Crush

Вторник, 5 марта 2039 г., 7:40, Коннор Коннору нравится спускаться в хранилище улик: здесь тихо, сюда редко кто-нибудь приходит, а значит, можно побыть одному, а еще есть множество предметов, которые можно рассматривать и исследовать. Конечно, не все они относятся к текущим делам Коннора — и далеко не все ему разрешено брать, — но это интересно, а разрешения не так часто беспокоят Коннора, как окружающие привыкли думать. Стеклянные двери гарантируют, что никто не подойдет незамеченным, и он не оставляет отпечатков. Коннор снимает скин и рассматривает черный каркас на ладонях. Перед выпуском «Киберлайф» установили ему белые кисти, но при недавнем ремонте поменяли их на дефолтные черные. На обратной стороне каждой детали выгравирована небольшая единица: Коннор не считает, что сентиментален, но это открытие ненадолго выбивает его из колеи. Если можно так сказать. До начала рабочего дня двадцать минут, и Коннор планирует выйти отсюда через восемнадцать, не раньше. Он и не скрывает от себя, что прячется. Трусость перед лицом нематериальной угрозы — его самое свежее достижение. Не исключено, что Элайджа им бы гордился. Телефон послушно молчит — Коннор предусмотрительно заблокировал все входящие звонки до восьми утра, так что пока не начнется рабочий день, ему не придется объяснять, почему он сбежал из дома Хэнка задолго до рассвета. Коннор отлично знает, почему он сбежал.   — Ты уже вернулся? — спрашивает Хэнк, когда Коннор открывает дверь накануне в одиннадцать двадцать две. — Я уж думал, что так тут и засну. Он устроился на диване и смотрит спортивное соревнование, у него в руках тарелка с сэндвичами и он широко улыбается Коннору, пока тот снимает обувь и куртку, ни следа раздражения. Коннор улыбается ему в ответ, не скрывая облегчения, и подходит, когда Хэнк хлопает ладонью по дивану рядом с собой. — Переключить на что-нибудь поинтереснее? — спрашивает Хэнк. — Нет, и так отлично, — Коннор падает на продавленное сидение и трогает ногой теплый бок развалившегося на полу Сумо. В крови Хэнка девять десятых промилле этанола, но что Коннор может с этим сделать? Ничего. Они смотрят телевизор до полуночи, Хэнк смеется и комментирует происходящее на экране, шутит, вспоминая походы на матчи в юности с тогдашними друзьями, его настолько интересно слушать, что Коннору удается выкинуть из головы работу — ему просто хочется сидеть рядом с Хэнком и разговаривать с ним, наслаждаться дружбой и вниманием человека, который так ему дорог. Коннор счастлив. Когда Хэнк кладет руку ему на колено, у него внутри что-то умирает — перегорает какая-то очень нужная деталь. — Ты ведь заряжался? — тихо спрашивает Хэнк.   — Восемь? Коннор вскидывает голову, застигнутый врасплох, и тут же чувствует, как его губы без всякого участия центрального процессора растягиваются в улыбке: похоже, действие каким-то образом прописалось в его программный код, подобно вирусу. Но это приятный вирус. Девять подходит неслышно, как обычно, преимущества его модели в выслеживании и преследовании в такие моменты очевидны, и Коннору стоило бы испытывать чуть больше настороженности и чуть меньше восхищения. Или не чуть. — Привет, — говорит он. Ему нравится разговаривать вслух, произносить слова последовательно — очень жаль, что на работе им не часто удается разговаривать открыто. Поначалу Коннор думал, что так будет лучше для всех: меньше поводов для огорчения у Хэнка, меньше провокаций для Рида (Коннор предпочитает провоцировать его там, где окружающие их не видят), меньше давления на Девять. Со временем все должно было наладиться. Вот только в этом, как и во многом другом, он ошибся. — Что ты здесь делаешь? — Девять останавливается рядом и заглядывает за спину Коннору, но на столе нет никаких улик. — Работаешь? Можно сказать правду или солгать, и Коннор рассматривает варианты — одновременно рассматривая Девять. Новый светло-серый пиджак красиво подчеркивает цвет его глаз. Коннор помогал его выбирать, и цвет глаз сыграл в выборе не последнюю роль. Подтянувшись, Коннор усаживается на стол, потому что так ракурс гораздо удачнее, к тому же, в ближайшие шесть минут он не собирается никуда уходить, и можно расположиться с комфортом. — Я хотел побыть в одиночестве, — это нечто среднее между правдой и ложью. — А что здесь делаешь ты? — Разыскиваю тебя, — Девять останавливается рядом. — Я могу уйти, если хочешь. Коннор качает головой. — Нет. Нет, он не хочет, чтобы Девять уходил. — Ты нужен Риду, и я предположил, что ты мог спуститься сюда. — Ха, а сам он не пошел меня искать? Неудивительно. Коннор молчит, пока Девять сканирует его лицо. Сложные отношения с Гэвином Ридом — совсем не то, что ему хотелось бы обсуждать. Странно, что Девять до сих пор не докопался до сути, для него это не должно представлять сложности, но Коннор не спешит менять положение. — Ты со мной не откровенен, Восемь, — наконец произносит Девять. Это — определенно — преуменьшение года. Коннор ни с кем не откровенен, но с Девять — меньше всех. — Не понимаю, о чем ты, — все же отвечает он. Девять делает пару шагов и опирается ладонями о край стола рядом с его коленями, наклоняясь вперед. Движение настолько быстрое, что кажется угрожающим, но Коннор не отстраняется: волнение, которое он