Бедра, обтянутые красной юбкой

— Ты что, с ума сошла?! — хором воскликнули ее родители. Мамин голос был пропитан чистейшим ужасом. Папин — скептицизмом. Мэрит услышала то, что и ожидала услышать. Формальность, которая заключалась в том, чтобы сообщить им ошеломительную новость о грядущих изменениях в жизни их дочери — ещё бы, она почти что станет матерью! — наконец-то спала с ее плеч. — Кажется, нет, — спокойно ответила Мэрит и продолжила методично нарезать салат, в отличие от своей матери. Она отшатнулась от стола, как от внезапно раскалившейся сковородки. Сара Коннор. Она была стройной женщиной со светлыми волосами, уложенными в каре. Несгибаемая леди читалась во взгляде, осанке и, конечно, неизменно прослеживалась в импульсивных тараканах, припеваючи живущих в ее голове. — Обрати внимание. Ты сказала «кажется». Так может, все-таки кажется? От папы Мэрит не ждала поддержки и вовсе. Знаете, какой идеал отца обычно представляется маленькой девочке, растущей без него? Злой и страшный — для других, ласковый и плюшевый — для нее. Папа, который красит ногти, позволяет цеплять себе на волосы разноцветные резиночки и целует в лоб на ночь. Папа, рассказывающий сказки в ее пять, папа, вещающий о менструальном цикле в десять. За него можно спрятаться, когда мама ругает за масляные краски в супе, и к нему можно прийти, чтобы рассказать о незапланированной подростковой беременности. Запомнили? Вилфорд Коннор был полной тому противоположностью. Но в отличие от эфемерного и идеального, он всегда был рядом с ней. Страшно суеверный, старомодный, смешно стремящийся к роскоши и опасливо огибающий здания выше тридцати этажей. Священник, удобно подминающий под себя заповеди Господни, и мужчина, которого Мэрит безоговорочно слушалась ровно до собственного совершеннолетия. Дети, будьте послушны родителям вашим во всем, ибо это благоугодно Господу. (К Колоссянам 3:20). Большинство детей наказывали стулом в углу. Мэрит наказывали чтением Библии вслух. Когда она официально пересекла черту между ребенком и взрослой — порог двадцати одного года, отцовские слова ей стало вполне позволительно игнорировать. Ее совесть осталась чиста, а замыленный мозг бесился ещё годы и годы и, по правде говоря, бесится до сих пор. Слушать Вилфорда Коннора дольше десяти минут было невыносимым испытанием для ума, знающего Библию лучше, чем таблицу умножения. — Да, Мэрит. Это поспешное решение. Сара мягко коснулась ее плеча. Мэрит невозмутимо соскребла с доски нарезанный помидор в большое стеклянное блюдо. Их ждал первый за последние четыре года совместный ужин. К слову, ее мама готовила превосходно. Мэрит умела отлично нарезать овощи — при надобности она с радостью продемонстрирует свои навыки суду. Квадраты, ромбы, круги, угловатые цветочки — да хоть портрет президента Соединённых Штатов. Она накрыла блюдо с салатом и подвинула к себе тарелку с целыми фруктами. Молча положила доску для овощей в посудомоечную машину и взяла с подвесного шкафчика другую. — Боже, да скажи ты уже что-нибудь! Оставь в покое этот салат! — в нетерпении взялась за голову Сара. Она приложила ладонь ко лбу и принялась расхаживать туда-сюда. Вилфорд неподвижно сидел за столом. — Время молчать и время говорить, — невозмутимо процитировала строку из священного писания она. — Не паясничай, Мэрит, — обеспокоенно ответила на это мама. — Мы говорим о серьёзных вещах. Зачем тебе кого-то удочерять? Ты даже ещё не замужем. Когда выйдешь, родишь сама. Ещё совсем не поздно, поверь мне! Или ты не здорова? Мэрит? Если это так, скажи нам, мы найдем лучших врачей, мы… — Я абсолютно здорова. — Тогда в чем, нахрен, дело? — недовольно буркнул Вилфорд. — Ты боишься остаться одна? Зачем тебе чужой ребенок? Если уж ты в таком отчаянии, я могу познакомить тебя с пастором из церкви Святого Паисия, что на Восьмой Улице по Гроуд-ли-Авеню. Знаешь, где это? Смех вырвался