Спустя два года
Мягко отталкиваюсь о подоконник и случайно сбиваю ногой горшок с фиалками; тихо лепечу проклятия своей невнимательности; делаю замысловатое сальто и не очень грациозно приземляюсь на пол. Да уж, мне надо усерднее тренироваться… Не то что бы изящество — это главное для супергероини, но мне нужна хотя бы минимальная ловкость. За два года ежедневных тренировок я добилась определенных успехов, но не сказала бы, что они слишком удачны. В подтверждение своих мыслей бросаю грустный взгляд на разбитый горшок. Вывалившиеся из него цветы с корнями. И, о боже, рассыпанную повсюду землю… Вот мама задаст мне трепку! Фиалки — ее любимые растения. Понурая, плетусь к моему любимому месту во всем доме и верчусь у зеркала, восхищённо рассматривая свою фигуру. Вылитая модель! Настроение стремительно улучшается. Касаюсь зеркальной ЛедиБаг и смотрю на нее, словно завороженная. — Какая же я всё-таки красивая… — вырывается у меня, но я сразу же исправляюсь: — Нет, не я. Ты красивая, очень. Потом дергаюсь от омерзения, вспоминая свое настоящее тело. Я стараюсь сохранить крупицы той бодрости, которую у меня вызвало рассматривание талии, бедер и шикарных ягодиц ЛедиБаг, но получается не очень. Ко всему прочему, хваля фигуру героини Парижа, я чувствую себя так, словно присвоила чужую красоту себе. Маринетт Дюпен-Чен — толстушка, а Багибу — это фантастический, искаженный образ, не имеющий ничего общего с реальной мною. Она — выдумка. Мечта, миф, преображение… Стыдно признавать, но Нетти, без волшебного йо-йо, облегающего костюма и утроенной физической силы — обычная пышечка со своими многочисленными комплексами и загонами, дочь пекаря и просто скромняшка. Удивительно, как маска изменила меня. С одной стороны, надевая ее, я чувствую себя увереннее, умнее, красивее; с другой — снимая ее, я начинаю во всех красках замечать различия между мной и героиней, которой я так успешно прикинулась. Закусываю губу, закрываю глаза и шепотом, словно какой-то грех, произношу слова трансформации. Раскрываю глаза и в тайне надеюсь, что каким-то чудом прекрасное тело ЛедиБаг достанется мне, но… ничего. Я вижу перед собой все то же привычное, заплывшее от жира лицо, уродливо свисающие полные груди, руки, ноги и живот, живот, живот… Да это не живот, а брюхо какое-то! Истерично взмахиваю руками и в бессилие плюхаюсь на кровать. Смотрю на ляшки — они распухли ещё более. Ладно, Маринетт, веселее. Бодипозитив, наш организм работает на нас — надо любить его. Ну, или хотя бы быть благодарной. Мысленно подсчитываю, сколько раз я повторяла это про себя перед сном, словно молитву, и огорчённо хмыкаю. Я настолько глубоко нырнула в омут своих мыслей, что не заметила, как ко мне подлетела Тикки и щёлкнула в курносый нос своей крохотной лапкой: — Хватит само-биче-вать, — по слогам проговорила она. Внятно и сурово, чтобы усилить эффект. — Ты же лучше меня знаешь, что это никак тебе не поможет. — Но я такая страшная! — возразила я. Мне кажется, что если я такая уродливая, то имею право заниматься самокопанием столько, сколько захочу! Я же не бегу от себя, от своей самокритики, как другие. О-о, я часто болтаю с собой, и это самый страшный диалог в моей жизни, но я его не прерываю. — Так что ты сделала, чтобы не быть такой страшной?! — Ничего… — Ах, Маринетт, ты безнадежна… — квами покачала головой: ее неодобрительное покачивание выносит мне приговор — я безнадежна. Со мной все ясно. Она присела на подушку и сиплым голосом, будто наглоталась слез, продолжила: — Я думала, что если ты увидишь, какой ты можешь быть, если просто возьмешь себя в руки и похудеешь, то это станет мощным мотиватором для тебя, но ты ещё больше располнела и отдалилась от своей заветной мечты… Ах, Тикки знала бы ты, как права! Разве можно попасть настолько в цель, в самую середину мишени? Я тоже считала, что конечный результат вдохнет в меня силы и желание работать над собой. — Да знаю я… — бурчу, смотря на свои полные фаланги пальцев. Когда-то я носила кольцо, подаренное старшим братом Джулеки. Того парня звали, кажется, Лука… Мы играли вдвоем с Джул по всему городу, носились по парку, как ненормальные, а он присматривал за нами. Мне тогда было девять — я ничем не отличалась от обычно худеньких детей того возраста. Теперь на моих пальцах нет колец. Они слишком крупные для того. — Я тоже так думала поначалу. Вдруг — рта квами касается натужная улыбка. Я понимаю, что она хочет перевести тему. Так и оказалось. — Ладно, горе мое луковое. Портфель собран? Я гляжу на нее исподлобья, как будто бы она только что заявила, что Ницше верил в Бога. Ее заботливый вопрос не прельщает меня. — Тик, что-то ты рассеянная в последнее время. Ты прекрасно знаешь, что я готовлюсь к учебному дню с вечера. — Я хитро прищуриваю глаза — они стопудово превратились в две маленькие узкие щелочки — и оценивающе вскидываю бровь. Я знаю, что Тикки не любит такое выражение лица. Она как-то призналась, что в таких случаях ощущает себя как лгунья на допросе. Или как преступница перед казнью распятием. — Ты что-то скрываешь от меня? Эти слова не были случайными — уже порядком двух недель чудесная божья коровка ведет себя странно: постоянно оглядывается, словно ждет внезапного нападения, подолгу смотрит на меня так, словно примеряет на меня новый образ и гадает, годится ли он мне. От этого я чувствую себя неловко. Если она сомневается в выборе ЛедиБаг, то зачем было оставлять талисман при мне? Может, стоило найти более достойную преемницу, раз я ее не устраиваю? — Не строй теории заговора. — Тикки раздраженно ведет бровью, и я вздыхаю. Зря я подняла эту тему — она, как правило, всегда всколыхает в душе квами порцию лютого негодования. Пятитысячелетнему существу не очень-то нравится отчитываться перед шестнадцатилетней незрелой школьницей. — С чего мне что-то скрывать от тебя? Считай, у нас одна жизнь на двоих. Твои секреты — мои секреты. И наоборот. Да ну? Что-то она не спешит баловать меня россказнями о своем опыте с другими хозяйками талисмана и, быть может, прошлых жизнях, воспоминания о которых отложились в ее памяти. Но вслух я оборачиваю все в шутку, хотя мне действительно было бы любопытно послушать о Тикки до того, как она стала такой ворчуньей: — Звучит жутковато. Мне такого добра не надо. — Ну вот и все, — она отворачивает головку к окну, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Но я не сдаюсь: — Не думай, что так просто отделалась от меня. Мы ещё вернёмся к этой теме. — Упертость тебе не к лицу. — А скрытность тебе не к лицу. — Иногда она порядком раздражает меня. Умело играет на струнах моих нервов, словно знает меня с рождения. А может, у меня просто все эмоции и мыслительные процессы отображаются на лице. — Все. Полезай в сумку. Я с деланной небрежностью открываю сумку — планшет и пенал лениво переваливаются на противоположную сторону — а чудесная, высокомерно хмыкнув и задрав нос, влетает в портфель, как ястреб. Удар приходится мне в ладонь. Больно даже через плотную ткань. Ох, Тикки-Тикки, никакого покоя с тобой. Интересно, все ли квами такие же вредные, или только мне одной так «повезло»?***
