* * *
На рождественские каникулы традиционно уезжали многие студенты. Дети, особенно первые курсы, безалаберно оставляли все напоследок и зачастую ничего не успевали собрать к отъезду. Том считал, что это исключительно их проблемы, а вот Магдалина, поджав губы, назидательно ходила за каждым, снова и снова напоминая о том, что пора начать собираться. Брат ласково называл ее мисс Коул, намекая, что брать за пример эту жестокую женщину не самый лучший выбор. Магдалина щурила глаза и скрещивала на груди руки, не осознавая, что так сходство только усиливалось. Однако ее навязчивая строгость помогала. Стоило в дверях комнаты появиться темному силуэту слизеринской старосты, как дети судорожно начинали перекладывать вещи, стараясь навести в своих сундуках порядок. Леди Гонт не любила беспорядок и не скупилась на обидные жалящие заклинания. Но зато в день отправления Слизерин покинул гостиную организованно и четко, освободив своих старост от обязанностей на все каникулы. Наблюдая за педагогическими успехами Магдалины, Том искренне пообещал ленивому Долохову какое-нибудь болезненное проклятие, если тот не соберется и не исчезнет из школы в рекордные сроки. Но Тони отличался от первокурсников не только полным отсутствием страха перед мрачным Томом Гонтом, но и куда более обширными знаниями в темных искусствах, поэтому успешно игнорировал все угрозы. А вот свою хладнокровную кузину он игнорировать не мог, и, назвав Тома предателем, неохотно собрался ровно за полтора часа до отправления поезда. — Моя милая леди, — Тони церемонно обозначил поцелуй над запястьем Магдалины. — Надеюсь, этот человек не успеет расстроить вас до моего возвращения. — На дуэль меня еще вызови, — буркнул Том, пожимая ему руку. — Перестаньте, — улыбнулась Магдалина. — Легкой дороги, милорд. — Ждите весточку, моя милая леди. Я найду, чем скрасить нашу разлуку. Том закатил глаза, всем своим видом показывая, насколько эти представления достали его за все прошедшие годы. Магдалина присела в книксене, улыбнувшись краем губ. — Наконец-то, — выдохнул Том, едва за Долоховыми закрылась дверь. — Каждый раз я думаю, что успею отдохнуть от него, и каждый раз ошибаюсь. — Нельзя так говорить про друзей, Том. — Про друзей я так и не говорю. Магдалина укоризненно покачала головой. Брат скользнул рукой по ее спине, от чего по хребту пробежали мурашки. Она отошла на шаг, обернулась, бросила на него странный взгляд и скрылась в женском крыле. Том тряхнул головой, прогоняя внезапное наваждение, чертыхнулся сквозь зубы и покинул гостиную. Ему захотелось проветрить голову. Пользуясь практически полной свободой, близнецы однако практически не покидали гостиную, только изредка навещая Тайную комнату. Магдалина предпочитала проводить вечера на диване около камина, где было так уютно читать. Том иногда присоединялся к ней, ложился головой на колени и просто дремал, пока сестра рассеянно перебирала его волосы. Временами она откладывала книгу, долго смотрела на расслабленное лицо Тома и мягко гладила его кончиками пальцев. Мысли ее витали где-то далеко. Она не задумывалась о том, что будет завтра, через неделю, через год. Сейчас это было совершенно неважно. Ее больше занимало неясное смущение, появляющееся каждый раз, когда Том брал ее за руку, переплетаясь пальцами. Или когда он, задумчиво листая очередную книгу, обнимал ее за талию, прижимая к себе и бормоча под нос выдержки из талмуда, а потом терся щекой о ее макушку. Они делали так сотни раз. Но никогда от этого у нее не замирало ничего внутри. А когда по утрам Магдалина совершенно буднично подходила к нему, чтобы едва коснуться губами щеки, как делала всю жизнь, был ли этот жар, поднимавшийся в груди, ее собственным? Том же чувствовал