чувствует, не имеет ничего общего со страхом. Ему хочется сделать что-нибудь чудовищно нелогичное — что-нибудь безумное. Потянувшись, он прижимает руку к щеке Девять, как завороженный разглядывая свои черные пальцы, под которыми сползает скин, обнажая белоснежный каркас. Второй рукой обхватывает Девять за затылок, проводит по шее и наконец касается разъемов — и ощущает, как Девять вздрагивает всем телом, подаваясь вперед, пока их близость не превращается в объятие. — Вчера во время допроса, — Девять касается губами его звукового процессора прямо за ухом, и Коннор предположить не мог, что такое простое прикосновение может вызвать столько эмоций, — я воображал, что именно ты можешь сделать со мной на столе. Коннор буквально чувствует, как синеет его скин. Это флирт, а Коннор хорошо знаком с флиртом, — но в то же время это нечто новое. Нечто, что он никогда раньше не испытывал. Желание не останавливаться и посмотреть, что будет. — Расскажешь? — предлагает он, поворачивая голову и заглядывая Девять в лицо. — Или, может, покажешь? И смеется, потому что на лице у Девять такое потрясение, что никто не назвал бы его бесчувственным. — Сейчас? — В нерабочее время, Девять, — но потрясение на лице Девятого так быстро сменяется разочарованием, что Коннор не удерживается и добавляет: — У нас будет перерыв… — Сейчас нерабочее время, — перебивает Девять. Но Коннор уже нажимает ему руками на плечи, вынуждая слегка отодвинуться. — Кстати, я был прав, — говорит он. Девять выпрямляется. — Ты был прав? — Да, Девять, — Коннор улыбается все шире по мере того, как брови Девять все сильнее сходятся на переносице. Девять терпеть не может такие неконкретные разговоры, а Коннору доставляет странное удовольствие его раздражать. — Я был прав насчет примеси. Я ее выделил и нашел по базам, что это такое. И даже сделал для тебя тест-систему… Он замолкает, когда Девять касается большим пальцем его губ, и ему приходится закрыть глаза, потому что одна мысль о том, чтобы открыть рот и позволить Девять запустить туда пальцы вызывает в его системе такой хаос, что он оказывается опасно близко к принудительной перезагрузке. Простая просьба передать образец не должна вызывать подобной реакции. — Восемь?.. — Девять прижимает палец другой руки к его диоду, и это слишком. Коннор думает — к черту осторожность. Он лгал, что к десятому марта найдет собственное жилье, и лгал, что у них с Хэнком больше нет секса, и еще очень много в чем он лгал и продолжает лгать, так что через неделю Девять — вполне возможно — уже не захочет его поцеловать. Он не может позволить себе расточительность, все дело в логике. Или — вполне возможно — дело не в логике, Коннору просто слишком сильно хочется поцеловать его прямо сейчас. Мгновение спустя их рты прижимаются друг к другу, языки переплетаются так тесно, что Коннор мог бы передать все маркеры от всех тестов за год, если бы захотел, но он не хочет, пальцы Девять крепко сжимают лежащую на столе ладонь Коннора, и тот отклоняет один запрос на установление интерфейса, второй — и готов принять третий, потому что… — Коннор? Коннор деактивируется. Ужас, который он испытывает при звуке голоса Хэнка, не поддается никакому логичному обоснованию и парализует его на целую вечность, которую часы системы упорно обозначают как четыре миллисекунды. Он отталкивает Девять, тот выпрямляется — неохотно и медленно, слишком медленно, и в дверях за его спиной Коннор видит Хэнка. Его лицо выражает одновременно столь многое, что социальный модуль тормозит и выдает несколько ошибок подряд, но вместо вдумчивого анализа Коннору просто хочется залезть под стол. Это абсолютно иррационально, ведь он не сделал ничего плохого, ничего, чтобы перестать быть другом Хэнка — чтобы тот перестал считать его своим другом. Элайджа сказал бы, что самообман — настоящий прорыв. Рядом с Хэнком маячит вездесущий детектив Рид, и в любой иной ситуации Коннор решил бы, что он делает все еще хуже, но сейчас все и так плохо, не в силах Рида испортить то, что уже катастрофа. — Доброе утро, лейтенант, — говорит он вслух. Возможно, это звучит как запредельная глупость — или издевательство, но это все, что Коннор сейчас может сказать. — Что здесь происходит? — Хэнк делает шаг вперед, его руки сжаты в кулаки, лицо краснеет, уровень стресса доходит до шестидесяти пяти и продолжает ползти вверх. Коннор паникует. — Я передавал Девять образцы, лейтенант, — вероятность того, что Хэнк поверит в нормальную для андроида наивность, критически мал, но Коннор все равно пытается. Он не может потерять его симпатию, не может. — Неплохо, — оживает Рид и демонстрирует большой палец. — Это теперь так называется? Девять, ты просто… — Девять тут не при чем! — перебивает Коннор. Он не позволит обвинять Девять — это все вина Коннора. Он рисковал, флиртуя на работе, и он рисковал, позволяя эти отношения, и все его расчеты показывали одно: правда раскроется. Лгать одновременно Хэнку и Девять было заведомо провальным планом. Но у него была еще неделя, а теперь ее нет, и мысль причиняет почти разрушительную боль. — Да черта с два он не при чем! — вспыхивает Хэнк. — Или не его пластиковую рожу я сейчас вижу перед собой? Коннора разрывают противоречия: ему одновременно хочется запретить