Какая удача, что Алье на день рождения, который был не так уж и давно, подарили мопед. С тех пор она каждое утро заезжает за мной, и мы вместе едем в лицей. Благодаря мулатке я избегаю ежедневных опозданий. Правда, мне немного неуютно. Я сажусь сзади и обвиваю ее талию — такую худую по сравнению с моей! — руками и боюсь надавить сильнее. Как-то раз она пожаловалась мне, что я с такой силой вжалась в нее, словно непременно хотела расплющить. Она говорила это хохоча, но мне было не до шуток. С тех пор я осторожничаю, и недаром — мои ладони так быстро потеют, мне не хотелось бы, что мой пот лип к ее рубашке. К слову, о ее излюбленной клетчатой рубашке... Такая духота стоит на улице, а она, хоть и с повышением градусов по Цельсию облачилась в шорты, своей любимой верхней одежде не изменяла. А мне приходиться и в такую жарень довольствоваться белой футболкой, серым пиджаком и голубыми бриджами. Волосы собираю в низменный пучок, чтобы не липли к лицу. Но будь моя воля, распустила бы локоны и обмотала вокруг лица. Чтобы никто не видел пухлые щеки. Парюсь, как уж на сковородке, ей-богу. Что поделать? Лучше это, чем видеть, как в тебя тыкают пальцем и приговаривают: какая стыдоба, зачем выставлять свой жир напоказ, все же видно? Поэтому лет с двенадцати, когда и появились первые признаки моей полноты, я остерегаюсь открытой одежды. — Приехали! — торжественно провозглашает Сезер, но я и сама вижу, что мы прибыли к пункту назначения. Алья припарковывается и ловко слезает с мопеда. Она снимает шлем и взмахивает роскошной густой гривой. Я невольно любуюсь ей. Такая красивая и свободная от лишних килограммов. Я могла бы быть такой же, если бы была чуточку усерднее. Моя вездесущая лень и слабая воля — плохие спутники по жизни. Прошу, нет, только не сейчас. Не хочу портить этот солнечный день своими угрюмыми мыслями. Ранним утром я прогулялась по крышам, и мое настроение значительно улучшилось. Диалог с квами его малость подпортил, но это ничего. Главное — не заходить в дебри своего подсознания. И Алья поможет мне. Негоже отвлекаться на себя, когда меня ждет чудесный день, полный радости и веселья. Упорно внушая себе это и душа негатив на полпути к мозгу, спрыгиваю с мопеда и подаю Алье, протягивающий руку, шлем. Дохожу до крыльца и жду ее на верхней ступеньки. Пока она там копается, у меня еще есть время подумать. Помню, что в то утро, когда я с мечтательным придыханием рассказала маме о том, что родители Алье подарили ей мопед, мама со значением переглянулась с папой и сказала, что если я похудею до шестидесяти одного килограмма, то они тоже подарят мне скутер — гораздо круче, чем у подруги! На мой уточняющий вопрос, почему в условии презента именно 61 килограмм, мама хихикнула, как двоечница у доски, и ответила, что у нее тоже были проблемы с фигурой после родов, и максимальный вес, который она набрала — это 61 кг. А потом сбросила. Сейчас она весит пятьдесят два, если не ошибаюсь. Для ее комплекции это немало. Она на две головы ниже папы. «61 килограмм» — лечебная мантра жгутом закручивается вокруг моей головы. Виски пульсируют. Ведь это выгодная сделка: избавлюсь от лишнего жира, да еще за это средство передвижения получу в придачу! Ах, было бы это так просто... В такие моменты мне хочется, чтобы в меня вселился некто трудолюбивый и склонный к перфекционизму, тогда бы он живехонько привел меня в форму. А когда это случилось бы, я вновь вселилась бы в свое новое, преобразованное тело. «Ну что за наивные мечты, Мари?» — одергиваю я себя с раздражением. Благо, мой монолог прерывает Алья. Она подхватывает меня под локоть, и мы вместе идем в класс. Она что-то лепечет про новенького, про то, что на обед сегодня ее любимый йогурт, но я слушаю в пол-уха, полностью сосредоточенная на будущем мопеде. Ну, давай же, Маринетт! Тебе следует похудеть хотя бы ради него. Меркантильность, я взываю к тебе — отзовись хотя бы ты! Мы вошли в холл и сразу заметили какое-то нехарактерное столпотворение возле одной из скамеек. Как будто бы ученики окружили кого-то, сидящего на ней, не давая проходу. Так оно и оказалось. С лавочки встал высокий юноша — я увидела, как возле плеча Кима мелькнула светловолосая шевелюра. — Смотри, — Алья придвинулась ко мне и шепнула в самое ушко, обжигая мочку дыханием — ее голос лился горячностью, словно она задыхалась в лихорадке без намека на выздоровление, — это наш новенький — Адриан Агрест. — Он? — переспросила я зачем-то. Хотя все и так было очевидно. От удивления я приоткрыла рот — если бы я курила трубку, то она упала бы на плитку с характерным шлепком. Может быть, пошли бы трещины. Пепел бы запачкал коридор. Заметив мое состояние, Алья громко засмеялась, привлекая к нам внимание: несколько одноклассников и ребят из параллели уже дважды обернулись посмотреть на нас. Мои щеки некстати лизнул язык пламени. О нет, нет, Маринетт, красней когда угодно, только не сейчас, пожалуйста! Подруга ласково одернула меня за подбородок и посоветовала попридержать челюсть, иначе мухи залетят. А я сама их провоцирую, мол. Она вновь засмеялась собственной шутке, да еще пуще прежнего. Ее щеки разрумянились. Я внутренне осклабилась и подавила зависть. Я бы тоже хотела уметь так непринужденно смеяться — и смеяться не над кем-то посторонним, а над собой! Я ныряю взором в толпу — осторожно, словно невзначай. Словно подростки — дичь, а я недавно вышла на охоту и не желаю их спугнуть. Бегу глазами по их макушкам, пока, наконец, не выхватываю белокурую: мое зрение не было идеальным, но я готова была поклясться, что Адриан Агрест, грубо растолкав локтями ребят, не дававших ему проходу, почувствовал, как я пристально смотрю на него, и ответил мне тем же. Но его взгляд, в отличие от моего, не был пропитан любопытством. Напротив, он был пронизан презрением — об этом свидетельствовали омерзительные мурашки, хлестнувшие меня кнутом вдоль позвоночника. Я принужденно улыбнулась и, окликнув Сезер, двинулась в класс. Мне, конечно, показалось. С чего бы ему меня презирать? А потом мы преодолели лестницу: Алья легко и вприпрыжку, подгоняя меня, а я — тяжело и неловко. Когда мы уже оказались в классе, мне потребовалось несколько минут, чтобы перевести дыхание. И тогда я четко усекла причину агрестовского пренебрежения. Это она — мой вес. Я убеждена в этом, как в неоспоримой истине.***
