***
— Кого мы ждём? — громко спрашивает Дима, судорожно пытаясь пересчитать детей, собравшихся перед корпусом. Мужчина чуть ёжится от утренней прохлады, кутаясь в толстовку, и, нахмурив брови, переглядывается с немного удивлённой Фроловой. — Мою комнату, — отзывается Серёжа, сбежавший из любовного гнёздышка несколькими минутами ранее, оставив бреющегося Эда на растерзание приторной ванили. Оксана подавляет лукавую улыбку, прикрыв губы ладонью, и оборачивается на голос из-за спины. — Это вы пришли раньше! — бурчит Выграновский, преодолевая расстояние километровыми шагами, чтобы убежать от отставших Антона и Арса. Вожатая прищуривает глаза, высматривая интригующую пару, появляющуюся из-за угла. Шастун, опустив глаза в землю, как-то нервно-быстро догоняет Эда, смотрящего на друга с удивлением, а ошарашенный Попов, который всего несколько секунд назад держал в своей ладони чужую тёплую, застывает на месте, прожигая взглядом удаляющуюся спину Антона. И Оксана абсолютно не понимает, что идёт не так, но поджимает губы и включает музыку для зарядки. — Если все собрались, то начнём!***
Голубые глаза бегают по залу столовой судорожно абсолютно. Маленькие искры то ли паники, то ли истерики бьются по окантовке радужки и ищут свободы. Ладони трясутся в треморе, когда взгляд цепляет сгорбившуюся над тарелкой фигуру за самым дальним столиком в углу, и губы сжимаются в узкую полоску. Расстояние преодолевается в пару-тройку размашистых шагов, но Арсений не видит ничего вокруг. Только светло-русый, выгоревший за неделю с хвостиком, затылок и выпирающие из-под тонкой футболки грудные позвонки. — Объяснишь, что это было? — ледяным от отсутствия самообладания голосом произносит Попов, приземлившись на ближайший к Шастуну стул. — Что за резкая перемена настроения? Антон незаинтересованно ковыряет вилкой вишнёвый джем, растекающийся по горячим оладьям, и не поднимает глаз. Несмотря на шум и оживлённость вокруг, угловой столик замер в паузе, когда один страстно жаждет ответов, а другой — боится их дать. — Антон, — уже более мягко начинает Арс, пытаясь заглянуть снизу в изумрудные глаза, — если ты стесняешься меня… — Нет! — громко отвечает Шаст, резко переводя взгляд на парня напротив. Попов хмурится и смотрит в ответ доброжелательно, располагающе. — Просто они… ну… не поймут, мне кажется. А у тебя типа определённый статус в лагере есть, поэтому… я решил, что лучше не предавать огласке… это. Арсений смотрит в бегающие глаза цвета свежей травы ровно пять секунд, прикусывает нижнюю губу, сдерживая неуместный смешок и всего в одну секунду окунает указательный палец в джем на Шастовской тарелке и щедро вымазывает им чужой нос, усердно целясь в забавную родинку. Антон смотрит с непониманием, опустив ладони на край стола. — Дурачина, — утробно шепчет Арсений, перегнувшись через стол к лицу Шаста, и с игривой ухмылкой собирает джем с носогубной складки языком. — Самое главное мнение обо мне только твоё. К чёрту всех. И сторонние звуки вновь обретают фокус. Слышно, как маленький мальчик со звоном роняет на пол столовую ложку, как через несколько столов щебечут девчонки парой годов младше, как отдалённым рефреном с моря несётся шум прибойной волны. Мысли Антона, полностью замершие на секунды, пускаются привычным чередом. Он дёргается вперёд, впечатываясь носом в чужую щёку, и оставляет на ней ярко-бордовый след сладкой массы. Улыбается довольно, как нашкодивший мальчишка. Впрочем, он таковым и является. Арсений усмехается в ответ на довольство, отображающееся на лице Шастуна, вновь макает палец в джем и размазывает его по чужой скуле, задевая висок. Официантка, стоящая в углу, недовольно поджимает губы, хмурит брови, но остаётся стоять на месте, надеясь, что ребята не доберутся до чистых скатертей. А им и нет до них дела, потому что в глазах напротив горит что-то завораживающее, что-то, от чего попросту невозможно отвести взгляда. Шастуну это в новинку — осознавать, что Арсений думает те же мысли, что и он сам на протяжении целого года бесконечных рефлексий. Это отрезвляет. Заставляет смотреть на происходящую вокруг действительность по-другому. Заставляет чувствовать в сто крат больше. Поэтому, когда Шаст кончиком языка собирает джем с верхней губы, по-деловому скрестив руки на груди, и неотрывно смотрит на Попова, цедящего свой крепкий кофе, которым пропахли все его вещи, он знает — ради этого можно было прождать целую Вечность.***
Мерный шум помещения перед мероприятием почти умиротворяет. Дима возится с проектором, который упорно не хочет транслировать картинку на стену. Оксана шепчется о чём-то с девочками, которые брали перед этим часовой экспресс-курс по игре на укулеле от Арсения. Парень же вымотан этим занятием, потому что играть и учить играть — это настолько разные вещи, что сравнивать не приходится. Точно объяснить, где стоит держать пальцы на ладах и как не порвать к чертям струны во время игры боя смешливым девчонкам — сложно, но Попов честно выдерживает это шестидесятиминутное испытание на прочность с гордо поднятой вверх головой и в конце даже поёт вместе с ними «Люби меня, люби», разумеется, доверяя аккомпанемент себе. Парень хвалит Улю — девочку, которая накануне стала инициатором сего мастер-класса, — потому что из всех она старалась больше всех и к концу даже смогла без запинок сыграть куплет Гречки. Её искренняя инфантильная улыбка оправдывает все старания. Нынешняя