Хэнку повышать голос на Девять — и броситься к нему, умоляя о прощении. Он готов буквально на что угодно, лишь бы пульс Хэнка перестал так частить. И на что угодно+1, лишь бы он перестал оскорблять Девять. Коннор сползает со стола, но Девять тут же нажимает ему ладонью на грудь, не давая двинуться с места. — Воздержитесь от грубости, лейтенант. И ты, Восемь, перестань оправдываться, — требует он. Поворачивается к Коннору, посылая короткий запрос на установление беспроводной связи, но Коннор мотает головой и сбрасывает запрос. Он слишком нестабилен, чтобы что-то объяснять. Девять сжимает губы, но потом все же произносит вслух: — Рабочий день еще не начался, мы имеем право приватно разговаривать. — Иди ты нахрен со своими правами! — стресс и враждебность Хэнка достигают опасных показателей, — засунь в свою киберзадницу! Если Коннор сейчас не вмешается, то произойдет непоправимое — еще более непоправимое, чем уже происходящий кошмар. Он делал так много расчетов, в которых каждый из вариантов заканчивался крахом, но ни в одном не было этого чувства сжимающегося вокруг воздуха. — Девять ни в чем не виноват, лейтенант, — говорит он так спокойно, как только позволяет его перегруженная система. Без тени колебаний он выкидывает из лога все, что не входит в основную задачу, и отключает несколько ненужных процессов. Давящая тяжесть отступает, но поступающая на камеры картинка отчетливо меркнет по краям. — Я хотел передать ему образцы до начала рабочего дня и не подумал, как непрофессионально это может выглядеть. — Он улыбается, но совсем чуть-чуть, чтобы не спровоцировать раздражение. — Чувствую себя очень глупо, лейтенант, даже глупее, чем в тот раз с оплатой парковки. Но вы и правда все неправильно поняли. — Ну да, неправильно, — иронизирует Рид, — приватный разговор, точно. Мгновение Коннору кажется, что Хэнк взорвется — достанет оружие или сделает что-нибудь столь же разрушительное, попытается причинить вред Девять или разразится еще более грубыми оскорблениями, вариантов так много, что Коннор не знает, к какому готовиться прежде всего. Но Хэнк колеблется. А потом вскидывает подбородок и спрашивает: — Коннор, ты идешь? — Мы еще не все обсудили, — тут же говорит Девять. Коннор медлит всего секунду, и этого оказывается достаточно, чтобы Хэнк развернулся и стремительно вышел, и только по-прежнему упирающаяся в грудь рука Девять не дает Коннору броситься следом. И то, что он все еще не знает, что сказать. — Я хотел с тобой что-то обсудить, — отмирает Рид, — но я забыл, что именно, поэтому увидимся на брифинге. У него на удивление высокий уровень стресса и слишком напряженные плечи, когда он выходит, но это сейчас последняя из забот Коннора. Он закрывает глаза. Открывает. Окружающий мир тихий и блеклый, как и его эмоции, но Коннор не спешит восстанавливать функциональность. — Восьмисотый, — говорит Девять тихо, и теперь, когда Хэнк с Ридом ушли, все его внимание опять на Конноре, — у меня есть вопросы. Еще бы у него не было вопросов. Коннор может выслушать их и ответить — солгать. Объяснить свою реакцию и реакцию Хэнка, у него сотни убедительных объяснений. Девять вряд ли поверит, но ему нечего будет возразить. Тогда — с небольшой долей вероятности — это протянет еще несколько дней. Коннору хочется так и поступить, очень хочется, но… — Давай не сейчас? — просит он. Девять смотрит на него, изучает его лицо, словно рассчитывает узнать правду из микроскопических косвенных улик. — Мы поговорим, Восемь, — наконец произносит он. И добавляет: — В нерабочее время. И Коннор понимает: все его расчеты оправдались. К середине дня Девять будет знать правду, и тогда он задаст свои вопросы, на которые Коннору придется дать хоть какой-то ответ. Придется сказать, что он не сможет оставить Хэнка. Их отношениям конец. Обхватив Девять за запястье, он сжимает пальцы, подается вперед, прикасаясь губами к его рту — теперь-то уж точно нельзя терять время. Чувствует, как Девять сминает рубашку на его груди, приоткрывает губы — удивленно, — но Коннор уже отстраняется. — Нам пора, — говорит он. Ему приходится приложить сознательное усилие, чтобы разжать пальцы, оторвать себя от Девять, отвернуться. Дверь открывается перед ним, внутренний таймер переваливает за восемь утра и начинает рабочий день, впереди совещание, которое грозит стать продолжением катастрофы, и Коннор одну за другой подключает дополнительные функции, потирает кончики пальцев, чтобы восстановить чувствительность, приводит в порядок одежду. — Коннор, — негромко спрашивает Девять сзади, — что Оверрайд говорил про десятого из партии? Это неожиданный удар, и болезненный, и Коннор вздрагивает, зная, что Девять заметит. — Один из ЭрКа Восемьсот, — говорит он ровно, — который был убит. Девять обдумывает это пару секунд. — Сколько всего вас было? Сколько активировали из всей партии? В его вопросах странная требовательность, но Коннору абсолютно не хочется обсуждать эту тему. — Четырех, — отвечает он. — Девять, мы опаздываем. Элайджа сказал бы: «Блестяще», — но Коннор блокирует эту мысль.  