почти болезненное желание быть рядом с сестрой все возможное время. Касаться ее, слушать тихое дыхание, наблюдать из-под прикрытых век за ее сосредоточенным лицом. Когда она прикусывала губы, увлеченная очередной романтической бредятиной, а ее пальцы замирали на мгновение, чтобы спустя минуту, когда в романе закончится напряженный момент, вновь начать легко перебирать его волосы. Когда обязанности старост вынуждали их ненадолго разлучаться, он чувствовал неприятную обеспокоенность. Сестра до сих пор не знала, что на ней висела целая гроздь следящих чар, а он не собирался говорить ей об этом. Том был совершенно точно уверен, что при всей своей лояльности Магдалина не оценила бы такого уровня заботы. И, возможно, она была бы права. Вот только Тома не волновало ее одобрение. Он должен был знать наверняка, куда носит его строптивую сестру, хочет она того или нет. Это было сродни одержимости, с которой он не пытался бороться. Была бы его воля, они не расставались бы и на ночь. Но он сдерживал себя, только привычно навешивал несколько заклинаний на дверь ее спальни. Том и сам себе не смог бы объяснить, зачем ему это понадобилось, но не смог отказать себе в желании все контролировать. Мало было ему дневных наваждений, Магдалина приходила к нему и в снах. Каждый раз они были реалистичны до боли. Том видел их обычные дни: дежурства, вечера в гостиной, разговоры ни о чем. Магдалина всегда была рядом, обнимала его за пояс, улыбалась краем губ и смотрела странным, нечитаемым взглядом. Он всегда просыпался до того, как она успевала сказать что-то важное. Эти навязчивые сновидения повторялись раз за разом, становились все более длинными, пугающими, подробными. И он решительно не понимал, как на них реагировать. Том сидел на диване в гостиной, рассеянно перелистывая страницы какого-то учебника. Был уже поздний вечер, и немногочисленные однокурсники давно расползлись по своим комнатам. На его плечи опустились легкие ладони Магдалины. Она заглянула в раскрытую книгу и, хмыкнув, обошла диван, чтобы опуститься рядом с ним. Скинула туфли, завозилась, устраиваясь поудобнее, откинула голову ему на плечо. Они разговаривали о чем-то совершенно неважном. Кажется, она смеялась. В какой-то момент Том понял, что Магдалина вновь смотрит на него тем самым взглядом, который не давал ему покоя. Она ласково провела рукой по его волосам, что-то сказав, но он не смог разобрать ни слова. Гостиная сузилась, пропала, и в поле зрения осталось только бледное лицо Магдалины. Она по-птичьи склонила голову набок и улыбнулась. Оказалась так близко, что он ясно почувствовал сладкий цветочный аромат ее духов. Словно отдельными картинками он видел свои собственные пальцы, на которые накручивал темный локон, и мягкий блеск в глазах Магдалины. Он что-то сказал, она чуть подалась вперед. Том открыл глаза за секунду до того, как ее губы коснулись его рта. Выругался сквозь зубы, сжав виски пальцами. Внутри все переворачивалось и горело от неконтролируемого, темного желания, помноженного на стыд. Как смотреть в глаза Магдалины, которая непременно почувствует в нем это, он не представлял. Но и избегать ее сил не было: даже об одной мысли об этом у него сводило внутренности. Том почти уверился, что уже давно сошел с ума. Других объяснений этим наваждениям он найти не мог. Иначе отчего он чувствовал такое разочарование от резко оборвавшегося сна?* * *