Первым уроком у нас должна была быть лабораторная работа по химии, но ее отменили. В кабинет важно прошествовала мадам Бюстье, а за ней — директор. Они со всеми почестями представили нам и без того известного Адриана и удалились, едва ли не кланяясь. В итоге Менделеева так расчувствовалась — она будет учить реакции сахарозы самого Адриана Агреста, как-никак! — что перенесла лабораторку и заявила, мол, а давайте-ка познакомимся поближе. Всех такой расклад событий устраивал. Кроме меня, конечно. Я не спала до трех ночи, вливая в себя литры кофе и склонясь над несчастным планшетом, пытаясь вызубрить формулы и реакции обмена веществ. Тупая химия, тупая Менделеева и тупой Агрест-младший. Бесит. Лила и Хлоя активно строили новенькому глазки, когда он ровным тоном сообщал о себе, своих увлечениях и достижениях в спорте, модельном бизнесе и скорочтении. Он оказался разносторонне развитой личностью. Незримая стена неприязни уже выросла между нами, ведь я невольно винила его в своих бедах, но я не могла не признать, что мне понравилось, как он говорил о своих заслугах — без хвастовства и превосходства. Урок кончился тем, что красотки класса повисли на несчастном и проводили его до самой мужской раздевалке. Наблюдать это зрелище своими глазами было очень... странно. Если честно, то мне за них стыдно. Так гнаться за парнем, которого они даже толком не знают... Я тряхнула головой, отгоняя наваждение. Нет, мне этого не понять. Вторым у нас физкультура. Собственно, сейчас я и переодевалась. Алья отошла, о чем-то возбужденно переговариваясь с Роуз — я особо не вслушивалась, но, кажется, они обсуждали смазливую внешность новенького — а мы с Джулекой, будучи одними из немногих, кого приход Агреста не взбудоражил, мирно гадали о том, какова вероятность того, что еще кто-нибудь из учителей подлижется к новенькому. Я натягиваю футболку и чертыхаюсь: моя голова как назло застревает в узком пошиве. Пока я, тужась, вытягиваю шею и с горем пополам надеваю гребаную футболку, сзади я слышу характерный щелчок. Внутри у меня все замирает. Корсетная часть моего лифчика ослабевает, а груди уныло опускаются. За моей спиной — взрыв знакомого гогота. Я с ужасом оборачиваюсь, придерживая двумя руками каркасы бюстгальтера, и вижу (кто бы сомневался?) адскую троицу: Хлою, Лилу и Сабрину. Они даже не пытаются скрыть своего злорадства. — Где ты брала этот лиф, Дюпен-Чен? — согнувшись пополам от непрерывного смеха, спрашивает Хлоя, выгнув изящную бровь и смерив мои складки уничижительным взглядом. Я пытаюсь нащупать застежки сзади, но ничего не получается. От волнения мои руки вспотели и соскальзывают. Липко. Горько. Гадко. — В секонд-хенде? Чувствую себя униженной и раздавленной. Они издевались надо мной, сколько себя помню, и я уже привыкла к их колким фразам. Да, было неприятно, но они никогда не принимали таких мер в моем отношении. Резко и безошибочно я вынесла для себя урок: слова и действия — это абсолютно разные вещи. Насмешки можно игнорировать, но это — нет. Пячусь невольно. На моем лбу от усердия даже выступила испарина. Наконец, я застегнула клятую застежку и впопыхах натянула на себя футболку. Дерьмо! Я вспотела до урока. Вот еще чего не хватало! — Такое уже не носят, — вторила ей Сабрина. Она с таким усилием строила брезгливую мину, что очки на ее мышином носе дрыгали всякий раз, когда она жмурилась. — А для кого кружева, м? — Лила, самая спокойная и самая злобная из троицы, по-лисиному обошла меня, словно рассматривая со всех ракурсов, и, приподняв рукав футболки, улыбнулась — но улыбка это, напоминающая косой месяц, не предвещала ничего доброго. — Неужто у толстушки появился любовничек? — Да какая вам разница до того, что я ношу? — пытаюсь прекратить их поддразнивания я, но не слишком уверенно. — Угомонитесь, наконец. Они меня словно и не слышат. Интересно, что на них так повлияло? Феромоны взыграли в крови? Весеннее обострение? И пусть сейчас не весна — их гормоны явно готовятся заранее. — Адриана таким явно не впечатлить. Сабина широко ухмыляется, имитируя волка. Можно подумать, она готовится прыгнуть и разорвать меня на части. Я догадываюсь — она хочет, чтобы это припугнуло меня, но она последняя, кого следует опасаться. Не то чтобы я ее защищаю, но она не такая плохая, какой хочет казаться. Она подружилась с Росси и Буржуа лишь для того, чтобы войти в своеобразную элиту. Правда, я не понимаю, стоит ли того эта цель? У нас дружный класс. Ей бы больше подошли Роуз и Джулека. — Да ей до Адриана, как до Луны и обратно, — Хлоя оглядывает меня с головы до ног, словно радуется, что устранила лишнюю соперницу, хотя я и не претендую на... О боже! И тут меня осеняет. Ну конечно! Теперь понятно, из-за чего весь этот сыр-бор: появление симпатичного новенького оставило на их пылких сердцах неизгладимый отпечаток. Теперь они кидаются на слабых, будто фурии. Очевидно, хотят доказать самим себе, что у них есть все шансы впечатлить Агреста-младшего. Как бы друг с другом не перегрызлись. — Вот только Адриана сюда приплетать не нужно. — Алья вклинилась между Лилой и Хлоей и настойчиво похлопала их по плечам. — Я уверенна, он бы не опустился до вашего уровня. — Ты его плохо знаешь, — хмыкнула Хлоя без привычного высокомерия, которое неизменно угадывается в общении со мной. Помню, когда нам было по тринадцать, адская троица предложила Алье пополнить их ряды. Для этого были все основания: мулатка красива, не из бедной семьи, стильно одевается и за словом в карман не лезет. Но она отказалась от этого предложения, окрестив троицу выскочками. Не в их праве решать, кто изгой, а кто элита. Тем более, что как бы они себя не величали — они при всем уважении находятся где-то в середине. — А вы плохо знаете этикет, — огрызнулась она на таких высоких тонах, что даже я вздрогнула. По-белому завидую власти, которая током искрится возле нее. Боюсь попасть под раздачу и подхожу к своему шкафчику, наблюдая за цирком, который начался из-за меня, чуть поодаль. — Брысь — кому сказала! — Ой-ой-ой, боимся-боимся, — противно пропела Сабрина, но все-таки засеменила прочь из раздевалки хвостиком за своими «хозяйками». — Ты бы ее еще под юбкой спрятала, курица-наседка, — уже оказавшись за пределами досягаемости Альи, в сердцах крикнула Буржуа, явно обращаясь к ней. Шатенка показала ей язык. Я в очередной раз словила изумление: моя подруга так просто пригвоздила этих выскочек к месту. Они ее как будто бы... ну, боятся. Так странно. Это ведь моя Алья — моя безобидная, отзывчивая Алья, которая не причинит мне ничего дурного. И кто-то, оказывается, шугается этого смуглого ангела-хранителя. Я окончательно забыла про это нелепое недоразумение, на время вогнавшие меня в краску, и открыла шкафчик, достала бутылку с колой и приложилась к горлышку, как вдруг — слышу визг Роуз. Оборачиваюсь и едва ли не давлюсь сладкой газировкой: — Следите за своими лифчиками. Роуз задрала кофту Сабрины и вынула ее лифчик — не знаю, как ей удалось провернуть эту махинацию, но сейчас она взобралась на скамейку и принялась