усталость приятная. Она от хорошего дела, поэтому не утомляет, а скорее дарит внутренний покой за себя и свою сущность. Она как медитация. Арсений лежит на пёстром жёлто-синем диване, пока остальные ребята подтягиваются в танцевальный зал на мероприятие перед ужином, и, блаженно прикрыв глаза, абстрагируется от действительности, в которой младшие мальчики в углу втыкают в очередную игру-однодневку, вожатые занимаются последними приготовлениями, а старшие — по совместительству сожители и ближайшие соседи — не спешат появиться в зале. В уши приятно заливается какая-то джазовая музыка из плей-листа Оксаны — она кажется смутно знакомой. Но мысли разжижаются до состояния тёплого молока. Они неспешно текут одна в другую, не нагоняя абсолютно. В приятном треке идентифицируется «Colors» Black Pumas, но это никак не влияет на полное расслабление тела и мозга. Всё степенно. Когда Арсений чувствует невесомое прикосновение к своей щеке, то не спешит открыть глаза. Ощущение чужих пальцев на собственной коже такое правильное, что оно становится частью общего умиротворения. Оно каноничное. Попова хватает только на то, что бы растянуть на лице расслабленную полуулыбку, чуть дёрнуть веками и почувствовать мурашки от места прикосновения. А потом на щёку опускаются горячие губы, и Арс вынужден открыть глаза, потому что застывшие перед ним зелёные глаза, раскрашенные врывающимся через окна светом улицы почти в салатовый, выжидающие, интригующие. Попов улыбается довольно-довольно, когда распрямляется на диване, медленно поднимается на ноги и будто ненарочно рассматривает реакцию окружающих: Эд с Серёжей закатывают глаза и садятся на пол в самом дальнем от соседей углу; Дарина отдаёт самодовольному Стасу сторублёвку; Ира отдувает с лица навязчивую прядь и хмурит брови; Оксана светится от счастья, отвлекаясь от увлекательной беседы с девчонками; Дима поджимает губы и давит улыбку. Арсений сам еле сдерживается от того, чтобы начать истерично смеяться, потому что в контраст сейчас эмоций слишком много. Он переводит взгляд на Антона, который садится рядом, собственнически закидывая руку на Поповские плечи, и в задумчивости чуть закусывает нижнюю губу, потому что Шастун красивый до неприличия, когда знает, что всё делает правильно. Он улыбается расслабленно и чуть небрежно, зная, что в голове у Арсения тысяча и одна мысль о том, какая рука Антона на его плече правильная. Потому что у них единение какое-то: и духовное, и физическое. Распыляться перед окружающими не хочется. Объясняться в чувствах друг другу перед окружающими не хочется. Хочется трепетно держаться за это мимолётное чувство нежности где-то у сердца и ощущать настоящую жизнь внутри себя, которая тихо журчит кристальным ручейком и умиротворяет. Арсений откидывает голову на изгиб Шастовского локтя, блаженно прикрывая глаза, и знает, что именно так всё и должно происходить. У них один воздух на двоих и, что важнее, — одни мысли.***
— То есть вы… типа вместе? — спрашивает Ира, присаживаясь рядом с Шастом на бордюр. Парень воровато озирается по сторонам, с лёгким недоверием смотрит на девушку и снова прикладывается к сигарете. — Ну да, — пытаясь не отобразить на лице слишком много счастья, отвечает Антон. — Это кринжово, — задумчиво произносит девушка, перебирая пальцами прядь волос. — Вы же… ну… парни? — Ир, ты в каком веке вообще живёшь? — нетерпеливо отзывается Антон, с силой вкручивая бычок во внешнюю сторону бордюра. Ненарочно сжимает губы в тонкую презрительную полоску и, заметив это, продолжительно выдыхает через нос, собираясь с мыслями. — Знаешь, Буковски как-то сказал, что любовь — это предрассветная дымка над озером: через пару минут она исчезнет, но пока она есть, пока ты её видишь — ты живёшь и чувствуешь. — Шастун опускает глаза от удивительного малиново-персикового неба, раскрашенного кляксами позолоченных облаков, на девушку, задумчиво закусившую внутреннюю поверхность щеки. — Ир, я правда живу рядом с ним. Кузнецова застывает в сиюминутном ступоре, пытаясь понять, что скрывается за плотной пеленой эйфории в глазах напротив, и чувствует непонятное тепло, растекающееся где-то внутри, когда смотрит на чуть ли не сверкающего Антона. Парень никогда и не был тёмной тенью, потому что именно в его исполнении рождались, а потом и расходились, главные шутки смен, поэтому понимать, что он может быть ещё ярче, счастливее и позитивнее — сложно. Но факт остаётся фактом: Антон Андреевич Шастун сидит на тёплом после длинного жаркого дня бордюрном камне, выжидая некоторое время, чтобы сигаретный смог выветрился настойчивым вечерним бризом, и выглядит до завидного довольным, а когда он рядом с Арсением — то и подавно. Ира ухмыляется больше машинально, чем эмоционально, улыбается уголками губ и негромко произносит: — Ты правда его так любишь? Антон опускает взгляд на носки немного пыльных кроссовок, чуть сжимает костяшки, вертя в пальцах прозрачную зажигалку, и оправляется от задумчивости всего в одно мгновение. — Так — это неопределённо и растяжимо. — Зелёные глаза встречают карие. — Я люблю его настолько, чтобы не замечать больше никого вокруг. Девушка поджимает губы и качает головой, проводя ладонями по своим острым коленкам, не прикрытым полой воздушной юбки с вышитыми бабочками. — Тогда я вам завидую, — медленно произносит Ира, устремляя взгляд куда-то вдаль перед собой. — Ты просто не представляешь, как он на тебя смотрит.