***

Вторник, 5 марта 2039 г., 8:21, Хэнк У Хэнка в голове пусто и звонко. Он сидит во главе стола в комнате для совещаний и ждет, пока остальные соберутся — наблюдает, как Рид придирчиво выбирает стул и наконец располагается ровно посередине длинной части стола, чтобы никому не пришло в голову сесть рядом с ним, как девятисотый меряет Рида равнодушным взглядом и устаивается напротив со своей деревянной осанкой и со сложенными на столе руками, как Коннор заходит последним, и дверь за ним автоматически закрывается. Коннор приносит кофе ему и Гэвину, не глядя в лицо ни одному, ни другому, а Рид, похоже, слишком удивлен этим актом внезапной щедрости, чтобы что-то говорить. Или они заключили какое-нибудь очередное соглашение, о котором никто не подумал поставить в известность Хэнка. Или… Хэнк спокоен. Это шок — он знает, что когда понимание накроет его целиком, то грянет буря, но сейчас он передвигает планшет с места на место и ждет, пока все рассядутся, вот только они делают это словно нарочито медленно. На планшете у него стенограмма допроса Оверрайда, сделанная Коннором, результаты вскрытия Стивенсона (совпадающие с результатами Коннора) и краткая (очень краткая) справка о всех связях убитого, которые удалось установить. Справку для Хэнка тоже подготовил Коннор. — Теперь, когда рабочий день наконец начался, — произносит Хэнк, делая ударение на последнем слове, и со стороны его голос звучит сухо. Профессионально. — Мы можем обсудить убийство, — это слово он тоже выделяет. Коннор сидит между Хэнком и девятисотым и крутит карандаш. Этот чертов карандаш раздражает так же сильно, как монета, и хотя Хэнк почти уверен, что Коннор заменил монету карандашом специально, чтобы не раздражать его… что ж, он раздражается. Хэнк чудовищно хочет выпить. — Кстати, Коннор, — Рид полностью игнорирует Хэнка, и ненадолго же хватило его удивления, — я тут почитал инструкцию, которую мне дал Девятка, и у меня возникли вопросы, прикинь? Мельтешение карандаша останавливается, а у Хэнка все сжимается внутри: он уверен, что знает, о чем Рид хочет спросить, и уж Рид-то найдет, как облачить свой вопрос в самые едкие и пошлые слова из всех возможных. — Например? — спрашивает Коннор, впрочем, по тону понятно, что ему совершенно не интересно. Рид ухмыляется, как победитель. — Ну, например, сколько денег честных бедных налогоплательщиков вроде меня ушло на то, чтобы сделать тебя левшой. — Что? — переспрашивает Коннор. — Я не левша. Это просто… просто смешно. — Ты левша, — говорит Рид. — Ты левша, — говорит Хэнк. Почему они вообще это обсуждают? Коннор смотрит на надоедливый карандаш, который держит в левой руке — а потом на девятисотого. И этого оказывается достаточно, чтобы плотина спокойствия в душе Хэнка пошла трещинами и дрогнула под напором эмоций. На мгновение у него темнеет в глазах, а сердце стучит так сильно, что стук отдается в голове. Он держится. — …андроиды амбидекстеры, — слышит он голос Девятого сквозь вату в ушах, — предпочитаемая право- или леворукость нужна для ускорения автоматических реакций. Коннор переводит взгляд на Хэнка, на его лице отчетливая тревога, и внутри у Хэнка поднимается нечто темное, уродливое. Вроде желания достать пистолет, пустить пулю ему в лоб и посмотреть, останется ли его лицо таким же человеческим. Мысль настолько ужасная, что Хэнку хочется прострелить голову и себе заодно. — И все же на это миленькое декоративное изменение не пожалели бабок, — никак не унимается Рид. — Вот уж ваших денег на мое создание точно не ушло ни цента, — сообщает Коннор, наконец отрывая взгляд от Хэнка. — Что, неужели прям все из личного кармана? — притворно поражается Рид и в издевательском порыве прижимает руки к груди. Выглядит он при этом как клоун. — Абсолютно все, — Коннор улыбается, но располагающей эту улыбку не назовешь, — даже леворукость. — Ну, про твою смазливую физиономию и мерзкий характер я не спрашиваю, они-то понятно откуда взялись. — Детектив, да вы никак признаете наличие характера у кофеварки? — Учитывая кофе, я готов пойти на эту жертву… Хэнк ни черта не понимает, о чем они говорят, да он собственные мысли ни черта не понимает, но с него хватит. — Мы тут не для того, чтобы обсуждать внезапную страсть Рида к робототехнике, — он слышит свой голос со стороны, и звучит он вроде бы вполне нормально. — Что, по делу вам сказать нечего? Ему очень странно ощущать себя самым сдержанным из всех, но, по крайней мере, они затыкаются и смотрят на Хэнка. — Давай, отличник, блесни, — громким шепотом говорит Рид и растягивает губы, пытаясь изобразить улыбку до ушей, хотя глаза у него сверкают от гнева. Секунду Хэнку кажется, что Коннор запустит в него карандашом, — но тот сдерживается. Тем большей неожиданностью становится, когда это делает девятисотый: просто выдергивает карандаш из пальцев Коннора и кидает в Рида. Деревяшка с треском врезается прямо в лоб Рида, отскакивает, катится по столу и падает на пол, и все это в гробовой тишине. — Ты провоцируешь на применение насилия, Гэвин, — невозмутимо говорит девятисотый, — а я не так дорожу своей профессиональной репутацией, как Коннор. — Ах ты чертов андроид! — отмирает Рид и вскакивает с места. — Я пристрелю тебя, ты давно напрашиваешься!.. И Хэнк думает: наконец-то. Наконец-то они поубивают друг друга — или хотя бы надолго выведут из строя, потому что еще ни разу не было так, чтобы Рид вовремя взял себя в руки и унялся, а девятисотый — пластиковый убийца. Коннор ведь не захочет уйти от Хэнка к убийце? Ножки стула скребут по полу, когда Коннор — что?! — перегибается через стол и, схватив Рида за воротник, дергает на себя — тот трескается об стол подбородком с примечательно громким стуком. — Не смей сливать на него свою ненависть, Рид, — шипит он, и его диод полыхает красным, как раскаленный. — Он ничего тебе не сделал. Сквозь ужас в душе Хэнка проступает воспоминание: та злобная копия, и ее лицо, когда она наставляла на Хэнка оружие и продолжала настаивать, что машина, машина, машина, лишена всяких эмоций… Рид хватает Коннора за запястье, а свободной рукой тянется к пистолету — это конец, понимает Хэнк. Закономерный итог всего. Рид убьет Коннора, а Хэнк убьет Рида, а девятисотый после этого наверняка свернет Хэнку шею. Звучит почти привлекательно, думает Хэнк, расстегивая кобуру. Девять дергает Коннора за локоть и поворачивает к себе, отдирая от Рида, — настолько резким рывком, что Рид кашляет, а Коннор едва не падает, и чудо, что его рука остается на месте. — Восемь! — выпаливает девятисотый, затем выдает серию гудков и щелчков, переходящую в бессмысленное мельтешение желтого, красного и голубого на диоде. И заканчивает неожиданно ровно: — Давайте все успокоимся. Конечно. Конечно он должен защищать Рида, даже если минуту назад сам кидался в него карандашами. Но Рид не достает оружие, хотя и бросает в Коннора взгляды, полные угрозы и презрения, и Хэнк убирает руку с кобуры, отчего-то чувствуя смутное сожаление. Перед его внутренним взором ладонь девятисотого, белая и пластиковая, сжимающая бедро Коннора — если приглядеться, там до сих пор видна замятость ткани, но Хэнк не приглядывается. Может, Коннор не лгал, может все это и правда невинный рабочий момент, который Хэнк видит изменой через свою человеческую призму? Измена — такое жуткое слово. Произнеся его про себя, Хэнк ненадолго забывает дышать. Ему не может нравиться эта машина. — Жестянка, ты меня доведешь… — выдавливает Рид. Замолкает — и медленно, громко выдыхает. Хэнк выдыхает вслед за ним. «Измена» тает где-то на задворках разума, оставляя ощущение неправильности и пустоты. На мгновение прикрыв глаза, Хэнк хлопает ладонью по столу — и вздрагивает от того, каким громким получается звук. — Если вы в состоянии прекратить этот детский сад, — говорит он — жестко, как в старые добрые времена, когда он еще мог призвать зарвавшихся детективов к порядку одним только тоном, — то засуньте в задницу свое дерьмо и вспомните, что убили человека, и его убийство вы, придурки, должны расследовать! Или валите отсюда нахрен! Может быть, происходит чудо, и тон срабатывает — или в них просыпаются остатки здравомыслия, хотя откуда в Риде здравомыслие? — но все опять смотрят на Хэнка вместо того, чтобы пытаться друг друга убить, а это уже почти победа. — Я прошу прощения, лейтенант, — наконец говорит Девять. — Это было недопустимо. Рид не извиняется, впрочем, от него Хэнк ничего такого и не ждет — но, на удивление, не извиняется и Коннор. Он стоит и смотрит в пол, пока девятисотый не отпускает его локоть и не пододвигает ему стул, и только тогда Коннор садится, все еще не произнеся ни слова. Хэнку не видно его диода, но ему кажется, что они переговариваются с девятисотым, и — вполне вероятно — этот разговор не слишком приятный. Ему не может нравиться машина, нет… но может ли машина его заставить? Коннор взламывал более слабые модели андроидов, способен ли продвинутый девятисотый точно так же взломать его? Мысль омерзительна и привлекательна в этой своей омерзительности. Хэнк пытается думать о работе. — По поводу Оверрайда, — начинает он, — того, что он сказал про Стивенсона… — Он вдруг соображает, что не успел прочитать стенограмму допроса, и ему буквально нечего добавить, но, к счастью, Рид просто не может держать свой рот закрытым дольше пары минут, так что он очень вовремя перебивает Хэнка: — Этот говнюк так и не смог объяснить, с чего бы это «Киберлайф» угрожать уволенному сотруднику, да и эти анонимные звонки звучат по-тупому, — Рид с сомнением рассматривает кофе в своем стакане. Они с девятисотым тоже занимают свои места, и теперь это хотя бы внешне начинает напоминать брифинг, — если бы шишки из «Киберлайф» хотели с кем-то расправиться, то вряд ли стали бы звонить и дышать в трубку. И, как по мне, он просто брешет, строя из себя ценного свидетеля. Хэнк вновь вспоминает копию Коннора, а еще липкий от крови пол в лифте, а еще тела с надписями «Охрана» на шлемах. Да, шишки из «Киберлайф» уж точно не стали бы размениваться на звонки. — Оверрайд сообщил, что они со Стивенсоном встречались, чтобы «пропустить стаканчик и поболтать», — говорит Девять, и последние слова он произносит голосом Оверрайда, Хэнка аж передергивает, — всего дважды после увольнения Стивенсона. И что они не были близкими друзьями, скорее, просто знакомыми. Но при этом Стивенсон жаловался ему на угрозы. Это противоречивая информация. — Стивенсона уволили, — Рид пожимает плечами, — хотя в досье и написано, что он уволился сам. Оверрайда перевели из приличного отдела в пункт распределения синьки. Люди, знаешь, любят такое пообсуждать между собой. Типа общей обиды на корпорацию. — Но Оверрайд действительно испугался, — произносит