***
— Можно, я тебя поцелую? Наполовину пережёванная лапша не то чтобы очень изящно вываливается изо рта Шан Цинхуа, а потом он начинает кашлять. Когда Шан Цинхуа сдуру ляпнул, как хотел бы, чтобы Мобэй самолично приготовил ему лапшу, а тот вдруг согласился, он не придал этому сильного значения. Скорее, порадовался, что его не избили за такую дерзость — наверное, демон всё-таки пожалел раненого — и благополучно забыл о своих словах. Достаточно уже и того, что Владыка ледяных демонов вёз его, словно принца, в тележке, а потом ещё и снял комнату в постоялом дворе и даже пригласил лекаря! В пребывании бессмертным заклинателем есть, определённо, своя польза. В его мире он бы добрый месяц валялся с подобной травмой, а тут уже через три дня вполне сносно ходит, только чуть прихрамывая, и спокойно, вон, сидит за столом. С другой стороны, в его мире и озлобленные дядюшки демонических Владык не водятся. Забыть то свои слова Цинхуа забыл, а потому совсем не ожидал, что сегодня Мобэй без предупреждения нагрянет в его покои с миской горячей лапши, поставит её на стол и бросит не терпящим возражения тоном: «Ешь». А потом сядет напротив и будет на него смотреть. Сперва Шан Цинхуа растерялся: неужели действительно сам приготовил? Не может быть! Заклинатель, рассыпаясь в «да, мой король», «благодарю, мой король», поторопился сесть за стол. Он поднял миску, поглядывая на не собирающегося никуда уходить демона, и сделал глоток бульона. — Нравится? — спросил Мобэй. — Очень вкусно, очень нравится, большое спасибо, мой король, — поспешил ответить Шан Цинхуа, когда удалось проглотить жидкость. Для, судя по всему, первого кулинарного опыта Мобэй-цзюня, поскольку подобные умения ему Цинхуа не прописывал, если только тот не решил ооснуться и поучиться готовке на пару с Ло Бинхэ, лапша действительно была очень вкусной. Только когда с тебя не сводят подобного взгляда, кусок в горло лезет достаточно плохо. — Ты больше не сбежишь? Ну, он действительно собирался уходить, но уж коли красивый демон будет не избивать его, как он думал, а кормить лапшой, можно и пересмотреть свои планы. Пожалуй, он пока что задержится в этом мире. Шан Цинхуа отрицательно покачал головой, поскольку рот был занят очередной порцией бульона. — Будешь моим слугой? — задал очередной вопрос Мобэй-цзюнь, когда заклинатель, наконец, докончил пить жидкость и подносил палочками первую ниточку лапши ко рту. — Мой король, я ведь поклялся служить вам до конца своих дней, — собирался он выполнять свои клятвы или нет, это уже другой вопрос, а вот с какой это стати Мобэй о них забыл? — Не то, — пробормотал демон. Что не то? Он опять сказал или сделал что-то не так? Цинхуа забеспокоился, есть лапшу сразу стало как-то тревожнее. И, как выяснилось, не зря. Поскольку следующим был услышан тот вопрос, благодаря которому он сейчас заходится в кашле, а рядом с миской лежит неприглядная масса из наполовину пережёванной лапши. Шан Цинхуа не думал, что травма ноги окажет воздействие на его слух. Потому что он совершенно точно ослышался. Задыхаясь, заклинатель доходит до стоящего у кровати кувшина и отпивает воды (для умывания). Кашель, по крайней мере, прекращается. — Простите этого слугу, он такой неловкий, — Цинхуа вытирает губы полотенцем и вымученно улыбается. Мобэй встаёт, возвышаясь всей своей величественной фигурой, и направляется к нему. Забирает полотенце из рук и зачем-то заправляет выбившуюся из пучка прядь волос ему за ухо, нежно приглаживая