***
За те две недели, что Чуя был слишком занят, чтобы приставать к Осаму, последний много обо всем этом думал и вспоминал все действия Накахары по отношению к нему. Надо же, те светло-голубые валентинки, которые странным образом оказались у него в сумке 14 февраля, выходит, подложил рыжик? Ощущение, будто он намекал на ориентацию шатена или на их чувства.***
— Может… Останешься сейчас, и мы вместе? — туманно спросил он. Дазай посмотрел на него широко открытыми глазами, словно выражающими «ты что, дурак?», а затем быстро и изумительно ловко для его состояния сполз с кровати, скрываясь за дверьми сначала комнаты, а потом туалета. — Мне и так стыдно за то, что я сейчас делаю здесь, — донеслось отчаянное из-за закрытой двери. — Ну может пустишь меня? Я только помогу, — просили с другой её стороны. Дазай не выдержал напора Накахары и промычал согласие. Дверь тут же отворилась, являя парню встрёпанного юношу. Осаму сидел на краешке ванны, странно смотря себе между ног. Чуя присел рядышком. — Я только помогу, — вновь повторился он, с надеждой спрашивая, — Позволишь? Осаму кивнул, уже сгорая от смущения, а пришедший слишком резво стянул с него штаны, обнаружив, что только штаны на нем и были. Чуя молча уставился туда, затем переводя взгляд на парня, который, кажется, не понимал что происходит. Если быть точнее, он понимал, все же не первый день родился. Просто с подобного рода ситуациями он сталкивался не очень часто. Как-то не думал о таком, да и онанизмом заниматься его не тянуло. Нет, бывали, конечно, такие…порывы, но крайне не часто. А сегодня… Сегодняшний день был исключением. Знаете, не каждый вечер вы целуете своих учеников, не каждый вечер ваши ученики так вас касаются — и это только касательно романтических чувств и реакции тела на действия Чуи. Ещё ведь он сегодня узнал, что мама зачем-то решила сдать квартиру, где теперь она живет — кто знает, да еще и та женщина… Осаму, как он любит про себя выражаться — про себя, потому что звучит не очень подобающе его статусу учителя — прямо-таки задницей чувствует, неспроста эта женщина взяла телефон за место мамы. Тут парень возвращается к реальности — думать о матери в такой момент не получается — и устремляет свой взгляд на ученика. Он снова думает о Чуе именно как об ученике, а не о потенциальном возлюбленном, любовнике, муже… Так, если продолжать думать в таком русле, то его точно занесет не туда — не о детях же ему думать сейчас. Хотя, учитывая их гены, причем, у Чуи они стопроцентно доминируют, то их дети получились бы очень красивыми, а учитывая сообразительность и ум Накахары и Дазая, то с воспитанием проблем не было б. Осаму смутился своих мыслей, отвернувшись от Чуи. А тот тоже задумался. В принципе, он прекрасно знает что делается в такой ситуации. А вот как на это отреагирует Дазай. Не слишком ли они спешат? Хотя, это не они спешат, это все — дело случая, ибо если бы не столь чувствительное тело Дазая, то они бы сейчас мирно спали, да еще, небось, солдатиком. Тут Накахара ловит мысль о том, что, учитывая реакцию тела Осаму на те действия, вполне возможно, что его организм еще более бурно отреагирует на мастурбацию, и тогда им обоим будет весьма неудобно здесь, да еще шатен сел именно на бортик ванной. Вдруг свалится? За этими размышлениями Чуя решил, что стесняется Осаму или нет — все равно надо уйти обратно в комнату. Когда кареглазого потянули с бортика прочь, он удивленно поднял-таки взгляд на юношу, при этом все равно не говоря ни слова. Еще ляпнет что-нибудь о детях. — Пойдем обратно. Удобнее же будет, — пожал плечами инициатор, параллельно утягивая их в спальню. Осаму и заметить не успел, как оказался сидящим на кровати. Накахара недовольно фыркнул тому, что парень натянул штаны обратно, хоть так и было неудобно. Ну вот, снова их с него снимать. Ей богу, как маленький. Это забавно и немного злит. Понимаете, так смешливо злит, не всерьёз. Когда спальная вещь была вновь снята, рыжик со спокойной душой и зловредной радостью аккуратно