, искусно очерченные розовые губы, фантомно отдающие вишней и ванилью – Хантер знал, что это просто вкус того бальзама, который Смайт использует для ухода за собой, но сознание упорно твердило, что они сами по себе всегда были такими: сладкими, нежными; теми, которые хотелось целовать без конца и которым хотелось подчиняться без остатка. Хантер обожал стройное и подтянутое тело своего мужа – они оба уделяли физической форме много внимания, и если Кларингтон всегда был довольно накаченным, то Смайт старался поддерживать пропорциональную гармонию между красивыми изгибами рельефных рук, тонкой талией, стройными, запретно длинными ногами и потрясающе крепкими бедрами и ягодицами, которые Хантер всегда с радостью кусал, слушая длинные сладострастные стоны. Кларингтон считал Смайта совершенством, античной статуей, которая по сей день считается эталоном пропорций мужской красоты, посланником небес или ада – тут уж как ляжет карта каждого ждущего их впереди дня. Время для них остановилось сейчас, во время медового месяца, но чем ближе был его конец, тем отчётливее Хантер слышал шорох во вновь перевёрнутых песочных часах их супружеской жизни. Стоп. Песка?.. Хантер лениво приоткрыл глаза, и это оказалось чертовски, мать его, вовремя. Судя по всему, его уже давно стащили с шезлонга и теперь заботливо зарывали в белый мелкий песок этого гостеприимного, прогретого теплым солнцем пляжа. Хантер был в песке уже по самую шею, когда над его ухом раздался обманчиво-ласковый голос: - Я, значит, обливаюсь потом в этой очереди длиной в вечность, отбиваюсь от прилипал, а ты тут дрыхнешь? Так не пойдёт, родной. Я забираю вещи и ухожу. В доказательство Смайт с громким «взззз» застегнул молнию на пляжной сумке, свернул зонтик и потопал к выходу. Над вечерним пляжем раздался полный отчаяния стон: - Себастиан Амэйбл* Кларингтон! Вырой меня немедленно!