танцевать, размахивая чужим нижним бельем над головой. В женской раздевалке воцарился гам: все хохотали, схватившись за животы. Мы все — умалишенные. Никто даже не пытался помочь рыжей выскочке, пока она гонялась за Роуз в бесплодной попытке вернуть свое. Но самое смешное, что у нее лиф с принтом цыпленка. Ну да, а меня на пару с подружками за кружева высмеивала. — Ты что, рехнулась?! Сучка! Ты еще за это ответишь. — Ой, боюсь-боюсь, — передразнила Роуз ее недавнюю интонацию и швырнула Сабрине в лицо ее добро. Она схватилась за него, как за спасательный круг, и выбежала из раздевалки — в коридоре ее ожидали грозные бестии. Наверное, собираются отчитать ее за то, что она, будучи одной из них, позволила такому произойти с ней. Вслед ей послышались улюлюканья. Вот дела! Кто бы ожидал от Роуз? Если честно, я даже рада, что эта потасовка произошла. Эта ситуация в очередной раз доказала мне, что у меня прекрасные друзья, и я могу всецело на них полагаться. Алья подошла ко мне. Я въелась в нее глазами. Она шикарна, как всегда: на ней белый спортивный комплект. Узкие штаны с оранжевыми полоскам по бокам выгодно подчеркивают ее широкие бедра и стройные ноги. Короткая толстовка обнажает плоский живот. А с моей фигурой носить такое не положено. Правильно поняв назначение моего взгляда, девушка шутливо поддела меня локтем и вполне серьезно сказала: — Не переживай, и твое время придет. Ты только не отчаивайся. И, Мари, бе-е, — она отобрала у меня колу, которую я все еще сжимала в руках и, закрутив крышку, выбросила в мусорное ведро. — Я же просила тебя не пить эту каку. Вредно. Плюс калории. Оно тебе надо? Я мотаю головой и натужно улыбаюсь, надеясь, что мой актерский талант не подвел, и я выгляжу естественно. Не хочу говорить о коле, лишнем весе и о чем-то в этом духе. Не слишком умело перевожу тему, но Алья проглатывает наживку — или, во всяком случае, подыгрывает мне: — Не понимаю, как у тебя получается воздействовать на адскую троицу? — Все дело в уверенности, детка, — со знанием дела отвечает она и протягивает мне воду взамен коле. Я с радостью беру угощение и делаю глоток прохладной воды. Жажду утоляет лучше, чем кола, но я привыкла к сладкому, как к наркотику. — Мне бы твою уверенность. — Научишься еще. Бодрый настрой Альи передается и мне, и мы вместе выходим из раздевалки. Она рассказывает мне о своих любовных похождениях, а я поддаюсь соблазну погрезить о том, что когда-нибудь и я буду на месте Сезер — половой истекая истомой, буду вещать ей о своих ночных встречах. Все будет. Мне бы только похудеть...***
— Итак, класс, — физрук свистнул, привлекая к себе всеобщее внимание, — играем в вышибалы. Вот черт! Моя нелюбимая игра, ведь я такая неповоротливая. Пыхчу от злости на весь свет божий и встаю рядом с остальными ребятами, которые разбрелись по залу, бесцельно покачиваясь из стороны в стороны или что-то обсуждая с другими, пока игра не началась. Нахожу повод моему внутреннему скептику посмеяться над щуплым физруком. Несмотря на свисток у него на груди, он никогда его не использует, поскольку умеет свистеть самостоятельно — причем довольно звонко. Он, очевидно, находит это поводом для гордости. Его лик всегда преисполняется такой напыщенностью и внушительностью, когда он свистит. Ну прямо-таки царь фитнеса. Осторожно, дети, павлины среди нас. Занимаю себя этими мыслями, но замечаю, что в мою сторону тычут пальцем и ежусь. Что еще? Мои мысли прочитали? Новенький беззастенчиво глядит на меня, и я с трудом подавляю желание закатить глаза. Что ему нужно? Чем я не угодила? В одной ладони он уверенно сжимает мяч. Причем с такой решительной готовностью, словно хочет со всей силы пальнуть в меня — только дай ему сигнал. Тренер стоит рядом с ним и заискивающе мнется подле него. К сожалению, наши с Джул прогнозы оправдались: добрая половина преподавательского состава будет мягка и терпима к Адриану. Стискиваю кулаки. Ну почему, если он родился в семье с достатком, то автоматически стоит на голову выше простых смертных? И дело вовсе не в его росте... Да ладно, Маринетт? Что еще скажешь? Всемирная власть в руках тех, у кого есть деньги? Богатые правят странами, пока бедные пашут на них? Ну надо же, вот так открытие века! — Зачем? — вдруг спрашивает он, смотря мне прямо в глаза. Мсье Бонифаций непонимающе скребет в затылке. — Что зачем? — глупо улыбнувшись, переспросил он. «Подобострастник», — мелькнуло у меня в сознании прежде, чем новенький ответил. И когда он ответил, мне точно было не до падкого на лесть учителя физкультуры. — Зачем ей играть? Она такая толстая, что в нее можно попасть с закрытыми глазами. Послышались смешки. Мечу туда злой взгляд. Кто бы сомневался, моя излюбленная троица с Кимом и Натаниэлем. При виде последнего у меня внутри скапливается неприятный осадок, но я спешу подумать о том, как выкрутиться из этой ситуации, а не о наших связях в прошлом. Я оскорбленно приосанилась и вздернула подбородок. Мое тело — мое дело. Терплю эту массу — я. Комплексую из-за нее тоже я. Значит и шутить могу только я. Слезы обиды закипели у меня под ресницами, но я зло сморгнула их. Плевать кто он и из какой семьи. Я это так просто не оставлю. Не спущу ему подобную дерзость с рук. Я героиня Парижа, в конце концов! Пусть пока еще не встретилась со своим заветным врагом — Бражником, но я неплохо справляюсь с поимкой мелких воров и хулиганов. Так что... так что... у меня есть гордость! — Видишь ли, Адриан, Маринетт твоя одноклассница... — терпеливо пояснял мсье Бонифаций, склонившись к Адриану, как будто бы взрослый к ребенку. С богатенькими отпрысками часто сюсюкаются, как с детишками — ранее я наблюдала такое в фильмах, и вот, полюбуйтесь — настоящая картина ничем не лучше. — Игра для всех обязательна. У меня так заведено: либо играй, либо иди отжиматься. Как видишь, большинство выбирает игру. Я метнула скорый взгляд на маты и ковры, где обычно отжимались в наказание провинившиеся, которые недостойно себя вели. Мы с Альей и Аликс именовали это место «углом боли». Нет уж, я туда не пойду ни за какие коврижки. Этому смазливому парню меня не выпроводить. Да кто он вообще такой?! Только явился, а уже качает свои права! — Неудивительно. — Адриан надменно улыбается, смотря ни на мое лицо, а на мое тело. Захотелось накинуть на себя что-нибудь мешковатое и прикрыться. — Разве способна эта неповоротливая куча жира увернуться хотя бы от одного мяча? Мой выход. Если я хотела показать, что ему так просто меня не унизить и ждала подходящего момента, то вот — это он. Идеальный момент. — Спорим? — Я в несколько широких шагов сокращаю расстояние между нами и белозубо улыбаюсь, протягивая руку. Он не спешит ее пожать. — Каковы условия? — Если я продержусь в игре пять минут, то ты исполнишь любое мое желание. — Если я выбью тебя, то ты, следовательно, исполняешь