сложил её и положил в рядом стоящий шкаф. На сие Дазай наконец открыл рот. — А в чем я спать буду? — Нагим, дорогой, — фамильярно отозвался Чуя, усмехаясь, и предотвратил следующую реплику оппонента — чтобы не возмущался, присев рядом, сначала немного поёрзав, устраиваясь поудобнее, и положив правую руку на эрегированный орган. Дазай тихо охнул, обиженно смотря на Чую, который не дал ему высказаться, а тот по-доброму улыбался, лишь глаза выдавали своим блеском хитрый замысел. Накахара похлопал второй, свободной рукой по своим коленям, приглашая, но ничего боле не делая — ему хотелось, чтобы Осаму сам сделал первый шаг. Все-таки парень решился, аккуратно перелазя со своего места на чужие ноги в длинных, ниже колен шортах. Если сейчас Накахара что-нибудь сшутканёт, то физик точно со стыда сгорит и потом будет обиженно сидеть, не разговаривая, правда все-таки полезет сзади, положив подбородок на плечо; но Чуя молчит, улыбаясь. Он приобнимает смущенного человечка со спины, поглаживая под футболкой — когда только успел залезть, чертяка — и снова спуская правую ладонь вниз, когда Дазай кладет голову ему на плечо, прижимаясь к шее, нюхая. Осаму настолько чувствительный, Чуя впервые такое видит. Он даже от простого касания вздрагивает, шумно выдыхая воздух. Конечно, делать подобное самому, и когда делает кто-то другой, да еще тот, в кого ты влюблен — совсем разные вещи. Накахара не хочет больше томить парня, ведь он такими темпами и сам возбудится. Тут Накахара притормаживает мысли, схватив за хвост одну из них — самую мелкую и шуструю, но нужную в данный момент — она, ехидно хихикая, оповещает о том, что они оба в одной ситуации, и Дазай сидит в опасной близости от накахариного возбуждения. Чуя отмахивается от мысли, как от назойливой мушки, полагая, что это сейчас не так важно. Он возвращается к своему делу, оглаживая вставший член и доходя шаловливыми пальцами до яичек, чуть надавливая на каждое, любовно их гладя. Трогает покрасневшую головку, сжимает сам член и начинает плавно двигаться вверх-вниз, заключив его в кольцо. Осаму словно изнутри дрожит, тыкается носиком куда-то под ухо Накахары, вначале что-то неразборчиво мыча, а затем уже не скрывая стонов, потому что не очень-то хочется. Его ладони трогают темную футболку парня, пальчики сжимают ткань, оттягивая её, руки давно обвились вокруг спины Чуи, тесно прижимаясь их друг к другу. Осаму плаксиво что-то мычит, стесняясь сказать, а Чуя специально шепчет ему — «Что? Скажи еще раз», словно издеваясь. — Быстрее… П-пожалуйста, — выдыхает Осаму ему на ухо, Накахару самого словно водой окатили — настолько сексуальный голос сейчас у возлюбленного. Он набирает темп, ускоряясь, Дазая трясёт. Ему кажется, словно кровь в венах на секунду застыла, а затем с бешеной скоростью вновь побежала. Он, громко ахнув, обваливается на Чую, совсем спокойный, но все еще постанывающий. Рыжеволосый радуется тому, что успел подставить вторую руку вовремя, иначе им пришлось бы нелегко — в таком состоянии Дазай точно не дойдет до ванны. Осаму просто тихо дышит, у него, видимо, нет сил даже что-то сказать сейчас, ему так хорошо. Накахара осторожно его перекладывает на простынь — хорошо, что одеяло оказалось откинутым к стене — а сам отправляется в ванную, мыть руки, перед этим все-таки косясь на испачканные ладони, но решив, что он еще это попробует, и не таким способом. В ходе мытья рук обнаруживается, что он успел кончить в то время, когда мастурбировал Дазаю. Приходится и трусы и штаны закинуть в стиралку, а потом, подумав, и футболку, возвращаясь к Осаму совершенно нагим. Тот растекся на половине кровати, просто лежа, даже без одеяла. Чуя залез к нему, укрывая их тем самым отброшенным одеялом и нежно подгребая к себе расслабленного парня. Осаму с трудом перевернулся и прошептал: — Спасибо...Чуя. Накахара умилился, обнимая своё чудо чуть сильнее и глядя его по волосам. Дазай прижался к нему, неосознанно положив руку на талию, он уже уснул, негромко посапывая. «Господи, какое чудо! Его только любить, обнимать, целовать и заботиться. Только видишь — сразу прижать к себе хочется, хотя, вообще, много чего хочется. Вот не возбудиться бы снова, неловко иначе получится» — подумал парень и, вновь забравшись ладонями под этот смехотворно маленький кусочек ткани, поглаживая любимого, тоже отправился к Морфею.***
