Бедра, обтянутые красной юбкой

Ее квартира находилась не в самом популярном месте многоликого ЛА, и слава Богу. С тех пор, как аэропорт с Мид-Уилшир решили перенести в Голливуд, в Голливуде стало вообще не протолкнуться, а Уилшир очистился, как прихожане перед каждым пятничным служением в баптистской церкви СДМ (Святой Девы Марии), которую возвели на месте аэропорта. Мэрит тогда была еще совсем малышкой, но даже она заметила разительную разницу между тем, как было, и тем, как в конечном итоге стало. По маминой просьбе папа перевелся читать свои проповеди в новую обитель, а его небольшая круизная компания с многообещающим названием «Карнавал» сказала ему «спасибо»: ближе к порту — ближе к подчиненным. Мама была счастлива. Все же куда спокойнее писать книги, не отвлекаясь на ругательства водителей и бесконечный «би-и-и-ип» в пробках на Роуд-Авеню, над которой они жили в Бель-Эйр. До Бель-Эйра мама жила с родителями в Пасадене, и Мэрит до сих пор помнила то удивительное спокойствие, которое испытывала там, когда они ездили в гости к бабушке с дедушкой; папа бесился и хотел поскорее вернуться назад, а вот мама за день до отъезда с утра до ночи просиживала у окна в своей бывшей комнате и плакала, потому что «этот Эйр населен одними чертями, точно тебе говорю». Они часто ссорились из-за расхождений во мнениях, где им следует жить, пока мама не настояла на Мид-Уилшире — в меру «козырный», блещущий бутиками и галереями, как нравилось папе, и почти абсолютно лишенный туристов, затяжных пробок и дорог под окнами, как хотела мама. Мэрит же унаследовала что-то среднее между взглядами их обоих. В Пасадене она мечтала гармонично встретить старость, а в Бель-Эйр периодически ездила делать все то, что предполагает молодость. Правда, не чаще, чем по уикендам, и не в одиночестве, потому что поймать себе на хвост каких-нибудь ублюдков, проигравших в казино, у нее желания отчего-то не возникало. В своей квартире, находящейся на двадцать первом этаже из тридцати пяти, в одной из многоэтажек по Бернсайд-авеню, Мэрит проводила порядка ста пятидесяти дней в году. В основном по вечерам, после работы. В остальное время ищи-свищи ее в путешествиях, пусть даже и небольших — в соседний район, куда-нибудь на Лонг-Бич или в Санта-Монику, но обязательных. Просиживать дома сутками у нее получалось только после долгого там отсутствия. Когда-то родители ее за это стыдили. Мама оплатила большую часть стоимости ее жилища, а папа подарил машину — чуть раньше. Нет, не эту детку, с которой сейчас, в двадцать девять, Мэрит пылинки сдувала. Свою первую машину она разбила в парке секвой, въехав… Ну понятно во что. Дереву хоть бы хны, авто помялось, как пластиковая коробка для яиц, а Мэрит получила длинный осколок лобового стекла в щеку и еще пару ушибов. Она надеялась, что Полли будет аккуратнее, когда Мэрит сделает то же, что и папа для нее когда-то. И тут дело даже не в престиже или «козырности», или что Мэрит банально сможет себе это позволить: в большом городе без машины как без ног. Общественный транспорт особо спросом не пользовался, потому что почти у всех как раз-таки были эти машины. Это необходимость — такая же, как завтрак, или чистое белье. Такой вывод она сделала давно, когда в девятнадцать осталась без руля, зато с полным кошельком наличных, которыми оплачивала свои билеты на трамвай и автобус — страшный сон каждого лосанджелесца из более-менее продвинутых мест. Не иметь ощущения контроля, когда мчишься по ночному городу на колесах, это — страшно. Официально за рулем она сидела с шестнадцати, не официально — уже с тринадцати. Мама учила ее водить в Пасадене, на спокойных полупустых аллеях у дома. И эти воспоминания дорогого стоили. Этот контроль среди сотен, тысяч других машин — стоил. Сегодня Мэрит неслась в ночь из плавно уплывающего вечера. Она сжимала в руках руль, мягкий и твердый одновременно, держала ноги в открытых босоножках на послушных педалях, вдыхала ветер, треплющий длинные волосы. Рядом сидела Эвелина и рассуждала о том, что понятие «романтичность» — преувеличено и что ночные огни не такие уж и красивые, но однозначно лучше, чем кромешная темнота, иногда рассеивающаяся под фонарями с датчиками движения, как в ее мелком городке под Лос-Анджелесом. Кажется, в Лейквуде. Мэрит смеялась с ее гениальных сравнений и не соглашась с категоричными выводами о романтичности. Она отрицательно вертела головой, иногда