Бедра, обтянутые красной юбкой

— Марион… Откажись от этого дела. Прошу тебя, просто откажись. Мэрит сидела на строгом неудобном стуле напротив строгого маленького стола. На нее угрожающе надвигались зелёные, будто тюремные стены, совсем голые, за исключением стандартного флага США, тридцать пять на пятьдесят три дюйма — потрепанного, замызганного, возрастом наверняка переплюнувшего ее прабабушку, отчего в горле предательски пересохло. Если бы Мэрит курила, она бы сейчас обязательно вытащила пачку «Кэмэла» и уничтожила бы ее всю, сигарету за сигаретой. — Я не могу, — категорично ответила курчавая женщина, хорошенькая блондинка в костюме серой мыши. Или, тактичнее будет сказать, в костюме адвоката? Погодите-ка, у адвокатов ведь нет униформы! Ах да, это же сам Джеффер Мангелс ввел почтеннейший для своих ручных песиков дресс-код, который, по всей видимости, гласил «мешки тоже одежда», или «цвета ярче серого это вздор», или «ничто не украшает адвоката лучше ханжества в одежде». Стоит ли говорить, что сам он всегда ходил расфуфыренный, словно собрался вечерком выплясывать кадриль в одном из местных гей-клубов? Геем он, разумеется, вряд ли был, но с виду — петух петухом, да ещё и из века, скажем, девятнадцатого, а это ни много ни мало целых три века назад. — Мэрит, детка, прости, но моя репутация… Я не могу так рисковать. Джеффер просто убьёт меня, если я откажусь, но если все будет хорошо, если… Он пообещал мне полноправное место в фирме, понимаешь? — Понимаю. Да-да, этот гадкий сексист и подлая канализационная крыса, их с Марион знакомый с незапамятных университетских времён. Тот самый, который отпускал похабные шутки в сторону каждого, кто проходил мимо, и упаси Бог, чтобы это оказалась девушка, потому что тогда без мерзкого шлепка по ягодицам ей было не уйти. Самым скверным из этого оказалось то, что Мангелсу все жалобы были до самой его дырки в заднем проходе, потому что «он же Мангелс». Ректорат целовал подол штанин его отца вместо того, чтобы взять его сына за грудки и вышвырнуть из окна. На первом курсе это было ее несбыточной и самой сладкой на свете мечтой. Перед сном Мэрит грезила не об обнаженной возлюбленной с привлекательно торчащими грудями, а о трупе Мангелса, насаженном на штырь, который торчал под ректорским окном слишком давно, чтобы кто-нибудь обращал на него внимание. И можете себе представить, в какой ужас Мэрит пришла, буквально ахнула на весь дом, когда узнала, куда засосало ее Марион — бойкую, веселую, экстравагантную Марион, которую она когда-то любила. А потом она приехала сюда, в эту дыру, чтобы в итоге обнаружить, что это вовсе уже не та Марион, которую она любила. — Нужно было обратиться ко мне раньше, я бы с радостью взялась защищать тебя, а не Донну Лэнг, конечно, это даже не обсуждается! — яро размахивала руками она, сидя на старой столешнице. — Я бессильна. Правда. Ты должна понять, ты всегда меня понимала. Мэрит медленно прикрыла глаза. — Мэрит, — Марион коснулась ее руки. Коннор избегала смотреть на нее, как могла. Под ребрами у нее скреблись несуществующие дикие кошки. — Я меньше всего хочу идти против тебя, но… Ты пойми, детка. Посмотри на это с другой стороны. Опека заинтересована в лучшей жизни ребенка, им виднее там, со своей колокольни, а они за то, чтобы Полли жила с бабушкой, если тебя, конечно, уже поставили в известность. Посуди сама. Она ее ближайшая и все еще дееспособная родственница. К тому же, она ее бабушка, и она стара, она потеряла сына, у нее ведь больше никого нет! Только Полли. Может, так действительно будет лучше? Конечно, ее поставили в известность, ещё как поставили. Утром ей позвонила какая-то тётка с неистовыми воплями, напомнившими Мэрит отпевание усопших в католической церкви. Первые минуты две Мэрит просто моргала, пытаясь понять, чего от нее, слегка перебравшей вчерашним вечером, хотят, а остальные три выслушивала, как её отчитывают аки школьницу, мол, как же ты, деточка, собралась растить ребенка, если все ещё спишь в воскресные девять утра. В конечном итоге Мэрит четко запомнила только одну фразу, сказанную насмешливо, патетически: «Советую тебе найти адвоката, деточка, потому что опека пока что на стороне Донны Лэнг, думаю, ты понимаешь почему». И она действительно понимала. Но вот чего она понять так до сих пор и не смогла, хоть и сидела здесь