После той смущающей субботы прошла неделя, в которую Осаму успешно избегал Чую. Зато после семи дней он сам пришел к нему в гости, «попить чаю», как он и выразился. Вот с того-то дня Дазай стал вести себя гораздо непринужденнее, но всячески стараясь не делать ничего этакого, вроде поцелуев, и не думать о том, что ему этого безумно хочется. Надо признать, у него получалось! Целых два дня. А после, в среду, он сам аккуратно чмокнул Накахару в щеку, получив потом поцелуй в губы. И затем он словно с цепи сорвался. Вообще, у него были странные перемены настроения, однако Чуя в этом проблемы никакой не видел. Он был очень рад приглашению в гости в четверг, к тому же у них снова изменилось расписание и было всего-то четыре урока завтра, а на работе выдался выходной именно на тот день. Накахара с радостью ждал завтрашнего дня, ведь он не только сможет повидаться с Осаму в неформальной обстановке, но и выспросить, наконец, про все, его интересующее, причем все — касательно их отношений. И вот этот день настал. Чуя, который прихорашивался целых полчаса, словно шел на свидание — впрочем, для него всё примерно так и было, весьма волнуется. Поездка удаётся достаточно спокойной, наверное, потому, что в автобусе он затыкает уши музыкой из наушников, с радостью понимая, что теперь не слышит больше неинтересных разговоров всяких женщин, которые, к слову, от чего-то повествуют о своих проблемах слишком громко. Музыка должна была успокоить, однако некий мандраж все равно оставался. Потом, когда он уже направлялся к самому дому Осаму, настроение стало более раздражительным. Просто не из-за чего. Собака, которая спокойно пробегала мимо, взяла и ни с того ни с сего его обгавкала, какая-то женщина наступила на ногу и рявкнула что-то о том, чтобы он смотрел куда идет и вообще не пёрся прямо по середине дороги, а пакет с чаем и теми маленькими эклерчиками упал и эклерчики чуть не раздавались. Так-то, из-за этого не стоило злиться, но хотелось. Даже музыка бесила. Так, злясь, скалясь и недобро ухмыляясь, Накахара дошёл-таки до подъезда и, минуты две всё мучая домофон, наконец, очутился в темноте здания. Чё-ё-ёрт, почему же так все бесит. Надо успокоиться, а то еще Дазая испугает. Хотя эта булочка тот ещё поганец. Взял и игнорил его так долго, а потом полез чмокнуть в щеку, к тому же с таким выражением, словно ничего и не было. Ни Чуи, ни всех тех поцелуев, ни того вечера, ни той ночи, ни игнора. А сейчас — не хотите ли, вы, Чуя прошествовать в гости, м? Конечно, приятно, что Осаму хоть какую-то инициативу проявляет, но с не такими же резкими переменами настроения. То он боится, то он опасается, то смущается, то сидит у себя в кабинете, словно обиделся, а тут бац — получи, Накахара, снова спокойно улыбающегося Дазая, и распишись. Блять, ведь даже не угадаешь как он отреагирует на что-то или что сделает в следующую минуту. Так, ты, Чу, вроде бы успокоиться хотел, вот и успокойся. Осаму сидел даже не на скамейке около дома, а на низеньких зеленых перилах. Чуя усмехнулся своей внезапной идее и постарался как можно тише подойти к Дазаю, аккуратно положив после на его закрытые глаза руки, от чего тот вздрогнул, а потом, вынув из ушей наушники, обернулся со словами «Чуя?..». — Какой же ты милый, — хихикнул Накахара, переместив руки на уже можно сказать, что родные плечи, на что и получил тихое бурчание, складывающееся в «Ну не здесь же!», и отведенные в сторону глаза. — Ладно-ладно, тогда пойдем быстрее, я хочу тебя обнять. Осаму порылся немного в карманах, выуживая, наконец, ключи, вскакивая и пытаясь быстрее открыть дверь. В подъезде было темно, а идти им надо было на четвертый этаж, как сказал