поглядывая на Лейн, и замечала ответный завороженный взгляд. Эва смотрела на нее так, что Мэрит хотелось смутиться, но вместо этого она просто отворачивалась обратно к дороге. Улыбалась, зная, что на Эву это никак не повлияло. Она смотрела. По коже Мэрит бежали мурашки. В салоне пахло ее духами. Приглушенно играла какая-то новая группа, покорившая сердца своим неспешным джазом; сердце Мэрит медленно покорялось тоже, но не джазу, а другой, особенной музыке. Она слышала ее, когда Эва говорила, когда шла, покачивая бедрами, когда улыбалась. Когда как бы невзначай касалась ее запястья — своим, вальяжно залезая на переднее сидение. Когда ощущала ее губы на своих губах. Их первое свидание случилось чуть больше недели назад, и Мэрит казалось, что все идет так идеально, как бывает только в фильмах. В животе ворочалась приятная, чуть затягивающая, как в узел, нега ожидания, и вместе с тем восторженно распускались на легких цветы — те самые, которые появляются, когда до мечты осталась пара коротких шагов. Иногда хочется кричать. Иногда — сделать шаг, просто сделать его, несмотря на то, что впереди пропасть, нет знаний и нет ресурсов. Планы искажаются, когда стоишь к ним чересчур близко. Когда Мэрит хотелось шагнуть, она вспоминала давящее, каменное разочарование, которое она пускала внутрь, отказавшись ждать. Вспоминала взгляд Эвелины там, в «Глодстенс», когда они еще даже не были знакомы. Такой взгляд бросали охотники на оленей, когда наставляли на них ружье. Мэрит отчаянно хотелось значить для нее больше. — Эвелина, — оторвавшись от ее губ, выдохнула Мэрит. Они остановились у ее дома пять минут назад, и все эти пять минут Эва откровенно демонстрировала свои намерения, а Мэрит не могла заставить себя не отвечать. Наконец решимость дождаться более подходящего момента в их отношениях вынудила ее прерваться. — Мне нужно на секунду зайти домой… А потом я отвезу тебя. Эвелина застыла. В ее глазах что-то лопнуло, разлетевшись на осколки, губы дрогнули в размазанной красной помаде. Она разочарованно, шумно, раздраженно выдохнула. — Что? — Эва, пожалуйста, — Мэрит спокойно убрала ее руку со своей талии, вторую столкнула с внутренней стороны бедра. — Не сейчас. Я скоро вернусь, подожди, ладно? — она ласково провела по ее щеке, как бы извиняясь. Мисс Л молча плюхнулась обратно на сидение. Мэрит одернула юбку и вышла из машины. Прежде чем зайти в подъезд, она бросила мимолетний взгляд на Эвелину: она сидела, уставившись в одну точку. Ну что ж, во всяком случае, Мэрит пока что не лезла ей под юбку. Она ничем не давала понять, что готова заняться с ней сексом — были поцелуи, но не больше. Кажется, Эву это здорово бесило, и она понимала почему. Но еще она понимала, что для этого этапа им нужно время. Мэрит хотелось верить, что у них впереди еще годы, чтоб наверстать то, что они упускали сейчас. Да и упускали ли? Лейн едва могла себя контролировать, чуть ли не подпрыгивала на месте. Она бы сбежала после первой же совместной ночи, несмотря на вспыхнувший интерес. По крайней мере, в ближайшее время. Боялась ли этого Мэрит? Нет. Хотела ли одноразовой связи? Тоже нет. Чувствовать себя использованным презервативом — такое себе удовольствие. Когда она уже выходила из квартиры, чтобы спуститься вниз и отвезти пылающую праведным гневом Эвелину домой, ее оклинул старческий, словно шелест бумаг для печати, голос; он оказался смутно знакомым, и Мэрит обернулась. — Здравствуйте, мистер Прайор, — вежливо улыбнулась она. — Какими судьбами? — Да понимаешь, лэсси, вот, к дочке приехал погостить, — он как-то бесцельно закивал своей седой головой. Его дочери недавно исполнилось сорок три, она с мужем и своей тринадцатилетней девочкой жила как раз в квартире напротив. Она часто приходила к Мэрит за сахаром, который все время забывал купить ее муж, а через пару часов любезно стучалась к ней снова — приносила кусок своего фирменного фруктового пирога. Чудесная женщина! Мистер Прайор частенько заглядывал к дочери, и, насколько Мэрит знала, он один ее и вырастил. Он напоминал Мэрит мохнатого белого медведя из нового диснеевского мультфильма: безотказный, добрый и пушистый. Однажды даже помог Мэрит с машиной. Он сказал, что если бы она поехала с этой проблемой в сервис, то отвалила бы кучу денег, а он согласен лишь на шоколадный батончик «Ла-ла-шок» с соленой карамелью и орехами. Мэрит на радостях купила ему целую коробку таких батончиков. — А кто