Ранняя весна в Уэльсе всегда была премерзейшим временем года. Для Морфина она начиналась с болей в распухших от артрита коленях и пальцах. Промозглая погода пробуждала дерущий легкие кашель, от которого уже давно не помогали зелья. Он душил свою слабость в алкоголе, надеясь, что эти несколько недель быстрее пролетят в мутном забытье. В его доме было холодно. Сырость давно проникла внутрь утлой лачуги, и огонь, разожженный в нечищенной печке, никак не мог справиться с ней. Морфин часами сидел около него, глядя на тлеющие угли. Жизнь давно ему опостылела, но и смерти он не ждал. Существование тянулось так же вязко, как увязали ноги в весенней слякоти. Морфин, с трудом справляясь с болью, медленно брел к двери, расталкивая беспорядочно раскиданные бутылки. Последняя бутылка паршивого виски закончилась еще вчера, и сейчас его мучили тошнота и озноб. Денег оставалось всего ничего, но прожить в трезвости этот день у Морфина не было никакого желания. Негромко ругаясь себе под нос, он накинул на плечи старую отцовскую куртку, из которой так и не смог выветриться тяжелый запах махорки. Перед самой смертью старик кашлял кровью протяжно и хрипло, но, едва приступ проходил, желтые от табака пальцы тянули в беззубый рот очередную мятую самокрутку. Морфин уже не помнил, как выглядел отец — он воображал его еще молодым, — но выбросить едва ли не единственную оставшуюся от него вещь не смог. Колени ныли так, что каждый шаг давался с трудом. Ботинки разъезжались в грязи, но Морфин упорно продолжал ползти в сторону единственной лавки, в которой сердобольная бабка отпускала ему товар. Сквозь еще голые ветки проглядывались черные проемы окон разрушенной усадьбы. Морфин шумно сплюнул, ощерившись остатками зубов. Он ее ненавидел. Эту чертову развалюху, которая свела с ума его отца. И боялся. Чувствовал, что запертый в ней зверь недоволен. Он дремлет, наблюдая за нерадивыми потомками славного рода. Рычит утробно. Ждет. В одном из темных провалов Морфин заметил белесую фигуру, и, вжав голову в плечи, поспешил прочь. Согнулся пополам, отхаркивая вязкую слизь, утер рот рукавом и продолжил месить грязь. Волосы на затылке вставали дыбом, когда он чувствовал холодный злой взгляд, провожающий его. — Чертова сука, — бормотал Морфин, скрываясь за сухими, еще лысыми кустами. — Чертова сука. Первую бутылку он ополовинил еще на подходе к дому. Алкоголь притупил страх, и Морфин смотрел в сторону развалин почти смело. Добравшись до лачуги, он судорожно забормотал защитные заклинания, постукивая кончиком палочки по двери. Белесые блики, которые расползлись по рассохшейся древесине, дали краткое ощущение спокойствия. Морфин знал, что от “него” это не спасет, но суеверное, почти детское убеждение о всесильности магии помогало продержаться до того момента, пока алкоголь не вырубит его. А в беспамятстве страха не было. Грузно опустившись на продавленное кресло у печи, он забросил внутрь корявые поленья и, щелкнув пальцами, зажег огонь. Пламя быстро схватило сухие ветки, и на Морфина дохнуло жаром. Выдохнув, он откинулся на спинку и сделал большой глоток. Дерьмовое пойло обожгло рот и, прокатившись по гортани, осело где-то внутри. Почесав спутанную бороду, Морфин с шипением выдернул несколько волосков, зацепившихся за камень в фамильном перстне. Зашедшись новым приступом кашля, он сплюнул на пол и вновь откинулся на спинку кресла. Глядя на пляшущие языки костра, Морфин, как наяву, видел отца, еще молодого и сильного, который с гордостью рассказывал своему первенцу легенды семьи: о Даре Смерти, об Основателе, о короле, о леди Лайнел. Марволо был одержим идеей восстановления рода. Он брался за любую работу, но черная полоса, накрывшая их семью, не давала ему ни шанса. Уже перед смертью старик метался в бреду, все собирался куда-то и спрашивал, куда подевалась его, Морфина, жена. Разбившее его слабоумие стерло большую часть жизни. Иногда он приходил в себя ненадолго, много курил и молчал, а потом все начиналось сначала. В последние часы он не узнавал и сына. Морфин помнил, как отец показывал