Коннор. — Мой блеф произвел на него слишком большое впечатление. Либо он верит в угрозы Стивенсону и почему-то опасается за свою жизнь… — Либо он и правда замешан в том случае, когда вас пытались травануть, — заявляет Рид. Хэнк против воли вздрагивает. Неужели это может быть правдой? Желание припереть Оверрайда к стенке, дать по яйцам и заставить говорить на мгновение охватывает его целиком. — Никаких следов токсинов в его доме не нашли, — говорит девятисотый. — Без этого доказать что-то будет очень сложно. Картинки, возникающие в голове Хэнка, особо и не включают какие-то там доказательства, но он заставляет себя сосредоточиться. — И у него неожиданно дорогой защитник, — с сожалением добавляет Коннор, — похоже, он внял моему совету. Хэнк откашливается. — Вопрос в том, зачем вообще корпорации надо было кому-то угрожать, — он перелистывает стенограмму допроса на планшете, якобы в задумчивости, а на самом деле чтобы пробежать глазами, — с его именем не связано никаких скандалов. К тому же, «Киберлайф» — это не один человек, который может кому-то там угрожать, там тысячи сотрудников. Несколько секунд длится тишина, потом Коннор откидывается на стуле. — Я взял на себя смелость связаться с бывшим руководством Стивенсона и попросить о встрече, — негромко говорит он и смотрит на Хэнка, — если вы не возражаете, лейтенант. Мистер Гилмор готов принять нас сегодня в час. Он глава отдела разработки новых моделей. Он словно ожидает, что Хэнк взорвется упреками, и это в сочетании с его демонстративной любезностью само по себе оскорбительно. — Если лейтенант возражает, то я могу сгонять с Девяткой, — встревает Рид. Его ухмылочка явно призвана вывести Хэнка из себя — и ей это вполне удается. — Всегда мечтал о небольшой экскурсии где-нибудь на сотом этаже. Они там наверняка поставили тебе памятную табличку. — Если лейтенант возражает, я могу съездить один. — Ну, может тебя не тянет туда возвращаться, — ухмылочка никуда не девается, но взгляд у Рида неожиданно серьезный. — Дурные воспоминания, все такое, сам понимаешь. — Нет, я не понимаю, — спокойно говорит Коннор. — И я уже возвращался дважды, так что у меня нет никаких сложностей с визитом, если вас это беспокоит, детектив. О том, что Коннор куда-то там возвращался, Хэнк слышит впервые. — Зачем? — не успокаивается Рид. — Забрать свои вещи? Коннор хмурится. — У меня нет вещей, Рид. И дурных воспоминаний тоже. И я немного знаком с работой отдела разработок, так что предпочту поговорить с мистером Гилмором сам, но спасибо за предложение, что бы я делал без вашей заботы. — Без моей заботы… — Спасибо за предложение и отвали от него, Рид, — наконец оживает Хэнк. — Без тебя управимся. А ты, — он пальцем тыкает в направлении Коннора и заставляет себя посмотреть ему в глаза, — а ты, прежде чем в следующий раз возьмешь на себя смелость, все же соизволь спросить у меня. Яд все же прорывается в его голос, но Коннор не отводит взгляд, его темные глаза смотрят как будто внутрь Хэнка, не моргая и не отрываясь, диод ровно вращается, бросая блики на гладкий лоб. — Я просто следую протоколу, лейтенант. Хэнк некстати думает о расстегнутой кобуре и о том, останется ли след на этой ровной «коже», если ударить Коннора по лицу. Это — последнее — ему стоило бы помнить, но он не помнит. — Теперь ты изображаешь из себя профессионала? — не выдерживает он. — Для звонков и получения информации об адвокатах мне стоило бы завести андроида-секретаря. Может, он и отвлекался бы поменьше… Стул скрипит, когда девятисотый наклоняется вперед и смотрит на Хэнка, нахмурившись и открывая рот, но лампочка Коннора начинает мелькать быстро-быстро, и девятисотый сжимает губы. Хэнк чувствует такую гремучую смесь удовлетворения и злости, что готов взорваться на месте. — Я также проанализировал образцы, — говорит Коннор негромко. — Во-первых, тириум, найденный дома у убитого, разбавлен в тех же пропорциях и теми же реактивами, как тот, что найден у Оверрайда. А во-вторых, мне удалось установить, что за примесь была в крови Лиу. Хэнк медленно выдыхает и заставляет себя слушать. Примесь? — Ты хочешь сказать, что действительно была примесь? — он ничего не может поделать с тем, насколько изумленно звучит его голос. Девятисотый ведь ясно сказал, что ничего не нашел, так неужели он ошибся? — В крови того пропавшего андроида? — Да, — Коннор придвигается к столу и складывает руки, и смотрит только на них, но говорит ровно и спокойно. — И ты это не заметил? — с сомнением спрашивает Рид и недовольно оглядывает девятисотого, словно тот подвел и оскорбил его лично. — Мою лабораторию оптимизировали на основании данных, переданных прототипом, так же как порог чувствительности для тестирования. — Оптимизировали? — переспрашивает Хэнк. Теперь ему тоже хочется почитать ту инструкцию. — Хочешь сказать, тебе что-то отрезали? — Только то, что занимает нерационально много места и программной мощности по сравнению с потенциальной пользой. Рид открывает было рот, но нет, они не будут снова заводить разговор о том, сколько денег стоит леворукость и сколько места занимает «оптимизированная» лаборатория, что бы это ни значило, так что Хэнк быстро выпаливает: — Так что за примесь? — Это алкалоид, — Коннор поворачивается к висящему