из ее горла и обрёл автономию. Мэрит смеялась так заливисто, что ей пришлось выпустить из рук нож, чтоб прикрыть рот ладонью по правилам этикета, которым ее учила мама. Она повернулась к родителям лицом, опершись о ребро стола, и делала тщетные попытки остановиться, но ее все несло и несло. Папино предложение так заманчиво! А его мнение о ней? Потрясающе! Одинокая и отчаянная офисная мышь ищет себе мужа, чтобы молиться вместе по утрам и благочестиво поправлять воротничок пижамы по ночам. Мэрит почти остановилась. Грудную клетку распирало от смешинок, все множившихся внутри и множившихся; казалось, что ее ребра сейчас пустят фейерверк прямо на этом месте, а сама она рассыпется, как конфетти. — Мэрит. Мне это не нравится, — вдруг заявила мама, и Мэрит пошла по второму кругу. Черт, видимо, они оба только что одобрили ее брак с пастором из церкви Святого Паисия. Она ярко представила себя в пышном свадебном платье, какие надевают только разве что в странах третьего мира, любовно взирающую на тоненького, как стручок молодого гороха, жениха, традиционный алтарь, большую общую Библию в руках и брачную ночь, где этот стручок боязливо лишает ее девственности двумя толчками своего полувялого пениса. Эта картина вызывала в ней и безудержный хохот, и рвотные позывы, и желание стукнуть своего отца по лбу — все разом, только непонятно, чего больше. Глаз, насмехающийся над отцом и пренебрегающий покорностью к матери, выклюют вороны дольные, и сожрут птенцы орлиные. (Притчи 30:17) . Вилфорд, принципиально недвижимый, выглядел как чересчур реалистичное изваяние. Его лицо, покрытое суровой щетиной с проблесками седины, сначала покраснело, потом побелело, а после он с достоинством ослабил туго затянутый галстук. Сказал: — Конечно, я пошутил насчёт пастора. Это было действительно глупо. Сара окинула его холодным упрекающим взглядом. Мэрит облизала потресканные губы (мама с порога кинулась мазать ей их специальным маслом) и аккуратно стерла выступившие на глазах слезы. — Я думала, вы обо мне лучшего мнения, — шуточно сказала она. — Мэрит, — умоляюще протянула Сара, опустив тонкие руки, виднеющиеся под прозрачными рукавами голубой блузки, — умоляю тебя, скажи нам, для чего ты это затеяла. Я знаю, мы уже никак не можем повлиять на твое решение, ты взрослый человек, ты имеешь право поступать, как считаешь нужным, но… — она устало выдохнула и обессиленно рухнула на стул за столом. — Просто скажи как есть. — Все хорошо, мам, успокойся, пожалуйста, — с улыбкой ответила ей Мэрит, и уже в этой улыбке не нашлось бы и капли сарказма. — Я просто чувствую, что так правильно. Я хочу этого. И я буду очень счастлива, когда эта девочка окончательно будет под моей опекой, потому что я очень сильно ее люблю. Ты же должна знать, как это, мам. — Ладно, — сдалась Сара. Она расстерянно посмотрела на дочь и изящно коснулась собственных волос, проверяя по-прежнему безупречную укладку. — Ладно. Что это за девочка? — Сара, — напряжённо процедил Вилфорд. — Помолчи, — от ее тона, обращённого к мужу, можно было замёрзнуть. Она бегло посмотрела на папу; он сжимал в руках электронную книгу с таким пылом, что пальцы у него побелели, и на мгновение Мэрит подумала, что экран сейчас просто треснет. Их взгляды предусмотрительно разминулись, но ей и не нужно было. Она знала, что с ним происходило. …время разбрасывать камни, и время собирать камни… (Екклесиаст 3:5). — Давай мы отложим это до ужина, — с неохотой сказала она. Кислая улыбка промелькнула на ее губах почти незаметно, и Сара согласно кивнула. Когда она вернулась к готовке, в памяти Мэрит возник слабый огонек. Он неспешно горел, согревая своим теплом, укутывал ее, совсем ещё маленькую, в большое белое одеяло. Этот огонек пошел вместе с ней в сад, в младшую школу, защищал, когда рядом пробегала стая бродячих собак. Благодаря ему Мэрит начала мечтать о семье, которую