мое, — усмешка касается его губ, и с такого близкого расстояния я замечаю, как на его щеках играют обольстительные ямочки. Подумаешь. Я выдыхаю, вкладывая в одно слово весь свой настрой победить: — Идет. Моя рука висит в воздухе так долго, что, кажется, еще чуть-чуть и она безвольно повиснет вдоль тела. Стыдно признать, но я уже устала ее держать в невесомом положении в течении всего нашего разговора. Только бы мы благополучно обменялись рукопожатиями. Ну быстрее. Я сжимаю губы в тонкую полоску, приказывая себе, чтобы мой взгляд не наполнился мольбой. Давай же, ублюдок. Не тяни кота за хвост и другие места. — Не велика ли ставка, пирожок? — Велика, Адриан. Но другого выбора отстоять свою честь у меня нет. — Не боишься проиграть? Я тебя щадить не буду. На последних словах его голос понижается до угрожающего рыка. Глотаю испуг, но храня в сердце крупицы самообладания, отважно встречаюсь с зелеными глазами. В моих — мне хочется верить — вызов, а в его читается лишь презрение. В чужих зрачках вижу свое отражение. Я, наверное, смертельно бледна. Отставить панику. Она не спасет, не поможет, не сбережет. Учитель хлопнул в ладоши. Я отошла в сторону и через плечо, украдкой, посмотрела на второго вышибалу на противоположной стороне зала. Ким. Фортуна, если существует, то сегодня отвернулась от меня, всецело предоставляя мою жизнь Сатане. Меня хотят угробить, угробить! У меня нет шансов. Ни одного. Я вжимаю голову в плечи и готовлюсь к удару. Точно в замедленной съемке Адриан заносит мяч над головой и наотмашь лупит по нему — целится в меня. В последний момент я постаралась увильнуть в сторону, но не вышло: обыкновенный бейсбольный мяч в агрестовских руках превратился в оружие, которое пришлось мне в живот. Я отлетела на пару метров. Из меня словно вышибли дух. Живот завязался в тугой узел, во рту и гортани скопилась желчь. Нужно сплюнуть. Нужно уйти отсюда. У меня помутилось в глазах — может, сейчас вырвет. Не хочу блевать при всех. Алья и Милен бросились мне на помощь: придерживая меня за обе руки, они помогли встать. Лучшая подруга тараторила что-то утешительное, а вторая просто смотрела немигающими глазами, полными сочувствия. Верно. Из всех в классе она и, пожалуй, Иван могут посочувствовать мне по-настоящему. Лишь они знают на практике, каково это — быть толстым. Опа — и на меня снизошло озарение. Минуточку... Милен и Иван тоже толстые, но почему презрение этого выродка коснулось лишь меня? Да, я чуть полнее их, но это не повод обращаться со мной, как со скотиной. Игра прервалась. Все смотрели на меня, ожидая хоть какой-то реакции, связной речи. Но я лишь неотрывно смотрела на Агреста, как и он на меня. Без насмешки, с каким-то напряжением. Будто бы я необузданная тигрица и вот-вот брошусь на него. Должно быть, что-то такое промелькнуло в моем взгляде, преисполненным обжигающей ненавистью. Правда, если и была там ненависть, то отнюдь ни на него. Больше всего — на себя. Он сделал меня. В сухую. Вышиб воздух и всякую гордость одним махом. Убил двух зайцев сразу. Теперь я должна ему желание. Желание... Мамочки, ну почему это все происходит со мной? Как меня угораздило по уши окунуться в это дерьмо?! Если раньше мои очи напоминали раскаленные углы, то сейчас они угасли. Я всхлипнула. Вместе со слабостью вернулась и боль. Внизу живота тяжело. Я будто бы проглотила кирпич, и он сейчас распадался на атомы в кислоте моего желудка. Уф-ф. Браво, Адриан. Возможно, сам того не ведая, ты попал в самое спелое яблочко моего внутреннего мира. Тот запретный плод Адама и Евы, который я бережно хранила в сердце, и который до нынешней поры никто не направлял против меня. Я и так всегда комплексовала из-за своей полноты, но поддержка друзей и одноклассников, их абсолютное игнорирование моего лишнего веса давало мне повод почувствовать себя комфортно. Как дома. Я с удовольствием ныряла в этот омут — омут прекрасной иллюзии, словно все в порядке — с головой. Этот удар обернулся крахом. Он стал таким неожиданным и больным, что я, закрыв лицо ладонями, бросилась прочь из спортзала. Мне что-то кричали вслед, но я не оборачивалась. Не хочу видеть самодовольную улыбку, в которой наверняка расплылись губу этого избалованного мажора. Топот шагов гремел за спиной — кто-то ринулся за мной вдогонку. Однако когда я, еле волоча свою тушу, заперла дверь туалета на первом этаже, рядом со мной никого не оказалось. Наверное, решили, что мне лучше побыть одной. Не ошиблись. Я уперлась руками в раковину и посмотрела на себя в зеркало. «Меня переехал грузовик», — лучшее описание моего состояния. Помятый видок: взмокшие волосы торчали клочьями во все стороны. Пучок развязался, щеки раскраснелись, словно я побывала в Аду, но хуже всего взгляд. Он как у испуганной лани. С этим необходимо что-то делать. Никто не должен видеть меня такой трусливой. Иначе волки ра-зо-рвут.***
На физру я не вернулась. Да и зачем? Доставлять удовольствие Агресту и другим не приятелям своим потрепанным видом? Вот уж увольте. Пока никого не было, я быстро ополоснулась в душе, попила воду и живенько уплела за обе щеки чипсы. Могла бы покурить в открытое окно, но после душа не хотелось — еще соответствующего табачного дыма не хватало. И так денек выдался не их легких. Хотя, по факту, сейчас лишь утро. А как все хорошо начиналось... Со стоном потягиваюсь. Вот бы сейчас прозвенел звонок. О-оу. Смотрю на часы: до звонка осталось десять минут. Девчонки уже должны прийти. Так и оказалось. Дверь распахнулась, и из коридора вывалились унылые лица. Даже адская троица молча сносила усталость и никого не грузила своими неуместными подколами. Что ж, похоже, я еще легко отделалась. Вышибалы никому не дали отдохнуть. Вот блин. На редкость хреновый день. Взяв полотенце, Алья подарила мне кислую улыбку и, попросив меня подождать ее, направилась в душ. Я вяло кивнула, но ее уже и след простыл. Прождала минут пять и не выдержала — мой желудок заурчал. Если я сейчас же не положу себе в рот что-нибудь более съедобное, чем чипсы, то умру от голода. Достав из пенала стикер, крупным почерком написала на нем Алье, что иду в столовую, и приклеила его к шкафчику подруги. Я извинилась за ненадежность и пообещала, что возьму ее обожаемый пудинг. Думаю, при такой удачной колоде она не должна сердиться. Перекинув сумку-портфель-и как-я-еще-свой-рюкзак-только-не-называю через плечо, я двинулась прямиком в столовую. Как и оказалось, народу уже было туча. Я взяла поднос и принялась набирать пищу. Взяла аппетитный на вид шоколадный маффин, пончик с клубничной начинкой, тирамису, хрустящий багет, персики и йогурт. Ох, ну и разумеется пудинг для Альи. Вообще, тирамису тоже отложила ей. Надеюсь, я не окажусь слишком голодной, а она успеет прийти до того, как на подносе останутся одни крошки. Как всегда, два стакана воды*, и я отправляюсь в