физик, замолчавший после вопроса о наличии лифта именно потому, что лифт-то был, но если идти по лестнице, то можно ведь побыть еще дольше наедине. Остановившись перед последним пролетом, Дазай вздохнул и, прикрыв глаза, подался к Чуе, наклоняясь и чмокая того прямо в губы, а затем быстро потрёкал до квартиры и также быстро в неё заскакивая — когда только открыть успел. Накахара проследовал за ним, украдкой касаясь большим пальцем губ. Эх, он бы с удовольствием зажал прямо сейчас Осаму, но что-то ему подсказывает, что он не одобрит это сейчас, когда они не оставили верхние куртки, обувь, не обули тапочки и не помыли руки после улицы. Просто перманентно он уверен в этом. Вот сейчас, когда он стоит в мягких серых тапочках и моет руки, вот сейчас он может позволить прижать этого высокого и такого любимого человечка к какой-нибудь стенке, вжать в нее, притянуть поближе к себе и поцеловать. Так, чтобы это существо сразу понял, как Чуя по нему скучал и сколько себе навыдумывал относительно причины поведения Осаму и его игнорирования. Так, чтобы Осаму тут же расслабился, притиснулся и успокоился, прекращая свои загоны по поводу их позиции ученик-учитель. Дазай почти успевает ускользнуть в комнату, но Чуя вовремя его успевает поймать и осуществить почти все то, что сейчас придумал, заставляя шатена действительно как-то расслабиться. До этого в голове Осаму крутились совсем не радостные мысли. Про то, что он учитель, а Чуя — ученик, он старался все-таки не думать, хоть и выходило плохо. Почему-то в голову пришло то воспоминание, как где-то в пятнадцать он так радовался тому, что родился именно парнем, потому что тогда, узнав намного больше об отношении к разным полам, о всех этих гендерных стереотипах и прочей мутотени, он понял, что никогда бы, наверное, не пожалел о том, что родился мужчиной. Почему-то ему казалось, как бы не говорили о том, какой прекрасный пол может быть сильным и не уступать мужскому полу, но ему все равно казалось, что женщина будет ведомой в жизни, занимающей пассивную роль в семейных или иных отношениях. Особенно его беспокоил аспект сексуальной роли женщины. По-любому ей пришлось быть пассивом. И это дико бесило. Создавалось впечатление, что женщинами пользуются просто ради удовольствия. Конечно, все бывают разными и то, что бывает наоборот он не отрицает, но все же… Вот то, что женщина может быть сильной он не сомневался. Взять в пример даже его маму — она всегда была сильная, смелая, никогда не ныла и могла с одной фразы уебать противника или просто взять пристающего к ней негодяя за палец и легким движением руки вывихнуть или даже сломать его. Осаму восхищался Акико. Она для него — идеал женщины. Даже несмотря на всю её силу, она нежная. Только не все могут видеть такую Акико. Далеко не все. Вот примерно потому Дазай и радовался своему полу. Для себя он решил, что свою избранницу или избранника он будет беречь и если уж они встречаются — то это надолго. Но активом все равно будет он. Только в самом сексе, в плане того, что кто кому вставляет, как бы грубо не звучало, но зато сразу же понятно, а в остальном он со спокойной душой может довериться своей половинке, потому что он (а) избранная, они любят друг друга. Также его радовало то, что рожать ему не надо. Воспитывать — с удовольствием, но рожать — ох, как же он рад, что он просто физически не сможет произвести сие действие в реальность. Ну, может, и будет что-нибудь такое, что его заставить даже немного сожалеть…наверное. По всему этому он и избегал все это время Чую. Ему нужно было понять, что же с ним сейчас не так. Дело в том, что когда он просто видит Накахару, то внутри словно поднимало голову какое-то странное чувство. Один вид Чуи многого стоил — его рыжие волосы, глаза, которые будто не смотрят на тебя, а прямо в тебя, читая все мысли о том, как же ты сейчас хочешь поступить, его руки, которые могут сжаться на тебе мёртвой хваткой, причиняя очень сильный дискомфорт, называемый в таком случае болью, но которые также