построит, когда вырастет, о собственных детях и о большом доме с широкой каминной полкой, чтобы поставить туда фотографию этого огонька. Он погас, когда папа вернулся домой спустя месяц своего отсутствия. Погас вместе с теми розами, которые мама выбросила из окна. Она подумала, что сегодня ей придется погасить оставшиеся искры. Формальность приобрела знакомые очертания маминых глаз, когда в шестнадцать она сообщила ей, что нашла своего брата и собирается начать с ним общаться. — Мэрит, — вдруг вкрадчиво сказал Вилфорд и отложил электронную книгу в сторону. Должно быть, Библию. Ну, или Камасутру. — Вероятно, как и сказала мама, мы не сможем тебя переубедить. Но мы против. Хотим, чтобы ты это поняла и подумала… — Не о чем, — равнодушно отрезала Мэрит. Она вернулась к фруктам, и теперь отец видел только ее спину. Через момент она услышала громкий звук гаджета, шлепнувшегося о деревянную поверхность стола, и удаляющиеся шаги. — Не злись на него, — с грустью сказала Сара, коснувшись руки дочери. — Ты же знаешь, это все эмоции. — Все нормально. — Лучше расскажи мне пока, как у тебя дела на работе? А на личном? Вы с Гарри не… — Мы друзья. — Он хороший парень… Ты бы повнимательнее посмотрела на него. Понимаешь, о чем я? Мэрит слабо улыбнулась. Ее мама всегда была умной женщиной. Глубокая проницательность без труда прослеживалась в зелёных глазах, живых и блестящих, и замечала она куда больше отца. Когда Мэрит вступила в пубертат, мама то и дело пыталась говорить с ней об отношениях с противоположным полом. Может, даже усиленнее, чем любая другая мама. Во-первых, Сара была преданной христианкой. Во-вторых, как и почти любая преданная христианка, воспитанная в семье с устаревшими взглядами, она страдала сносной формой гомофобии. Однажды, лет в восемь Мэрит, когда Сара тщательно объясняла дочери, что такое секс, Мэрит спросила у нее, как происходит секс у однополых пар. И каково, скажите, ей было услышать такое от своего ангельского ребёнка? Сара пришла в ужас, совершенно точно, в ужас; оглядываясь назад, Мэрит могла это подтвердить абсолютно достоверно. И ещё она могла подтвердить то, что такой вопрос задавало большинство детей в ходе разговоров о сексе, вне зависимости от своей ориентации. В ее подростковом возрасте мама каждый Божий день спрашивала, не влюбилась ли она случайно в какого-нибудь симпатичного мальчика из школы, кружка по рисованию или, скажем, во-о-н того сына местного бомжа. Ей было все равно на уровень, статус и хороший ли он мальчик — главное, чтобы мальчик. В четырнадцать Мэрит уже настолько устала от этого, что соврала — сказала, да, мол, влюбилась в одного, он любит математику, лазать по деревьям и гонять мяч на заднем дворе. Отчасти это было правдой. Только вот этим загадочным мальчиком была вовсе не загадочная девочка. Они с Пэм жили по соседству и вместе лазали по деревьям. Все в ближайших домах знали, какого сорванца воспитывала семья Бейтс, и ее мама, конечно, тоже это знала. Мэрит с восторгом трепалась маме о своей влюбленности, мастерски лавируя местоимениям «он», а мама молча слушала и улыбалась одними лишь губами, белая, как стена. Пэм с родителями уехала спустя два года, завуалированные истории о ней прекратились ещё раньше. Сара с тех пор почти не поднимала эту тему, только иногда вставляя между делом какие-то фразы о замужестве, но Мэрит была слишком увлечена чередой бурных отношений, чтобы обращать внимание на это пустое, как голова Мангелса, слово. Марион оставалась ночевать у нее несколько раз, когда они ещё встречались, и ответом на эту новость ей всегда был сдержанный кивок маминой головы. Хезер тоже оставалась. Потом они пропадали, и Сара механически заключала: «Все когда-нибудь заканчивается». Иногда ещё добавляла: «Вот выйдешь замуж, и все подруги сразу станут не такими уж и важными». По ее отсутствующим глазам Мэрит догадывалась, что