добрый путь к нашему столику. Волна воздуха накрывает меня — и передо мной, как скала, вырастает Адриан. Похоже, он сделал это не намеренно, а просто направлялся к своему столику и случайно едва ли не столкнулся со мной лбами. Поднимаю глаза: он выглядит ничуть не менее удивленными. Когда он быстро хлопает светлыми ресницами — такой обыденный жест — мне кажется, что он не такой уж и опасный. Но когда удивление сходит на нет, то его скулы резко очерчиваются, выдавая нервозность. Зря я так хорошо о нем подумала. Он не очень-то рад новой стычке со мной. Как и я. Он косится на мой набитый вкусностями поднос, а я едва ли не вою от отчаянья. Господи, да отвали ты уже от меня... Что тебе нужно? — О, Дюпен-Чен, — он произносит мою фамилию нежно, но мне хватает ума понять, что эта нежность обманчива, — правильно, плотно кушай. А то упаси Боже — похудеешь. — Запомнить мою фамилию ты в состоянии, а имя — нет? — Ты должна мне желание, — напоминает он зачем-то, хотя с того злосчастного мига, когда я протянула ему руку с намерением заключить сделку, я ни на минуту не забывала, что проиграла. И за это меня ждет расплата. Не представляю, что он уготовил мне, но паника заранее уселась на моем плече. Когда он скажет, чего от меня хочет — паника завоет сиреной у меня под ухом. Ужас погоняет плеткой, и я выпаливаю первое, что приходит на ум: — Знаю. И что с того? Ты собираешься шантажировать меня этим вечно? Загадывай уже свое дурацкое желание и проваливай. — Какая ты нетерпеливая, — почти по-доброму смеется он, и на его щеках вновь сияют прелестные ямочки. А у меня за пазухой рокочет грешная мысль: может быть, сложись все иначе, я бы не злилась на него. И мы даже могли бы поладить. Но не сегодня. И не завтра. И не после-послезавтра. — Узнаешь, когда придется к случаю. Так и знала. Я бы издала воинственный клич, если бы этот спор не был направлен прямо против меня. Он пока выждет и затаится. Загадает желание в самый неподходящий для меня момент. Ненависть протекает по моим жилам мышьяком и побуждает меня к самым неожиданным действиям. Адриан нарочито задевает меня плечом, а я ставлю подножку, надеясь, что он запнется и упадет, больно ударившись носом. Да хоть пусть сломает. Мне плевать. Ярость ослепила меня, притупила мою совесть. Но ублюдок вовремя замечает мою подставленную ногу и перешагивает ее, зато Хлоя, которая плетется вслед за ним, спотыкается. Еще чуть-чуть — и она непременно ударилась бы о кафель личиком, но ее вовремя попридержал за талию Натаниэль. Правда, поднос разбился. Капли воды попали на мои ноги, и я инстинктивно отошла в сторону. Нат облепил меня убийственным взглядом и глухо прорычал самым обвинительным тоном из всех имеющихся: — Мари, ты головой вообще думаешь? А если бы я не подоспел вовремя? Ты осознаешь масштаб последствий?! Я перевела взгляд с него на побелевшую, как молоко, Буржуа, и впервые подумала, что со мной могло бы быть, если бы она действительно себе что-нибудь сломала. Директор. Родители. Разборки. Ее отец не простил бы мне упавшего с его ненаглядной дочери волоска, не то что разбитого носа или еще чего хуже. Но это — в моей голове. При них я беззаботно пожала плечами и просто заметила: — Но ты же подоспел вовремя. — Издеваешься?! — он уже было собирался разразиться негодованием, как серая туча дождем, но вовремя остановился. На его лицо легла какая-то задумчивая тень, и он холодно сказал: — Радуйся, что это так. Я вновь пожала плечами и, гордо вскинув подбородок, пошла за свой стол. Вслед я слышала отрывки разговора Хлои и Натаниэля — элитной пары нашего класса. Правильно, что они встречаются. Крысы должны держаться вместе. — Пусти! Пусти, я убью эту оборзевшую суку! — Тише, Хлоя, тише. Она того не стоит. — Не затыкай мне рот! Что, защищаешь свою ненормальную бывшую?! Хотя я думаю после того, как мечтательно вздыхала блонди по Адриану, Куртцберг пересмотрит свое отношение к ней как к девушке. Впрочем, какое мне дело? Мне от этого ни горячо и ни холодно. Раздраженно веду бровью и гляжу в пол. Ну, что со мной сегодня? Я думаю о вещах, о которых думать не положено. Подхожу, наконец, к своим девчонкам. Джулека, Роуз и Аликс уже на месте — осталось дождаться только Алью и Милен. Присаживаюсь на скамейку нарочито медленно — не свожу взгляда со столика Адриана. Значит, вот какую компанию он выбрал. Что ж, его дело. Надеюсь, Лила и Хлоя навяжутся ему настолько, что через неделю у него пропадет всякое желание посещать лицей. Это было бы превосходно. Так у него не было бы возможности передать мне свое желание, когда он придумает его. Хоть бы он забыл. Хоть бы, хоть бы... Какое ему дело до невзрачной толстушки, в конце концов? — Ни фига себе Хлоя сцену устроила, — сказала Аликс только за тем, чтобы разрядить атмосферу. Я натянула слабую улыбку, но, кажется, не очень убедительно получилось, поскольку девочки встревоженно переглянулись. — Мари, ты как? — Я в порядке, — бессовестно вру я, откусывая здоровый кусок маффина. — Знаешь, Маринетт, — Роуз перегибается через весь стол, чтобы вкрадчиво прощебетать мне это, — если и есть судьба, то это она. Она неоднозначно махнула рукой через плечо. Я не видела, куда именно был устремлен ее взор, но душа затрепетала от волнения. Она глупенькая идиотка, которая перечитала любовных романов про красные нити судьбы. Я люблю ее, но в этом вопросе ей лучше не доверять. Она превращается в сумасшедшего Купидона. — О чем ты? — Забудь, — она робко опустила взгляд в тарелку с салатом и как ни в чем не бывало продолжила трапезу. Да уж. Такое не забудешь. Но что хуже всего — я понимаю, что она имеет в виду. Однако ни за что себе в этом не признаюсь.***
Остаток учебного дня прошел в относительном спокойствии. Последний урок тек в приятном умиротворении. Единственный минус, который я могла выделить — это то, что Адриан сел передо мной, рядом с Нино, новым бойфрендом Альи. Но он меня не трогал. Поэтому я, положив голову на скрещенные на парте руки, самозабвенно полудремала, думая о своем. Мне хотелось бы, чтобы весь сегодняшний день, начиная с недоразумения в раздевалке, обернулся абсурдным, но реалистичным сном. Это решило бы многие проблемы. Просто сон! Не вещий, а так, глупая фантазия. Ничто не длится вечно — и мой покой тоже. Я чувствую, как по моей щеке прошлось что-то шероховатое. Я резко выпрямилась и шокировано заозиралась по сторонам. На полу возле меня лежал скомканный лист бумаги. Похоже, кто-то кинул его в меня, но он отлетел. Какая детская шалость. Я потянулась за бумажкой, развернула ее, кое-как пригладила тыльной стороной ладони и покачала головой, разглядев слова, написанные неказистым, мелким почерком. Ну надо же, записка. Интересно, от кого?Не думай, что победила, Дюпен-Член. Не вечно же тебе за спинами друзей прятаться. Придется и брать удар на себя. Ты отплатишь мне за все с лихвой.