умеют и так трогать, а особенно его рост — в том, что он смотрит на Осаму снизу вверх было что-то такое…такое, что заставляло даже дыхание задержать. Голос Чуи — отдельная тема, он может быть настолько разным, словно калейдоскоп — нежным и успокаивающим, злым, игривым, задумчивым, даже властным, не оставляющим ни одного шанса противиться его обладателю. Осаму, его мозг, его сердце, его тело в целом очень остро реагировало на Накахару. Особо остро, когда тема касалась чего-то, связанного с такой интимной темой, как все, относящееся к сексуальной жизни. Всё-таки, чтобы Дазай ни говорил, хотелось, и хотелось сильно. А Чуя просто одним своим образом будто показывал что с тобой может случиться, если ты не будешь его слушаться, очень долго переча там, где не прав — тебя просто возьмут в одном смысле этого слова, после чего прижмут к стене, к столу, к кровати и оттрахают так, что ты сначала сам будешь просить больше, дольше, глубже, быстрее, а после останешься надолго довольным, сытым, наевшимся сексом вдостоль. Именно это отталкивало, потому что Дазай не хотел быть пассивом, но и притягивало, потому что…Дазай не был против, он хотел этого. Может, просто ему нужен был такой партнер, как Чуя — понимающий, не требующий что-то прямо здесь и сейчас, но в то же время такой, что может спокойно сжать твою руку и сказать что-то, от чего ты моментально сможешь успокоиться и перестать себя накручивать; такой, что и нежный с тобой, словно ты фарфоровая фигурка, что и властный, непоколебимый, такой, что хочется самому подчиниться. Дазай понял, что ему до безумия как хочется быть ведомым Чуей, послушным. Но он все равно не будет слушаться. Почему-то только сейчас до него дошло самое простое, оттого и гениальное. Когда Накахара сдаст экзамены, то он выпустится из школы и более никаких преград для их отношений не будет. Вот тогда Дазай и будет послушным, вот тогда они смогут сделать все что угодно — от официального «встречаемся» и «пара» до хоть того же банального, но желанного секса. А пока он может наслаждаться поцелуями и томительным ожиданием того момента. Об этом Осаму и хочет рассказать Чуе, поговорить по душам, как говорится. Он, конечно, понимал, что будет сложно объяснить то, что сам себе объяснить толком-то не можешь, но на деле все оказалось сложнее. Осаму не только запинался и останавливался вообще, словно школьник, не выучивший параграф, он еще умудрился даже начать заикаться. Если честно, сам не понимал из-за чего так нервничал. Стоит отметить, что Чуя выслушал его, практически не перебивая и не пытаясь затеять дискуссию, правда Дазай все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Под конец монолога Накахара будто чуть оживился, услышав слова про его почти наступившие экзамены. Ведь действительно, как он только не думал об этом раньше в таком ключе. — Получается, когда я сдам все ЕГЭ, то буду выпущен из школы, это то я знаю, но. Но мы упустили, точнее я упустил, один факт. Уже сейчас я выпустился из одиннадцатого, а вот когда сдам экзамены, мы уже не будем в отношениях учителя-ученика! И это значит… — Чуя осёкся, переводя взгляд прямо на Осаму и недоверчиво на него взирая. — Значит, все это время самой большой и, думаю, единственной стеной между нами было именно…это? Только из-за того, что я был твоим учеником? — Ну, я просто подумал, что…жизнь слишком коротка, — да, Дазай и ам понимал, что такое рассуждения не очень подходят к его возрасту, хотя, знаете, все-таки эти слова подходят ко всем, а понимают и думают о них тогда, когда обычно юность то проходит, — чтобы из-за предрассудков, чужого мнения и принятых в основном глупым обществом стереотипов отказаться от того, что хочешь делать, от того, с кем хочешь это делать, и затем все годы, что будешь жить дальше, думать об этом и сожалеть. Раньше я бы сказал «мне кажется, что я испытываю симпатию большую, чем можно и должно к своему ученику», а сейчас хотелось бы сказать, что… Дазай медлил, Накахара все еще не верил, что тот сейчас собирается это