пальцем висок. А потом целует. Целует???!!! Пока Шан Цинхуа пытается кое-как разобраться с происходящим, понять, когда его успели заключить в ледяные объятия и что это у него приятно холодящей конфеткой порхает во рту — боги, язык Мобэя! — демон отстраняется и смотрит на потрясённого человека. Шан Цинхуа всё ещё не в силах вымолвить ни слова. — Я не должен был делать этого без твоего согласия. Тебе неприятно? Мне уйти? — Мобэй-цзюнь уже даже почти разворачивается, похоже, всерьёз собираясь оставить его. «Ты совсем дурак?! — хочется выкрикнуть Шан Цинхуа. — Ты только что осуществил мою самую сокровенную и самую несбыточную мечту, а теперь хочешь уйти куда-то?» Ну, знаете, не так легко принять тот факт, что демоническая мечта всей твоей жизни внезапно набрасывается на тебя с поцелуями. Всё, времени было достаточно, он уже принял. Шан Цинхуа хватает Мобэя за рукав, сам на минуту пугается своей наглости и заглядывает ему в глаза. — Лапша была невероятно хороша, но вы — слаще, мой король. И тянется повторно к этим холодным губам.***
— Можно, я тебя поцелую? Чу Ваньнин смотрит на человека, возвышающегося позади него в отражении пруда с лотосами. На воде рябь, выражение лица Мо Жаня не разглядеть. Почему он вдруг спрашивает, никогда не спрашивал. Что на это ответить? «Нельзя»? Разве Император, Наступающий на бессмертных, не получит своё, не взирая на его слова? «Можно»? Это означает окончательно втоптать в грязь своё достоинство, а ещё признать, что несмотря на всё то, что с ним творят, он жаждет этих пьянящих губ. Чу Ваньнин продолжает безмолвно смотреть на воду. — Ты смеешь игнорировать слова Этого Достопочтенного? — Мо Жань хватает запястье и грубо разворачивает к себе. Почему он вдруг решил спросить, никогда не спрашивал. Разве Император Тасянь-Цзюнь нуждается в том, чтобы у кого-то просить разрешения? Но облик Чу Ваньнина, стоящего на берегу лотосового пруда, так правильно вписывается в умиротворяющий изысканный пейзаж и преисполнен уточённой нежности. И так не подходил этой картине он сам, хмельной, в грязной, пропитанной чужой кровью одежде, словно бесхозная дворняга, испачкавшая немытыми лапами хороший хозяйский ковёр, что Мо Жань не посмел просто ворваться в своей обычной манере, он спросил у учителя дозволения. И зря. Точно зря. Чу Ваньнин ниже его, но Император ощущает его полный презрения взгляд будто бы откуда-то далеко сверху. Порыв ветра уносит лепестки с цветущей яблони, и пара из них застревает в волосах Чу Ваньнина. Розовые цветки идеально дополняют бесстыдные красные одеяния наложницы, служащие облачением его учителя, которые сам Мо Жань заставляет его носить. «Как ты смеешь при всей своей жестокости и циничном хладнокровии быть ещё и таким порочно красивым?!» Он до сих пор не может избавиться от старой привычки сжиматься под этим взглядом, ожидая последующую за ним боль рассекаемой ивовой лозой плоти. Но нет. Этот человек больше не причинит ему вреда. Он сломил его, лишил Золотого Ядра, вырвал зубы и когти, овладел им, унизил всеми способами, какие были доступны. Он — выше. Мо Жань толкает Чу Ваньнина в грудь, но не даёт завалиться прямо в ледяную воду пруда, а подхватывает за талию в последний момент и притягивает совсем близко к себе. Старейшина Юйхэн чувствует исходящий от него запах вина. — Отпусти меня, животное, — слова холодны, как лёд, но ещё холоднее его глаза. «Ваньнин, а ты умеешь бить больно и без плети. Что ты теперь о себе возомнил? Я тебя заставлю». — Наложница