ему новорожденную Меропу, приговаривая, что это его будущая жена. Его леди. Морфин никак не мог взять в толк, как эта синюшная склизкая картошка, больше похожая на чудище из детских сказок, может стать его женой. Но спорить с отцом не стал: в то время он верил ему безоговорочно. Меропа росла болезненной и слабой. Она была тихим ребенком и почти не показывалась на глаза, особенно после смерти матери. Со временем Морфину стало казаться, что отец уже давно забыл о своем обещании обвенчать его с сестрой. Они никогда не говорили об этом. К тому же, тощая, как скелет, и бледная Меропа боялась его. Прятала лицо за черными патлами, забивалась в дальний угол. Лицо ее было вечно искажено плаксивой гримасой, отчего косоглазие становилось только заметнее. Морфин никогда особо не обижал ее. Не бил, мог только прикрикнуть, подражая отцу. Но она все равно его боялась. Впрочем, ему не было до нее дела. Марволо притащил их в алтарный зал, едва у Меропы пошла первая кровь. Ей было не больше двенадцати. Морфин помнил, с каким урчанием алтарь впитал их кровь, и как вспыхнули на запястьях ленты клятв. Отец не спрашивал их согласия. Глаза его были безумны. В тот день Морфин впервые увидел в нем лорда. И ему это не понравилось. Что делать со своей молодой женой, Морфин вообще слабо представлял. Она была еще совсем девочкой, напуганной до полусмерти. И не вызывала в нем никаких чувств, кроме раздражения. Отец только смеялся, говоря, что кровь возьмет свое. И оказался прав. Когда спустя почти шесть лет их брака Меропа так и не понесла, ленты обетов на их руках разорвались сами собой. Отец пришел в ярость. Он избил ее до полусмерти, кричал, что она погубила семью. Выгнал на улицу, запретив даже приближаться к порогу. В тот год он запил. И почти не трезвел до самой смерти. Сейчас Морфин жалел, что не защитил Меропу тогда. Она пряталась в развалинах усадьбы, рыдала, баюкая отбитые ребра. На Морфина она зашипела яростно, призывая добить ее. Но он принес ей воды и отдал одеяло. Спустя пару дней отец остыл, смирившись с крахом всей жизни, и Меропа вернулась в дом. А Морфин впервые увидел белесую фигуру в окне усадьбы. И с тех пор видел ее постоянно. Спустя семнадцать лет после смерти Меропы Морфин мог сказать, что действительно любил ее. Болезненно, горько и жестоко. Как все мужчины из семьи Гонт. Наверное, поэтому не стал искать ее после Азкабана. Отпустил, в душе надеясь, что она сумеет сбежать. И зверь из усадьбы ее не достанет. Пусть заберет его. Они с отцом пережили Азкабан, оставивший им артрит и навсегда отмороженные внутренности. Сестра сбежала, прихватив фамильный медальон и околдовав маггла из дома на холме. А чертова сука из усадьбы все смотрела на него, с каждым годом подбираясь все ближе. Морфину так и не хватило смелости признаться отцу в том, что в смерти их семьи не было вины Меропы. Он боялся его, даже немощного и слабоумного. И так и не смог переступить этот страх. Приняв перстень и титул, Морфин принял и весь груз ответственности за умирающий род. Зверь из усадьбы обнюхал его недоверчиво и принял за неимением лучшего. Он знал не хуже самого новоиспеченного лорда, что выбора у него все равно не было. Умрет Морфин — умрет и зверь. И Морфин был готов забрать его с собой в могилу. А потом на его пороге появляются эти глупые дети. Парень — вылитый Реддл из дома на холме, девчонка — одно лицо с Меропой. Такой та выросла бы, если бы ее лицо не было обезображено вечным испугом, косоглазием и пережитой в детстве оспой. Она стала бы красавицей, думал тогда Морфин. Зверь из усадьбы заворочался, почувствовал свежую кровь. Морфин хотел прогнать их. Оказать почившей сестре последнюю услугу. Если бы пацан пришел один, то шанс бы был. Крохотный, но