уже битый час, так это Марион. В университете она была правой рукой куратора, со всеми водила дружбу, ее обожали все и всегда, что бы этой безумной женщине в голову ни пришло и чего бы она не вытворила справедливости ради. Марион выступала среди всех в этакой «клеевой» роли: где бы ее кудрявая голова ни появлялась, люди мгновенно заряжались энергией и начинали болтать друг с другом, будто родные братья и сестры. Она организовывала работу многих кружков по собственной инициативе — в резиденции и на газоне возле университета, обросшего розами и бугенвиллеей. Эта бравурная девушка была членом стольких обществ, защищающих группы всех обездоленных подряд, что Мэрит даже и не пыталась их считать. Марион носила открытую одежду, радужный браслет и была едва ли не единственной студенткой из среднего класса, осмеливающейся огрызаться профессору Кингстону — злющему, как сам дьявол, оценивающему студентов по толщине кошелька их родителей. Она ненавидела Джеффера Мангелса и всех его нахальных дружков. Ее Марион ничего не боялась. А эта Марион просто трусливая газель в мешке из-под картошки. В университете она пылала праведным гневом к любой несправедливости, а сейчас она та, кто готова отдать пятилетнего ребенка на растерзание старой стерве, лишь бы Джеффер Мангелс почесал ей за ушком и сказал, кто здесь хорошая девочка. Кто-нибудь вообще способен в это поверить? Марион на побегушках у Мангелса. Блестящий адвокат лижет задницу невежественного, да простит ее Бог, педрилы. Ну надо же, черт возьми! — Прошу, подумай лучше. Да, она твоя племянница, но это же ничего не значит, у меня шесть племянников, и я даже не помню, как их всех зовут, — выдала потрясающе логичный довод Марион, даже не собираясь выслушивать Мэрит. Мэрит знала её достаточно хорошо, чтобы понять: она не не видит правды, она просто не хочет ее слышать. — Тебе всего двадцать девять, детка, ты ещё можешь стать настоящей мамой для своего ребенка, ты будешь отличной мамой, я уверена! Коннор немного помолчала и кивнула головой в знак согласия. — Ну что ж. Может, ты и права. Марион облегчённо вздохнула и улыбнулась. Странно, но ее улыбка по-прежнему казалась Мэрит восьмым чудом света. Где-то глубоко в душе она все ещё верила: ее Марион не сдалась. Она просто-напросто не была на это способна, и никто — ни Мангелс, ни сама Мэрит, ни даже Господь Бог не могли на этот факт повлиять. — Правда? — Ты меня удивляешь, — Мэрит нашла в себе силы взглянуть на нее. Она вложила в этот взгляд весь скептицизм, который ей удалось отыскать внутри, и она подумала, что сейчас бы ей не помешало занять горсточку у Эвелины. — Честно, Марион. Я смотрю на тебя и вижу кого угодно, кроме тебя. — Боже, Мэрит! — мученически простонала она и рухнула в скрипящее кресло напротив. — Ты тоже, знаешь ли, изменилась. Куда подевалась большая розовая мечта о крепкой семье? — Она на месте, — невыразительно ответила Мэрит. — А твоя — о мире, где все получают то, что заслужили? Марион нахмурилась и замолчала, гипнотизируя подранную столешницу. — Не ради нее ли ты угрохала пять лет жизни на кредитный юридический? Что ты вообще забыла в этом клоповнике? — Ты ничего не знаешь, Мэрит, — неожиданно колко сказала Марион. Она напряженно сглотнула и зажала в миниатюрных пальцах мягкие подлокотники. — Ты исчезла. Испарилась. Думаешь, мне было легко? Легко пережить то, что тебя не стало, как по щелчку? Я совершила много ошибок. Не две или три, а буквально бесчисленное количество. После того, как ты сменила университет, сменила девушку, зажила новой жизнью… Я тоже зажила, знаешь ли, детка. Тоже. И это было отвратительно. Сразу после диплома я взлетела по карьерной лестнице, как раз плюнуть, заработала себе чистую репутацию, и знаешь, почему так быстро, благодаря кому? Я спала с губернатором, — ее голос надломился, но все равно звучал так четко и громко, как не звучал даже голос священников на воскресных служениях, — с тем самым психом, который регулярно появлялся у резиденции, когда мы с тобой ещё встречались. Я даже утешала себя тем, что потихоньку влюбляюсь в него, что все эти отношения построены не на выгоде, нет, что вы, я же не такая. И тогда плюс-минус в это же время он резко взбесился, стал размахивать кулаками и угрожать, что если я уйду, то он разнесет мою карьеру в клочья, так, что одна только пыль в виде