не должна разговаривать подобным тоном со своим Императором. Ты сейчас извинишься, или пожалеешь, — Чу Ваньнин упрямо молчит. — Хорошо… Тасянь-Цзюнь врывается в его рот, до крови кусает губы, и на языке тут же ощущается привкус железа вместе с персиковым вином. Одновременно с этим Император сжимает его горло. Язык беспощадно таранит, будто желая прорваться в самую глотку, давящими движениями проходится по укушенному месту, слизывая кровь, а чужие пальцы всё сильнее сдавливают его шею. Чу Ваньнин чувствует, что начинает задыхаться. Он уже не бессмертный совершенствующийся, он не способен так долго обходиться без воздуха. «Мо Жань, отпусти! Ты хочешь убить меня?!» Старейшина Юйхэн не может ничего сказать и просто собирает последние силы, чтобы оттолкнуть чужую грудь. Это не возымело результата, но, когда сознание уже почти покидает его, Тасянь-Цзюнь отпускает. Чу Ваньнин дышит ртом, глубоко и часто, и сплёвывает свою кровь вперемешку с их слюной. — Ты выплевываешь вкус моего поцелуя, но может напомнить тебе, как ты с удовольствием глотал кое-что другое? — на лице Мо Жаня расплылась злая усмешка. — Ваньнин, знаешь, сколько крови я сегодня пролил? Куда больше, чем стекло с твоих губ. — Зачем? — спрашивает Чу Ваньнин, отдышавшись, с тем же тошнотворно-спокойным лицом. — Почему ты стал таким, Мо Вэйюй? Мо Жань подходит ближе и шепчет на ухо, обдавая жарким дыханьем: — Во всём виноват Учитель, который плохо меня воспитал. Последующие поцелуи в шею и руки, забирающиеся под тонкий халат, Чу Ваньнин первое время даже не осознаёт. Мо Жань прав. Это действительно его вина. Он не сделал достаточно, чтобы вовремя вырвать своего ученика с тропы Зла, на которую тот свернул, он позволил себе разрушить своё Золотое Ядро, оставшись жалким смертным, не в силах больше препятствовать чудовищным действиям Императора Тасянь-Цзюня. Когда он взял мальчика в ученики, на него легла ответственность. С которой он не справился. Где тот улыбчивый юноша, что заботился о дождевых червях? В какой момент он превратился в это? Могли ли быть виной непозволительные чувства по отношению к его ученику, захватившие сердце Чу Ваньнина? Что он из себя представлял? Праведник? Лицемер! Прятавший за маской бесстрастности грязь внутри себя. На Мо Жаня больно смотреть. Как он мог позволить своему ученику стать таким?! Тело начинает реагировать прежде, чем Чу Ваньнин осознаёт, что его касаются. И он сам не замечает, как с губ срывается тихий стон, на который Тасянь-Цзюнь хищно хмыкает. Какой степени достигла его собственная порочность. Чу Ваньнин кладёт свою ладонь на грудь ученика, на сердце, точно в то место, где невидимый глазу распускается отравляющий цветок, о котором ни один из них ещё даже не подозревает. Тасянь-Цзюнь чувствует боль. Болит не цветок — болит сердце. Почему? Его могущество может соперничать с волей небес, смертные и бессмертные склоняются перед ним, он — Император, повелитель, доказавший своё превосходство. Почему этот человек всё равно причиняет ему боль? — Мо Вэйюй, умерь свою похоть. Ни к чему делать это столь часто. «Мо Жань, этот учитель боится, что однажды его ставшее бесполезным тело просто не выдержит. Этот учитель не может тебя сейчас оставить, он ещё надеется всё исправить, пусть даже ценой станет его собственная жизнь». — Нет, — он больше не будет делать так, как велит его учитель. Мо Жань поднимает Чу Ваньнина на руки и уносит в помещение, захлопывая за ними двери Павильона Алого Лотоса.