Adapt or Die

      Сверхзвуковая Боеголовка — Элли Фимистер — была слишком похожа на Эстер внешне — тот же стиль томбой, поэтому первоначально она держалась настороженно и обходила новенькую стороной. То, что её привел в школу Ксавьера сам Дэдпул, тоже не вызывало особого доверия, а заставляло лишь сильнее напрягаться, предчувствуя что-то неладное.       Теория о том, что исчезли самые достойные и полезные члены общества — была почти что доказанной аксиомой. И, за неимением лучших, особняк защищала Элли. В сложные времена мы делаем то, что можем. Неожиданно к самовзаленной миссии по защите юных мутантов присоединилась и новенькая — протеже Дэдпула. Так и зародилась их дружба.       Переступив через себя и презрев, впитанные с материнским молоком, заветы считать всех женщин врагами в погоне за мужскими сердцами (с чем она справилась уже очень давно и так же легко), она нашла лучшую подругу. Ту, с кем можно было разделить свои ценности, ту, что понимала и с которой можно в удовольствие сплетничать про Дэдпула и поделиться горечью о пропаже любимого человека. — Я бы хотела вернуться назад, но как свою жизнь исправить я не знаю… — А может ты здесь как раз для этого? Чтобы помочь мне? — Элли говорила неспешно, с расстановкой, давая вес каждому слову. И говорила вроде бы мягко — но в голосе явственно слышалась затаенная буря. Горе мужчине (особенно тому, что подслушивал их сейчас), который откажется следовать её правилам — угроза исходила из каждого жеста, малейшего движения губ, каждого взгляда, а легкая поступь вопреки рассудку казалась тяжелой.       Испокон веков мужчины полагают, что мир принадлежит им и они вправе диктовать любые условия, какие только придут им в голову. Непонятно: по какому закону они решили, что должны властвовать над всем, считаясь лишь с собственным мнением. Уступить женщине, даже лишь послушать ее и поступить так, как она хочет, для них что-то сродни деянию, преисполненному позора, нечто непотребное и недопустимое. Нечто постыдное. Элли верила в эту самопровозглашенную доктрину и готова была доказывать её любому, кто захочет слушать, а Эстер была внимательным слушателем, что ещё сильнее сближало девушек.       Сердце и чресла Дэдпула пели, когда он смотрел на этих двоих — он чувствовал свою заслугу в их зародившейся прекрасной дружбе.       Но чёрт возьми! Она так похожа на Питера внешне, что Уэйд решил, что и в остальном они должны быть похожи.       Может быть они половинки одного целого, как близнецы? Но разве он знал Питера достаточно для того, что бы судить? — Что банального в том, чтобы поправить мужчине галстук? — Ну, это как в тех старых фильмах. Красивая пара, женщина влюблена в мужчину, а он этого не замечает. А потом она говорит, что у него сбился галстук, и поправляет его. И они многозначительно смотрят друг на друга. — А что дальше? — с искренним интересом спросил Уэйд. — Потом он обычно целует её, хор за кадром начинает петь что-то про любовь, герои уходят, обнявшись, и появляется надпись: «Конец».       Уэйд задумался и казалось, что он взвешивает все «за» и «против». — А ты ещё лесбиянкой не стала? — сказал он наконец. — А то я слышал, что большинство томбоев обнаруживают это в себе рано или поздно…       Эстер рассмеялась, закинула руки ему на шею, встала на мыски и поцеловала. Это было очень восхитительное ощущение. Настолько приятное, что ей захотелось продолжения.       Эстер всегда любила компании мужчин, ей нравилось чувствовать себя желанной и видеть отражение этого в их глазах. Однополые отношения были не для неё, женщины требовали всего и сразу, а «любовь с первого взгляда и до гроба» не по ней.       Но реакция Уэйда удивила её. Он словно окаменел. Она озадаченно уставилась на него. — Не понравилось? — Понравилось и очень. Но, наверное, я разучился целоваться. Давно не занимался этим. — Человек не может жить без любви. — Я думал, что могу. Вся моя жизнь только об этом мне и твердила. — Никто не создан для одиночества. — Ты забываешь, что однажды я сделал попытку обзавестись семьёй, но она окончилась крахом. — Но ты же не виноват в этом… — Не виноват? Во всём только моя вина и есть. И потом, ты знаешь, сколько мне лет? Тридцать шесть. Через пару месяцев будет тридцать семь. А умею только убивать и портить людям жизни. И времени мне не хватает даже на самого себя — даже подрочить в удовольствие и то некогда!       Воодушевление медленно оставляло его. Он уже успел забыть, как волновало его её общество с первых мгновений их встречи, такой естественной и интеллигентной… С ней было сразу и уютно, и тревожно, и даже почти так же восхитительно, как с Ванессой.       Эта девушка приносила ему нечто такое… Одним словом, он не мог ни выбросить её из своих дум, ни избрать предметом для холодных размышлений.