сказать. Неужели это взаимно, он не один чувствует такое, у них может что-то получиться? Весьма странно думать так после того, что было между ними если не в этот год, то в этот месяц уж точно. Вот вы знаете то, что сейчас думает Осаму? Знаете, что он точно сейчас скажет? Нет? Тогда не удивляйтесь противоречиям в мыслях у Чуи. Понимаете, это такой момент, когда ты знаешь, сейчас собеседник скажет именно это и именно так или то, что говорит он точно-точно о вас, однако, вы уточняете, чем нередко вводите собеседника в легкое раздражение или непонимание. Люди все разные. Нет абсолютно одинаковых людей. Нет, и не будет. Могут быть одинаковыми вкусы, но сам человек — никогда. Также и с этой парочкой. Если Накахара просто оповестил того, в кого влюблен, об этом, то Дазаю нужно время (хотя, учитывая то, что к этому «оповещению» Чуя стремился почти год, получается, им обоим нужно время), необходимо сказать не сразу с места в карьер, как говорится, а осторожно, с предисловием. — Хотел бы сейчас сказать, что… Люблю тебя. Они оба дождались этого момента признания. Чуя точно теперь знает, что чувства их взаимны, а Осаму наконец-то смог все понять и высказать. Стоять бы и радоваться, но вот Накахаре пришло в голову то, что сей момент можно сделать еще романтичнее, о чем он, тихо шепча, и сообщил, притянув к себе Дазая и нежно прижимаясь к его губам своими. Как-то очень целомудренно. Они обнялись, даже не думая о том, чтобы что-то делать еще — им было и так хорошо вместе. Очень тепло. Знаете, такое ощущение, как после прыжка в воду — сначала словно некий тремор, внутренний тремор, затем на миг все застывает, вы немного не понимаете что происходит, а после приятное ощущение (иногда просто приятное ощущение, а иногда приятное ощущение того, что вы выжили, не разбились головушкой о какой-нибудь камень, не захлебнулись водой, а всплыли) какой-то эйфории и понимания того, что хочется повторить. Но счастье не всегда длится долго, особенно тогда, когда вы стоите один на носочках, а другой склонившись так, что его спина давно сделала плакат с надписью «приму в гости боль, бесплатно», который в скором времени ей не понадобился, ибо боль себя ждать не заставила, пришлёпала, радостно маша ручкой и по-садистки улыбаясь. Поэтому сей парочке пришлось унести свои стопы на кухню, как предложил Дазай, чему Накахара, в принципе, был рад — уж очень ему хотелось скормить в Осаму те эклерчики. К слову говоря, Чуя хоть и любил сладкое, но любил очень придирчиво, а это явство понравилось ему еще тогда, когда он на пробу купил три тонкие, не очень-то длинные палочки из заварного теста с кремом, в котором явственно чувствовалось сгущеное молоко, потому он и решил купить именно их, отправляясь в гости. На счет пристрастий Осаму в еде он знал не много, совсем маленько — тот может съесть практически все, что угодно, но только если захочет, а также имеет привычку ненавидеть некоторые продукты всей душой, но под настроение и их съедать. По идее, ему вполне могли понравится эклеры. Правда вот такой реакции Чуя не ожидал, он не думал, что Дазаю они так понравятся. В итоге Накахара просто выпил две кружки чая, все-таки стащив из вазочки парочку сладостей, а всё остальное вполне быстро и с довольным лицом схомячил Дазай. Вот уж удивительно как в него вообще влезло столько. Правда потом это сказалось на его поведении — когда в вазочке осталось буквально на донышке несколько палочек, кружки были вымыты и отправлены на свое законное место на сушилке, а сам хозяин вместе с гостем отправились, наконец, в единственную комнату, служившей и спальней и гостиной тоже, вот тогда-то Чуя и понял, что Осаму клонит в сон. Отчего-то Накахаре думалось, что скажи он об этом напрямую, то Дазай начал бы отнекиваться. — Это может прозвучать немного странно, но…ты не против, если мы немного поспим? Не в том смысле, а в…в прямом. — Осаму сказал что-то, вроде «так понятно, в каком смысле», и добавил о том, что ежели Накахара хочет спать, то пусть спит, хотя в гости