моего имени в архивах останется. И знаешь, кто меня вытащил? Джеффер. Он откопал что-то гадкое о нем, надавил и выдернул из его лап без единой потери. Да, я была вся в синяках, но моя карьера осталась жива. Если бы она разрушилась, я бы не выжила. — Мне жаль, что с тобой такое случилось, Марион, — медленно проговорила Мэрит. После их расставания они общались всего один раз, и Мэрит ничего обо всем этом не знала. — Но как ты можешь не видеть, что для Мангелса ты всего лишь… — она запнулась, когда встретилась взглядом с глазами Марион. В синем цвете тонули искры, состоящие из боли и серебра. — Тогда почему ты позволяешь? Он даже ничем не пожертвовал. Как пить дать ты ночами сидишь над его делами и пишешь подробные инструкции, как и о чем ему нужно трепаться на суде, чтобы его псиная морда, не дай Бог, не оказалась обмазанной дерьмом при людях, смыслящих в юриспруденции хотя бы каплю, а это на целую каплю больше, чем понимает он сам! Она почти готова была поклясться, что слышит звук вертящихся в ушах шестерёнок. Они усиленно наматывали на острые белые зубья ее измотанные нервы. — Прекрати, — прошипела Марион. — Ты ведёшь себя, как пустоголовая дура, — прищурила глаза Коннор. — Может, ты с ним ещё и спишь? — Это уже не твое дело, — она сжала подлокотники так сильно, что Мэрит услышала их жалобный скрип. — Ты наплевала на меня, позволь напомнить, потому что наши отношения перестали соответствовать идеальной картинке, когда ты переехала, и это очень хорошо позволило мне осознать, что ты прячешь голову в песок всегда, стоит только заметить лишние точки на горизонте. Да если бы ты столкнулась с тем же, что я, ты бы уже давно подохла под забором или от отчаяния, или от передоза, так что не тебе судить, детка, дура я или нет. Мэрит вздрогнула. Она произвольно пропустила мимо ушей всё, что хотела пропустить. Кошки с тревогой заскребли снова. — Значит, спишь. — Выметайся отсюда, — со злостью прошипела Марион, глядя на нее с одним лишь осязаемым желанием — испепелить. — Пошла вон. Убирайся. — Ладно. Она убралась.

***

После консультации с адвокатом, которого Мэрит решилась нанять с оглядкой на то, что Марион Бофорт будет ездить по его и ее мозгам с рвением завидной активистки, она все же попала в приют к Полли. Для этого ей понадобилось всего ничего: два часа — на Герберта Гарсетти, собственно, адвоката, четыре часа — на затяжную пробку вдоль всего Сан-Хилс, во время которой Мэрит успела три раза сбегать за кофе, и ещё два — на скрупулёзную проверку документов, которые она подготовила для органов опеки. Те полтора, которые она просидела у Марион, нервно перебирая пальцы, оказались наименьшим злом… И самым, однако, заядлым. Ее трясло после этой встречи аккурат до полудня, она испачкала белоснежный салон своей новенькой малышки пролитым кофе и едва не сломала тонкий каблук, пока шествовала от фирмы Гребаного Черт-Бы-Его-Побрал Мангелса до авто. После того, как она села за руль и заблокировала дверь, подняв тонированные стекла, слезы полились как-то сами собой. Они оплели ее всю, словно навязчивые вьюны, но вместе с тем казались такими естественными после случившегося, что Мэрит даже не стала их подавлять. Сейчас часы показывали половину шестого вечера, а это значило, что времени для Полли у нее осталось до восьми. Часы посещения вместе с той же злобной тёткой, которая, видимо, всю жизнь просыпалась в пять утра, диктовали определенные правила, и их нельзя было ни обойти, ни перепрыгнуть, ни пропустить, как какой-нибудь этап увлекательной компьютерной игры. Хотя не то чтобы Мэрит считала эту тягомотину увлекательной… Ведь ещё в четверг она была на сто процентов уверена, что опека встанет на ее сторону, а теперь, спустя всего четыре дня и разговор с компетентными людьми, она уже размахивала своим павлиньим хвостом отнюдь не так рьяно. У нее потели ладони, когда она представляла судью, чьи губы шевелились в такт самым страшным словам в ее жизни; словам, которые Мэрит больше всего на свете боялась услышать, и прозвучать они могли от рандомного парня, разодетого в судьбоносную черную мантию. Что она будет делать, если решение примут не в ее пользу? Мэрит не знала. Слушание было назначено на двадцать седьмое июня. Впереди ее ждали ещё почти три недели тревожного ожидания вердикта, от которого зависело больше, чем можно себе