***

      Все люди в её родном мире были эмоционально развиты и ей забавляло наблюдать за жителями этого измерения, которые не сдерживали себя и от того казались намного честнее в своих эмоциях, чем такие отстранённые личности, как она сама. Эстер точно помнила, что не проронила ни единой слезинки на похоронах матери.       Их учили с детства контролю и адекватному восприятию окружающего, все умели пользоваться дарами, что преподнесла их миру психология. Так что ни у кого уже десятилетия не случалось подростковых бунтов, и взрослели они все намного раньше, чем здесь.       К двадцати двум годам Эстер была заслуженным специалистом в своей области. Поэтому могла позволить себе наблюдать за подростками-мутантами с вершин здраво завышенной самооценки.       Но незнание изматывало сильнее всего. Она все еще мало понимала, где она и что с этим делать? Каждый раз, вечером, когда она пыталась уснуть, то думала об отце, что могло случиться что-то… Эстер старалась останавливать на этом свои мысли, но тяжелый комок в груди не исчезал. И она крутилась на кровати, поворачиваясь с одного бока на другой, иногда всё же впадая в какое-то подобие сна, но снова просыпалась от тяжелых и душных кошмаров, в которых её отца больше нет.       Им было хорошо вместе: Ричард и Эстер — вдвоём против целого мира, и она не могла представить саму себя без него.       Но годы летели… И ничего не менялось: Эсме трижды отметила свой день рождения, что заканчивался по одному сценарию — истерикой с летающими по помещению предметами.       И незнание убивало Эстер, поэтому она была бы рада хоть каким-то изменения в своей жизни.       Она хотела немного изменить причёску, чтобы она была, как говорится «спереди формально, а сзади — оторва».       Но мир для неё не менялся, волосы не отрастали ни на дюйм. Она будто застряла в каком-то безумном водовороте: вокруг всё бурлило и перетекало, но только не она, находящаяся и застывшая в эпицентре.       Уже наступил глубокий октябрь, но она была в футболке и шортах. Вокруг ней всё было неправильным, вот и какой-то летний день случайно заблудился и, споткнувшись об Эстер, остался с ней в осени. — Я как будто застряла, — сказала Эстер не по осеннему теплому солнышку, что припекало ей короткостириженную, как и в первый день, макушку.       Она лежала под кустом в уютном саду на территории особняка. Пахло пожухлой травой и осенней свежестью.       С ветки свешивалась любопытная синица и рассматривала её.       Даже издали было видно, что мужчина, направляющийся к ней, не был ни маньяком, ни незнакомцем, а вполне приличным. Высокий, широкоплечий и длинноногий, он шел легко и быстро.       Было глупо просто смотреть на него, но она решила позволить себе чуточку легкомыслия сегодня. Он приблизился и в уголках губ мелькнула усмешка.       Это было похоже на негласный сговор. Казалось, неловкое слово или пристальный взгляд могут разорвать связующую их нить. Сердце Эстер наполнилось надеждой и она удивилась себе, потому что все эти мечтания больше пристали какой-нибудь пятнидцатилетней девочке. А ей уже двадцать два. Или даже больше, волосы не отрастали и она не могла следить за своими биологическими часами.       Двадцать два — романы и увлечения уже позади. Она вспомнила Лондон. Как выходила из ресторана, подсвеченная неоновыми огнями вывесок, отражаясь в мокром асфальте, а её руку сжимала рука мужчины в глубоком кармане его пальто. И ещё то лето в Греции. Плоская вершина холма, покрытая ковром из диких анемонов, бронзовый от загара юноша с выгоревшими на солнце волосами. Ей вдруг пришло в голову, что каждый раз она отдавала частицу себя.       Возможно, она разбила несколько сердец, и пару раз в её тоже появились трещины.       Но это была не любовь, а только поиск того заветного чувства.       