был. Но их было двое. Близнецы. Королевская пара. Королевский подарок зверю из усадьбы. Никогда еще белесая фигура не появлялась так близко. Она замерла прямо за их спинами. Бледная, черноволосая, безликая. Морфин старался не смотреть в ее сторону, но мертвенный холод, которым тянуло от нее, пробирал до костей. Она сделала шаг вперед. И Морфин подчинился. Притащил племянников прямо в пасть зверю, напоил его их кровью. И сделал ровно то же самое, что и отец много лет назад. И зверь отступил. Успокоился. Кровь возьмет свое. Когда мальчишка окрепнет, зверь его позовет. И тогда время, отпущенное Морфину, подойдет к концу. Опустошив вторую бутылку, он поднялся и, покачиваясь, побрел к своей койке. В голове шумело. Морфин бросил взгляд в мутное окно, выходившее как раз в сторону усадьбы, и замер. Сквозь грязное стекло ясно виднелась белесая фигура. Опьянение проходило на глазах. Морфин выругался, схватил палочку и наставил ее на силуэт. Руки тряслись так, что он никак не мог прицелиться, а женщина медленно приближалась, пока не встала совсем вплотную к стеклу. Морфин отступал, пока не уперся спиной в дверь, и судорожно загремел засовом, не сводя с нее взгляда. Дверь распахнулась со скрипом, после чего он упал на спину, больно ударившись о ступеньки. Женщина уже была внутри, прошла сквозь стену, как и положено призракам. Длинные черные волосы занавешивали бледное лицо, на котором нельзя было различить ни одной черты. Оно было смазано, размыто. Как если бы неизвестный художник куском тряпицы стер неудачное лицо на портрете, но так и не написал новое. Морфин завозился в грязи, поднялся на ноги, переборов резкую боль в коленях. Наставил на фигуру палочку, хрипло пробормотал заклинание, которое пролетело сквозь ее тело, оставив подпалину на стене лачуги. Морфин медленно отступал, увязая в слякоти, и все бросал в нее заклинания, которые не могли навредить той, что уже давно была мертва. Она шла прямо на него, медленно и неотвратимо, прекрасно зная, что сбежать он не сможет. Морфин бросился прочь, подволакивая ноги. Страх подгонял его, лишая рассудка. Он петлял между деревьев, спотыкался о корни, падал, поднимался и продолжал бежать. Оборачивался, кидая в белесую фигуру одно проклятье за другим. Зеленые вспышки непростительного заклятия мелькали между темных стволов. Но она следовала за ним по пятам. Загоняла. Играла. В какой-то момент Морфин снова упал, зашедшись кашлем. От боли в сведенных легких он едва мог сделать вдох. В глазах потемнело. Его замутило до рвоты. Первым, что он увидел, когда едва пришел в себя, был заляпанный грязью подол светлого платья. Перевернувшись на спину, Морфин навел на нее палочку. Зеленый луч прошел сквозь тело, исчезнув где-то за голыми ветками. Он хрипло рассмеялся. С каждой секундой смех становился все безумнее и выше, пока не прервался новым приступом кашля. Нет, так он не умрет. Должна же она проявить уважение. Женщина терпеливо ждала, пока он с трудом поднимался на ноги, сплевывая вязкую слюну. Морфин выпрямился, поднял палочку над головой, едва успев просипеть короткую формулу вызова авроров перед тем, как ее холодная ладонь сжала его горло. Она крепко держала его на вытянутой руке, чуть приподняв над землей. Морфин попытался вцепиться в ледяные пальцы, но натыкался лишь на собственную кожу, раздирая ее ногтями. Он страшно хрипел, силился сделать еще один вздох, но не мог. Последним, что он видел, были темные провалы окон, видневшиеся между деревьев. Авроры, которые появились спустя пару минут, осветили прогалину светом волшебных палочек. Между вспучившихся корней ничком лежал мужчина в грязной одежде. От него за версту несло алкоголем, рвотой и стойкой вонью давно не мытого тела. Один из авроров