обычно не затем ходят — в этот момент самому Накахаре очень захотелось как-нибудь да пошутить, но он решил не провоцировать его. Много что было странного или же удивительного в Осаму. Да вот даже то, что он, буквально минуту назад лениво ополаскивающий чашки и украдкой зевая, что, впрочем, всё равно заметил внимательный до всего, касающегося Дазая, Чуя, сейчас, усевшись на небольшой пуфик, достал зелёно-голубой скетчбук с впихнутыми в него потрёпанными жизнью листами в клеточку. Ученик наконец понял, почему физик всегда столь спокойно ждал, пока они напишут очередную проверочную, а ещё то, почему так часто эти самые проверочные им давал. Всё было предельно просто — учитель с удовольствием рисовал. Видимо, у Осаму был явный дар к художествам и к пению — Чуя до сих пор помнил то чудесное исполнение песни, которую никому из учеников не удалось спеть, попадая во все ноты, потому и выступал один из самых привлекательных учителей их школы — Дазай. Он единственный с лёгкостью идеально попадал в каждую ноту, соблюдая ритм песни. Да… Накахаре даже интересно, есть ли что-то, что не получается у Дазая если не отлично, то хотя бы хорошо? Осаму все так же сидел, спокойно и совершенно безразлично ко сну. Вот же странный. Чуя заметил в углу комнаты расставленную гладильную доску и клавишный инструмент, прикрытый темно-синего цвета тканью с белыми пятилепестковыми цветочками, такими, знаете, наподобие ромашек, но со слишком круглыми лепестками, чтобы ими быть. — Синтезатор? — Да. — Умеешь играть? — Учусь. Ох, не нравится Чуе этот лаконичный стиль ответов, ох как не нравится. — Можешь что-нибудь сыграть? — Да. — Дазай, отлепившись от пуфика, подошёл к инструменту и, немного поискав провод, неизвестно куда завалившийся, включил тот в белый, но немного пыльный проводник, в одну из пяти его розеток. Маленький экранчик замигал и зажёгся неярким каким-то болотным цветом, когда Осаму нажал на одну из множества кнопок, расположенных выше клавиатуры. Он на пробы нажал на клавишу, извлеча их неё немного резкий звук, — резкий оттого, что прозвучал в практически полной тишине комнаты, наполнив её так стремительно, как же и исчезнув где-то в стенах. Убедившись, что инструмент включен, и на нём можно играть, Дазай ещё чуть меньше минуты просто постоял, словно подбирая в голове что-то то самое, что он сейчас будет играть. Конечно, для начала следовало хотя бы немного размять пальцы — ту же гамму до мажор сыграть, но Осаму, видимо, желал произвести впечатление не столько на слушателя своего, сколько на самого себя, показав, что он может и не так, что он может с места в карьер, да ещё и красиво. Палец правой руки поднёсся к определенной клавише, нажал на неё, тем самым начав не то чтобы бег, но стремительный и в своей быстроте прекрасный танец. Танец, к которому вследствие присоединилась левая рука, что двигалась все же немного неуверенно — всё-таки он далеко не давно выучил партию левой руки. Однако, это было заметно лишь ему, ибо единственный слушатель его очень внимательно вникал в произведение. Чуя редко видел или слышал подобное, а чтобы еще и иметь возможность слушать, так это вообще подарок судьбы. И то всё лишь не учитывая, что Дазай играл специально для него. Накахару терзали смутные чувства, начиная с какого-то нелепого детского восторга и заканчивая лёгкой грустью о том, что на фоне Дазая он ничем не примечателен, — действительно, и что только нашёл в нём учитель? Дазай, узнай сейчас, о чём думает его слушатель, либо задумался бы сам, либо припомнил, что именно Чуя был тем единственным на сотню или даже тысячу учеников, что полез к нему. С пьяных глаз, и то Дазаю было бы понятнее, — «немного» грамм, и он, совершенно не женственный, сойдёт за долговязую, может, слишком, брюнетку со — снова-таки — слишком экстремальным для среднестатистической девушки каре. Но дело было как раз в том, что Накахара полез к нему, пребывая в «здравом уме и трезвой памяти», из собственных, лишь чёрту, похоже, известных, побуждений. Дазай, благо, спокойно