мама, конечно, понимала — никакие они не подруги, но смелости заговорить об этом ей не доставало. Единственное, на что ей ее хватало, так это на упрямые до истерики заявления о том, что, дескать, замуж она никогда в жизни не пойдет даже под дулом пистолета, на что всегда получала не менее упрямый ответ: «Ты меня в могилу загонишь, если продолжишь это повторять». Ну и полные боли, тоски и гомофобии глаза. Она заткнулась. Примерно к двадцати желание что-то доказывать родителям испарилось. Она никогда не сочиняла весёлых гетеросексуальных историй о несуществующих отношениях, если забыть о Пэм, никогда не поддерживала мамины разглагольствования об отношениях между мужчиной и женщиной. Вместо этого она была любима и любила сама. Это чувство омрачало лишь понимание того, что родители никогда её не примут такой, какая она есть. Мэрит не винила их за излишнюю религиозность. Не винила себя за гомосексуальность. Она просто жила с мыслью о том, что когда-нибудь ей все равно придется расставить приоритеты. Мэрит тяжело выдохнула. Они закончили готовить ровно к пяти пятидесяти двум: ещё восемь минут им понадобилось, чтобы накрыть на стол. Мэрит как раз распиналась о проекте, которому ей в прямом смысле этого слова надо было пририсовать уши, о вредном мистере Спарксе, о возможном повышении в должности: с Гарри это был всего лишь вопрос времени. В большом городе тяжело жить без связей, это правда — без них карьера может тянуться очень и очень долго, десятилетиями на одном месте, не выше, не ниже, даже для бесконечно хороших специалистов. Сколько рекламных компаний в Лос-Андежелесе? Сотни и тысячи. Сколько молодых людей с соответствующим образованием? Ещё больше. Чтобы чего-то добиться, нужно либо уже иметь знакомых в определённых кругах, либо ими обзавестись. Впрочем, это не так уж и трудно, как представляется, если у специалиста имеется стартовый пакет — средний интеллект, умение выуживать свою коммуникабельность из недр принципиальной души и щепотка наглости. Образование при этом может быть вообще купленным, потому что главное другое. Мэрит догадывалась, что всеми этими качествами обладал и Спаркс. Иначе с какой стати Гарри стал бы его повышать? Он говорил, что Спаркс — хороший специалист, но Мэрит приходилось наблюдать за ним больше, чем Гарри, просиживающему в своем кабинете преобладающее количество времени. Спаркс почти ничего не делал сам. У него, конечно, имелись знания — без них никуда, но все они были довольно посредственными, их было слишком мало для честного продвижения по всем известной лестнице. Зато он втирался в доверие, как бог маркетинга, и перекладывал ответственность, как эстафету на уроке физический активности в детском саду. Его патологическая склонность к контролю сыграла ему на руку. Он сам заставил ее сыграть себе на руку. И хоть Спаркс вне всяких сомнений засранец и шарлатан, уже хотя бы за это его стоило уважать. Мэрит выросла в семье среднего класса. У родителей было по машине, их жилплощадь в связи с тремя переездами только за ее годы колебалась от ста пятидесяти до трехсот квадратных метров, они стабильно мотались отдыхать в Европу и могли позволить себе оплатить если не Кембридж, то Принстон точно. Они носили одежду в основном из масс-маркета, но иногда — на какие-нибудь мероприятия — шили ее на заказ. У них в холодильнике всегда было достаточно еды, чтобы Мэрит могла заботливо таскать экзотические фрукты детям-сверстникам, которые не знали, что такое питахайя, и спокойно делилась своими обедами. Она ходила в обычную школу. И вместе со всем этим Мэрит не могла сказать, что Конноры ворочали миллионами, или что папа слишком уж переживал по поводу ее карьеры. Этого не было. Она закончила учебу без вмешательств со стороны и нашла свои связи самостоятельно. На втором курсе она познакомилась с Гарри — стремящимся к самостоятельности сыном политика, на третьем блестяще