перевернул его на спину, подсвечивая себе, присел над трупом, разглядывая разодранную шею, посиневшее лицо и полопавшиеся капилляры в глазах. Прочесав прогалину и пройдя по следам мужчины до утлой лачуги, из которой еще не выветрилось тепло, авроры не нашли ровным счетом ничего, что указывало бы на следы еще одного мага. Мертвец швырялся далеко не самыми безобидными заклинаниями, но никаких следов драки не было. Оценив количество пустых бутылок и внешний вид покойника, авроры пришли к единственному закономерному выводу: допился. Отправив тело в отдел служебным порталом, они один за другим исчезли с негромкими хлопками. Зверь из усадьбы равнодушно наблюдал за ними из темных провалов окон. Он выполнил свою часть сделки. Выполнит ли новый лорд свою?* * *
С каждым днем в душе Тома нарастало неприятное тянущее чувство, какое бывает, когда человек забывает о каком-то деле. На проблемы с памятью он никогда не жаловался и никак не мог разгадать причины своего странного состояния. Магдалина, прекрасно видевшая, что с ним что-то происходит, старалась быть рядом и усугубляла мучавшее его наваждение одним своим видом. И если первое он мог игнорировать, то ее близость будила в нем темные желания, бороться с которыми становилось все труднее. А она словно специально обеспокоенно заглядывала ему в глаза и брала за руки, обжигая своими прикосновениями. Он никогда не осмелился бы претворить в жизнь то, что видел в снах, понимая, что это может навсегда отвратить Магдалину. Но и спокойно смотреть на нее не мог, ежечасно одергивая себя, забываясь и одергивая вновь. Варясь в кошмаре своей одержимости, Том впервые был рад приезду Долохова. Тони и Иванна демонстрировали собой живую иллюстрацию безграничной печали и язвительного торжества. Причин своего тоскливого вида Тони никак не объяснял, только огрызаясь на любую шутку в свой адрес. Это было настолько из ряда вон выходящее событие, что даже Том, который обычно был безразличен к душевным терзаниям окружающих, не мог не заинтересоваться. К его удаче в стане врага у него имелся шпион. В полуночной беседе за бокалом легкого вина Иванна, не скрывая довольства, рассказала Магдалине, что лорд Долохов решил остепенить наследника и подобрал ему невесту. Девушка из небогатого, но чистокровного славянского рода приехала на Рождество знакомиться с семьей жениха. Самой Иванне скромная и красивая девушка со звучным именем Божена понравилась. Она была хорошо воспитана, опрятна и учтива, и при всем этом в ней чувствовался стальной стержень. По мнению Иванны, она станет прекрасной леди Долоховой и сможет загнать ее непутевого кузена под каблук. Посмеиваясь, она в красках расписывала, с каким представлением Тони прощался с холостой жизнью, словно его собрались не женить, а похоронить заживо. И когда лорду Долохову надоели ежедневные концерты, он пригрозил наследнику сыграть свадьбу прямо сейчас, не откладывая, как планировалось, на несколько лет. Тони успокоился, но в Хогвартс приехал с твердым намерением страдать. Конечно, Том не мог упустить возможности допросить Магдалину, выпытав у нее все подробности злоключений Тони. И, конечно, его любопытные друзья по странному совпадению находились поблизости, усиленно делая вид, что заняты своими важными делами и вовсе не греют уши. Никогда еще пересказ женской беседы мужчины не слушали с таким вниманием. А к вечеру эти безжалостные люди своими двусмысленными шутками едва не довели Тони до ручки. Поняв, что от своих друзей он не добьется сочувствия, тот махнул рукой и перестал изображать из себя оскорбленную невинность. — В договорных браках есть определенная прелесть, — задумчиво говорила Иванна, наблюдая за этой веселящейся компанией. — Они сильно упрощают жизнь. Это