Х.Б.
Поскольку у нас в классе одна ХБ, я целюсь взглядом на первую парту среднего ряда. Тут же напоролась на колючий и острый, как бритва, взгляд блонди. Она смотрела в мои глаза с такой дотошностью, словно хотела откопать что-то на их дне. Я сглотнула. Хлоя — это пройденный этап. Я не боюсь ее. Но в такие моменты, когда ее взгляд мрачнеет как-то по-особенному, я ощущаю себя грешницей, совершившей самый страшный библейский грех — убийство. Не в силах вынести ее сверлящего взора, опускаю глаза на ладони и гадаю. В чем же причина ее неприязни? Ведь воздух заискрился враждебностью между нами едва ли не в первую встречу, когда мы столкнулись лицом к лицу. Есть ненависть без оснований. Ты просто бьешься о скалу антипатии к определенному человеку и ничего не можешь с этим поделать. — Но ведь причина есть у всего! — возражаю я сама себе, не замечая, что последнюю фразу с чувством вскрикнула вслух. Лишь смешки одноклассников дают мне понять, что я облажала. Укусила внутреннюю сторону щеки и постаралась спрятаться за волосами. О Боже! Ненавижу себя за эту дурацкую особенность — впадать в размышления настолько крепко, что не замечать ничего вокруг. Маринетт-Маринетт... Ты безнадежна, как увядший тюльпан. — Мадемуазель Дюпен-Чен, — окликнул преподаватель, важно поправив округлые очки на переносице, — вы что-то сказали? — А? Ничего... так, мысли вслух. — Думайте тише. А-а-а... Он, наверное, считает, что это жуть как остроумно! Об этом говорит самодовольная улыбка, проявившаяся на его тонких губах. И правда, с некоторых парт послышались неуверенные смешки. Мне все равно нечем заняться, поэтому выхватываю из класса этих самых падких на шуточки учителей одноклассников. Макс и Сабрина. Кто бы сомневался? Все те же подлизы. Ничего нового. Зеваю. Одновременно с тем, как я раскрываю рот, звенит звонок. Какая удача! Одернув Алью за рукав, я предупредила о том, что пусть едет домой без меня, а мне нужно кое-куда заскочить. Похоже, она хотела переспросить, куда именно я направляюсь, но я первой выбегаю из класса, толком ничего не объяснив. Сердце наковальней бьется в груди. Как плохо мне, плохо! Быстро забегаю в туалет, в кабинку, приподнимаю сиденье и блею обедом. Никто не должен знать, что у меня проблемы с желудком.***
Приводила себя в порядок и отходила от тошноты минут двадцать. Я думала, что в первые два раза выблевала все, что можно. Даже сердце и почки, наверное. А на третий раз и вовсе излила душу. Но меня рвало до посинения, пока в желудке не осталась кромешная пустота. О матерь божья, сохрани и упаси. Какая жалость, что сегодня всего лишь вторник и на этой неделе предстоит порешать множество тестов. Только пятница, пожалуй, будет свободной. Вот и запишусь на этот день на прием к врачу. Что со мной? В груди теплится надежда, что ничего серьезного. О! Пока я шла по коридору, мне никто не встретился. Поэтому я разрешила себе вольность: возмущенно всплеснула руками и издала какой-то хриплый, гортанный звук. Какая я наивная! Ну да, конечно. Ем что попало и надеюсь, что это мне ничем не обернется. Брюхо наела, теперь что еще? Гастрит? В самых расстроенных чувствах выхожу на крыльцо и вижу, как удаляется знакомая фигура с черным зонтом. Это же... — Адриан, постой! — вырывается у меня прежде, чем я успеваю сообразить, что делаю. Льет как из ведра, но я не обращаю внимания, бросаясь вдогонку новоиспеченному однокласснику. У которого явно проблемы с приличиями! Я позвала его, и он слышал меня, но не обернулся. Не верю, что стена дождя заглушила его слух. Любопытно, почему он выходит из лицея так поздно? Может, учителя задержали? Проблемы с расписанием или еще чего? Ох, да какая мне разница? Обессиленная и изнеможенная, я догоняю его и одергиваю за рукав рубахи, наверное, только потому, что у меня открылось второе дыхание — негаданно и очень вовремя. Сейчас он мне за все ответит! Наконец, он соизволил остановиться. Медленно, будто испытывая мое терпение, повернулся ко мне и приподнял зонтик, чтобы видеть мое лицо. Капли с его зонта, перемешиваясь с дождем, капали прямо на мою макушку. Мои кеды пропитались влагой, а волосы прилипли к вискам. Пышный пучок угрюмо отяжелел и повис. Я не обращала на это внимание. Только Адриан. Только его кислотные жгучие глаза и мои пальцы, продолжавшие придерживать его за край рукава. Адриан демонстративно закатил глаза и сделал такое лицо, словно у него не было выбора, и я заставила его это сделать. Он сделал шаг ко мне. Этого хватило, чтобы его зонт спрятал и меня, как под навесом. Этого хватило, чтобы я забыла, как дышать. Этот добрый жест стал для меня таким потрясением, что я забыла, что хотела сказать. Но его следующие слова перечеркнули все хорошее, что возбудил во мне этот его маленький порыв заботы: — Не трогай меня. Вдруг жир на тебе эволюционировал и теперь передается через касание. Я инстинктивно разжала стиснутые пальцы на его рукаве и отвела взгляд. Сделала шаг назад, а он — ровно столько же вперед. Ясно. Уйти в молчании он мне не позволит. Хочет знать, зачем я его нагнала. — О-очень смешно, — я фыркнула, стараясь спрятать свое смущение за раздражительными жестами, но не смогла подавить улыбку. Глупости какие. Таким образом меня еще никто не пытался унизить. — Я остановился не чтобы смешить тебя, — бескомпромиссно заявил он. Я осмелела и глотнула его категоричный взгляд. Понятно. Ему сейчас не до шуток. — Что тебе нужно? Тем не менее, я не отвечала, а пыталась отдышаться от непрерывного бега и волнения, а Адриан, воспользовавшись моей заминкой, продолжил развивать тему моих не совершенных боков: — Серьезно, ты видела, как жир трясется, когда ты бежишь? Как будто бы живёт отдельной жизнью. Слушай, так тебе не надо беспокоиться из-за отсутствия друзей. Ты всегда можешь поговорить с ним. Уверен, он тебе ответит. Ты только попробуй. Ярость вернулась ко мне в троекратном размере. Она атомной бомбой свалилась мне на голову и взорвала мост дружелюбия и терпимости, который я потихоньку выстраивала между нами. Ну все. Не будет никакого мира — это мой окончательный ответ. — Во-первых, мой жир — это мое дело. Во-вторых, у меня есть друзья. А в-третьих, ты... — Короче. «... просто