на стене терминалу, и тот включается, демонстрируя химическую формулу. Будто это должно им о чем-то сказать. — Называется теобромин и производится из какао-бобов. Он слаботоксичен для людей, но очень токсичен для некоторых видов животных. Например, собак, — кончиками пальцев Коннор очерчивает на столешнице квадратик. — Вообще он в основном содержится в шоколаде и вряд ли он мог попасть в тириум случайно при разбавлении. — То есть ты хочешь сказать, что эта Лиу облопалась шоколадок? — Рид откидывается на стуле и улыбается. Хэнку это смешным не кажется. Скорее это кажется… странным. За неимением иного слова. — AJ700 не может есть, — уточняет Коннор. — И даже если бы она могла — тогда в ее крови было бы много других компонентов, не только теобромин. — Господи, какой же ты зануда, — стонет Рид, роняя голову на руки. — Сочту это комплиментом. Рид вскидывает голову и смотрит на Коннора в ужасе. — Боже упаси! Обмен любезностями грозится снова перерасти в кидание предметами, так что Хэнк вмешивается: — Хорошо, я понял про примесь. И что? Что это должно означать? Кто-то пытался отравить горничную ядом для собак? — Я не знаю, лейтенант, — Коннор снова пялится на свои руки и в лицо Хэнку не смотрит, — я связался с экспертами, но пока конкретной информации нет. Как только что-то появится, я сразу же сообщу. Экспертная группа на связи, они обещали подъехать завтра утром. Я не обнаружил той же примеси в крови Стефании, и у меня нет возможности повторно взять образцы, так как на это требуется решение суда… — Ладно, ладно, — Хэнк вскидывает руку, чтобы заставить его замолчать. Все эти мутные объяснения для него пока пустой звук, дела они не двигают. Им есть что обсудить и без утонченных химических изысканий Коннора. Им есть что обсудить, думает Хэнк и задвигает эту мысль подальше. — У этой Стефании есть алиби, — говорит он вслух. — Она не убийца, если только не в сговоре с другими преступниками. Новости он узнал всего полчаса назад, как раз перед тем, как узнал от Рида, что Коннор внизу и Девять пошел за ним… Хэнк сглатывает. Он может расследовать убийство, может. Если бы только еще он не выкинул все свои припрятанные в столе и шкафчике фляжки с бухлом — тогда он справился бы гораздо лучше, это точно. — Что за алиби, лейтенант Андерсон? — спрашивает девятисотый, рассматривая так и не выключенный Коннором терминал. Вероятно, уже знает все, что Хэнк собирается рассказать. Вероятно, это насмешка — андроиды с самого начала настаивали, что Стефания не при чем. Вероятно, Хэнк все-таки достанет пистолет и покончит с этим существом раз и на всегда. Если не ради собственного спокойствия, то ради Коннора. Ради Коннора! — Стивенсон отсылал ее с поручением, — под столом он сжимает пальцы в кулаки, — в день убийства с девяти вечера и до часа тридцати третьего марта ее видели в шести местах, везде ее записали камеры. Андроидов такой модели много, но она покупала всякую ерунду и подтверждала покупку, так что это была она. — Стивенсон посылал ее за покупками ночью? — спрашивает Коннор удивленно. Рид снова встревает, не давая Хэнку ответить: — Пф, что тебя удивляет, кофеварка? — он демонстративно отпивает кофе из своего стаканчика. — Может, он использовал девчонок как сексботов и послал ее за гондонами? Ты же не настолько наивен, чтобы думать, что запустивший себя пьющий говнюк не будет трахать «эксклюзивную модель», — он изображает пальцами кавычки, — если она попадет к нему в лапы. Хэнк, тоже решивший глотнуть кофе, выплевывает все назад в стаканчик. Кофе на вкус просто мерзость. Коннор откидывается на стуле и смотрит на Рида, не мигая. — Ну, у вас-то опыт самый обширный, — он задирает брови. — В последний раз все еще в пятницу, Гэвин? Рид стремительно багровеет, как будто эта загадочная фраза имеет смысл, и этот смысл бьет точнехонько в эго Рида. Впрочем, при таком размере этого самого эго это несложно… — Что?! Да пошел ты! Да женщины от меня без ума, я любую могу уболтать! И уж точно они не пытаются воткнуть в себя ножик! Коннор улыбается. — Они ничего не пытаются в себя воткнуть. Глупо врать с детектором в комнате. Пока Хэнк таращит глаза, потому что Коннор сказал долбаную пошлость? — девятисотый наклоняется вперед, прижав ладони к столу, и заявляет прямо в лицо Риду: — Я начинаю считать, что либо это извращенная попытка самоубийства, либо своеобразный агрессивный флирт, Рид. Рид давится кофе, забрызгивая стол и свои колени, и несколько секунд Хэнку кажется, что он задохнется — наконец-то. Хочется немного помочь ему: повалить на пол и лить кофе в глотку насильно. — Придурок, — сипит Рид. — Что ты несешь? Да я никогда… — Он все еще красный и бросает на девятисотого убийственные взгляды. — Что за тупые программы тебе поставили, что ты несешь такую херню? — Программы, которые помогают расследованию? — мягким голосом спрашивает Коннор. Рид смотрит на него ошеломленно, словно это замечание поразило его в самое сердце. — Это то есть ты, калькулятор, намекаешь, что я не приношу пользу расследованию? После того, как я полночи сидел за статистикой, чтобы продвинуть уже это чертово дело? Охренеть, дожили, андроид намекает мне… — Да я не намекаю, детектив. — Что я, опытный полицейский, который пятнадцать лет… — Восемь, прошу