представить. Моментами Мэрит корила себя за многие поступки, совершенные, вероятно, на горячую голову, но за Полли — больше всего. Если бы она забрала ее раньше, если бы включила мозги, если бы перестала вестись на тупоголового братца, если бы разделалась с иррациональным страхом, если бы… Сейчас, понятно, уже ничего нельзя было исправить, да и вряд ли кому-то, вроде судьи, было дело до ее моральных терзаний. Когда она представляла себе суд, перед ней то и дело возникал образ грузной злой тётки, звонившей ей сегодня утром. Она яростно била молотком по ее голове и ядовито твердила: «Надо было думать раньше, надо было думать лучше, надо было вывернуться наизнанку, надо было…» «А может, не надо?» — сидя за столом для свидетелей, глаголил кроткий ангел с огромными голубыми глазищами. В глубине души, конечно же, воспитанная в христианской семье, Мэрит верила, что все, будь то хорошее или плохое, всегда происходит во благо. Или хотела верить. Дело было ещё и в том, что жизнь нельзя просчитать, предвидеть и подставить себе под зад подушки во избежание синяков. Она — жизнь — такая, какая есть, и идёт всегда так, как хочет. В этой веренице событий человек способен лишь мало мальски влиять на кое-что, и это «кое-что» зачастую касалось исключительно собственной шкуры. А чтобы этой собственной шкурой распоряжаться с умом, нужно сперва этому научиться — через ошибки, опыт, эмоции и, в конце концов, через ответственность за неправильный выбор. Вот Мэрит эту ответственность и несла, покорно сгибая спину, — прямо сейчас, перед Полли и самой собой. — Мэрит! Мэрит широко улыбнулась — не деланно, как ей думалось, у нее получится, а вполне себе искренне. Она застыла на пороге детской комнаты, яркой, как фотография радуги с фильтрами, и протянула руки. Спустя секунду она уже крепко сжимала ими радостную белокурую девочку, доверчиво прижавшуюся к ее груди. Пока она сидела вот так, на корточках, и обнимала племянницу, ее глаза автоматически пробежались по маленькой комнатушке в поисках злобной тётки из опеки, но никого там не обнаружили. Только камера, фиксирующая помещение своим объективом, подмигивающая красным огоньком, висела у самого потолка. Мэрит не расстроилась этой очевидности — скрывать ей уж точно было нечего. — Ну, как ты здесь? Рассказывай, подружилась с кем-нибудь? Она подняла её на руки. На Полли была пышная голубая юбка из фатина и белая футболка. Детям, волей рока (или безмозглостью взрослых) попавшим сюда, доставалась целая коробка вещей, включая большую плюшевую игрушку, графический планшет и много всяких игр, типа новых «Поймай меня, если сможешь» и старых, как барахло древней бабки, шашек, шахмат и лото. Мэрит подумала, что выбросит все это сразу, как заберёт Полли, чтобы ничего не напоминало им двоим об этом казённом ужасе; вместо этого они вместе непременно заблудятся в паре-тройке детских магазинов, а потом забредут в кафе, чтобы поболтать о ютуб-каналах, противоречивости классического образа Мэри Поппинс и наесться сладостями до тошноты. Вероятно, для повседневности Мэрит придется научиться готовить нормальную пищу, или, что ещё вероятнее, нанять няню, но за один раз такого променада ничего не случится. За раз в неделю, разумеется, как традиция. Когда Мэрит была такого возраста, как Полли, в ее семье насчитывалось много традиций, пусть и не таких вредных для зубов, даже преимущественно полезных. Ну ничего, они с Полли придумают и такие! У них ещё куча времени… Мэрит отчаянно, отчаянно хотелось в это верить. Она чувствовала, как маленькие руки обвивают ее шею, вдыхала запах детского травяного шампуня на ее волосах, обнимала так же крепко, как Полли — ее, и мысль о том, что это снова временно, колом впивалась в сердце. Даже в Австралии было не так сложно, пожалуй. Они тогда каждый вечер, с двух ее годиков и до пяти, проводили в Скайпе. Мэрит занимала ее, как могла, придумывала игры, в которые можно играть через экран, читала сказки на ночь и внимательно выслушивала детсадовские переживания. Они были далеко и болтали каждый вечер, а теперь они в одном городе, но болтать им положено не больше двух раз в неделю — по телефону, видеосвязи или вживую, количество от выбранного способа никак не менялось. — Смотри, — Полли спрыгнула и потащила её за руку к маленькому розовому столу. На нем лежали фломастеры, ручки, карандаши