защитила проект по художественной графике, который дал ей право кошечкой обойти владелицу процветающей в то время рекламной компании, а потом все просто пошло как-то само собой. В Брисбене Мэрит вообще посетила столько тематических мероприятий, что не познакомиться там с кем-нибудь и не завязать милое товарищество было бы непростительной ошибкой. В студенчестве тебе с гаденькой улыбочкой сообщают, что в бизнесе многое решается через постель, и со временем ты понимаешь, что это действительно так, но ещё больше решается через искренний интерес и приятный разговор. Секса в мире и так предостаточно, несмотря на запрет проституции; и девушки, и юноши, свято верящие в то, что раздеться перед политиком или среднячковым миллионером является обязательной ступенькой в их карьере, так и делают. Мэрит не ощущала в этом нужды. Кокетливо показать плечо и обворожительно улыбнуться в ходе беседы — невинный жест. Но призывно раздвинуть ноги в номере отеля — это примитивная купля-продажа. Судя по каменному лицу мистера Спаркса, и он считал точно также. Для Мэрит секс значил чувства. Без них осознание факта таких отношений привело бы ее к всепоглощающей дисфории. — Вилфорд, ты идёшь за стол? — Я здесь. Где моя книга? — Там, где и должна быть. Сейчас она тебе не нужна, — сдержанно произнесла Сара. Она поправила юбку и села рядом с Мэрит. — Помолимся. Они взялись за руки и закрыли глаза, и Вилфорд, как пастор и глава семьи, автоматически проговорил трехминутную молитву. Он не забыл упомянуть дочь и попросил Бога даровать ей хорошего мужа, побольше ума и благословенных детей. На этом месте Мэрит распахнула глаза. Ее словно окатили ведром помоев. Она не стала говорить «аминь». — Это было очень грубо, Вилфорд. Прости, Мэрит, — мягко сказала Сара, поддерживающе положив ладони на ее плечи. — Зато действенно. — Я понимаю, что ворошу твое прошлое, папочка, — с улыбкой ответила ему Мэрит. — Это неприятно, но ты справишься. — О чем ты? — непонимающе посмотрела на нее Сара, и Мэрит успокаивающе взглянула на нее. — Ни о чем, — резко отчеканил Вилфорд. — Наша дочь просто спятила. Сара наградила его убийственным взглядом. — Давайте просто спокойно поужинаем, — предложила Мэрит. — Господь благословил эту еду не для того, чтобы над ней ссорились. Господь являлся в ее семье неоспоримым аргументом. Мэрит благодарила Его за это каждый день: не во всех семьях было такое единство, в конце концов! Этот рычаг давления спас ей жизнь в подростковом возрасте. Они молча принялись за еду. В просторном помещении, отделанном сплошным серым мрамором, сгустились тучи; они все набирались и набирались над их головами, пока напряжение не накалило воздух вокруг до предела. Мама попросила прощения, поднялась и открыла окно шире. Папа пережёвывал еду так тщательно, словно собирался с кем-то соревноваться. Десертный нож в его пальцах выглядел весьма угрожающе. Мэрит была безмятежна как паровое облачко. — Мэрит. Мы закончили. Десерт я не хочу, нет аппетита. Расскажи, пожалуйста, что происходит, что это за девочка и почему я наблюдаю такое невежество со стороны твоего отца. Мэрит с выдохом отклонилась на спинку стула и прежде, чем начать, любопытно заглянула отцу в глаза. — Мне нужно в туалет. Извините, — наградив дочь упрекающими искрами, прогундосил Вилфорд. Он встал. Мама ощетинилась. — Тебе что, совершенно не интересно? — Я сказал. Мне нужно. В туалет, — раздражённо зарычал в ответ он и исчез из кухни быстрее, чем Сара успела изумиться его тону. Она была растеряна и расстроена. Мэрит с сожалением закусила губу. — Итак, я слушаю тебя. — Уверена, что так уж хочешь это знать? — Да. Я жду этого с самого начала. Мне недостаточно услышать беспечное «я решила удочерить ребенка». Что с ней такое? Она больна? Вилфорд знает ее? Что? — Полли, — сказала Мэрит. — Ее зовут Полли. Она здорова. И она мне не чужая. Сара схватилась за сердце и