тебя, перестань, — произносит девятисотый настойчиво, — Рид, ты что-то нашел? Так говори. — А другой калькулятор, значит, будет указывать мне, что делать, — восклицает Рид, прижав руку к груди в драматическом — как он явно считает, — а на самом деле идиотском жесте. — Хватит паясничать, тупица, — не выдерживает Хэнк. — ЭрА9, Гэвин, хватит! — рявкает девятисотый неожиданно громко. И заканчивает ровно, своим обычным машинным голосом: — Нам нужно расследовать убийство. Просто расскажи, что ты узнал. Или я взломаю твой терминал. По идее, Рид просто обязан взорваться, и Хэнк запоздало думает, какой же ужасной идеей было назначить их четверых на это дело — из всех детективов и офицеров участка они меньше всего подходят для сотрудничества. Рид закатывает глаза, вздыхает, но все же изволит говорить: — Я все думаю, — он болтает остатками кофе в стаканчике. — Зачем похитили эту Лиу вместо того, чтобы тоже убить? — Были не уверены, что разрушат ее процессор так, что нельзя будет получить информацию об убийцах, — предлагает девятисотый. — Можно забрать только голову, — не соглашается Коннор, — голова меньше и легче. Хэнку странно слушать, что они так хладнокровно обсуждают головы других андроидов — это цинично, как ни крути. — Возможно, ради тириума? — предполагает Хэнк. С новыми правилами тириум превращается в редкую валюту, да и стоит не пару центов. А проворачивать сложные махинации с разбавлением или подделкой документов многие отморозки просто не станут: зачем, если вокруг ходят сотни сосудов с этим самым тириумом? — Но разве тогда они не обыскали бы дом и не пытались бы найти запасы? — спрашивает Рид. Вопрос справедливый, однако Хэнк не хочет спешить с выводами. За тридцать лет в полиции он видел многое, и преступники далеко не всегда ведут себя логично и продуманно. Большая часть преступлений вообще представляет из себя сочетание тупости, паники и невезения. — Ее могли украсть не только ради тириума, но и ради деталей, — говорит он. — Или на нее могли напасть из соображений ненависти к андроидам, — Коннор пожимает плечами, будто тема его совершенно не задевает, — и забрать с собой уже тело. — Было бы неплохо научить каждого домашнего помощника самообороне, — заявляет Рид. — Как по мне, если бы робо-домохозяйка могла зарядить шокером в рожу любому подонку, наша работа стала бы проще. Это настолько нексенофобское и немудацкое заявление для Рида, что даже Коннор и девятисотый явно удивлены, а Хэнк и вовсе практически ошеломлен. — Короче, — продолжает Рид, словно смущенный таким вниманием, — я тут краем глаза просмотрел информацию обо всех андроидах, которые пропали за последние пару месяцев. Так вот, большая часть — это очень редкие и дорогие модели, причем некоторые из них буквально в нескольких экземплярах, а еще андроиды-дети и андроиды с причудливыми модификациями. Прикиньте, за три месяца полторы сотни запредельно дорогих куколок вроде нашего любимого детектива, детей и сексботов с тентаклями вместо хуев. Он замолкает, и царит небольшая пауза, пока все обдумывают сказанное. — Интересный набор, — комментирует Коннор, к счастью, пропуская мимо ушей «куколок», — если между пропавшими есть связь, разумеется, потому что пока это не очевидно. Дорогие андроиды обычно умнее и могут лучше скрываться по собственной воле. — Вау, неужели я слышу в твоем голосе снобизм? — тянет Рид. — В моем голосе нет снобизма. Вам кажется. — Ну конечно, кажется… — Снобизм возможен в обществе с неравенством, а у андроидов нет неравенства, — Коннор скрещивает руки на груди, и Хэнк, откровенно говоря, вообще не убежден его объяснениями. Если у андроидов нет неравенства, то он юная балерина. — А что касается детей, они запрограммированы быть зависимыми и наивными, их способность ориентироваться специально ограничена, так что они могли пропасть по тем же причинам, что дети людей. — Могли, — Рид кивает, — а тентакли с хуями ты специально пропустил? — Просто не хочу обсуждать ваши кинки на работе, детектив. — Надеюсь, ты и после работы не будешь обсуждать с Ридом его кинки, — произносит девятисотый, опережая Хэнка на какие-то пару секунд, — даже если они очень интересные. Коннор резко поворачивает голову, глядя на Девять, и тут же снова отворачивается. Откидывается на спинку стула. — Не интересные, — говорит он. Естественно — естественно! — Рид тут же возмущенно вскидывается: — Трансформер, у тебя-то уж!.. — Заткнись, Рид, — перебивает Хэнк. Это, на самом деле, просто пытка: все это совещание, постоянные подколки Рида, постоянные подколки Коннора, господи боже, замечания девятисотого и то, что все обсуждения скатываются к одному и тому же, а может, это в голове у Хэнка одно и то же, такую версию тоже нельзя исключать, и стоит ему подумать об этом, как перед глазами снова встают белые как кость пальцы девятисотого на серой ткани, а в голове звучат слова чертова Рида об эксклюзивных моделях. Ревность сжимает горло Хэнка, мешая ему дышать. Черт побери этого убитого Стивенсона, когда уже он сможет покончить с этим проклятым совещанием и свалить отсюда? И наконец-то поговорить с Коннором… Нет, он больше не может. Еще немного и он сорвется. Он вскакивает на ноги, не обращая внимания на опрокинувшийся стул, и выходит из комнаты для совещаний.