и целая стопка листов бумаги. Мэрит улыбнулась. Полли выбрала себе хобби быстро и довольно уверенно, ещё в три года. Первым рисунком, который они нарисовали вдвоем, был здоровенный фиолетовый осьминог с красными бантами на щупальцах. Почему фиолетовый — это вопрос довольно экзистенциальный, но в целом все пошло неплохо с самого начала. — Это ты, это я, а вот это наш дом. Она взяла в руки лист, который протянула ей Полли. Полли нетерпеливо запрыгала на носочках. — Какой большой дом, зайка, — вдохновенно ахнула Мэрит. Девочка, радостно улыбаясь, спокойно села на маленький стульчик и уставилась на рисунок в руках Мэрит, положив голову на сложенные на спинке ладошки. К сожалению, задница Мэрит такие стульчики уже давно переросла, так что она довольствовалась более обширным пространством. Пол был застелен зелёным плюшевым ковром. — Думаешь, мы когда-нибудь будем в таком жить? Мечты Мэрит были довольно скромными и на белоснежный двухэтажный дом не распространялись. Но кто знает, возможно, такое и вправду когда-нибудь случится. — Да, — серьезно кивнула Полли. — А ещё вдруг у тебя будет муж. Я придумала, что он будет сажать цветы. Ну, знаешь, — в фантазийном полете отвела руку она, — всякие там пио-оны, ро-озы, жасми-ины… Ну и ещё я люблю фиолетовые цветы, которые на деревьях растут. Я его не нарисовала, потому что не знаю, какого цвета у него будут волосы, но когда мы познакомимся, я его дорисую. Вот тут, видишь, — она деловито указала пальцем на пустое место слева от несколько кривоватой, но зато рыжей, как нуитсия в Западной Австралии, Мэрит. Мэрит неловко поджала губы, задумчиво хмыкнув. Около трёх месяцев назад она знакомила Полли с Вирсавией, но так и не объяснила ей, что Вирсавия отнюдь не просто подруга, а легкий поцелуй в губы, с которым Вирсавия появилась в кадре, она восприняла с абсолютной детской непосредственностью. Мэрит ещё несколько секунд разглядывала яркий рисунок; поскольку на депрессивное состояние племянницы он никак не намекал, ее это даже немного успокоило. Мэрит жестом предложила Полли сесть ей на колени. Два раза просить не пришлось, и малышка уже умиротворенно лежала на ее груди, а Мэрит ласково гладила ее по голове. Она не знала наверняка, чем должны пахнуть детские макушки, да и вообще дети, если они давно не младенцы, но Полли пахла пушистыми облаками, ромашками и безусловной ангельской любовью. Эта девочка была мягкой, как перина, и нежной, как лепестки пиона. Если бы Мэрит могла выбирать… Она бы выбрала себе именно такую дочь. У нее не было упоительного стремления стать для Полли именно матерью, и уж точно она не собиралась настаивать на том, чтобы Полли называла ее мамой, но дать ей лучшую жизнь… Плести с ней веночки где-то на юге. Покупать свободные ажурные платьица. Целовать в маленькие белые щёчки. Просто обнимать, пока она доверчиво прижимается, пока смеётся, пока плачет или расстраивается, пока… Пока просто нуждается в этом. Когда-то она вырастет, станет такой, как Мэрит для своей мамы сейчас, и будет приезжать не чаще двух раз в месяц. Сейчас она все ещё малышка. И Мэрит больше всего на свете хотелось убаюкивать ее перед сном и держать за руку, когда она пойдет в младшую школу. Она уже не представляла, как полетит путешествовать без нее в августе и как будет чистить зубы перед сном в давящей тишине прямо сегодня. Эта сплошная нежность должна быть рядом с ней. Должна быть. Просто должна. Если Мэрит не защитит ее от Лэнг, от злых тёток из опеки, от этих дурных стереотипов о «она же твоя бабушка», то никто, никто больше ее не защитит. Полли автоматически водила пальцем по полоске стразов, окаймляющих белый пиджак Мэрит. Она была абсолютно безмятежна. И как только Мэрит могла думать, что Полли станет помехой? Ей было стыдно за эти мысли. Она не могла стать помехой. Она, кажется, даже была способна научить Мэрит кое-чему, что редко когда поддавалось контролю: этой самой безмятежности. Это как вечерние волны, все еще теплые от дневного солнца, как ровный, уверенный птичий клич, стремящийся к цели, как летние ручьи, позвякивающие колокольчиками. Есть ли смысл переживать за то, чего ещё нет? Мэрит действительно хотела семью. И Полли — первый шаг к тому, чтобы ее создать, ее важная, самая светлая часть. Человек, который будет рядом, который будет любить ее, та женщина, она… Она