это там в твоей машине сидит, девушка твоя, что ли? — Да, типа того, — честно ответила она. Она вытащила ключ из замочной скважины и повернулась к мистеру Прайору. Он был на несколько футов выше, так что она, даже на каблуках, смотрела на него снизу вверх. — А вы что, знакомы? — Знакомы-то знакомы, лэсси, — покачал головой мистер Прайор, коснувшись густой седой бороды, — только вот что. Ты хорошая, милая лэсси, на мою дочурку похожа, ни к чему тебе с такой, как она, время тратить. Я ее на днях видел, так она курила в одних вот таких вот, — он красочно обрисовал в воздухе три тонкие полоски, — трусиках, хотя ладно, может, и не в таких прям. Она не платит за домофон! А еще, лэсси… Но это все, ничего, не мое это дело, — мистер Прайор отмахнулся и вытащил ключ, чтобы открыть дверь в квартиру дочери. Что-то в его тоне Мэрит не понравилось. Она нахмурилась. Что еще-то? — Мистер Прайор, — она мягко коснулась его плеча в синей футболке, — что вы хотели сказать? Он уставился на нее тяжелым взглядом из-под густых, торчащих в разные стороны бровей и неодобрительно сжал губы в тонкую ниточку. — Да ходит к ней одна лэсси. Такая черноволосая, вся татуированная. Вот на днях как раз, когда она стояла полуголая у подъезда, ливень еще тогда должен был быть, но так что-то и не пошел… — Да ладно вам, может, это просто ее подруга? — с натянутой улыбкой предположила Мэрит, прекрасно помня, что никаких подруг у Эвелины нет. — Э не-е-ет, — вздернул указательный палец Прайор. — Что я, лэсси, по-вашему, совсем дурак? С друзьями так себя не ведут. Не целуют, майку не задирают, в шорты руками не лезут! Я так даже с женой себя не вел, как она себя с той татуированной лэсси. Похабное, вызывающее поведение. Улыбка спала с ее лица, словно Мэрит никогда в жизни не улыбалась. Она сказала тихое «понятно» и лифтом спустилась вниз. Сердце будто бы замедлилось, а все пространство, еще минуту назад бурлящее мыслями, как грибной горячий суп миссис Хариссон, стало совершенно пустым. Мэрит села в машину. Эвелина была такой же надутой, как и когда она ушла, разве что помаду вытерла. — Знаешь, Мэрит, — заявила она, когда Коннор завела авто, — моментами я думаю, что ты принимаешь меня за подружку. Они тронулись с места. Мэрит не посмотрела в ее сторону. — В таком случае, — холодно начала она, — я для тебя тоже, кажется, просто подружка, раз ты так старательно распыляешься на других. Мисс Л напряженно замолчала, но спустя минуту все же ответила. Мэрит захотелось хмыкнуть — вяло так, равнодушно, совсем безучастно. Как же забавно получалось. Лейн наверняка умела врать, но сегодня это прозвучало совсем не убедительно. — О чем ты? — Так чего ты хочешь от нас, Лейн? — с момента их первого свидания она впервые назвала ее по фамилии. Ее же так все называли? Или как там? Мисс Л? Отлично. — Секса? Мне не нужны такие отношения до тех пор, пока я не буду чувствовать, что нужна тебе больше, чем просто одноразовая подружка. — Я просто хочу внести ясность. — Я тоже, — не отводя сосредоточенный взгляд с дороги, скрипнула Мэрит. — Я честна перед тобой. У меня никого больше нет, а ты спишь с другой девушкой. Я моногамна. Если ты нет, то скажи сразу, и мы разбежимся, потому что я не собираюсь терпеть такие вещи, даже если они инициированы тобой, милая моя мисс Л, — она сомкнула пальцы на руле сильнее, когда пришло время тормозить. Благо, их дома находились на ничтожном расстоянии друг от друга (волею судьбы? В общем-то в Уилшире только здесь можно было найти приличную квартиру), и Мэрит не пришлось ждать дольше пяти минут, чтобы попрощаться. Пусть еще скажет спасибо за то, что она отвезла ее, иначе дорогой мисс Л пришлось бы ковылять на своих каблуках минут двадцать. Вызывать такси для такого расстояния — кощунство. Никто бы даже не согласился. — Приехали. Выходи. — Та девушка… — Лейн будто устало вздохнула и коснулась руки Мэрит. — Она просто развлечение. Я тоже моногамна. Я прекращу эти отношения. — Выходи. Повторять трижды ей не пришлось. Совсем скоро, не прошло и минуты напряженного молчания, дверь переднего сидения захлопнулась. Слишком громко, чтобы Мэрит могла предположить смирение или хотя бы «ох, мне так жаль». Вряд ли Эвелине было свойственно хотя бы что-то из этого. Мэрит быстро отъехала от синей многоэтажки, чтобы припарковаться черт знает где и откинуться назад с огромным желанием выпить чего-нибудь покрепче вина. Что же ты такое, Эвелина Лейн.