невыносим», — мысленно заканчиваю я и улыбаюсь самой недоброй улыбкой из своего арсенала. — В общем, я хочу, чтобы ты забрал свои слова обратно. Все. Адриан искренне рассмеялся на мои слова, откинув голову. Грудь его нервно вздымалась. Он такой высокий. Однако я никак не возьму в толк... Что такого веселого я сказала? Ах, ну разумеется, для него, наверное, оскорбительно извиняться перед простушкой вроде меня. Хочу ущипнуть его. Не хочу слышать его смех — он губительнее пения сирены. — А ты не обделена чувством юмора. С чего бы это? — Я повторю свою прось... — Нет. — Я требую, чтобы ты... — Булочка, прежде чем что-то требовать от меня — похудей. Как же бесит! Он не дает мне и слова вставить. — Это какая-то дискриминация! Это нечестно! Мой жир не лишает меня человеческих прав. Я такая же, как ты. Мы равны, — произношу я не так уверенно, как хотелось бы. Я уже не верю в то, что говорю. Не знаю, во что мне вообще следует верить. — Отличия между нами есть: меня любят, а тебя нет. У меня перед глазами плывет. Да что он несет? Мои друзья, которые всегда заступались за меня в случае напасти. Моя дорогая Алья, которая милостиво согласилась отвозить меня в лицей и обратно на своем мопеде. Роуз, которая несмотря на свой ангельский характер, показывала свои клыки и выпускала на волю чертят, чтобы они устроили взбучку моим обидчикам. Да что он, всю жизнь пробывший на домашнем обучении, знает про настоящую дружбу? Как он вообще смеет говорить нечто подобное? — Ты лжёшь. У меня есть Алья, Роуз и... — И что? — Как ястреб когтит пойманную птицу, так и тоска глубже и глубже врезалась в мое сердце. В эту минуту я глубоко пожалела о том, что остановила его. Что руководствовало мной, когда под градом леденящего душу ливня я бросилась за ним? Неужели я взаправду рассчитывала на извинения от такого наглеца, как он? — Они обсуждают тебя за твоей спиной. От того, как просто он говорил о таких важных для меня вещах, у меня першило горло. Я чувствовала себя жалкой, как никогда. Мои действия обернулись противодействием. Все надежды на удачный разговор растаяли под ливнем, талой водой растеклись у моих ног. — Они мои подруги. Мы многие пережили за эти годы. С Джулекой мы вообще знакомы лет с восьми. Как думаешь, кому я поверю: тебе или им? Если это ещё один способ манипулировать мною, то ты.. — Глупышка, ты просто обманываешь себя и закрываешь глаза на их обидные слова или поступки. Ты оправдываешь их. Тебе приятнее думать, что все хорошо. Они любят тебя. Жирная, но вроде не слепая. Снова. Он снова прерывает меня, не дает договорить, объясниться. Мне стоит наплевать на его обо мне суждения и стремглав броситься прочь, домой. Перевоплощусь в ЛедиБаг в каком-нибудь непримечательном месте и полечу по мокрым крышам. Но я не делаю этого. Во мне бурлит необъяснимое желание что-то доказать ему, что-то такое, что поставило бы его на место. — Почему ты беспокоишься обо мне? — спрашиваю я с прищуром, надеясь поймать его с поличным. Но он вновь раздраженно вздергивает бровь. — Вот опять ты врешь себе. Ну как, твое самолюбие довольно? Тебе же лестно думать, что я о тебе беспокоюсь, девочки души в тебе не чают, м? Я не беспокоюсь о тебе. Я беспокоюсь о том, что в моем классе есть такая тупица. Раскрой уже глаза. Подойдя ко мне чуть ближе и накрыв меня зонтом больше, чем себя, он схватил меня за локоть и рывком повернул в противоположную от моего дома сторону и неспешно зашагал по потемневшему от воды асфальту. Адриан продолжал придерживать меня за локоть — его хватка была мертвой, а рука холодной, как у мертвеца, но я не смела вырваться. Странные ощущения клубились во мне. По душе словно проехал снежный вал. Секунды, что мы шли в молчанье, хлюпая кедами по стекающим ручейкам воды, были наполнены какой-то печальной магией, назначение которой мне было неизвестно. В нескольких метрах от нас стояла черная машина. Я поняла, что мы направляемся к ней. Должно быть, его ждет личный водитель. Он же и с богатой семьи. Именно сейчас я уяснила это с пугающей ясностью. Разницу между нашими семьями, нашим воспитанием. Воспитание сделало его таким или деньги? — Знаешь, когда люди обнажают свои истинные сущности? — снова заговорил он, и я дрогнула. Не ожидала, что он прервет эту священную тишину. — Когда? — Когда нужно принять сторону. Если я продолжу язвить на твой счёт в том же духе, знаешь, что начнется? — Т-травля? — слово само слетело с моего языка птицей, запертой в клетке, но которой приоткрыли дверь, и она понеслась ввысь, в небо, на свободу. — Какая догадливая, — пожурил он. — Да. И о спокойной жизни можешь забыть. Слово напугало меня, поразило своей мощью. Травля — это весь класс, сотканный из таких как Лила, Хлоя и Натаниэль. Все против одного. Это нечестная игра. Я не стану изгоем. Не буду жертвой насмешек. Нет-нет-нет... Я не удержалась и громко всхлипнула: — Что я сделала тебе? Какая тебе разница до моего веса? Если тебе не нравится, то просто не смотри! Мне вот волосы твои не нравятся. Они постоянно взъерошены, и ты их приглаживаешь так, как будто прилизываешь. Ужасное зрелище! Но я же тебе об этом не говорю! Наблюдения, в которых я не отдавала себе мысленного отчета, булькали во рту. Я свела брови к переносице, удивленная собственными доводами. Я никогда не делала акцент на внешности людей, поскольку сама не красавица, и считала, что не имею права судить о недостатках других, но сейчас... Я позволила себе то, что считала недопустимым годами. Агрест портит меня. Отравляет саму мою суть. Рушит ту мою часть, которую я создавала годами. — Уже говоришь. — Ты вынудил меня, змей! — Да-да, — он лениво закатил глаза, наигранно соглашаясь со мной. — Я и так слишком много времени потратил на тебя. За разговором я и не заметила, как мы пришли к машине. Затемненные стекла. Я не видела шофера, который изнутри открыл Адриану дверцу, но мне и не нужно. Я смотрела прямо на Адриана, не отводя глаз, не заботясь, как он растолкует мое внимание. Неожиданно он взял меня за кулак, раскрыл ладонь и вложил в нее зонт со словами: — Тебе он пригодится больше. Сел в автомобиль и уехал. Уехал, оставив меня в смешанных чувствах. С горьким осадком в глубине души. Не прощаясь.