представлял с собою рядом как и какую-нибудь умную и приятную девушку, так и какого-нибудь симпатичного и, конечно, тоже не глупого парня, наподобие того же Чуи, но, бесспорно, взрослее и, желательно, примерно одного возраста с самим Осаму. Чёрт, да какие там отношения, когда он сам ещё не определился, кто ему нравится! С одной стороны, ему нравилось находиться в компании тоже парня, как-то это более спокойно происходит, хотя, смотря еще, какой парень. Ведь Осаму — тот самый тип, сочетающий в себе несочетаемые увлечения, отнятые от стереотипной женской и мужской половины общества. Потому ему было одинаково, правда, в разных случаях, либо сложно, либо потрясающе легко быть в компании девушки или парня. Но с последними было всё равно как-то легче с последними, если они не были так заносчивы, как, допустим…не будет Осаму приводить примера, неэтично это. Просто сколько он не смотрел на всякие, фонтанирующие клише, сериалы, книги, аниме, мангу…в общем, много что он смотрел, однако было нечто такое, что он понять, или лучше сказать, прочувствовать, не мог в таких отношениях — с девушками. Вот чёрт, он, видимо, всё-таки би. Или нет… Интересно, как легко он сворачивает с прямой дорожки, нужной в определенной ситуации, и начинает постепенно удаляться всё глубже и глубже в чашу непроходимого леса его мыслей, размышлений — мозга, его разума. И при этом умудряется ещё и без проблем (ну, или практически без проблем) продолжать начатое в тот момент дело. Знаете, это ощущение, когда всё происходит именно так, а потом ты, словно очнувшись из пучины, из грубого, темного омута разума, озираешься вокруг в искреннем непонимании, ведь совсем не помнишь, как с делом было покончено, причём порешил его именно ты, да, ты, который как раз сейчас стоит с физиогномией а-ля «я? это был я? но я этого не делал…» Мелодия лилась и лилась, будто завараживая и слушателя, и самого играющего, и, казалось, что словно всю квартиру. Она была мелодичной, подумал Чуя и мысленно обругал себя за, как он — тоже мысленно — выразился, «тавтологичный оборот», пытаясь не думать ни о чем, а именно слушать, пока есть такая возможность. Ему очень нравились эти переливы, которые создавали пальцы «пианиста» плавным, но достаточно быстрым переходом по клавишам-нотам. Осаму будто аккуратно приоткрывал горшок, в котором сидноа мелодия, всё норовя выползти из него, да побыстрее, а парень был тем рычагом, что останавливал её, обеспечивая беспрерывное округлое звучание. Красиво. Накахаре показалось, что этот момент он уже слышал, но он решил не зацикливаться на сём, в конце концов, кто из них ходила два года в музыкальную школу, окончив четыре класса за два? Хотя, фактически, за один, если бы была такая возможность, однако, как известно Чуе, ему нужно было удостоверение, твёрдые «корочки», а не сертификат, потому Дазай и ходил в то заведение еще год, уже обучаясь на выбранную профессию. На свой музыкальный слух он больно-то не надеялся, ибо всегда полагался на его «немного отсутствие», к тому же музыке он последние три года жизни предпочитал учёбу, потому как выпускной класс всё же. А вот Дазай точно отметил, что мелодия повторяются как минимум второй раз, если, конечно, не весь третий. Он так задумался о…много о чём, что сам не заметил, как его пальцы вновь начали нажимать на клавиши с нотами ми, ре диез и ми. А ведь отученный отрывок и есть отрывок, значит, не должен быть столь длительным по звучанию (Осаму в мыслях вновь хлопнул себя по лбу, припоминая, что выученное им является не отрывком, а фрагментом), это точно. Ну всё, теперь уж вовсе понятно — достаточно. Он закончил играть.***
Да, этот поход в гости выдался совершенно не таким, каким его представлял Чуя, и не таким, каким его представлял Осаму, да. Но единственное, что запомнилось Накахаре на все остальные дни последнего месяца весны, мая то бишь, так это последняя фраза Осаму перед тем, как он исчез даже из школы на всё это время: «Давай, повторяй всё, а то экзамены. Удачи.»