так или иначе должна будет принять ее всю — будь Мэрит хоть с оравой детей. Мэрит была уверена, что настоящие, крепкие союзы стоят на безусловной любви, без критики, без условий. Они строятся на любви. Невозможно уйти от человека, которого любишь, только потому, что у него есть ребенок, потому что это не главное. Интересно, как думает Эвелина? Мэрит она слишком нравилась, чтобы не представлять ее своей половиной, и чтобы представлять — тоже. Мэрит могла бы настроить целый таунхаус воздушных замков, пропитанных влюбленностью и феромонами, чтобы потом Эвелина сказала: ну, слушай, Мэрит, это не для меня. Это было ее право, и Мэрит ни в коем случае его не осуждала. Эва вполне могла чувствовать что-то другое. Если Эва не станет ее семьёй, рано или поздно все равно станет какая-то другая. И рано или поздно Полли придется об этом сказать. Интересно, она будет достаточно крутой, чтобы сажать у их будущего дома цветы? — Полли, — выдохнув, начала Мэрит. Она заправила Полли за ухо прядь волос и продолжила методично гладить ее по голове. — Помнишь, тебе в садике рассказывали о том, что женщины не всегда любят мужчин, а мужчины — женщин? Твоя воспитательница, Викки. Тебе тогда ещё подарили тот красивый радужный браслет. Помнишь? — Да. Я знаю, что некоторые девочки любят девочек, а мальчики — мальчиков, у меня в группе была одна такая девочка. Она дарила цветочки другой девочке и даже целовала ее в губы, — пожала плечами Полли. — Другие девочки красивые. Но мне вот нравился Зак. И браслет очень красивый был, я его забыла на кухне, а папа выбросил его и сказал, что это нехороший браслет. Мэрит это не удивило. Гомофобов, по крайней мере, в Америке, осталось не так много, но если уж они откуда-то вылезали, то орали об этом громче всех. К несчастью, и Лэнг, и ее сыночек, будучи абсолютно не религиозными при своих узких взглядах, относились как раз к таким. Они подтирались радужным флагом и отказывались есть мороженое, если там был хоть намек на общеизвестные сочетания цветов. Потому что если и лизать, то только гетеросексуальное мороженое! — Ты же с ним не согласна? — мягко спросила Мэрит, и Полли отрицательно покачала головой в ответ. — Хорошо. Ты знаешь, почему я начала этот разговор? — Ну, — Полли выпрямилась и с интересом посмотрела на нее. Явственно моргнула, взмахнув темными ресницами, такими густыми, что напоминали Мэрит вороньи крылья, и даже поморщила лоб, имитируя глубокий мыслительный процесс. Мэрит улыбнулась, наблюдая за этим. — Ой, я думала-думала и забыла! — Полли раздосадованно и очень по-актерски хлопнула себя ладошкой по лбу. Добродушный смех их двоих заполнил тихое помещение. — Смотри, — серьезно, но с невесомой, играющей на губах улыбкой сказала Мэрит, — ты сказала про мужа. Но у меня никогда не будет мужа, потому что я люблю только женщин. Я могу когда-нибудь пожениться с женщиной, и она тоже, кстати, может сажать цветы. Полли с горящими от любопытства глазами уставилась на нее. — Вау, класс! — как-то даже чересчур радостно воскликнула Полли. — Я тоже думаю, что мальчики все дураки. Вот Зак мне сказал, что я глупая, а девочки так никогда не говорили. — Зайка, — деликатно произнесла Мэрит, — я не думаю, что все мальчики — дураки, и ты тоже не должна так думать. Есть разные люди, и от пола степень их «дураковости» вообще не зависит. — Ну ладно, — без особого интереса буркнула она, видимо, не шибко-то согласившись с этим мнением. Но в следующую секунду Полли уже воспряла духом и переместилась на колени прямо напротив Мэрит. Она оперлась руками о ее ноги и с озорной улыбкой уставилась Мэрит в лицо. — А у тебя есть любимая девочка, ой, то есть женщина? Ну, вы поженитесь и пригласите меня на свадьбу! Да? Есть? Да? Мэрит этот вопрос застал врасплох. Она неловко промычала что-то вроде протяжного «э» и закусила губу. В голове даже без усилий вспыхнул образ Эвелины, но разумно ли будет сказать о ней Полли, если Эвелине о Полли она ещё ничего не сказала? Мэрит задумалась, гадая, как лучше преподнести ребенку такую по-взрослому неопределенную информацию. — Она есть… — медленно ответила Мэрит. — Но она пока скорее как Зак. — Она что, говорит, что ты глупая? — в ужасе выпучила глаза Полли. Ей такой расклад явно не понравился, да и Мэрит, если честно, тоже. Она поспешила прояснить ситуацию. — Нет-нет-нет, она не