~*~
- Я не исповедовался… Боже, эм… Лет с шестнадцати. А сейчас мне… Ну, двадцать четыре и я… Я чертовски много нагрешил. Ой, простите, нельзя же так говорить. Я боюсь, что, если перечислять все грехи в области прелюбодеяния, придётся сидеть тут до завтра, а процедура этого вроде как не предусматривает, поэтому… Я… Перейду к главному, сразу. Так можно? Простите, я ничего не помню, как правильно… Но неважно. Святой отец, я… согрешил. Согрешил неверием и гневом. Я… Встретил любимого человека. Такого, как, знаете… Ну, как пишут, что сердце рядом с ним бьётся быстрее, как у сердечника со стажем, что глаза в виде сердечек сами становятся… Я готов за него в огонь и в воду… Вот только вчера я в воду кинул своё обручальное кольцо. Представляете, святой отец, я увидел его с другим. На фото, господи, просто фото из клуба. Может, это вообще был постановочный кадр? Может, не знаю, на спор? Он ничего мне не сказал, но мы… Я… Закатил истерику, кричал, бил вещи, толкал его и материл, на чём свет стоит… Мне так стыдно… Знаете, было больно, будто все удары от него летят обратно в меня. Я позавидовал. Тому, с кем он целовался. Это ведь… Тоже грех, да? Что я мужеложествую… Но я не… В смысле, я правда его люблю! Очень сильно… Не знаю, искупит ли это грехи, да я и не собираюсь, честно говоря, вымаливать прощение небес и прочее. Я только хочу, чтобы он меня простил. Чтобы мы снова могли идти рука об руку, улыбаться искренне, без натяжек, чтобы смеялись, пачкали друг друга мороженым и кормили уток в пруду у дома. Мы тут не живём, мы из Штатов, вообще… Боже, я так соскучился по нему… В смысле, понимаете, он рядом, но словно бы за толстой стеклянной стеной. А я хочу сломать её и снова быть рядом, прямо под боком. Чтобы он обнимал меня и защищал от всего мира. Я… Понимаете, я так жалею обо всём сказанном! Я знаю, что он мой, что, ну, брак это не просто штамп в паспорте. Не для меня и не теперь, когда всё это случилось… Теперь я… Я понял, наверное, что нельзя держать человека рядом с собой, но если ты всё делаешь правильно, то он и сам уйти не захочет… И орать на него за стародавнюю шуточную фотографию – точно не самая правильная вещь в этой ситуации. Мне так жаль, что я не поверил ему… Вернее, я даже не дал сказать ему слово. Я возгордился, решив, что только моё мнение здесь будет правильным, что только я испытываю боль, ведь меня предали, и я тут несчастный… Но… Это не так, да? То есть, я должен был послушать его… Боже, просто… Что мне делать? Я не хочу силой удерживать его, но… Если он уйдёт, как мне пережить это? А если решит остаться – как же мне быть дальше?.. Как вести себя, что говорить? Я не знаю, моё сердце молчало столько лет, и только сейчас снова стало подавать признаки жизни. Только с ним… Святой отец…~*~
Слёзы, вставшие поперёк горла тугим комком, не дали Себастиану закончить исповедь. Он закрыл лицо руками и заплакал, слыша лишь тихий шорох за бордовой шторкой. Он плохо помнил, что было дальше: кажется, его осенили крестным знамением, а потом священник попросил прочесть ещё несколько молитв. Смайт на это не подписывался, но что-то в голосе и жестах пожилого мужчины с добрыми, утопленными в морщинах глазами, заставило Себастиана беспрекословно выполнить наставления. Он тяжело опустился на скамью и закрыл глаза, не зная, сколько ему предстоит ждать здесь Хантера.~*~
- Я обращён в веру, но не соблюдаю правил, писаний и обрядов. Хоть моя жизнь была на волоске уже не раз, я так до сих пор и не набрался смелости взглянуть Господу в глаза прямо. Грешен, знаю. И каюсь во всех своих грехах. Я гневлив, похотлив и алчен до свободы и тела, а теперь ещё и до души одного человека. Вместо того, чтобы защищать его, вместо поддержки и помощи, я медленно отравляю его жизнь. Недоверием. Собственничеством. И вдобавок ко всему – изменой. Я совершил ошибку, которая может стоить мне счастья, прощения, а может, даже жизни. Я дал разбиться тому хрупкому прекрасному сосуду, который жизнь доверила моим рукам. Я убивал, святой отец. Убивал на войне, искренне веря, что делаю правильное дело. Государство хвалило меня, вешало мне на грудь медали. Я гордился. А теперь, когда рядом со мной под боком спит этот малыш, такой хрупкий, ранимый, хоть и кажущийся сильным, я ненавижу себя. И в этом тоже грешен. Я всегда смотрю широко, а того, что под носом, не замечаю. Вот мне и показалось, что ничего страшного, одна трещина не разобьёт сосуд… Но она стала фатальной. Наш брак рискует развалиться, потому что я не удержался от искушения, поддался соблазну, на кураже поцеловал другого, хотя должен был держать себя в руках. Меня алтарь ждал через три дня, а я в клубе сосался с каким-то пьяным мудаком… Простите, сквернословие – тоже мой грех. И я знаю, что простить такое сложно, но я раскаиваюсь. Я просто хочу, чтобы моё чудо было счастливым. Чтобы в его глазах сиял блеск радости, а не слёз. Чтобы его смех ещё долго звучал в нашем доме, чтобы я был причиной этого смеха. Знаете, это забавно. Даже сейчас, вместо того, чтобы взять его за руку и пойти по набережной, съесть пару вафельных стаканчиков мороженого, я потащил его сюда… По его инициативе, но исповедаться решил я… Снова я. Нужно забыть эту букву, верно? Если я хочу… Ч-… Да твою же… Господи, дай мне сил… Если моему желанию иметь крепкую семью суждено сбыться, я сделаю всё, чтобы приблизить момент, когда оно исполнится. Я обниму его крепко и никогда не отпущу. Я никогда больше не посмотрю в другую сторону. Я буду на его стороне во всём. Я… Я раскаюсь. Раз так нужно… Я уже раскаиваюсь, я… Если его не будет рядом, меня и в ад можно не отправлять, потому что адом станет моя жизнь на этой Земле. Я не хочу, чтобы он плакал. Я… Я редко плачу сам. Почти никогда. А он даёт волю эмоциям довольно часто, и… Я… Так больно, каждый раз, когда он плачет… Почему мне больно? Почему ещё больнее, когда он плачет из-за меня? Я… правда люблю его. Каюсь, ради его счастья я на всё пойду…~*~
Они вышли из церкви непривычно тихими, даже немного согбенными – молчаливое величие светлого костёла действовало на обоих магическим образом. Даже при том, что один не верил, а второй веру почти утратил. Они даже не обратили внимания на любопытных прихожан, которые провожали их взглядами, полными сочувствия, сострадания и соучастия – всё вокруг было донельзя праведным, чужим для них. Может, единственным, что было здесь уместно – крепко сжимающие друг друга руки и переплетённые пальцы, длинные и бледноватые вместе со смуглыми, по-военному грубыми, но так аккуратно гладящими нежную молочную кожу…