известная беда всех девиц: восхищаться в человеке буквально ничем, а потом выходить за него замуж. — А если этот человек не годится тебе в мужья? — лукаво улыбалась в ответ Магдалина. — Ты никогда не узнаешь, какой человек не годится тебе в мужья, пока не выйдешь за него. Девушки негромко рассмеялись. Девичий кружок, привычно собравшийся у камина в давно закрепленном за ним углу, в этот вечер был погружен в романтические размышления. Каждая девица хоть раз задумывалась о своей свадьбе. Кто-то, вроде Иванны, прекрасно знал предстоящую дату и давно все распланировал, кто-то, вроде большинства ее наперсниц, только предавался мечтам, а кто-то, вроде Магдалины, предпочитал не задумываться о вещах, которые считал несбыточными. Они передавали друг другу волшебные каталоги и вздыхали, время от времени бросая на компании парней расчетливые взгляды, взвешивая и оценивая, отчего те нервно оглядывались, всем своим существом ощущая неясную опасность. Однако довольно скоро эта новость потеряла приятную пикантность, и студенты вновь погрузились в привычную школьную рутину. Весна начинала набирать обороты, привнеся в шотландские холмы первые солнечные деньки, слякоть и долгие дожди, еще перебиваемые снежными зарядами. В любой погожий день студенты старались выбраться из замка, чтобы отдохнуть от промерзших за зиму стен. Магдалина не любила слякоть и морось, а погреться на солнышке можно было и у распахнутого окна. Том, которого с новой силой начало мучить невнятное предчувствие, предпочитал проводить больше времени с сестрой. В ее компании голова болела значительно меньше. Со временем Магдалина тоже начала ощущать это странное томление. Оно было похоже на слабый зов. И чем больше они пытались его игнорировать, тем настойчивей он становился. Все это, вкупе с их собственными неясными чувствами по отношению друг к другу, грозило окончательно свести их с ума. Разгадка пришла совершенно неожиданно. Серый министерский сычик принес плотно набитый конверт. Том осторожно отвязал послание, и, с подозрением сковырнув ногтем министерскую печать, достал письмо. Неизвестный чиновник пустыми фразами выражал сочувствие в связи с преждевременной кончиной их дяди. Том мрачно хмыкнул, вчитываясь в выписки из аврорского доклада. Собаке собачья смерть, думал он. Магдалина, прижавшаяся к его плечу, тяжело вздохнула и покачала головой. Она уже успела пробежать глазами ничего не значащие подробности, добравшись до главного: Министерство любезно предложило взять на себя все обязанности по оформлению документов и погребению за совершенно символическую плату, которая составляла весьма внушительную часть их накоплений. Совершенно очевидно было, что если выкопать яму и сколотить крест Том был вполне в состоянии, то вот оформить все бюрократические проволочки, которые являются неотъемлемой частью вступления в наследство, было выше его разумения. В конце послания министерский клерк упоминал, что все ценные вещи — палочка и перстень — были переданы на хранение в банк. Посовещавшись, близнецы тем же вечером составили ответное послание и, приложив к письму мешочек с требуемой суммой, отправили школьную сову. Теперь оставалось только ждать. Спустя несколько дней внушительный министерский филин скинул в руки новоиспеченного лорда Гонта аккуратно упакованную в пергаментную бумагу папку, в которой корешок к корешку лежали все положенные наследнику документы. Тома к этому моменту едва ли это интересовало: куда больше его занимала непроходящая головная боль. — Мы должны поехать в Литтл-Хэнглтон, — говорил он, сжимая пальцами виски. — Значит, поедем, — спокойно отвечала Магдалина, накрывая своими холодными ладонями его руки. И это прикосновение успокаивало лучше любого зелья.