говорит так. Я имею в виду другое. Тебе же он нравился, да? А ты ему нет. И вот эта женщина мне тоже нравится, но я не уверена, что нравлюсь ей. — А-а-а, — понимающе протянула Полли. — А вы уже целовались? — она внезапно широко улыбнулась во все свои двадцать пять. Мэрит вопросительно вздёрнула одну бровь, а на губах заиграла веселая усмешка. Мэрит не очень устраивала ее догадка номер раз о том, что происходит в детсадовских туалетах. — Ну что? Просто я видела, как целовались Эми и Фэнни, — на полтона тише сказала Полли, склонившись ближе к ее лицу. Мэрит не смогла скрыть облегчения. — Ну так что, — Полли скорчила серьезную мину, — целовались? — Нет, — ответила Мэрит, и не то чтобы она соврала. Она догадывалась, какой вердикт вынесет Полли, если узнает, что между ними был хотя бы один, пусть даже самый малюсенький поцелуй. — Ничего, — успокаивающе погладила ее по волосам Полли. — Вот когда вы поцелуетесь, это значит, что она тоже в тебя влюбилась, и тогда вы поженитесь. — Ага, — внимательно кивнула Мэрит. — Хорошо, я поняла. Если бы все действительно было так просто. Интересно, Мэрит в ее возрасте тоже так считала? Она не помнила, но, наверное, так думают все дети. И замечательно. Пусть думают. На Земле существуют вещи, которыми ни к чему омрачать чудесное детское понимание. Все равно все дети однажды вырастут; тогда и поймут все, что им нужно. Мэрит подумала, что сделала бы Полли, назови ее этот Зак глупой лет в четырнадцать. Правильнее всего было бы двинуть ему по лицу, потому что в четырнадцать одна из самых приятных вещей, которую все ещё можно спихнуть на родителей, — это двинуть кому-нибудь по лицу. В тридцать подобное уже, конечно, выглядело по меньшей мере странно, а в глобальных случаях в тебя вообще тыкнут палкой и обвинят в низкой самооценке. В четырнадцать этого никто не сделает. Да и в пять тоже. Мэрит не стала бы ее за это ругать: сама когда-то промышляла. В двадцать девять это никуда не девается, естественно, но вместо насилия ты просто входишь в винную лавку и выходишь с бутылкой, размер которой прямо пропорционально зависит от твоего эмоционального состояния. Благо, что нечасто. Некоторые вообще спиваются. Шутка. Об этом мало кто думал, а говорил — тем более. — Давай нарисуем зверька, которого не существует! — Полли вскочила на ноги и потянула Мэрит за руку. Мэрит пошутила бы о хрустнувшем позвоночнике и артрозной боли в коленях. Итак, зверёк. — Давай, — согласилась Коннор и присела рядом с племянницей, уже сидевшей на стуле перед столом, на колени. Она взяла в руку простой карандаш и склонилась над чистым листом. Зверёк. Мэрит хотела выдать что-то безобидное, но когда в ход пошли фломастеры, у нее получилась синяя долговязая ящерка с зубами, как у дракона, и языком, как помело. С большими лапами и длинными, как у Рапунцель, волосами. Папа предложил бы ей покаяться. Ящерка подозрительно смахивала на Лэнг. А зверёк Полли — коричневое подобие кошки с зелёными глазами, суровым взглядом и в очках — на Эвелину. Мэрит расхохоталась и предложила Полли дорисовать зверьку красное одеяние.

***

Отведенное им время закончилось быстрее быстрого. Десять минут назад Полли увела какая-то унылая женщина, а Мэрит так и осталась стоять, глядя им вслед. Малышка вела себя слишком стойко для своего возраста, потому что, черт возьми, это она взяла лицо Мэрит в ладони и уверила, что будет хорошо. Это она погладила ее по голове и вытерла слезы, которые Мэрит не смогла сдержать. Это она нежно поцеловала ее в лоб на прощание. Это она первой отпустила ее руку. Мэрит изваянием стояла в середине серого, смахивающего на офисный, коридора, и ее всю трясло изнутри. Внешне она выглядела не более чем живой статуей. Горло сжимали навязчивые склизкие лапы, а кулаки сжимались сами по себе. Полли была настолько уверена, что Мэрит ее заберёт, что попрощалась с ней гораздо достойнее, чем сама Мэрит. У Мэрит же сердце замерло и упало в пятки. Она никого и никогда не боялась так, как боялась потерять эту девочку. Боялась ее подвести. Она даже не хотела думать о выражении личика Полли, если бы Мэрит вдруг проиграла. Решение об опеке над ребенком не подлежало повторному рассмотрению, если в апелляции не были представлены неопровержимые доказательства о плохом обращении со стороны выбранного судом опекуна. Это значило только то, что у