плюхнулась на стул, забыв поправить юбку. Ее глаза возбужденно расширились. — Это что, твоя дочь? Ты родила ее, пока была в этой своей треклятой Австралии, да? Я так и знала, что там что-то нечисто, я так и знала! Господи помилуй, поэтому ты почти не выходила на связь! Мэрит удивлённо вздёрнула брови. Мамина фантазия билась в конвульсиях и выплясывала канкан. — Нет, мам, нет, — поспешила ее переубедить Мэрит, пока инфаркт тактично стоял в сторонке. Она коснулась руки Сары, безвольно лежавшей на столе, и сжала покрепче. — Она моя… Племянница. Она дочь Дэйва. Ей пять лет. Пожалуйста, мама, только не нервничай. Я знаю, что для тебя это… Больно. Я знаю. Прости меня. — Подожди, — спустя несколько секунд наэлектризованного молчания выдавила Сара. — Подожди… Ладно. Так. Полли. — Я не буду рассказывать тебе подробности. Просто знай, что так нужно. Девочка ни в чем не виновата. Она не должна оставаться у чужих людей, пока у нее есть я. Я… Мама? Ты в порядке? — Ты выйдешь замуж, — апатично раскачиваясь взад-вперед, вдруг сказала Сара. Она немигающе уставилась в пол, и Мэрит поняла, что мать больше не желала обсуждать… Как бы это ужасно ни звучало, отцовские ошибки. Она только что собственноручно вернула ее в прошлое — тусклое и болезненное. Мэрит медленно прикрыла глаза. Убрала руку, — ты захочешь своих детей, понимаешь? Когда я вышла замуж за Вилфорда, я сразу же захотела родить ребенка. И ты тоже захочешь. — Мам. Мама, — окликнула ее Мэрит. — Посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри. Я никогда не выйду замуж. У меня никогда не будет мужа. Ты понимаешь? — в ее голосе, неожиданно для самой Коннор, промелькнуло отчаяние. Конечно, не из-за того, что она не выйдет замуж. Мэрит была уверена, что мама давно уже это знает, и расстраивало ее как раз то, что она делала вид, будто это не так. Да даже кретин догадался бы: невозможно представить себе двадцатидевятилетнюю женщину, у которой никогда не было отношений. Сара Коннор писала книги. Она брала жесты, мировоззрения и поступки из жизни, в которой жила вот уже пятьдесят пять лет. Такая женщина, как она, просто не могла не заметить, чем жила ее дочь. Не могла не сложить два и два. Но сколько верёвочке не виться, конец все равно будет виден. Мэрит так и не удалось поймать ее взгляд, чтобы в этом убедиться. — Я не хочу говорить, Мэрит. У меня болит голова, Боже, у меня так болит голова. Пойду прилягу, пожалуй. Отец проводит тебя, когда соберешься уезжать. Не беспокой меня, ладно? Ты меня в могилу загонишь, если продолжишь это повторять. Посему принимайте друг друга, как и Христос принял вас в славу Божию. (к Римлянам 15:7). Мэрит кивнула. Камень лег обратно на грудь, придавил к земле и лишил свободы дыхания. Сара покинула кухню, а она осталась сидеть, подавленная и неподвижная. — Ну что, стало легче? Отец остановился в дверном проеме. Он оперся о косяк и сложил руки на груди. Мэрит, раздраженно прищурившись, посмотрела на него. — Она твоя внучка. Она родная тебе. Как я. Чем она отличается от меня? Тем, что играет на твоём чувстве вины? Я тоже это могу. — Не смей, — прошипел он. — Тебя это не касается. — Как видишь, коснулось. — Ты сама сделала такой выбор. — Я и не жалуюсь. А как насчёт тебя? Ты тоже, вообще-то, сам выбирал. — Я ошибся. Все ошибаются. — Ну так прими это. — Когда ты заберешь ее, мы приедем поздравить тебя, но только потому, что ты наша дочь и мы любим тебя. Ты хочешь забрать эту девочку, хочешь сломать себе жизнь, ладно, это твой выбор. Ты достаточно взрослая. Но я никогда, слышишь, — он пригрозил ей пальцем — совсем как в детстве. Мэрит не шелохнулась, — никогда не приму ее, как свою внучку. Моих внуков ты ещё родишь. Если, конечно, выйдешь замуж с этим грузом на плечах. Это все, что я хотел сказать. Он вышел. Мэрит заскрипела зубами. Из родительской квартиры она сегодня бежала резвее, чем из горящей избы.