***

— Привет, Лейн, я… Насташ. Какого хрена эта девка здесь забыла? Они провели вместе ночь. Лейн трахнула ее вчера, а утром уехала на работу, заперев ее в квартире. Точно, так все и было. А как же драгоценная Джерд? Ах да, они же расстались! Как жаль! — Пошла вон, — прошипела она, злющая, как смерч. Глаза болели от внезапно яркого цвета лампочки, свисающей с бетонного потолка, и по ощущениям покраснели, как у домашнего кроля. Конечно, причина не в лампочке. Она забыла свои очки на работе. На чертовой, хреновой работе, где каждый день приходилось встречать этих свиней в наглаженных рубашках или помятых футболках и улыбаться, будто она рада их видеть. На Насташ тоже была мятая футболка. Лейн пролетела мимо нее прямо к тумбочке над столом. Глотнула виски. Поморщилась. Снова глоток. Ей захотелось придушить эту дуру. За мятую футболку, за ее присутствие, за то, что вообще открывала рот, когда Лейн этого не требовала. Красивая — однозначно. И пустая, поверженная, стелящаяся ковром для ног — осталось только шкуру содрать и положить на паркет, как трофей. Когда-то мисс Л влюбилась в нее. Потом отпустило — канула в небытие со всем остальным. Удобно подвернулась год назад. Прыгнула к ней в постель так же легко, как когда-то в свои пятнадцать, и никакая Джерд в тот момент ее определенно не интересовала. Еще один глоток кислотой прокатился по горлу. — Лейн… — нерешительно возразила она, открыла свой хорошенький ротик. Этот ротик не годился для разговоров — им не о чем было говорить. Она отлично отлизывала, послушно делала все подряд, позволяя делать все то же с собой. Даже у проституток есть табу. У влюбленных дур — нет. Не повезло ей, однако, выбрать в авторитеты такую не-моногамную мразь! Позор! Как не разглядеть-то? Хотя что там может разглядеть маленькая девчушка-тинейджер, ищущая понимания на просторах интернета? Правильно, только такую, как Лейн. Но что может разглядеть уже двадцатишестилетняя женщина — тут загвоздочка получается. И что же на это можно сказать? Сама виновата! Нужно было думать прежде, чем раздвигать ноги перед ужасной Лейн во второй раз, имея при этом чарующую девушку под боком. Тупая идиотка. Безмозглая дырка. — Ты что, оглохла?! — закричала Лейн, сжимая горлышко бутылки в цепкой руке. Голос подрагивал, в горле стоял ком из слез, горячий от алкоголя. — Убирайся! Убирайся к чертовой матери! Я не хочу тебя видеть! Пошла вон! Вон! Катись отсюда! — Ты позвонишь?.. — полная надежды и отчаяния, со слезами, рекой текущими по щекам, спросила Насташ. Она уже обула свои кроссовки и стояла у двери, опустив дверную ручку. В глазах ее не было блеска. — Лейн? Я знаю, такое бывает, я… — Я сказала — убирайся! Тяжелая и почти пустая бутылка из ее рук полетела прямо в Насташ. Насташ судорожно выскочила за дверь раньше, чем она разбилась о ее голову. Ну подумаешь, и разбилась бы! И разбилась бы! Лейн рухнула на колени и закрыла лицо руками. Истерические вопли вырывались из нее неконтролируемым потоком. Их мало-мальски заглушали только ладони, которыми она усиленно затыкала свой же рот. Косметика поплыла. Волосы растрепались. Колени сделались красными и болели. Никакой педантичности. Никакого перфекционизма. Мамаша заговорила в ее сознании: «…пфф, конечно же, я не люблю тебя, а за что? Я бы могла избавиться от тебя, но не избавилась, так что цени, щеночек! Кстати, рис будешь?» — и