Воспитанная одним отцом, Эстер сама не знала, чего ищет, у неё не было примера, которому стоило подражать. И сейчас, оказавшись в этой ситуации, она вдруг поняла, что нашла то, что искала всегда. Точнее открытие пришло само, озарив её внезапной вспышкой света, захватив её врасплох.       Это не было похоже на её прежние увлечения. Может из-за того, что они из разных миров?       Но Эстер с пронзительной ясностью поняла, что он — единственный мужчина, который сможет наполнить её жизнь любовью, заботой, уверенностью и радостью. Ей хотелось, чтобы его чуткие и сильные руки обнимали её. Может она слишком привыкла к нему, но желала всем сердцем, чтобы он был рядом.       Определенно, раньше такого с ней не бывало.       Но как бы была скучна наша жизнь, если бы в ней не было непредвиденных случайностей.       Вроде неожиданного при ярком, почти летнем, солнце полившего ледяного дождя. Первые капли больно ударили по лицу, обжигая прохладой. Дождь начинался холодный, пронизывающий постепенно до самых костей. Взявшись за руки, Эстер и Уэйд побежали к дверям особняка.       Черная от дождя дорожка казалась крутой, как скат крыши. По водосточным канавам текли водопады. Воздух был полон мелкими солёными брызгами, от которых противно пощипывало губы. — Эстер… — Не смей отталкивать меня, — она скрестила руки на груди, в глазах засквозило такое упрямство, что стало ясно — её с намеченного пути ничто не заставит свернуть. — Я достаточно пожил и понимаю, что у тебя впереди вся жизнь. Не хочу лишать тебя будущего. — Какое у меня будущее в этом безумном мире? — Эстер замерла, широко раскрытыми глазами смотря в глаза Уилсона, так, будто ожидала какого-то подвоха. Даже дыхание перехватило.       Она смотрела как завороженная и напуганная одновременно — неизвестно, что у того в голове и что он скажет в следующую секунду. — Ты молода, красива, добра и умна, с этим не поспоришь. Возможно, ты считаешь себя взрослой, но на самом деле твоя жизнь только начинается. Где-нибудь, когда-нибудь ты встретишь…       Эстер зажала его рот руками и раскрыла свой, чтобы ответить, но мысли, роем напавшие на неё, не позволили этого сделать. Куча догадок, судорожных соображений и витки выводов заполонили её голову так плотно, что руки сами по себе опустились, вытянувшись вдоль тела. — Жизнь, которую я веду, не подходит тебе. Я уже сделал однажды ошибку… — Я не Ванесса. Да, своей смертью — она сломала твою жизнь, подорвала веру в людей и лишила уверенность в себе. И чтобы уберечь себя от боли, ты готов теперь причинять её другим. Мне кажется, это ужасно. Но я — это я. — Ты всё правильно поняла и я не хочу причинять тебе боль… Я люблю тебя. И люблю так сильно, что не могу позволить тебе сделать шаг, о котором ты возможно пожалеешь…       Эстер растерялась. Она никак не ожидала, что он заговорит о любви. — Я крепче, чем кажется.       Она потеряла терпение. По-видимому, был только один способ пробить стену его упрямства.       Во всякой ситуации перед человеком всегда встает один простой выбор: что он может сделать и чего не может. Эстер вспомнила о об этом и сейчас, выбирая между желанием поддаться раздражению или продолжать вести себя так, как будто они говорят о погоде.       Да и она сама была безрассудной девицей, отчаянной, с пламенем в крови, готовая пуститься в самое пекло. — Некоторые женщины наделены, — Эстер неопределенно повела плечами, больше не пытаясь его ни в чём переубедить. — Яркостью чувств, которой не может быть у других, невзирая на все обстоятельства. Таких женщин мужчинам невозможно забыть.       Неужели она на самом деле принадлежала к числу тех жалких, но вполне обыкновенных созданий, расписывающих свой серый мир цветами собственной мечты или сбегающих в параллельные, построенные по их собственному вкусу?       Была ли она разочарованной мечтательницей и идеалисткой, благородной и страстной женщиной, случайно попавшей в беду, или же шантажисткой? Это был вопрос на миллион долларов, с которым ей ещё предстояло разобраться.