Мэрит не было права лохануться ни в адвокате, ни в свидетелях, ни в собственных словах. Ни в чем — совсем. Эта старая сука заручилась поддержкой власти, которой плевать, о ком заботиться, лишь бы этот человек рассыпался в благодарных одах направо и налево, являлся инвалидом (по мнению Мэрит, Господь ущемил Лэнг исключительно в мозгах) или оттарабанил в государственных органах много лет. А если и то, и то другое — вообще замечательно! Можно получить эликсир бессмертия и судиться с кем душеньке угодно целую вечность. Ты получишь обеспечение, пилюли и лучшего адвоката в городе, а если ещё и журналисты притащатся, тогда вообще поцелуют в задницу. Мама Америка заботится о своих гражданах. Но не обольщайтесь — не обо всех. Мэрит тяжело выдохнула и коснулась ладонью лба. Так и замерла, стоя у барного стола регистратуры. За ним никого не было. — Мисс Коннор. Слева послышался смутно знакомый голос. Мэрит устало повернула голову, и ее зрение уловило чуть квадратное лицо, полную фигуру и чопорный костюм цвета дерьма. Ей захотелось немедленно захныкать. — Что вам ещё, черт подери, надо, — простонала Мэрит. — Я снова выгляжу недостаточно прилично или… Или что? Что не так? Соцработница уклончиво повела плечами. Ее звали мисс… Коллинз? Ричардс? А, Хокинс. — Я вижу, вы не в лучшем расположении духа. — Ну что вы, — с деланным удивлением возразила Мэрит. — В самом лучшем! — Мисс Коннор, — терпеливо сказала мисс Хокинс и подошла к стойке, остановившись прямо рядом с Мэрит. Мэрит лишь поморщилась, — я хочу поговорить. О Полли. О ней и о вас. — Тоже будете отговаривать меня? Если да, скажите сразу, и я просто выйду, чтобы вы понапрасну не тратили свое время и мое заодно. — Нет. Не буду, — с неожиданной решительностью заявила Хокинс. Это так удивило Мэрит, что она даже заинтересованно к ней повернулась. — Полли вас любит, это видно. Как и вы ее. Поймите меня правильно… Мэрит, если можно. Я работаю в опеке во благо детей, это правда, только детей и больше никого. За эти годы я много чего видела, и посему считаю себя способной судить о взрослых здраво, — Мэрит вскинула брови. Забавно-забавно. — Донна Лэнг ни разу не позвонила, не явилась здесь, все ещё не прислала необходимые документы. Я бы охотно приняла вашу сторону. И приму, когда меня вызовут в качестве свидетельницы. Но государство принимает сторону тех, кого защищает, это своего рода тоже детско-родительские отношения, особенно, если у того, кого защищают, есть определенные связи. — Зачем вы мне говорите все это, — подозрительно прищурила глаза Мэрит. — Я и сама знаю, что за фрукт эта невежественная кобыла, это сучье отродье. Уж поверьте. Ей нужна Полли не больше, чем мне вторая матка. — Я хочу помочь. — Каким образом? Хокинс нервно облизала потресканные губы и воровато оглянулась. Затем Мэрит почувствовала, как ей в бедро уткнулась ее рука, точнее, кулак, в котором была зажата какая-то скомканная бумажка. Мэрит нахмурилась, но взяла. — Там список вещей, наличию которых суд уделяет наибольшее внимание, — тихо начала Хокинс, не глядя на нее. — Слова, которые надо говорить, чтобы звучало убедительнее. Также список вещей, которых при проверке жилплощади и взгляде на вас быть не должно. До мелочей. Будьте идеальной, мисс Коннор. Субъективно этому, может, и не поверят, но объективно — обязаны. — Надеюсь, камер здесь нет, раз уж вы так уверено совершаете противозаконный поступок, — также тихо сказала Мэрит. — В регистратуре сидит дочь главы опекунского совета, которая целыми днями смотрит сериалы и депилирует ноги, а в остальное время просто отсутствует, — невозмутимо произнесла Хокинс. Ее тонкие губы сжались — то ли неодобрительно, то ли злорадно. — Конечно же, здесь нет камер. Я же не первый раз это делаю. Все мы люди. И главное, женщины. — Спасибо, — озадаченно тряхнула головой Мэрит. — Спасибо вам. — Выиграйте лучшую жизнь для девочки, — уже держась за ручку глухой белой двери, сказала она. — И наймите адвоката, самого лучшего, которого только найдете, потому что за дело Лэнг взялась сама Марион Бофорт, а может, и Джеффер Мангелс. Их попросили… Сверху. Если Лэнг выиграет, это покажут по всем новостям. Не хочу видеть там безутешные рыдания Полли, которые выдадут за счастливые, и ваши. Тоже не хочу. — Не выиграет, — ответила Мэрит уже самой себе. Дверь за мисс Хокинс закрылась.