поднесла к ее лицу тарелку с вареной крупой, ослизнувшей и покрывшейся зеленой мохнатой плесенью. Двенадцатилетние сверстники: «Она дочка шлюхи. Такая же шлюха». «Ты спишь с мужчинами, спишь? Каково это? Ты видела их члены? А сперма, сперма, какая она на вкус?». Лейн понятия не имела. «Эвелина — такое пафосное имя, как раз для шлюхи, шлюха, шлюха!» Дражайшая миссис Бертран, учительница: «Тебя никто здесь не любит, Эвелина, и лучше бы тебе просто молчать». Лейн молчала. «Ты никому не нужна. Ни здесь, ни дома. Понимаешь? Такие, как ты, не выходят замуж, потому что ты не подходишь для семейной жизни». Лейн понимала. «Ты не должна быть такой угрюмой, ребятам это не нравится. Улыбайся, Эвелина, улыбайся!» Она не улыбалась. Парень с первого курса: «Эй, слушай, хочешь пойти на вечеринку со мной? Ты классная. И красивая. Я так, по-дружески». Лейн не помнила его имени. «Заткнись, сука, заткни свой рот, не смей визжать, какая тебе разница, кто тебя трахает, или у тебя есть список, по которому ты отбираешь подходящих кандидатов? У твоей мамаши такого нет, я тоже ее трахал». «Мне больно», — рыдала она на просевшей под дулом времени кровати, когда парень с первого курса толкался в ней, беспорядочно, насухую, как в какой-нибудь узкой банке. «Всем насрать», — отвечал он. Всем насрать. Это хотя бы правда. Постепенно Эвелина сползла на пол полностью, свернулась, как в корзинке для домашних собак. Шлюха. Она на самом деле такой была. Какая разница, с кем она спала? Ее мамаша принимала мужиков. Бабка — тоже. Лейн спала с женщинами, мастурбировала по вебке для мужчин, ей платили баснословные деньги за разврат. Хотите, мол, поиграть со мной, как со щеночком? Пожалуйста. К вашим услугам. Женщинам тоже плевать, больно другой женщине или нет. Самой Эвелине было плевать. Она зависела от секса, зависела от денег, которые получала за этот секс. Лейн никогда не искала отношений, потому что такие, как она, для них не созданы. Потому что таких, как она, никто не любит. Потому что такие, как она, никому не нужны. Все они — мамаша, залитая спермой, высокоморальная миссис Бертран, двенадцатилетние сверстники, парень с первого курса их малюсенького, ничтожного Лейквуда. Там никогда ничего не происходило, потому что в случае чего все знали всех. «Благородных» девушек не насиловали. А дочери шлюхи, когда насиловали ее, помощь не требовалась. Этот парень наверняка пошел на воскресное служение в единственную в городке баптистскую церковь, и все остальные, кто слышал, как она кричала, но ничего не сделал — тоже. Спокойно отучились. Переженились. Родили детей. Все хорошо. А как бы сложилось у нее, будь она гетеросексуальной? Что тогда? Ее постигла бы та же участь, что и мамашу? Она родила бы ребенка, который жил бы на чердаке, а сама бы лежала на первом с открытой дверью? Или дело не в гетеросексуальности? Члены не при чем? «В мозгах. В мозгах дело, Лейн», — отвечал какой-то загадочный голос в ее голове. Но она ведь была такой же шлюхой, как ее мать. Да? Она стала такой. Нет, нет. Ключевое слово «была». Она не такая, как мать. Нет. Она никогда не будет такой. Никогда, никогда не будет. Она все исправит. Все исправит. Лейн поднялась с пола, когда было уже около трех ночи. Тело ныло и ощущалось серым шумом. Она умылась, разделась и прорыдала в холодной кровати еще два часа прежде, чем провалиться в беспокойный сон.